Коллектив авторов
Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах

За мной и Михаилом ухаживали две девушки – бойцы МПВО, бывшие домработницы соседей, живущих ниже нас этажом. Ухаживали честно. В день Мишиной смерти они были заняты, вот почему мне пришлось ползти за кашей, и Миша умер в одиночестве.

6 августа 1942 года

Повсюду теперь огороды. Над грядками порхают мотыльки.

7 августа 1942 года

Сегодня я представила Е-ой, начальнице учбюро, акт об одном домохозяйстве, где я обнаружила явные злоупотребления. Мне был брошен упрек, что я «из мухи делаю слона». Вот как! Я борюсь за каждый грамм хлеба, а когда обнаруживаю украденный у голодающего населения грамм, расценивают это как мародерство на фронте. Иначе не могу и не буду, если это даже кое-кому и не нравится.

У меня явилась сегодня мысль: контроль и контролеров нужно убрать из участковых бюро и районных отделений и оставить за ними только выдачу карточек и учет. Тогда не будет сращивания контролеров с учбюро, контроль будет острее и действеннее. Разве это правильно, когда инспектор учбюро выдает карточки и продталоны, и он же контролер? Это все равно, что продавца магазина сделать контролером.

13 августа 1942 года

В мае этого года всех контролеров учбюро направили в типографию им. Володарского дежурить у машин, когда печатаются продовольственные и промтоварные карточки. Нас направило горуправление. И тогда меня поразило, что мы, контролеры, не знаем – нам не говорили – сколько листов бумаги идет на каждую машину. Мы зорко следили, стояли у машин, глядели в оба глаза, сами меняли каждый бракованный лист бумаги, передавали на машину чистый лист, брак актировали, подбирали все клочки гознаковской бумаги, сжигали. Но тут мало одной надежды на зоркость твоих глаз. Какой толк в контракте, если мы не знали, сколько листов дано на машину? Мы не могли быть гарантированы, что нет утечки на сторону, утечки отпечатанных карточек.

Я подняла по этому поводу шум. Мое предложение учли. Теперь мы хозяева бумаги, все листы, идущие на машину, пронумерованы и проштемпелеваны.

Сегодня мы дежурим в типографии, положение изменилось: контролеры записывают каждую пачку, что идет на машину (записываем номера машин от и до), записываем номера бракованных листов и их замены. Обнаруживая в пачке недостающий номер, записываем его и составляем акт.

Не добраться до причин недостачи и где получилась эта недостача, из чьих рук вышла пачка с нехваткой, понять не можем. Просчет ли это счетчицы или злоупотребление? Среди счетчиц типографии обезличка. Счетчица не ставит свою фамилию на ярлычке, как браковщица на фабрике или заводе. Отсюда и безответственность счетчиц: можно просчитаться или унести пачку, неизвестно, с кого спросить. Может быть, это не вина счетчицы, отпускающей со склада чистую бумагу, а вина того, кто в цехе подсчитывал съем с машины. Я внесла предложение: ликвидировать обезличку в работе счетчиц. Оно принято. ‹…›

23 августа 1942 года

Пока мы еще в кольце блокады. И каждый день обстрелы – частые с короткими промежутками. Из тяжелых орудий. К ним мы уже привыкли, как и к налетам с воздуха. Налеты стали реже, но обстрелы – ежедневно. Это теперь постоянный компонент нашей блокадной жизни. Они пострашнее налетов. О приближающихся к городу вражеских самолетах предупреждает заранее сигнал воздушной тревоги, а об обстрелах никаких предупреждений нет, да они и невозможны. Население узнает о них по жуткому свисту в воздухе, когда уже летит снаряд, и не может от него укрыться своевременно в бомбоубежище. На некоторых улицах появились предупреждающие надписи: «Во время обстрела эта сторона улицы наиболее опасна».

Регулярно выходит «Боевой карандаш» – листки ленинградских художников. Они вывешиваются на окнах правления Союза художников на ул. Герцена, рядом с домом, где я живу. У этих окон всегда много людей: читают листки. Они напоминают листки РОСТА, которые выпускал Маяковский.

27 августа 1942 года

Было совещание контролеров в городском управлении. Начальник управления напомнил, что контролерами должны работать люди грамотные и энергичные, острые, неподкупные, предельно преданные нашему строю и кристально честные.

Я подумала: а он руководствуется этим принципом, подбирая кадры для управления? Секретарем у него работает З-ва. Я знала ее с 1930–1931 годов, когда она работала техническим секретарем в Московско-Нарвском РайКК – РКИ. Когда я увидела там впервые эту маленькую горластую женщину, мне сразу захотелось повернуть обратно и отложить свои вопросы до прихода Мещерского, председателя парттройки, который был в тот день на заседании бюро райкома партии. Секретарем райкома партии был в те годы легендарный герой Гражданской войны Иван Иванович Газа.

В 1931 году З-ва ушла на другую работу, и больше я ее не видела. И вдруг встретила здесь – такая же грубая, крикливая. Говорят, что просители боятся заходить к ней со своими насущными вопросами. И еще говорят, что она далеко не неподкупный работник.

28 августа 1942 года

Война как меч над головами людей нашего поколения. Живем как на вулкане. Она наложила отпечаток на каждого человека нашего времени. Японская, Первая мировая, Вторая.

Когда я совсем распухла от голода и еле волочила ноги, я дотащилась до поликлиники. Там увидела немолодого человека, вернее старика, с протезом вместо ноги. Он ждал своей очереди к врачу. Завязался разговор о войне, блокаде и голоде.

– Да, – сказал человек с протезом, – одну мою ногу немец забрал в 1914 году, теперь, очевидно, за другой пришел.

9 сентября 1942 года

Многие не эвакуировались из Ленинграда, потому что не хотели срываться с насиженных мест, оставлять нажитые за долгую жизнь вещи. Думали: «Авось уцелеем, выживем». Привязанность к обжитому углу, к вещам погубила многих. Их нельзя осуждать! Это такое естественное человеческое чувство – привязанность к обжитому месту, к родному дому, к дорогим тебе вещам, с которыми связано так много воспоминаний.

20 сентября 1942 года

Как омерзительны эти сытые, пышно-белые «талонщицы», вырезающие в столовых и магазинах карточные талоны у голодающих людей и ворующие у них хлеб и продукты. Это делается просто: «по ошибке» вырезают больше положенного, а голодный человек обнаруживает это только дома, когда никому уже ничего доказать нельзя.

10 октября 1942 года

Райком договорился с обкомом партии и с гороно: мне дают командировку в Рыбинск на три недели. Еду как сопровождающая эшелон с учебниками, тетрадями и теплыми вещевыми посылками для ленинградских ребят, эвакуированных в Ярославскую область. Через пару дней уезжаю.

Сегодня узнала, что при торготделах исполкомов создаются бюро учета нормированных товаров и туда заберут всех контролеров из учбюро. Это правильно. Я давно пришла к выводу, что они не должны работать при учбюро: получается сращивание, а не действенный контроль.

А. М. Буянов^[19]. «Все силы отдам борьбе за дело партии…»

«Сейчас же явиться в райком?.. Партийное собрание в ЛГУ ‹…› Основная задача – создать бодрое настроение, твердость духа ‹…› Затопил в трех квартирах печи ‹…› Готовимся к открытию стационара для партактива на 40 чел ‹…› В 11 часов первыми пришли из РК я и инструктор С-ва, которую еле довел ‹…› По пути на В. О. на улицах насчитал 12 трупов ‹…› Предстоит очистить от нечистот и убрать трупы из общежития 8-го ремесленного училища… Видел профессора Дмитрия Ивановича Дейнеку ‹…› Назначен комиссаром районной чрезвычайной комиссии по наведению санитарно-бытовых условий и очистке города ‹…› Обворовали мою квартиру ‹…› С утра отобрал шесть человек в партизанский отряд. Народ в большинстве истощенный, выглядит устало, настроение неопределенно ‹…› Самочувствие паршивое – вены надуваются на сгибах рук и ног и под глазами, все тело зудит и ноет ‹…› Началась подготовка нового призыва ленинградцев на строительство оборонных рубежей ‹…› Наши славные огородницы творят черт знает что ‹…› Радио передает штампованные обычные агитки ‹…› Вызывают на работу в военную прокуратуру ‹…› Допрашиваемая избрала тактику опытного врага ‹…› Назначен помощником военного прокурора Ленинграда по спец. делам ‹…› Нет, немцам жизнь оставлять нельзя. Стереть эту расу начисто ‹…› Да неужели начинаются припадки помешательства?»

22 июня 1941 года

– Вставай, из райкома просят к телефону.

Выругавшись по адресу райкома, сквозь сон начинаю брюзжать, что не дают отдохнуть в выходной.

– Алло! А что случилось? Что? Сейчас же явиться в райком? Хорошо, буду без промедления.

В 8 часов в комнате райкома собралось большинство секретарей парторганизаций. Предложено перейти в дом партактива на 5-ю линию, дом 15, и ждать указаний райкома.

Во дворе у каждого спрашивал, не знает ли он, с какой целью сделан вызов. Суждения, догадки, но толком никто ничего не знает. В воздухе проносятся наши самолеты… Напряжение с каждым часом растет. ‹…›

На клочке бумаги из записной книжки записано: «В 12 часов дня Молотов выступил по радио. Война с Германией. Коммунисты посланы на предприятия и заводы. В 14 часов провел митинг на фабрике имени Желябова». Вот и все.

С фабрики еду домой. Там новость. Приехала дочурка Тома и ее мама в доме отдыха «Петергоф». После шести лет размолвки – мирный обед вместе: Тома, Катюша и Шура, мои жены. Первая – мама Томы, вторая – подруга и спутник жизни. Неожиданный семейный мир в первый день войны. ‹…›

21 января 1942 [года]

Приступил к работе инструктором РК. Знакомлюсь с сотрудниками парторганизаций вузов и научно-исследовательских институтов. ‹…›

В большинстве партийных организаций партийную работу ведут отдельные члены. Занимаются вопросами текущего порядка, главным образом, помощью ослабленным. Питание. Карточки. Топливо. Вода. Свет. Быт. Бесплановость. Взаимопомощь проводится слабо. Дисциплина формальна, и по существу ее нет.

Состоянием и подготовкой кадров не занимаются. Есть настроение обреченности, упадок уверенности в свои силы. В организации холод, темнота, беспорядок, уныние. Отдельные люди держатся уверенно и вселяют дух уверенности в остальных.

Сам я разбит и еле-еле передвигаюсь. Главное, держаться во что бы то ни стало. Креплюсь – помогает. ‹…›

Партийное собрание в ЛГУ. Присутствовало: членов 46, кандидатов: 15. ‹…› В прениях дана следующая картина состояния организации:

В. Евгения Михайловна отметила, что:

«Настроение студентов обусловлено вопросом прибавки хлеба. Ряд студенток бросили посещать госпиталь, заявляя: “Мы сами госпиталь”, “Раненых кормят лучше, теперь они нам должны помогать, а не мы им”. Подобные настроения носят массовый характер. Некоторые высказывают “теорию” пассивного героизма, главное – выжить, стоять в очередях и пытаться перенести лишения. Академические занятия посещаются плохо. На лекциях присутствуют от 3 до 15–17 чел. Студенты говорят: “Сидеть дома целесообразнее, стоит ли тратить силы и ходить на занятия при существующих трудностях”.

15 и 17 января лекции были сорваны, так как не было отапливаемых аудиторий.

Партбюро не извещает о партсобраниях, собирается как бы “подпольно”. Живут слухами – “об эвакуации”, вылете члена партбюро профессора Корнатовского. У многих упадок и неверие в свои силы и жизнь.

Т. Микевич объясняет безразличное отношение к учебной работе тем, что в начале учебного года не было ясности, будут ли занятия. Отличничество выпало из поля зрения, никто не занимается учетом передовых – “все одинаковы”.

Дело дошло до полного безразличия к товарищам. Так, например, когда на 5-й линии в общежитии бомбами завалило ряд студентов, то им помощь никто не оказал, некоторые студенты демонстративно отказались пойти помогать. В работе консерватизм и застой. Деканата физфака не существовало, студенты бродили предоставленные сами себе. Организации не чувствовалось».

Ректор т. Вознесенский:

«Основная задача – создать бодрое настроение, твердость духа. Сейчас руководить трудно, условия таковы: нет топлива, нет рабочих. Массовое обращение за помощью, у многих настроение иждивенческое.

Некоторые только занимаются тем, что хлопочут об эвакуации, требуют внимания только к себе, забыв о других. Ряд людей симулирует, ложась преждевременно в постель: “не можем работать”, “условия не выносимы”. Например, у работников иждивенческие настроения доходят до того, что бухгалтерия получила деньги, а зарплат не выдает, заявляя: темно, холодно, нет комнаты, принести дров, затопить печь никто не хочет, свет зажечь никто не думает – ждут. Или: студсовет требует машину у ректора, чтобы привезти в стационар больных, а сами никто им помочь не хочет.

Нужно понять, что теперь любой должен выполнять ту работу, которая требуется, труд нужен любой. Нужно больше взаимопомощи.

Тов. Х-ва. Сейчас забыли всякую дисциплину, распущенность нетерпима. Деканаты сами почти не работают. Работники, эвакуируясь, уехали, не сдавая дела, потеряли чувство ответственности. Университет никакой массовой работы со студентами не проводит. Хозчасть бездействует, даже нет ни одной исправной уборной.

Нужно требовать работы, а не просить. Чуткое и внимательное отношение к людям нужно сочетать с требовательностью, с порядком и дисциплиной.

Кадры – беречь, а то людей растеряем. Местный комитет профсоюза не руководит организацией.

Т-на. – местный комитет отрицает, что у него было преступно равнодушное отношение к людям. Помощь давал своевременно.

З-на. – комитет ВЛКСМ.

В общежитиях и комнатах студентов сейчас должен быть центр работы, так как студенческих групп не существуют, людей собрать трудно, да и негде». ‹…›

23 января [1942 года]

Дежурство закончил в 11 часов утра. Мороз 35 градусов. Водопровод закрыт. Ходил по домохозяйствам и квартирам. Беседы с населением. В квартирах многие не топят даже при наличии дров. Колол и носил дрова. Затопил в трех квартирах печи. Организовал поездку за водой на Неву. В булочную хлеба не доставили.

25 января [1942 года]

Помощь управдомам. Топил печь Соболевой.

26 января [1942 года]

Отогревался сам. Ноги и руки опухли.

27 января [1942 года]

День без хлеба. В 11 часов принял участок.

1) Наб. Черной речки до Мал. Проспекта.

2) Линии: 2, 3, 4 и 5 до Университетской набережной.

3) От 5-й линии до пр. Железникова и до 1-й линии.

Головное предприятие 3-го участка – завод им. Казицкого. Начальник участка: Мариев – зав. коммунальным отделом В. О. райисполкома. ‹…›

В 12 часов пошел проверить работу на участке. Оказалось, что работать выходят только с завода, рабочие до 60 чел. Силы не расставлены, самотек. Плана нет.

Создал тройку и штаб работ.

Решили:

‹…› Собрать управдомов 28 января, разбить на участки площадь очистки, дать задания, прикрепить ответственных, организовать бригады, учесть людей. ‹…›

28 января [1942 года]

Открывается стационар для партийного актива. Взял на учет секретарей. ‹…› Обошел организации, мерз, в темноте, но всех отыскал. Слабну. Ноги действуют механически.

29 января [1942 года]

Восстанавливал силы. Отдыхал в тепле у папы и окружен заботой мамы. Отогрелся. Побрился. Жду, когда попаду в стационар. Скучно – есть хочется. Головокружение. Ноги ломит. Но дух бодрый – перспектива светлеет.

30 января [1942 года]

По заданию РК готовимся к открытию стационара для партактива на 40 чел. Помещение найдено, 4-й линии, в дом 23, бывший детский сад, комнаты чистые, но два месяца не топлены. Руководство поликлиники главный врач Ш. – криклив, нервен, суетлив, молодой врач. Большой формалист и слабый организатор. «Я администратор, а не лечащий врач» – его принцип. С. Лидия Васильевна – чуткий, заботливый и квалифицированный врач. Аппарат – сестры, няни – работают бестолково. Кухня и повар вершат все. «Наши работники получают такой же паек, как и больные, поэтому и воровать не будут», – вот «теория главврача» – нелепо и глупо.

С 5 до 7 вечера проверяем состояние секретарей: Институт огнеупоров – секретарь А. ослаб, опух, похож на трубочиста, опустился, ноет. Нужно встряхнуть и подлечить. Институт галургии – секретарь В. – ушла «в отпуск» в организации, бездействует, работы нет, организация распалась.

Оптический институт: секретарь свалилась, директор еще бродит. Институт Внешторга: секретарь истощена, ждет эвакуации – кладем в стационар. ЛГУ дали секретаря М-на из РК. Работник энергичный, опытный. Зам. секретаря профессор Дейнека Дмитрий Иванович еле ходит, много работает, стойко держится. Кладем на лечение. Артель «Пуговица»: секретарь лежит – кладем в стационар. Артель огнеупоров – директор на ногах, секретарь еле бродит – кладем. Институт литературы – спасаем Кандаурова. В других организациях та же картина.

31 января [1942 года]

Спешно заполняем стационар. В 11 часов первыми пришли из РК я и инструктор С-ва, которую еле довел. Врачи и две женщины возятся с нытиком и психом С., который явно симулирует и без конца требует: «Дайте еды, я голоден – ох». Главврач сам поит его кофе. С. вырывает чайник, готов один его выпить.

Занимаю в палате койку возле печи. Ночью мерзнем. В палате минус пять. Не спим, а ходим. Ночь тянется мучительно долго. Озноб, дрожь, тоска. В [палате] два человека лежачих – Ц. и З. Ходят: Св., Е. и я. З. явно не выживет, медленно и тихо умирает. Фамилии двух-трех человек не знаю. Ругаются, говорят, что замерзнем.

1 февраля [1942 года]

С утра дали один стакан кофе, пол-яйца и 10 г масла. Вся снедь быстро поглощается. Аппетит не дает покоя. Своими силами заготавливаем дрова. Принесли из домохозяйства 10 кругляков, 5 штук гробовых досок, корзину каменного угля и вязанку поленьев – 10 штук. Топка печи – с 12 до 18. В палате становится теплее, к ночи – нормально. Запасаемся на ночь своими одеялами. Я принес два одеяла. Имею шинель, ватник и на себе две теплые рубахи, две шерстяные фуфайки, трикотажную рубаху и суконную гимнастерку. На ногах: трикотажные кальсоны, пара фланелевых и диагоналевые брюк, три пары носков, две фланелевые портянки. Обхожусь без грелки. Лежим в кроватях во всем, даже некоторые в ватниках и с грелками. Все в шапках. Много курим. Я за ночь и день выкурил две пачки «Беломорканала».

Обед: 50 г портвейна, щи капустные, гречневая каша жидкая – ложки 4–5. Вечерний чай 1 стакан и 100 г хлеба. Ужин: каша и 100 г хлеба. Тоскливо, хочется жрать. Разговоры о еде, мечты и питании. Большинство ходит в утку и судно. Два-три человека бродят в туалет. Ночью коптилка скипидарная, через час она гаснет. Копоть и темнота. Не уснуть. Через каждый час встаю. Убиваем время в разговорах и воспоминаниях о недавнем прошлом. Делимся впечатлениями. А на улицах попадаются трупы. У нас в стационаре уже три трупа в коридоре, и растет поленница покойников во дворе, в сарае. Чувства притупились.

2 февраля [1942 года]

Прибывают новые люди. Вид у всех изможденный. У всех интерес к питанию. Боязнь утечки драгоценных граммов. Каждый хочет выжить, ждет впереди лучшего. Карточки еще не получил. Мало, но благо кормят, а население ждет карточки без хлеба. Кто-то сообщает, что смертные случаи возрастают, в Ленинграде ежедневно умирает 30-35 тысяч человек. Трупы не успевают убирать.

Сегодня вина нет. Табак у многих кончился. Появились иждивенцы. В палате тепло. Развели самодеятельность. Воруем доски, гробы у покойников и топим печь. Под кроватями запас досок. Администрация видит, но не замечает. К печи приходят греться врачи, сестры и няни из других палат. Хотим пить – чаю дают два стакана в сутки.

3 февраля [1942 года]

Карточки на руках. Главврач пока не требует. Колеблемся. Мы не удержались, ходим в булочную, и съели незаконные 400 г – рискуем и молчим. Навестил зав. райздравотделом т. Этингоф. Предложил сдать продовольственные карточки, обещает удвоить норму. Словам никто не верит. Обещания с обеих сторон не выполняются. Пришлось дополнительно в столовой РК подкармливаться. Съел кашу, гороховый суп и котлету. Ощущение голода заглушено. Надежда на жизнь. А жить хочется. Интерес к событиям на фронте не меньше, чем к питанию.

4 февраля [1942 года]

Каждый спешит урвать лишнее по продовольственным карточкам. Ходят по столовым. Что будет через 2–3 дня, никто не думает. Опухоль рук и ног спадает. Появляется бодрость, а рядом покойники напоминают о себе трупным разложением. Вчера не хватило пять ужинов. Обидно, но возместить нечем. Нервы обостряются. Бессонная ночь и разговоры друг с другом. Прожит еще один день. Завтра будет лучше и легче. Как бы поесть досыта хоть один раз.

Решил промышлять. Иду к папе. Он дал полкилограмма хлеба. Окрыленный, бреду ночевать к своим. Делимся последним. Хлеб принес на всех – ведь это богатство, тарелка супа и каши воодушевили. Чай с сахаром. Напиваюсь. В тепле с папой спали в одной кровати, как в раю спал нормально. Папа без конца критикует, все не так, во всем виноваты разбойники. Молчу. Старик страдает: отводит душу беспощадной критикой. Решил оставить хлебную карточку: меньше соблазна, когда она в надежных руках.

5 февраля [1942 года]

К завтраку не опоздал. По пути на В. О. на улицах насчитал 12 трупов. Их раздевают, разувают. Жуткие поиски продовольственных карточек. У двух трупов от колен до туловища обрублены мягкие части ног. Кто-то доходит до предела отчаянья и рубит трупы на мясо. Жутко представить мучения ленинградцев. Терпеливо и стойко борются за жизнь. Обстрел и разрывы снарядов более никого не беспокоят. Безразличие к жертвам и кипучая ненависть к врагу, бьющему по городу. Ведь все равно тщетны надежды на возмущения. Умирают спокойно в родном городе. Смерть витает повсюду, но она никого не пугает. Сердце сжимается, а воля и сознание говорят: все равно все перенесем.

6 февраля [1942 года]

Был в райкоме. На фронте неопределенно. Эпизоды уничтожения фашистов не производят впечатления. Важно сообщение Информбюро. Где-то наши семьи. Представляют ли они, что наша жизнь такова. Ленинград – это борьба за честь Родины во всем: живем без света, топлива, воды, уборных, в холоде, без удовлетворения голода. О трамваях никто даже не думает. Ленинградец походит на охотника, потерявшего оружие, – почти каждый вооружен посудиной для воды и порции супа, закутан кто во что горазд – на внешний вид никто не обращает внимания. Жизнь теплится в глазах и только.

7 февраля [1942 года]

Вечером по просьбе больных прочитал лекцию о морали и нравственности. Остались признательны. РК прислал 100 г табаку на каждых шесть человек курящих.

А на рынке произвол: пачка «Беломорканала» 75 руб. случайно, а нормально за 300 г хлеба. Хлеб иногда можно купить 100 г за 30-40 рублей. Продают и меняют продукт на продукт, а деньги почти бесполезны, за них можно купить только у мародеров. У меня уже полтора месяца более 100 руб. в кармане не бывает. Живу на 20–30 руб. Граммы скоро не буду иметь возможности выкупать. ‹…›

9 февраля [1942 года]

Завтра заканчивается пребывание в стационаре. Мне везет. Вернулся Николай Иванович Виноградов. У него остались январские продовольственные талоны. Васса Павловна Д. организовала встречу старых друзей на квартире. Там была организована прекрасная обстановка. Нас трое, есть ужин. Я принес 100 г хлеба, у В. П. 300 г хлеба, ананасового варенья взамен сахара получено 150 г. У Ник. Ив. четыре котлеты и две порции каши, 200 г масла. Затоплена печь, шумит самовар, горит керосиновая лампа, играет радио, передает оперу Гуно «Фауст». Мы пируем и наслаждаемся. На каждого получилось на первое: каша с маслом по 100 г, кусочек хлеба с маслом и котлеткой, из варенья сладкий ароматный кисель по чайному блюдцу и затем настоящий чай из самовара с сахарным песком. Воспоминания и разговоры до 23 часов. Спали с Ник. Ив. вдвоем на кушетке, в тепле. Силы прибывают. Утром шел через Неву. Трупы.

10 февраля [1942 года]

Последний день в стационаре. Отчитался талонами. После обеда без чая и каши с 200 г хлеба на ночь иду к папе. Напился чаю с сухарем. В 6 часов сытный ужин: две тарелки супа с макаронами, каша пшенная крутая. Тепло. Я спал со спокойной душой. Завтра день отдыхаю в родном доме.

11 февраля [1942 года]

В 8 часов утра встали, пили чай с хлебом и немного сырковой массы. После завтрака вымыл теплой водой голову и до пояса. Рубаху сменил. После обеда схожу за водой, а затем вымою ноги и сменю кальсоны. Посылку организовал в Халтурин: конверты, Шуре послал коробочку для нужных мелочей – пуговиц, иголок и т. п. Писали письма. Папа спит. Я побрился. Ната готовит обед. Есть немного чечевицы.

Встал папа. Снова критикует наше положение, говорит: «Как лягушки квакают перед дождем, так и у нас кричали, догоняем Америку‹…› перегоняем. Все теперь пошло прахом, брехали, а теперь война во всем виновата. Вот до чего страну довели…». Старик во многом говорит горькую правду.

12 февраля [1942 года]

Вернулся к работе в райкоме. Предстоит очистить от нечистот и убрать трупы из общежития 8-го ремесленного училища…

Состояние общежития ‹…› Ученики эвакуированы, в общежитии осталась группа слабых и больных учащихся – 15–20 человек (точно не знают, даже списков нет). Директор, помполит, зам. по учебно-технической части и весь аппарат выехали с эвакуированными.

Общежитие брошено и не сдано, полный развал, хаос, беспорядок и всюду загажено. Осмотр начал со двора, картина такова:

У входа на свалке выброшено три трупа, лежат, по заявлению председателя социально-бытовой комиссии т. З-ной, более 10 дней. Один труп прикрыт бордовым одеялом, два валяются полураздетыми. В проходе в газоубежище лежат два трупа, в газоубежище не пройти, З-на утверждает, что там навалены трупы. Дверь не открыть, так как загажено и заморожено. На лестнице на второй этаж выброшена куча трупов, насчитали восемь, выше в комнаты не пройти.

В подъезде все загажено, здесь вместо уборной отхожее место. Смрад и вонь. С парадного лестница залита и загажена, лифт превращен в уборную – течет вонючая жидкость. В комнатах вонь и все поломано. Комендант т. Н-о разводит руками. Требуем срочно принять меры.

13 февраля обещает навести порядок и трупы вывезти. Даю срок до 14 февраля, на 13 февраля вызываю с отчетом в РК. Завтра сам организую людей. ‹…›

13 февраля [1942 года]

Дежурил в райкоме с четырех часов утра и до половины десятого. Топил времянку, и все же холодно. Дров мало, пришлось использовать часть топлива секретаря райкома т. Г-ва.

Читал книгу Сергеева-Ценского «Севастопольская страда», главу «Бой на Алме». Командующий армией князь С. не только стар, но и отстал от современных ему военных достижений, и к тому же гордый и упрямый чудак, хитрец и тупица, операцию проиграл. ‹…›

В 9:30 сдал дежурство. На завтрак лапша, но мало. Проверил общежитие ремесленного училища. Трупы убрали, но сегодня умерли еще два ученика. Истощенные и ослабевшие ребята говорят: «И мы скоро отправимся на Смоленское». Грязь еще вся на месте.

Видел профессора Дмитрия Ивановича Дейнеку, встретились по пути в университет. Я его узнал сзади по обуви. На ногах резиновые галоши из автошин, обмотки. Сам профессор смахивает на трубочиста, закопчен, руки землистого цвета, пальто крайне неприглядно.

Посетил Институт им. Крупской. Студентов нет никого, преподавателей тоже. Все дела вершит Циля Соломоновна М-ва, она одна на всех ролях: и секретарь, и декан, и директор. Одним словом, аппарат в полном составе. ‹…›

Обед сегодня шикарный: щи со свежей капустой, котлета и каша. Чувствуется продовольственное улучшение. Дышится свободнее. Получил в счет февральских норм 300 г сахарного песку. Ура! Пью сладкий чай.

Да, совсем забыл о важнейшем событии – изменении организации быта. Вечером 13 февраля мы организовались в коммуну на десяти квадратных метрах. Члены: я, инструктор райкома Соболева и секретарь партбюро из местной организации – ее фамилию и имя пока еще не успел запомнить.

Вечером состоялось устройство нашей зимовки: достали охапку дров, да и я увел ящик со двора райкома. Истопили печь и приготовили похлебку из двух порций каши, взятой мною из столовой по талонам. Наладил освещение. Были обнаружены две банки мастики для натирания полов. Оказалось, что она прекрасно горит – вот счастье и богатство. Крышка от банки из-под варения заменила лампу. Шнур от гардины – фитиль, крышка от чайника приспособлена для регулирования пламени. Освещение получилось чудесным. Зашумел самовар. Льняное масло, три-четыре ложки, использовали для поджаривания хлеба. Ужин получился мировой: по тарелочке похлебки, печенье из хлеба – объедение, чай из кипящего самовара. Тепло, копотно, но уютно и не тоскливо. Дамы спят на кровати вдвоем, а я на диване. Спал спокойно, если не считать вставания каждый час по делам выжимки или откачки излишней жидкости. В 4 часа собрался на дежурство.

На следующий вечер ужин снова удался на славу: кофе с сахаром, суп гороховый с сухарями и печенье на том же масле. Наступает ощущение сытости. Был новый деликатес – жженая соль – черный порошок с привкусом яичного желтка и запахом аммиака.

Печь снова вытоплена, но проблема дров еще не решена по той простой причине, что при получении ордера нужно уплатить 39 рублей за кубометр, а грошей нет. Нужен транспорт для перевозки, а транспорт – это мы в упряжке. Нужно время, санки, а главное – силы. Обещал помочь Павел Данилович, но машину зря гонять не в его духе. Жизнь налаживается.

14 февраля [1942 года]

На завтрак лапши 30 г и хлеб со сладким чаем. Голод уже не мучает.

Работа на участке. Общежитие 8-го ремесленного училища постепенно приводится в порядок. Трупы вывезли своими силами на санках. Воспитанники все мрут. ‹…›

15 февраля [1942 года]

В 4 часа ночи сердечная слабость у папы. Ната и Маруся пустили слезу, растерялись. Пощупал пульс, упал до 60. Принимал срочные меры: укутали, к ногам положили грелку, дали крепкого чая с ликером. Больной ожил, попросил есть. Накормили печеньем со сладким чаем. Успокоился, но пожаловался на желудочную боль. Отправляюсь за врачом. ‹…›

В 13 часов долгожданный врач прибыл. Прописал покой, банки, горчичники, кодеин от боли в желудке и капли от сухого кашля. ‹…›

16 февраля [1942 года]

‹…› Ходил в Институт имени Герцена. Получил зарплату за 1-ю половину декабря 483 руб. 20 коп. Теперь я богач и пошлю жене поддержку.

18 февраля [1942 года]

Назначен комиссаром районной чрезвычайной комиссии по наведению санитарно-бытовых условий и очистке города от грязи и нечистот. ‹…›

Комиссия наметила выполнить следующие задачи:

1. Принятие срочных мер по уборке покойников.

2. Наблюдение и осмотр домохозяйств:

а) мобилизация управхозов;

б) помощь квартальным милиционерам;

в) организация моргов и площадок;

г) очистка улиц, дворов, домов и квартир от нечистот, уборка выгребных ям, помоек, уборных;

д) приведение в порядок канализации, водопроводов, отопления, освещения.

Площадка для похорон выделена на острове Голодай, около Смоленского кладбища на огороде совхоза. Трупы пока складируются в сарае и на улице. К теплу необходимо обеспечить негашеную известь, так как могилы вырывались до одного и три четверти метра глубиной.