Колин Маккалоу
Женщины Цезаря
Красс – отнюдь не дурак в политике – отвел взгляд от дорогущего перца и уставился на Цезаря:
– Ого! И чего же хочет наш друг Магн?
– Габиний предложил плебсу предоставить неограниченный империй и все прочее – в абсолютно неограниченном количестве – одному человеку. Естественно, он не назвал имени этого человека. Цель всего этого – покончить с пиратами, – пояснил Цезарь и улыбнулся, увидев, как девочка своей восковой дощечкой ударила по голове сидевшего рядом мальчика.
– Идеальная работа для Магна, – сказал Красс.
– Конечно. Я понимаю, что он обдумывал этот вопрос больше двух лет. Однако среди сенаторов подобное назначение не будет популярным, не так ли?
– Включая Катула и его мальчиков.
– Катула поддержит большинство членов сената, вот увидишь. Они никогда не простят Магна за то, что он вынудил их сделать его консулом.
– И я тоже, – решительно заявил Красс. Он глубоко вдохнул. – Значит, ты думаешь, что Катул попросит меня изъявить желание выполнить эту работу, выступив против Помпея, да?
– Обязательно.
– Заманчиво, – сказал Красс.
Внимание Цезаря опять отвлекла школа, потому что маленький мальчик плакал и педагог пытался предотвратить всеобщую свалку.
– Не дай себя уговорить, Марк, – мягко сказал Цезарь.
– Почему?
– Это не сработает. Поверь мне. Если Магн подготовился так, как я думаю, – пусть он и берется за дело. Твои торговые операции страдают от пиратов, как и любые другие. Если ты достаточно умен, ты останешься в Риме и воспользуешься свободными от пиратов водными путями. Ты знаешь Магна. Он выполнит это задание, и выполнит хорошо. А все остальные будут сидеть сложа руки и ждать. Ты можешь использовать все эти месяцы всеобщего скептицизма, чтобы подготовиться к лучшим временам, – сказал Цезарь. – А лучшие времена непременно наступят.
Цезарь отлично знал, что это – самый веский аргумент, какой он может выдвинуть.
Красс кивнул и выпрямился.
– Ты убедил меня, – произнес он и поглядел на солнце. – Время еще немного поработать со счетами, а потом я отправлюсь домой, чтобы принять Катула.
Оба спокойно прошли сквозь хаос, возникший в школе. Цезарь с сочувствием посмотрел на маленькую нарушительницу спокойствия – смуглую девочку – и улыбнулся.
– До свидания, Сервилия! – сказал он ей.
Красс, уже готовый расстаться с Цезарем, был поражен:
– Ты знаешь ее? Она – из рода Сервилиев?
– Нет, я ее не знаю, – громко крикнул Цезарь, уже успевший отойти далеко. – Она просто очень напоминает мне будущую свекровь Юлии!
Так и получилось, что, когда Пизон-консул созвал сенат на рассвете следующего дня, сенаторы не нашли другого полководца, чтобы противопоставить его Помпею. Беседа Катула с Крассом ни к чему не привела.
Конечно, новость быстро распространилась по рядам сенаторов, и оппозиция со всех сторон ожесточилась – к удовольствию boni. Сулла умер совсем недавно, и большинство еще не забыли, как он, несмотря на дарованные аристократии привилегии, требовал от сената огромных уступок. И Помпей был его любимцем, его палачом. На руках Помпея была кровь многих сенаторов, сторонников Цинны и Карбона, к тому же он убил Брута и принудил сенат позволить ему избираться в консулы, не будучи сенатором. Это последнее преступление было самым непростительным. Цензоры Лентул Клодиан и Попликола, сторонники Помпея, все еще пользовались влиянием, но его самых сильных наймитов, Филиппа и Цетега, уже не было. Один отошел от дел, предавшись всяческим излишествам, другой умер.
Неудивительно, что, войдя этим утром в курию Гостилия в своих цензорских тогах, Лентул Клодиан и Попликола по суровым лицам присутствующих поняли: сегодня им не следует говорить в пользу Помпея Великого. Такого же мнения придерживался и Курион, еще один ставленник Помпея. Что касается Афрания и старого Петрея, их ораторские способности были настолько ничтожны, что им было сказано воздержаться от выступлений. Красс и вовсе отсутствовал.
– Разве Помпей не собирается в Рим? – спросил Цезарь у Габиния, когда понял, что самого Помпея тоже нет.
– Он на пути сюда, – ответил Габиний. – Но не появится, пока его имя не прозвучит на плебейском собрании. Ты же знаешь, как он ненавидит сенат.
После того как авгуры истолковали знаки, а Метелл Пий, великий понтифик, прочитал надлежащие молитвы, собрание открыл консул Пизон, у которого были фасции на февраль.
– Я понимаю, – начал он со своего курульного кресла, стоящего на возвышении в дальнем конце зала, – что сегодняшнее собрание, согласно последней законодательной инициативе плебейского трибуна Авла Габиния, посвящено не традиционным делам февраля. В одном отношении это именно так! Но в другом, поскольку дело касается командования за пределами Рима, оно своевременно. Однако все эти рассуждения не по существу. Ничто в lex Gabinia не может помешать нашему собранию обсудить неотложные дела!
Он поднялся. Типичный Кальпурний Пизон – высокий, очень смуглый, с густыми бровями.
– Этот самый плебейский трибун, Авл Габиний из Пицена, – он резким жестом указал на затылок Габиния, сидящего ниже его, в дальнем левом конце скамьи для трибунов, – вчера, не известив предварительно сенат, созвал плебейское собрание и поведал его членам, – или тем немногим, кто присутствовал – как отделаться от пиратов. Не посоветовавшись ни с нами, ни с кем-либо другим! Он заявил, что надлежит предоставить одному-единственному человеку неограниченный империй, денежные и военные ресурсы! Он предложил это, не называя имен, но кто из нас может сомневаться, что в голове этого пиценца застряло только одно имя? Этот Авл Габиний и его земляк из Пицена, плебейский трибун Гай Корнелий – не из знаменитой семьи Корнелиев, несмотря на свой номен, – с тех пор как вступили в должность, уже доставили нам, истинным наследникам великого Рима, более чем достаточно неприятностей. Я, например, был вынужден выдвинуть альтернативный законопроект о взятках на курульных выборах. Хитростью был лишен моего коллеги-консула. Обвинен в бесчисленных преступлениях, и в частности в подкупе электората на выборах.
Все вы, присутствующие здесь, сознаете серьезность нового предложенного нам lex Gabinia. Вы также понимаете, насколько он нарушает mos maiorum. Но в мои обязанности не входит открывать дебаты, я только должен направлять их. По той причине, что в это время года здесь еще нет вновь избранных магистратов, я обращаюсь к преторам нынешнего года и прошу их взять слово.
Поскольку порядок дебатов уже был разработан и ни один претор выступать не стал, а также не воспользовались своим правом курульные и плебейские эдилы, Гай Пизон перешел к консулярам, сидящим в первых рядах по обе стороны зала заседаний. Это означало, что первой выстрелит самая мощная артиллерия – Квинт Гортензий.
– Почтенные консул, цензоры, магистраты, консуляры и сенаторы, – начал он. – Пора раз и навсегда покончить с этими так называемыми специальными военными назначениями! Мы все знаем, почему диктатор Сулла внес этот пункт в свое обновленное законодательство. Ему необходимо было купить услуги одного человека, который не принадлежал к нашему достойному и почтенному органу. И он купил всадника из Пицена, который в возрасте двадцати лет имел наглость вербовать войска и командовать ими, состоя на службе у Суллы. Вкусив сладость этого вопиющего беззакония, он продолжал наслаждаться им, упорно отказываясь стать членом сената! Когда Лепид восстал, этот человек находился в Италийской Галлии и проявил безрассудство, приказав казнить члена одного из старейших и превосходнейших семейств в Риме, Марка Юния Брута, чью вину в государственной измене – если это действительно была государственная измена – определил сенат, включив имя Брута в свой декрет, согласно которому Лепид объявлялся вне закона. Декрет сената, однако, не давал Помпею никакого права отрубать голову Бруту на рыночной площади в Регии. Помпей не смел кремировать голову и тело казненного, а потом присылать его прах в Рим, сопроводив урну короткой полуграмотной запиской! После этого Помпей разместил свои драгоценные пиценские легионы в Мутине и держал их там до тех пор, пока не заставил сенат дать ему специальное назначение – не сенатору, не магистрату! – с империем проконсула, дабы управлять Ближней Испанией от имени сената и воевать там с ренегатом Квинтом Серторием. Но все это время, отцы, внесенные в списки, в дальней провинции находился замечательный человек из хорошей семьи, человек прекрасного происхождения – Квинт Цецилий Метелл Пий, великий понтифик. И он уже воевал с Серторием. И добавлю, этот человек сделал для поражения Сертория больше, чем смог временно назначенный Помпей, не входивший в состав сената. Но именно Помпею достались все лавры, именно Помпею досталась слава победителя!
Красивый и импозантный, Гортензий медленно повернулся кругом и, казалось, каждому посмотрел в глаза – трюк, которым он с успехом пользовался в судах уже больше двадцати лет.
– И что же затем делает это пиценское ничтожество, Помпей, когда возвращается в нашу любимую страну? Против всех установлений он переводит свою армию через Рубикон, входит в Италию и начинает шантажировать нас, требуя, чтобы мы разрешили ему выдвинуть свою кандидатуру на должность консула! У нас не было выбора. И Помпей стал консулом. И даже сегодня, отцы, внесенные в списки, каждая клеточка моего тела восстает против отвратительного прозвания «Магн», которым он наградил себя! Ибо он – не «Великий»! Он – фурункул, карбункул, гнойник на коже нашего Рима! Как смеет Помпей воображать, будто он может опять шантажировать сенат? Как смеет он подстрекать на это своего приспешника Габиния? Неограниченный империй, неограниченные силы, неограниченные деньги – как вам это нравится? Когда сенат уже имеет на Крите способного командира, который отлично выполняет свою работу! Повторяю, отлично выполняет! Отличная работа! Отличная, отличная!
Гортензий блистательно владел азиатским стилем, и сенаторы с удовольствием слушали одного из своих непревзойденных ораторов (особенно потому, что были согласны с каждым его словом).
– Я говорю вам, коллеги, что никогда, никогда, никогда не соглашусь с таким назначением, какое бы имя ни было названо! Только в наше время Рим вынуждают прибегать к неограниченному империю и неограниченному командованию! Это противоречит закону и традициям, это неприемлемо! Мы очистим Наше море от пиратов, но сделаем это так, как принято у римлян, а не у пиценцев!
При этих словах Бибул вдруг затопал ногами, приветствуя выступление Гортензия радостными возгласами, и весь сенат присоединился к нему. Гортензий сел, покраснев от удовольствия.
Авл Габиний слушал его равнодушно, а в конце речи, пожав плечами, поднял руки.
– Римский способ, – громко заговорил он, когда одобрительные возгласы затихли, – стал до такой степени неэффективным, что его лучше было бы назвать писидийским! Если для того, чтобы выполнить эту работу, потребуется Пицен, то пусть будет Пицен. Ибо что такое Пицен, если не Рим? Ты, Квинт Гортензий, проводишь географические границы, которых не существует!
– Замолчи, замолчи, замолчи! – взвизгнул Пизон, вскакивая с кресла и бросаясь вниз с курульного возвышения к скамье трибунов. – Ты посмел болтать о Риме, ты, галл из галльского гнезда? Ты посмел смешать Галлию и Рим! Осторожнее, галл Габиний, берегись, как бы тебя не постигла судьба Ромула, который не вернулся с охоты!
– Угрозы! – крикнул Габиний, поднимаясь. – Вы слышите его, отцы, внесенные в списки? Он грозит убить меня, ибо именно это случилось с Ромулом! Его убили люди, недостойные завязать ремни его сандалий, прятавшиеся на Козьем болоте Марсова поля!
Поднялся страшный шум, но Пизон и Катул постарались всех утихомирить, не желая, чтобы сенаторы разошлись по домам прежде, чем они выскажутся. Габиний возвратился на свое место на конце скамьи для плебейских трибунов и стал наблюдать с горящими глазами, как консул и консуляр обходят собравшихся, успокаивая, уговаривая, убеждая их сесть на свои места.
Но когда порядок был восстановлен и Пизон уже хотел спросить мнение Катула, поднялся Гай Юлий Цезарь. Поскольку он носил гражданский венок, его права приравнивались к правам консуляра. Пизон, которому Цезарь не нравился, посмотрел на него хмуро, безмолвно советуя ему сесть. Но Цезарь остался стоять. Во взгляде Пизона появилась ненависть.
– Пусть он говорит, Пизон! – крикнул Габиний. – Он имеет право!
Хотя Цезарь не часто пользовался своей привилегией выступать в сенате, его признавали единственным соперником Цицерона в ораторском искусстве. Азиатский стиль Гортензия перестал пользоваться таким бешеным успехом с появлением Цицерона, отдававшего предпочтение более внятному и мощному афинскому стилю. И Цезарь тоже избрал для себя аттический стиль. Если и было что-то общее у всех членов сената, то это любовь к красивой публичной речи. Они знали толк в риторике и ценили ее. Ожидая выступления Катула, они все-таки остановили свой выбор на Цезаре.
– Поскольку ни Луций Беллиен, ни Марк Секстилий к нам еще не вернулись, полагаю, я – единственный сенатор, присутствующий здесь сегодня, который имел непосредственный контакт с пиратами, – начал Цезарь тем высоким звонким голосом, которым пользовался, выступая на публике. – Я побывал у них в плену. Это делает меня экспертом в данном вопросе, если считать, что компетентное мнение должно быть основано на личном опыте. Но я не нахожу мой опыт поучительным. В тот момент, когда я увидел, как две быстроходные пиратские галеры преследуют мое бедное, с трудом тащившееся грузовое судно, я почувствовал негодование, ибо, отцы, внесенные в списки, капитан сказал мне, что пытаться оказать вооруженное сопротивление – значит обречь нас всех на верную смерть. И я, Гай Юлий Цезарь, вынужден был вручить свою персону вульгарному типу по имени Полигон, который охотился за торговыми судами в водах Лидии, Карии и Ликии вот уже двадцать лет. Я многое узнал за те сорок дней, что оставался пленником Полигона, – продолжал Цезарь уже более спокойным тоном. – Я узнал, что существует согласованная, строго дифференцированная шкала сумм выкупов для пленников слишком ценных, чтобы их отсылать на невольничий рынок или превращать в слуг. Простых римских граждан ожидает рабство. У простого римского гражданина нет двух тысяч сестерциев – это самое малое, что можно выручить за него на рынке. За римского центуриона или римлянина на полпути к сословию публиканов – выкуп полталанта. За знатного римского всадника или публикана – один талант. За римского аристократа из знатной семьи, не члена сената, – два таланта. За римского сенатора в статусе заднескамеечника – десять талантов. За римского сенатора в статусе младшего магистрата – квестора, эдила или плебейского трибуна – двадцать талантов. За римского сенатора, побывавшего претором или консулом, – пятьдесят талантов. Когда пленник захвачен еще и с ликторами, и с фасциями, как в случае наших двух последних жертв-преторов, цена доходит до ста талантов за каждого, о чем мы узнали несколько дней назад. Цензоры и консулы, занимающие высокое положение, также стоят сто талантов. У меня нет точных данных о том, в какую сумму пираты оценили бы таких консулов, как наш дорогой Гай Пизон, присутствующий здесь. Возможно, в один талант? Я сам не заплатил бы за него больше, уверяю вас. Но ведь я не пират, хотя иногда и подумываю о Гае Пизоне в таком аспекте. Обычно, когда человека берут в плен, – продолжал Цезарь в той же небрежной манере, – от него ждут, что он побледнеет, падет на колени и будет умолять сохранить ему жизнь. Но эти колени из рода Юлиев не привыкли к подобным движениям. Я проводил время, знакомясь с местностью, оценивая возможности обороны, выясняя, что и как охраняется и где что находится. И еще я всех уверял, что, когда соберут деньги для выкупа – пятьдесят талантов, я вернусь, захвачу это место, женщин и детей отошлю на невольничий рынок, а мужчин распну. Они относились к моим словам как к забавной шутке. Они говорили мне, что я никогда, никогда их не найду. Но я нашел их, почтенные отцы, захватил это место, отослал женщин и детей на рынок рабов и распял мужчин. Я мог бы привезти с собой носы четырех пиратских кораблей, чтобы украсить ими ростру, но, поскольку для моей экспедиции я воспользовался помощью родосцев, эти носы теперь украшают колонну на Родосе рядом с новым храмом Афродиты, построенным на мою долю трофеев. Полигон был лишь одним из сотен пиратов в том конце Нашего моря и даже не самым главным. Учтите, Полигон занимался таким прибыльным делом один, имея лишь четыре галеры. Он не видел необходимости объединяться с другими пиратами, чтобы образовать небольшой флот под командованием какого-нибудь опытного флотоводца, вроде Ластена, или Панарета, или Фарнака, или Мегадата. Полигон с удовольствием платил пятьсот денариев шпиону в Милете или Приене за информацию о том, какие корабли стоит захватить. И какими усердными были эти шпионы! Ни один жирный кусок не проходил мимо их внимания. На складах Полигона обнаружилось много драгоценных вещей, изготовленных в Египте. Это показывает, что он грабил корабли между Пелузием и Пафосом. Следовательно, его шпионская сеть была огромной. Причем он платил шпионам не регулярно, а лишь за информацию, которая сулила хорошую добычу. «Не балуй людей деньгами, пусть они стараются заработать больше» – отличный принцип. В конце концов, это обходится дешевле и результат эффективнее. Какими бы вредоносными ни были такие пираты, как Полигон, это малое зло по сравнению с пиратскими эскадрами, которые возглавляются настоящими флотоводцами. Им не приходится ждать одиноких кораблей или кораблей с невооруженным конвоем. Они могут атаковать целые флоты с зерном, эскортируемые тяжеловооруженными галерами. А потом они продают то же самое зерно Риму – зерно, за которое Рим уже заплатил! Неудивительно, что животы римлян пусты. Первая причина голода – отсутствие зерна, вторая – зерно стоит в три-четыре раза дороже, даже по спискам эдила.
Цезарь замолчал. Никто не проронил ни слова, даже Пизон, красный от оскорбления, мимоходом брошенного ему в лицо.
– Есть еще один вопрос, на котором я не хочу сейчас останавливаться подробно, – спокойно продолжал Цезарь, – потому что не вижу в этом смысла. А именно: некоторые наместники провинций, назначенные сенатом, активно сотрудничали с пиратами, предоставляя им право пользоваться портовыми сооружениями и снабжая продовольствием, даже виноградными винами на побережьях, которые должны были бы оставаться совершенно закрытыми для морских разбойников. Все это выявилось во время суда над Гаем Верресом, и те из сидящих сегодня здесь, кто сам принимал участие в подобных делах или покрывал других, хорошо знают, о ком я говорю. Участь моего бедного дяди Марка Аврелия Котты должна послужить предостережением: давность лет – это не гарантия того, что однажды вам не придется ответить за былые преступления, реальные или воображаемые. Не буду я останавливаться и на другом вопросе, очевидном, старом и уже набившем оскомину. А именно: до сих пор Рим – а под Римом я имею в виду и сенат, и народ! – даже и не касался проблемы пиратства, не говоря уже о том, чтобы начать решать эту проблему. Ни один отдельно взятый человек, находящийся в отдельно взятом месте, будь то Крит, Балеары или Ликия, не в состоянии покончить с пиратским разбоем. Ударишь тут – пираты тотчас переберутся куда-нибудь еще. Удалось ли Метеллу на Крите преуспеть в отрубании пиратских голов? Ластен и Панарет – это лишь две головы чудовищной пиратской гидры, и эти головы до сих пор красуются на их плечах и все еще плавают вокруг Крита. Что нам нужно для того, чтобы разделаться с ними? – выкрикнул Цезарь окрепшим голосом. – Не просто желание победить! Нет, одних амбиций мало! Для этого необходимы масштабные действия повсеместно и одновременно. Мощная операция, проводимая одной рукой, одним умом, одной волей. Рука, ум и воля должны принадлежать человеку, чей организаторский талант известен и испытан настолько хорошо, что мы, сенат и народ Рима, решимся поручить ему задание с уверенностью, что хоть на сей раз наши деньги и наши войска не пропадут зря!
Цезарь набрал побольше воздуха в легкие:
– Авл Габиний предложил вам назначить человека. Какого-нибудь консуляра, чья карьера свидетельствует о том, что он в состоянии выполнить эту работу и выполнит ее как следует. Но я пойду дальше, чем Авл Габиний, и назову имя этого человека. Я предлагаю сенату предоставить командование в кампании против пиратов с неограниченным империем во всех отношениях Гнею Помпею Магну!
– Да здравствует Цезарь! – крикнул Габиний, вскочив на скамью с поднятыми руками. – Я присоединяюсь к нему. Дать командование в войне против пиратов нашему величайшему полководцу Гнею Помпею Магну!
Гнев сенаторов во главе с Пизоном обрушился на Габиния, так что Цезарь не пострадал. Пизон спрыгнул с курульного возвышения, схватил Габиния и стащил его со скамьи. Трибун удачно прикрылся Пизоном от чьего-то кулака и, второй раз за прошедшие два дня подхватив повыше тогу, кинулся к двери. Половина сената устремилась за ним вдогонку.
Цезарь пробрался между опрокинутыми стульями туда, где задумчиво, подперев подбородок рукой, сидел Цицерон. Цезарь придвинул стул и устроился рядом.
– Мастерски, – сказал ему Цицерон.
– Молодец Габиний! Отвел их гнев от меня, – молвил Цезарь, вздохнул и вытянул вперед ноги.
– Тебя труднее порвать на кусочки. В их умах на твой счет существует определенный барьер, потому что ты – патриций из Юлиев. А Габиний, он – как выразился Гортензий? – прихлебатель и шлюха. Пиценец и Помпеев прихвостень. Поэтому его можно искусать безнаказанно. Кроме того, он находился ближе к Пизону, чем ты. И не заслужил вот этого. – Цицерон показал на венок из дубовых листьев на голове Цезаря. – Думаю, еще не раз пол-Рима возмечтает о том, чтобы уничтожить тебя, Цезарь… Интересно, какая группа добьется в этом успеха? Определенно не та, которую возглавит какой-нибудь Пизон.
Шум драки, кипевшей снаружи, стал громче. Вдруг Пизон ворвался обратно в зал. За ним гнались представители профессионального плебса. Вбежавший вслед за Пизоном Катул спрятался за одной створкой открытой двери, Гортензий – за другой. Кто-то подставил Пизону подножку, и он упал. Его снова вытащили наружу. Голова его была в крови.
– Похоже, дело серьезное, – поставил клинический диагноз Цицерон. – Пизона могут забить до смерти.
– Надеюсь на это, – сказал Цезарь, не двинувшись с места.
Цицерон хихикнул:
– Ну, если ты не шевельнулся, чтобы помочь, не вижу, почему это должен делать я.
– Габиний отговорит их, и это будет в его пользу. Кроме того, здесь, наверху, тише.
– Поэтому я и пересел сюда.
– Я так понимаю, – заговорил Цезарь, – ты за то, чтобы Магн получил это назначение?
– Определенно. Он хороший человек, хоть и не принадлежит к фракции boni. Больше никто не справится. У них и надежды на это нет.
– Такой человек есть, ты же знаешь. Но все равно они не поручат этого мне, а я действительно думаю, что Магн сможет это сделать.
– Ну ты и тщеславен! – воскликнул Цицерон.
– Есть разница между верной оценкой своих способностей и тщеславием.
– И ты знаешь ее?
– Конечно.
Они помолчали немного, потом, когда шум на улице стал затихать, поднялись, спустились с верхних рядов и вышли.
Стало ясно, что победа на стороне союзников Помпея. Пизон сидел на ступеньке, залитый кровью, вокруг него хлопотал Катул. Гортензия нигде не было видно.
– Ты! – с горечью крикнул Катул, когда Цезарь поравнялся с ним. – Ты предал свое сословие, Цезарь! Я говорил тебе это еще много лет назад, когда ты пришел просить меня взять тебя на войну против Лепида! Ты ничуть не изменился. Ты никогда не изменишься, никогда! Всегда ты будешь на стороне этих подлых демагогов, поставивших своей целью лишить сенат власти!
– В твоем возрасте, Катул, стоит несколько раз подумать, прежде чем претендовать на что-то и разевать рот, сморщенный, как анус кошки. По-твоему, вы, ультраконсерваторы, справитесь с пиратами? – равнодушно отозвался Цезарь. – Я верю в Рим и в сенат. Но ты ничего не добьешься, противясь переменам. В конце концов, их сделала необходимыми ваша некомпетентность!
– Я буду защищать Рим и сенат от выскочек, подобных Помпею, пока не умру!
– Глядя на тебя, могу уверенно заключить, что этого ждать недолго.
Цицерон, который уже уходил, желая послушать, что говорит Габиний с ростры, повернулся к лестнице.
– Следующее собрание плебса послезавтра! – крикнул он на прощание.
– Вот еще один, кто уничтожит нас, – сказал Катул, презрительно скривив губы. – «Новый человек», бойкий на язык и с головой слишком большой, чтобы пройти в эти двери!
На следующем плебейском собрании Помпей стоял на ростре рядом с Габинием, который теперь предложил свой lex Gabinia de piratis persequendis, назвав при этом имя командующего: Гней Помпей Магн. Судя по приветственным возгласам, все изъявляли согласие. Хотя Помпей был посредственным оратором, он обладал кое-чем более ценным, нежели умение красно говорить: он был непохожим на других, искренним и обаятельным – весь, от больших голубых глаз до широкой, открытой улыбки. «И этих качеств, – размышлял Цезарь, наблюдая за Помпеем и слушая его со ступеней сената, – у меня как раз и нет. Но не думаю, что мне этого не хватает. Это его стиль, не мой. Я тоже знаю, как воздействовать на людей».
Похоже, сегодняшняя оппозиция закону lex Gabinia de piratis persequendis будет скорее формальной, хотя, возможно, не менее сильной. Три консервативных плебейских трибуна не сходили с ростры. Требеллий стоял чуть впереди Росция Отона и Глобула, чтобы показать, что он – их лидер.
Но прежде чем подробно изложить свой законопроект, Габиний предложил выступить Помпею. Никто не пытался остановить его, ни Требеллий, ни Катул, ни Пизон. Толпа была на стороне Помпея. И Помпей выступил превосходно. Он начал с того, что служит в армии Рима с отрочества и очень устал. А его опять призывают служить Риму! И опять по специальному назначению! Он перечислил свои кампании (кампаний больше, чем ему лет, вздохнул он с сожалением), затем объяснил, что ненависть и ревность к нему возрастали с каждым разом, как он спасал Рим. И он не хочет больше ревности и ненависти! Дайте же ему быть тем, кем он хочет быть, – семейным человеком, сельским землевладельцем, частным лицом. Найдите кого-нибудь другого, умолял он Габиния и толпу, простирая к ним руки.
Естественно, никто не воспринял это всерьез. Но все одобрили скромность Помпея и его самоотвод. Луций Требеллий попросил Габиния, главу коллегии трибунов, дать ему слово и получил отказ. Когда он все же попытался заговорить, толпа заглушила его шиканьем, насмешками, мяуканьем. Габиний продолжил вести собрание. И тогда Луций Требеллий воспользовался тем оружием, которое Габиний проигнорировать не мог.
– Я налагаю вето на lex Gabinia de piratis persequendis! – выкрикнул Луций Требеллий звенящим голосом.
– Сними вето, Требеллий, – попросил Габиний.
– Я не сделаю этого. Я налагаю вето на закон, выгодный твоему хозяину!
– Не вынуждай меня принимать меры, Требеллий.
– Какие меры ты можешь принять, Габиний? Разве что скинуть меня с Тарпейской скалы! И даже это не заставит меня снять вето. Я буду мертв, но твой закон не пройдет, – сказал Требеллий.
Это было настоящее испытание воли, ибо ушли те дни, когда собрания могли превращаться в безнаказанное насилие, когда раздраженный плебс мог заставить трибуна снять свое вето под угрозой физической расправы, а человек, созвавший собрание и отвечающий за порядок, оставался бы при том невинным свидетелем. Габиний знал: если во время этого собрания вспыхнет мятеж, ему придется ответить. Поэтому он решил проблему законным путем, который никто не мог подвергнуть сомнению.
– Я могу попросить это собрание лишить тебя должности, Требеллий, – ответил Габиний. – Сними свое вето.
– Я отказываюсь, Авл Габиний!
Римские граждане делились на тридцать пять триб. Все процедуры голосования в собраниях проводились по трибам. Это означало, что в итоге голосования нескольких тысяч людей подсчитывались только тридцать пять голосов. Все трибы во время выборов голосовали одновременно. Однако в тех случаях, когда требовалось принять закон, трибы голосовали одна за другой. Габиний решил провести закон о смещении Луция Требеллия. Поэтому Габиний созвал тридцать пять триб, дабы те голосовали последовательно. И одна за другой трибы отдавали голоса за отстранение Требеллия. Восемнадцать голосов – большинство. Значит, все, что необходимо Габинию, – это набрать восемнадцать голосов. В торжественной тишине и в идеальном порядке проголосовали трибы: Субуранская, Сергиева, Палатинская, Квиринская, Горациева, Аниенская, Менениева, Уфентинская, Мецийская, Помптинская, Стеллатинская, Клустуминская, Троментинская, Вольтиниева, Папириева, Фабиева… Семнадцатая триба, Корнелиева, – и результат тот же. Смещение.
– Ну, Луций Требеллий? – спросил Габиний, с широкой улыбкой поворачиваясь к своему коллеге. – Семнадцать триб по очереди высказались против тебя. Должен ли я созвать Камиллову, чтобы представить мнение восемнадцати триб? Тогда их будет большинство. Или ты снимешь свое вето?
Требеллий облизал губы, с отчаянием взглянул на Катула, Гортензия, Пизона, потом на стоявшего вдалеке с равнодушным видом великого понтифика Метелла Пия, который некогда гордился своей принадлежностью к boni, но со времени возвращения из Испании четыре года назад – стал совсем другим человеком, спокойным, смирившимся. И все же именно к Метеллу Пию обратился Требеллий.
– Великий понтифик, что я должен сделать? – крикнул он.
– Плебс выразил свое мнение по данному вопросу, Луций Требеллий, – ответил Метелл Пий ясным, громким голосом, совсем не заикаясь. – Сними свое вето. Плебс велит тебе это сделать.
– Я снимаю свое вето, – объявил Требеллий, резко повернулся на пятках и отошел на дальний конец платформы ростры.
Но, подробно рассказав о своем законопроекте, Габиний, казалось, не торопился утвердить его. Сначала он предоставил слово Катулу, потом Гортензию.
– А ведь умен, – сказал Цицерон, немного растерявшись оттого, что никто не попросил выступить его самого. – Послушай Гортензия! Позавчера в сенате он заявил, что умрет, но не допустит больше ни одного специального назначения с неограниченным империем! Сегодня он все еще против специального назначения с неограниченным империем, но если Рим так настаивает на создании этого зверя, то его поводок следует дать в руки Помпею, и никому другому. Это определенно показывает нам, в какую сторону дует ветер на Форуме, не так ли?
