Коллектив авторов
Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Сергей Лебеденко
О приеме «пугала», лжедокторе, обманутых читателях и неэтичных книгоиздателях

В эссе «Двенадцать приемов литературной полемики» Карел Чапек описывает демагогический прием, который принято называть «пугалом»: участник дискуссии подменяет аргумент оппонента другим аргументом, заведомо более слабым и абсурдным, а затем опровергает этот искаженный аргумент, создавая при этом видимость того, что был опровергнут аргумент первоначальный. Иногда таких «пугал» в культурной дискуссии становится столько, что задумываешься, действительно ли наш общий огород нуждается в таком их количестве.

Вот, к примеру, история, которая завершилась буквально на днях. Подписчица моего блога «Книги жарь», писательница и слушательница курсов Ridero по продвижению книг Ольга Яркова, сообщила о занятной истории: сотрудники Ridero показывают одного из своих топовых авторов, Екатерину Ш., как пример продвижения. В статье^[7] под тегом «Ridero рекомендует» (позже тег удалили) рассказывалось, какая Екатерина Ш. молодец, что пишет свои книги под именем врача-сексолога «Патрик Дж. Холл». При этом Екатерине не важно, о чем писать, лишь бы зарабатывать на книгах под любым псевдонимом (читай: разводить доверчивых читателей на деньги). В развернувшейся в соцсетях дискуссии издатель настаивал на своей невиновности и ограничивался тезисом, дескать, виноват тот, кто покупает книгу, а не тот, кто издает, – притом что из паратекста (то есть аннотации, выходных данных, обложки книги и так далее) не следовало, что книга написана любителем / бригадой литературных батраков. Все чин по чину: известный сексолог и лектор, блерб «Впервые на русском языке», переводчики и редакторы…

Читатели потребовали убрать упоминание о степенях лжедоктора или хотя бы передвинуть книгу в раздел «Фантастика» или «Художественная литература», где ей самое место (так, кстати, сделали в одной из книжных сетей США с мемуарами Майкла Фелпса после того, как пловца уличили в употреблении допинга в период Олимпиады). В ответ издатель просто стал удалять неугодных из чатов, редактируя задним числом промостатью и данные о продажах. Обратим внимание, что речь шла о заведомом введении в заблуждение: недоктор представился доктором, псевдонаучные выдумки продавали под видом фундированного справочника. И ничего смешного, что речь в книгах «Патрика Холла» идет о сексе, равно как ничего смешного нет в проблемах пищеварения или сахарном диабете.

Но тем, кто критиковал откровенно бандитские рыночные практики, вместо контраргументов показали то самое «пугало»: нас называли «новым парткомом», «людьми, которые держат читателей за дебилов», «мракобесами» и «защитниками нравственности». Не исправила ситуацию и попытка открытой дискуссии с издателями ^[8]: та же подмена тезисов выдумками про «ревнителей чистоты литературы», «госзаказ», анекдоты про Пушкина, которого бы с таким подходом не опубликовали. И ни слова о том, что, собственно, публиковать чьи-то фантазии под видом научного справочника – нехорошо.

Одновременно стало известно о других похожих историях. «Яуза» (одна из редакций «Эксмо») в прошлом году издала «мемуары» Любови Орловой, где приводился факт, не известный ни историкам, ни биографам, – как она была любовницей Сталина. Никаких предуведомлений, что перед читателем – вымысел, книга не содержит, зато в предисловии издатель рассказал, как четыре тетрадки Орловой добрались в Россию.

Или совсем недавнее: блогерка Полина «Читалочка» Парс уличила^[9] АСТ в издании книг «свадебного гуру» и продавца мотивационных курсов Дениса Байгужина – «как быть правильной телочкой». Все бы ничего, но Байгужин успел отбыть срок за мошенничество – и от старых практик, видимо, отказываться не собирается.

Очевиден кризис экспертности. Читатели требуют фактчекинга, ясности, а главное – честных рыночных практик. Но участники рынка к этому готовы: монополизированным структурам свойственна ригидность, отсутствие конкуренции не способствует развитию, и в ход идут демагогические приемы вроде «пугал». Хищники, только что охотившиеся на слишком доверчивых читателей, предстают жертвами: риторический прием, знакомый по государственной пропаганде, который удивительно встречать в условно либеральных кругах.

Должно ли книгоиздание быть этичным? Стоит ли думать о правах читателя? Поскольку мы говорим о рынке, уместно вспомнить, что нет ни одной области товарного обмена, где не действовали бы некоторые стандарты и правила. Конечно, не везде есть этические нормы: однако даже среди британских PR-специалистов действует свой этический кодекс, еще с восьмидесятых годов. Между тем книгоиздание не просто еще одна сфера «производства и потребления товаров», а все-таки область производства, которая несет не только развлекательную, но и культурную, просветительскую функцию – отсюда налоговые послабления и государственная поддержка. Так почему же покупатель книг не имеет права на то, чтобы белое называли белым, а черное – черным?

Повторимся: речь не идет о цензуре или требовании убирать псевдонимы. Цензура и приказания, кому что писать, – зло. Но в том и штука, что, когда участники рынка не могут договориться между собой и предложить низовые решения, вмешивается государство. Так, может, пора все-таки наладить низовую самоорганизацию участников рынка и внедрить некое этическое решение снизу? Пока вертикальные иерархии забирают наши права и возможность открыто вести дискуссию.

Ольга Славникова
Об одном вопросе, которым не должен задаваться автор

Когда автор пишет текст (роман, рассказ, статью), он как бы обязан задать себе вопрос: кому нужен мой продукт?

Не надо задавать себе этого вопроса. Категорически нельзя. В нынешних наших литературных обстоятельствах вопрос о нужности текста равен парализующей инъекции. Соотносить свою потребность написать роман с чьей-либо гипотетической потребностью прочитать этот роман – значит убить и нерожденную книгу, и ту часть собственной личности, которая книгу пишет.

Причина проста: автора и читателя разделяет мощная мембрана, генерирующая разные виды активных искажений. И от качества текста, то есть от мастерства и таланта автора, видимая «нужность» книги практически не зависит. Кое-что определяет поведение автора: его активность в соцсетях, умение создать личный бренд. Но писатель и промоутер – разные профессии.

Я веду в CWS^[10] мастерские с начинающими прозаиками. Все серьезно: мы работаем на результат. То есть у моих студентов в перспективе года-двух должны выходить книги. В ситуации, замечу, когда наблюдается перепроизводство названий, ментальное и складское затоваривание книжной продукцией. Но другого пути у автора нет. Если книгу не издать, то и следующую не напишешь. Это как спустить со стапелей корабль и разбить о борт бутылку шампанского. Только когда между берегом и кормой образуется достаточно воды, автор почувствует свободу завершить новый текст. Начинать новое надо, конечно, пока рукопись гуляет по издателям. Но финишировать в обнимку с неизданным невозможно – или требует такого сверхусилия, на какое не каждый способен. Самое худшее, что может произойти с прозаиком, – навсегда остаться на руинах романного долгостроя.

Я здесь рассуждаю не с точки зрения читателя или книжного обозревателя. То есть оставляю «нужность» за скобками. Мне важны и драгоценны литературные способности, которые могут расцвести, а могут истлеть. Последнее – суть бытийный урон для всех нас. На том стою, вопреки сокращению числа читателей и прокрустовой логике книжного рынка.

Однако, коль скоро книга вышла, вопрос о ее «нужности» встает автоматически. Заградительная мембрана (она живая) активируется и начинает показывать мультики. При этом не предполагается, что новинку вообще кто-нибудь прочел. Книга остается закрытой и не может защищаться. Слова книге не предоставляется. Вся суть кино – в обесценивании автора.

Напрасно я радовалась, когда издательство «Эксмо» согласилось сделать серию книг моих студентов. Вот только что было все хорошо. Вышла первая ласточка – роман русского канадца Александра Дергунова «Элемент-68». До конца 2019-го предполагался выпуск еще двух романов. И уже готовились к спуску со стапелей романы на 2020-й, и закладывались корабли года 2021-го… Все кончилось быстро и абсурдно.

Позвонили и сказали, что книга Дергунова плохо продается. Серия закрыта. Точка.

При этом издательство не сделало ровно ничего, чтобы читатель хотя бы пару раз услышал слово «Дергунов». Никакой информации. Никаких рецензий. Критики, к которым я постфактум обратилась с просьбой заглянуть в роман, слыхом не слыхивали про этого автора, в бюллетенях, рассылаемых издательством (я тут могу ошибаться в терминологии, но не по сути), «Элемента-68» не было. Роман и в книжных магазинах не появился толком, так, мелькнул, оказавшись почему-то в разделе фантастики.

И в таких условиях книга должна была каким-то мистическим образом, проникнув сквозь тотальное молчание, сама себя продавать.

Новое имя. Никаких рефов. Читатель, именуемый здесь покупателем, любит поисковые запросы «Книга, похожая на…». Потому понятно, что новинка, опознаваемая по жанру или по тренду, продалась бы чуть лучше – ушло бы лишних экземпляров пятьсот. А роман Дергунова, в том-то и дело, ни на что не похож. Оригинальность (и да, сложный сюжет, медитативный язык) оказалась не достоинством, а недостатком книги.

И роман слили. Вроде был – и вроде не был. Мелькнул и растаял в тумане, будто Летучий Голландец.

Какое кино в результате показали автору? Книга сама не продалась – кто виноват? Автор, само собой. Роман оказался недостаточно хорош, чтобы тираж разлетелся горячими пирожками, безо всяких усилий на то со стороны издательства. И автор с неизбежностью переносит эту оценку на литературные качества текста. Но литература тут вообще ни при чем. Роману не предоставили слова, потому что его не прочитали. Вот механизм обесценивания номер один.

Механизм номер два – это деятельность книжных обозревателей, как бы вставших на позиции читателей. А у читателя сегодня только права, обязанностей (развиваться, вникать, соотносить свой вкус с чем-то, что больше тебя) нет вообще. И обозреватели в этом смысле тоже только читатели. Работает критерий «ндра» и «не ндра». Возможно, тут в базе соотнесенность с интересами издателя, не случайно книжный обозреватель любое упоминание книги, даже и негативное, считает рекламой. Вижу одно: любая книга, независимо от литературного уровня, легко подвергается умолчанию. И здесь начинающего автора ждет разрыв шаблона. Он-то думал, что его похвалят либо покритикуют за талант и продукт таланта. Что сделанные им в процессе письма волнующие открытия приблизят его к успеху. Ничего подобного. Никто не собирается его «открывать». И даже просто, физически, открывать дорогой его сердцу том.

Таким образом, превращение любой книги в корабль-призрак объективно высока. Есть такая уничижительная формулировка: факт выхода книги есть только факт биографии самого автора. Да, именно. Но вообще-то у автора и правда есть его единственная жизнь, которую он никому не должен. И если он родился с талантом, то да, его процессы, его деятельность настоятельно требуют выпускать книги. Надо понять и принять, что рукопись, ставшая книгой, может длительное время существовать по-прежнему на правах рукописи.

При этом у рукописи много суверенных, неотъемлемых прав. Право не гореть. Право не тонуть. Право таинственно дозревать и набирать смыслов – уже без участия автора, в углу на книжном складе, в пачках макулатуры, в нигде. Мудро поступает тот автор, который уважает свой неуспех.

Потому автору не стоит вестись на провокации. Вы не обязаны спрашивать себя – кому нужна моя книга. А если с вас это спросят, правильный ответ будет такой: моя книга нужна мне.

Александр Мелихов
О цепной реакции аристократизма

Отсутствие системы распространения, жуткие торговые наценки, материальное и духовное оскудение библиотек и прочие прелести либерализации по-российски, разумеется, вполне значимые препятствия, мешающие читателям и писателям воссоединиться во взаимной любви и возросших тиражах. Однако первопричина наших бед – психологическая. Бед, впрочем, не столько наших, сколько читательских. Мы, писатели, свою долю жизненных радостей и смыслов все-таки получаем, а вот читатели остаются без зеркала, в котором они могли бы видеть свою жизнь высокой и значительной, благодаря которому они могли бы ощутить себя достойными воспевания не менее, чем Наташа и Андрей, Григорий и Аксинья. Жизнь, полностью лишенная красоты и значительности, даруемой искусством слова, попросту невозможна, люди понемногу вымерли бы от эстетического авитаминоза, они во все времена приукрашивают себя в разговорах и сплетнях. Из всех искусств для нас важнейшим являются сплетни, когда-то написал я в «Исповеди еврея», но плоды этого искусства могут полностью удовлетворять лишь самых простейших. Более культурной публике требуется профессиональная эстетизация ее жизни, однако она, публика, на ее горе пребывает в плену ни на чем не основанного заблуждения, что настоящая литература почему-то исчезла вместе с исчезновением Советского Союза.

Разумеется, такого не бывает: талантливые люди рождаются всегда примерно в одинаковом количестве, и судьба их зависит от того, какими обманами их встретит мир – возвышающими или принижающими (а мир всегда живет грезами). И бывают эпохи, когда людям кажется, что писатели и поэты нечто вроде небожителей, что художники, как боги, входят в Зевсовы чертоги и, читая мысль его, видят в вечных идеалах то, что смертным в долях малых открывает божество (цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь). И, разумеется, каждый романтический юнец или юница стремятся попасть в эти чертоги, а общество старается заметить и выпестовать каждый росток таланта. Так и возникают всплески искусства, да и науки, ибо они питаются от одного и того же силового поля – от восхищения их достижениями и страстного ожидания новых достижений.

Я могу говорить об этом с полным знанием дела, ибо в середине 60-х я сам был захвачен силовым полем точных наук, которые до этого считал одним из многочисленных неизбежных зол. Но когда мне открылось, что физика и математика не концентрат неизвестно для чего придуманной тягомотины, а сверкающие чертоги на вершине уходящей в небеса горы, только тогда я засел за учебники, задачники, вышел в чемпионы области, в призеры Всесибирской олимпиады, поступил на ленинградский матмех, где тогда работали (надеюсь, работают и сейчас) несколько действительно великих ученых, а профессионалами высочайшего класса были просто-напросто все преподаватели. Это было аристократическое сообщество, в котором деньги и чины правящего миром жлобья не вызывали ничего кроме насмешки, а если бы кто-то заявил, что ценность имеет лишь то, что продается, то к презрению присоединили бы разве что гадливость. Слава эстрадных звезд вызывала, правда, несколько меньшее пренебрежение, чем портреты властителей: невежественный плебс все же заслуживал кое-какого снисхождения. Но даже самому тщеславному математику не приходило в голову желать, чтобы его узнавали на улице, – важно было только мнение знатоков. Вот если Колмогоров, в гроб сходя, пробормотал: «Любопытно, любопытно…» – это воспоминание окрыляло до гробовой доски.

И когда сейчас мне приходится участвовать в литературных дискуссиях типа «Как вернуть читателей?», я вспоминаю о том, что я еще и математик: бывшим математиком быть так же невозможно, как бывшим пуделем. Ты несколько месяцев, а иногда и лет с перерывами размышляешь о какой-то проблеме и наконец получаешь восхищающий тебя результат. Отправляешься с докладом на соответствующий московский олимп (туда попасть уже успех), и тебя съезжается слушать вся Москва – человек восемь. Если двенадцать, это уже триумф. И если они тебя одобрят, ты на коне. Но если забракуют, тебе не поможет ничто. Ты можешь развесить рекламу в метро, можешь голым плясать на мавзолее, можешь выйти на площадь с лозунгом «Долой тиранов!» – их отношения к истине и красоте твоего труда это ничуть не изменит.

А если ты еще сумеешь как-то убедить в ценности своего сочинения профанов, то будешь навеки признан нерукопожатным: в аристократическом сообществе апелляция к толпе считается непростительным позором.

Вот именно этого принципа и не хватает аристократическому литературному сообществу. Борьба за премии, тиражи, телепередачи и есть та самая апелляция к толпе. Литературному сообществу, равно как и научному, пристали не демократические, но аристократические убеждения.

Способность воспринимать серьезную литературу, я думаю, такая же редкость, как хорошие математические способности, и наша задача вовсе не в том, чтобы нагрести как можно больше пустой породы, а в том, чтобы разыскать и связаться с таящимися в ней крупинками золота. Прежде всего для них, а не для нас. Мы должны протянуть руку помощи тем, кто рожден для радостей, даруемых серьезным чтением, но лишен их, обманутый завистливой антилитературной сказкой. Как это сделать – отдельная задача, но сразу ясно, что необходимо исключить деньги и шумиху, корысть и пошлость, которые превращают любую громкую и богатую премию в фабрику фальшивого золота ^[11].

Давно пора не ждать милости от власти или от рынка – и то и другое орудия плебса, а создавать собственную Аристократическую партию, чтобы отстаивать от черни то, в чем мы сами видим истину и красоту. Я не хочу здесь обсуждать, каким способом это можно сделать: когда поймем необходимость, придумаем и способ. Но связующим средством должно быть личное доверие. У каждого из нас есть несколько знакомых, чей ум и вкус мы уважаем, даже когда в чем-то расходимся. Они могли бы назвать несколько своих кандидатур – любопытно было бы для начала посмотреть, до каких пределов дотянется эта цепная реакция…

Сергей Чередниченко
О трагическом треугольнике российской истории, о том, кто такой настоящий писатель-интеллигент и как им стать (дается «инструкция»)^[12]

Трагический треугольник российской истории: власть – интеллигенция – народ, в котором интеллигенция является двигателем развития.

Звали Русь к топору, во второй половине XIX века расшатали, а в начале ХХ развалили монархию. Водрузили на ее место тоталитарную идеологию. Во второй половине и в конце ХХ расшатали и развалили идеологию, а заодно и империю. Оба раза во имя свободы и справедливости. Для блага народа. В 1917-м народ, захвативший Зимний дворец, справлял нужду в дворцовые вазы, демонстрируя нигилизм по отношению к прежней власти. В 90-е годы народ пошел с властью на компромисс: с легкостью променял свободу на собственность, пожертвовав справедливостью. Оба раза интеллигенцию выбрасывали на свалку истории, как отработавший механизм.

Помнит ли современный писатель о личной ответственности за деяния сословия, к которому принадлежит? И живет ли он с осознанием этой принадлежности? И существует ли в настоящий момент это сословие, интеллигенция? Градация подобных вопросов приводит в тупик.

Но если посмотреть на ситуацию с обратного ракурса, то можно увидеть ее в истинном свете. Импульс возникновения интеллигенции – несвобода и несправедливость, осознаваемые как зло. Историческая задача – борьба с этим злом. Едва ли у кого-то есть сомнения, что современное общество построено на несправедливости и неравенстве. Но есть те, кто пребывает в наивной иллюзии: «Ведь сейчас не 37-й год…» – говорят они. Не 37-й, но несвобода и диктатура приобрели более утонченные формы.

Очевидный пример: есть в медийном пространстве официальный писатель А. Проханов. Парадокс в том, что этот писатель, выступающий от лица творческой интеллигенции, является как раз антиинтеллигентом. Водораздел здесь проходит по линии отношения к Сталину и любой идеологии, превратившейся в тоталитаризм. Проханов – сталинист. В координатах треугольника он выступает от лица власти, за власть, а не от лица народа и не за народ.

Противоположность Проханову – Л. Улицкая, в последнее время обсуждаемая СМИ в связи с ее поддержкой Ю. Дмитриева. Но поступок Улицкой выглядит таким ярким именно потому, что он единичен. И это тоже не за народ. Это отчаянный акт борьбы за своих.

Не «гражданином быть обязан», не «больше, чем поэт», не совесть нации, не властитель дум. Только художник. «Литература не больше чем литература», как писал В. Ерофеев в 90-м году. Таков компромисс между писательским сообществом, представляющим интеллигенцию, и двумя другими вершинами треугольника. Такова цена писательской свободы.

Но если писатель хочет быть интеллигентом и готов принять груз ответственности, ему надлежит сделать следующее:

1. спуститься из башни слоновой кости на землю, оставить групповщину, внутренний политес разнообразных литературных салонов, медийное гетто телеканала «Культура», зацикленность на своей тонкой душевной организации;

2. осознать степень и качество несвободы общества, живущего в ситуации «после правды», в диктатуре медийных манипуляций, в навязанном властью конформизме;

3. вспомнить об идеалах свободы и справедливости, найти здоровую тенденцию истории, либо создать ее (ведь интеллигент – это генератор идей).

Если этого не произойдет в ближайшей исторической перспективе, на месте второй вершины треугольника останется зияние, и фигура превратится в отрезок – плоский, двухмерный, мертвый.