Колин Маккалоу
Женщины Цезаря

Луций Декумий уже находился там. Сидя на высоком ложе и свесив ноги так, чтобы не касаться причудливого тритона на полу, он пробегал глазами свиток, который держал в руках.

– Проверяешь отчет коллегии перед тем, как отдать городскому претору? – спросил Цезарь, закрывая дверь.

– Что-то вроде этого, – ответил Луций Декумий, бросив свиток в сторону.

Цезарь пересек комнату, чтобы посмотреть на цилиндр водяных часов:

– Если верить этому маленькому животному, пора спускаться вниз, папа. Вероятно, она не будет очень пунктуальной, если, конечно, Силану не по душе хронометры. Но все же эта матрона не производит впечатления особы, которая не дорожит временем.

– Ты не захочешь, чтобы я оставался здесь, Павлин, поэтому я только впихну ее в дверь и сразу же уйду, – обещал Луций Декумий и вышел.

Цезарь сел за стол написать письмо царице Орадалтис в Вифинию. Писал он так же быстро, как делал все остальное. Однако едва Цезарь успел положить перед собой лист бумаги, как дверь открылась и вошла Сервилия. Его мнение было правильным: она дорожила временем.

Поднявшись, он обошел стол, чтобы поздороваться с ней. Она протянула ему руку так, как это обычно делает мужчина, желая обменяться рукопожатием. Цезарь взял ладонь Сервилии с осторожностью и чуть стиснул тонкие косточки. Возле его стола уже стояло кресло, хотя до прихода Сервилии он еще не принял решения, разговаривать с ней через стол или уютно расположиться поближе к гостье. Его мать права: Сервилия – загадка. Поэтому Цезарь проводил ее к креслу, стоящему напротив стола, а после вернулся на свое место. Положив руки на столешницу, он с серьезным видом посмотрел на визитершу.

Сервилия хорошо выглядит для своих почти тридцати семи лет, решил он, и со вкусом одета в ярко-красное платье. Цвет опасно граничил с любимыми расцветками проституток, и все же одежда матроны выглядела вполне благопристойной. Да, она умна! Густые волосы – такие темные, что на свету они скорее отливали синевой, чем рыжиной, – были зачесаны назад. Разделенные прямым пробором, они закрывали верхнюю часть ушей и соединялись на затылке в пучок. Необычно, но, опять же, весьма строго. Маленький рот с чуть поджатыми губами, чистая белая кожа, черные глаза под тяжелыми веками с длинными, загнутыми вверх ресницами. Брови, заподозрил он, сильно выщипаны, и – что интереснее всего – чуть отвисшая правая щека. Как и у ее сына Брута, насколько он заметил раньше.

Настало время прервать молчание, поскольку казалось, она не собирается этого делать.

– Чем я могу быть тебе полезен, domina? – официально осведомился Цезарь.

– Децим Силан – наш paterfamilias, Гай Юлий, но существуют определенные вопросы, связанные с моим покойным первым мужем Марком Юнием Брутом, которые я предпочитаю решать сама. Мой нынешний муж не очень хорошо себя чувствует, поэтому я стараюсь избавить его от лишних хлопот. Важно, чтобы ты правильно понял мои действия, поскольку может показаться, что я покушаюсь на права paterfamilias, – проговорила она еще более официально.

Выражение деланого интереса на его лице не изменилось с того момента, как он сел. Цезарь просто слегка откинулся на спинку кресла.

– Я пойму правильно, – обещал он.

Нельзя сказать, что при этих словах она успокоилась. С момента появления в кабинете она выглядела вполне спокойной. И все же в ее поведении появилось чуть больше уверенности. Это было заметно по глазам.

– Позавчера ты видел моего сына, Марка Юния Брута, – сказала она.

– Приятный мальчик.

– Я тоже так думаю.

– Но официально пока еще ребенок.

– Да, еще несколько месяцев. Но дело, по которому я пришла, касается его, и он настаивает, что оно не терпит отлагательств. – Чуть заметная улыбка мелькнула в левом уголке ее рта, который, когда она говорила, был более подвижен, чем правый. – Молодость импульсивна.

– Мне он не показался импульсивным.

– В большинстве случаев он такой и есть.

– Значит, я должен сделать вывод, что ты пришла по поручению молодого Марка Юния Брута?

– Да, это так.

– Ну что ж, – глубоко вздохнув, молвил Цезарь, – следуя протоколу нашей беседы, вероятно, теперь ты должна рассказать мне, чего же он хочет.

– Он хочет жениться на твоей дочери Юлии.

«Потрясающий самоконтроль!» – мысленно аплодировала Сервилия, не заметив никакой реакции в его глазах, лице, теле.

– Но ей всего восемь лет, – сказал Цезарь.

– И он еще не достиг совершеннолетия. Но он желает этого брака.

– Он может передумать.

– Я тоже сказала ему об этом. Но он уверяет, что не изменит решения, и в конце концов убедил меня в серьезности своих намерений.

– Сомневаюсь, что я хочу прямо сейчас обручить Юлию.

– А почему бы и нет? Обе мои дочери уже помолвлены, а они моложе Юлии.

– Приданое у Юлии небольшое.

– Это не новость для меня, Гай Юлий. Но состояние моего сына весьма велико. Ему нет нужды искать богатую невесту. Его отец очень хорошо обеспечил его. А кроме того, он – наследник Силана.

– Ты еще можешь иметь другого сына от Силана.

– Возможно.

– Но маловероятно?

– Силан плодит девочек.

Цезарь подался вперед, сохраняя равнодушный вид:

– Объясни мне, Сервилия, почему я должен согласиться на этот союз?

Брови ее взлетели вверх.

– Я думала, это очевидно! Неужели Юлия сможет найти себе мужа более высокого происхождения? С моей стороны Брут – патриций Сервилий, со стороны отца его предок – Луций Юний Брут, основатель Республики. Все это тебе известно. Состояние у него великолепное, политическая карьера определенно приведет его к консульству, и теперь, когда цензорская должность восстановлена, он может закончить жизненный путь цензором. У него кровное родство с Рутилиями, Сервилиями Цепионами и Ливиями Друзами. К тому же не забывай об amicitia, существующей благодаря преданности деда Брута твоему дяде по браку Гаю Марию. Я понимаю, ты – близкий родственник семьи Суллы, но ни моя семья, ни мой муж не ссорились с Суллой. Твое собственное различное отношение к Марию и Сулле выражено более явно, чем у любого из Брутов.

– Ты аргументируешь, как заправский адвокат! – оценил Цезарь и наконец улыбнулся.

– Принимаю это как комплимент.

– Да, это комплимент.

Цезарь встал, обошел стол и протянул руку, чтобы помочь Сервилии подняться.

– Ответа я не получу, Гай Юлий?

– Ответ ты получишь, но не сегодня.

– Когда? – спросила она, направляясь к двери.

Еле уловимый соблазнительный запах духов исходил от тела Сервилии, шедшей впереди Цезаря, который уже готов был сказать ей, что даст ответ после выборов. И вдруг он заметил нечто, что заставило его захотеть увидеть ее снова. И прежде, чем состоятся выборы. Хотя платье матроны было полностью закрытым, как требовали приличия, спинка чуть отвисала, оголяя шею и позвоночник до середины лопаток. И там узенькой дорожкой рос черный пушок, спускаясь по шее и исчезая в глубинах одежды. Он вовсе не выглядел грубым, скорее похожим на шелк и не стоял дыбом, а беспорядочно лежал на ее белой коже, потому что тот, кто вытирал ей спину после ванны, не позаботился пригладить волоски и уложить их вдоль позвонков. О, этот капризный пушок просто умолял уделить ему внимание!

– Приходи завтра, если это удобно, – сказал Цезарь, обгоняя ее, чтобы открыть дверь.

На лестничной площадке сопровождающего не оказалось, поэтому Цезарь провел ее до вестибула. Но когда он хотел проследовать за ней на улицу, Сервилия остановила его.

– Благодарю, Гай Юлий. Дальше не надо провожать, – сказала она.

– Ты уверена? Здесь не лучшие места для прогулок матроны.

– У меня имеются спутники. До завтра.

И он побежал обратно, вверх по ступеням, к последним мгновениям еле уловимого запаха духов и к ощущению оглушительной пустоты комнаты. Так пусто там еще никогда не было. Сервилия… Непостижимая, многослойная, и каждый слой тверд по-разному – железо, мрамор, базальт и алмаз. Совсем не милая. И не женственная, несмотря на большую и красивую грудь. Отвернешься от нее – жди беды, ибо, в его представлении, у нее два лица, как у Януса: одно – чтобы видеть, куда она идет, а другое – чтобы наблюдать за тем, кто ступает следом. Абсолютное чудовище. Неудивительно, что все говорили, будто Силан сдает все больше и больше. Никакой paterfamilias не решится просить за Брута. Она могла и не объяснять этого. Ясно, что Сервилия сама управляет своими делами, включая и сына, что бы ни говорил закон. Интересно, помолвка с Юлией – ее идея или это действительно исходит от Брута? Аврелия может знать. Цезарь немедленно пойдет домой и расспросит мать.

И он поспешил домой, продолжая думать о Сервилии: каково будет привести в порядок тонкую дорожку черного пушка, бегущую вдоль всего ее позвоночника.

– Мама, – влетел он в ее рабочую комнату, – мне нужна срочная консультация, прерви свои дела и приходи в мой кабинет!

Аврелия отложила перо и с удивлением посмотрела на Цезаря.

– Сегодня день ежемесячного сбора ренты, – напомнила она.

– Мне все равно, даже если это день квартальной выплаты.

Он исчез, едва закончив фразу и оставив Аврелию в состоянии шока. Это не похоже на Цезаря! Какой демон в него вселился?

– Ну? – осведомилась она, входя в его таблиний.

Он стоял, заложив руки за спину и перекатываясь с пяток на носки. Его тога валялась на полу. Она подняла ее и выбросила в столовую, потом прикрыла за собой дверь.

Какой-то момент Цезарь словно не замечал ее присутствия, а потом вздрогнул, посмотрел на мать с изумлением и… неужели приятным возбуждением? Потом сын приблизился к Аврелии и усадил в ее любимое кресло.

– Дорогой мой Цезарь, ты можешь стоять спокойно, если уж не в силах сидеть? Ты похож на уличного кота, почуявшего кошку.

Это показалось ему очень смешным. Он расхохотался:

– Вероятно, я и чувствую себя как уличный кот, почуявший кошку.

Забыт день платежей. Аврелия поняла, с кем только что разговаривал Цезарь.

– Ого! Сервилия!

– Сервилия, – подтвердил он и сел, вдруг став серьезным.

– Мы влюбились? – поставила диагноз мать.

Он подумал, покачал головой:

– Сомневаюсь. Возможно, это просто сильное желание, хотя я и в этом не уверен. Думаю, она мне даже не понравилась.

– Многообещающее начало. Тебе все наскучило.

– Правильно. Мне надоели все эти женщины, которые с обожанием глазеют на меня и ложатся, позволяя вытирать о них ноги.

– Она тебе этого не позволит, Цезарь.

– Я знаю, я знаю.

– Почему она хотела тебя видеть? Начать роман?

– О, до этого мы не дошли, мама. Фактически я не имею никакого понятия, взаимно ли мое желание. Может быть, и нет, потому что оно возникло, когда она повернулась, чтобы уйти.

– Еще интереснее! И чего же она хотела?

– Догадайся, – усмехнулся он.

– Не играй со мной в отгадки!

– Не догадываешься?

– Я даже не собираюсь отгадывать, Цезарь. Если ты не перестанешь вести себя как десятилетний ребенок, я уйду.

– Нет-нет, останься, мама, я буду вести себя хорошо. Просто так приятно встретиться с вызовом, с маленькой terra incognita.

– Да, это я понимаю, – сказала она и улыбнулась. – Расскажи мне.

– Она пришла от имени молодого Брута. Просить моего согласия на помолвку Брута с Юлией.

Это был сюрприз. Аврелия даже заморгала:

– Как удивительно!

– Вопрос в том, мама, чья это идея: ее или Брута?

Аврелия склонила голову набок и стала думать. Наконец она кивнула и сказала:

– Скорее, Брута. Когда горячо любимая внучка – совсем ребенок, обычно подобного не ждешь, но, если подумать, признаки были. Он смотрит на нее, как глупая овца.

– Сегодня ты сыплешь замечательными сравнениями, мама, и все связаны с животными! От уличных котов до овец.

– Перестань веселиться, даже если ты испытываешь вожделение к матери этого мальчика. Будущее Юлии имеет слишком большое значение.

Он мгновенно стал серьезным:

– Да, конечно. На первый взгляд это замечательное предложение, даже для Юлии.

– Я согласна, особенно сейчас, когда твоя политическая карьера приближается к зениту. Помолвка с Юнием Брутом, чья мать – из семьи Сервилия Цепиона, даст тебе огромную поддержку среди boni, Цезарь. На твоей стороне будут все Юнии, все Сервилии, и патриции, и плебеи, а также Гортензии, некоторые из Домициев, несколько Цецилиев Метеллов… Даже Катул вынужден будет замолчать!

– Заманчиво, – проговорил Цезарь.

– Очень заманчиво, если, конечно, мальчик серьезен в своем намерении.

– Его мать заверила меня в том, что он крайне серьезен.

– Я верю этому. Он не показался мне человеком, постоянно меняющим свои взгляды. Очень сдержанный и осмотрительный.

– Но вот понравится ли это Юлии? – хмурясь, промолвил Цезарь.

Аврелия подняла брови:

– Странно слышать это от тебя. Ты – ее отец, тебе решать, за кого она выйдет замуж. И ты никогда не давал ей повода надеяться, что разрешишь ей выйти замуж по любви. Она имеет слишком большое значение. Она – твой единственный ребенок. Юлия сделает то, что ей скажут. Я воспитала ее так, чтобы она понимала: в таких вещах, как брак, у нее нет права голоса.

– Но я хотел бы, чтобы идея брака с Брутом не была ей противна.

– Обычно ты не сентиментален, Цезарь. Значит ли это, что тебе самому этот юноша не слишком по душе? – вдруг спросила проницательная Аврелия.

Цезарь вздохнул:

– Отчасти, быть может. О, нельзя сказать, что он вызвал у меня такую же неприязнь, как его мать. Просто он занудливый, как унылая собака.

– Что за звериное сравнение!

Он коротко засмеялся:

– Юлия – такая прелестная малышка. И такая живая. Ее мать и я – мы были так счастливы… Я хотел бы видеть и дочь счастливой в браке.

– Из зануд получаются неплохие мужья, – заметила Аврелия.

– Значит, ты – за их союз.

– Да. Если мы упустим этот шанс, другого такого же может не представиться. Его сестры уже заполучили молодого Лепида и старшего сына Ватии Исаврийского, так что двоих подходящих претендентов мы лишились. Возможно, ты лучше отдашь ее сыну Клавдия Пульхра или Цецилия Метелла? А может, сыну Помпея Магна?

Цезаря так и передернуло.

– Ты абсолютно права, мама. Лучше унылая собака, чем хищный волк или шелудивая дворняжка! Сказать честно, я надеялся на кого-нибудь из сыновей Красса.

Аврелия фыркнула:

– Красс – твой хороший друг, Цезарь, но ты отлично знаешь, что он никому из своих сыновей не позволит жениться на девушке без значительного приданого.

– Ты опять права, мама. – Цезарь хлопнул себя по коленям – верный знак, что он принял решение. – В таком случае пусть будет Марк Юний Брут! Кто знает? Вдруг он превратится в неотразимого красавца, как Парис, когда минует пора прыщей!

– Я очень хочу, чтобы ты не был таким легкомысленным, Цезарь! – произнесла его мать, поднимаясь, чтобы вернуться к своим бухгалтерским книгам. – Это помешает твоей карьере на Форуме, как иногда мешает карьере Цицерона. Бедный мальчик никогда не будет ни красивым, ни решительным.

– В таком случае, – совершенно серьезно сказал Цезарь, – ему повезло. Чересчур красивым людям обычно не доверяют.

– Если бы женщины могли голосовать, – лукаво заметила Аврелия, – это положение вещей изменилось бы очень скоро. Каждый смазливый Меммий становился бы царем Рима.

– Не говоря уже о каждом Цезаре, да? Спасибо, мама, но я предпочитаю оставить все так, как есть.

Вернувшись домой, Сервилия не сообщила о своем разговоре с Цезарем ни Бруту, ни Силану. Не сказала она и о том, что завтра опять пойдет к нему. В большинстве домов новости распространяются через слуг, но только не через слуг Сервилии. Два грека, которых она брала для сопровождения всякий раз, когда куда-нибудь отправлялась, служили у нее давно и отлично знали: лучше не болтать о хозяйке, даже среди соотечественников. История о няне, которую Сервилия выпорола, а потом распяла за то, что та уронила малютку Брута, последовала за госпожой из дома Брута в дом Силана, и все знали, что Силан не способен противостать жене. С тех пор никого больше не распинали, но пороли часто, и это обеспечивало мгновенное повиновение и постоянное молчание. В этом доме рабов не освобождали, чтобы те могли нахлобучить войлочную шапку свободы и называть себя вольноотпущенниками. Раб, проданный Сервилии, оставался рабом навеки.

Поэтому два грека, проводив на следующее утро госпожу в нижний конец улицы Патрициев, даже не пытались посмотреть, что находится в здании, куда она отправилась, и даже не мечтали о том, чтобы потом пробраться наверх и подслушать у дверей или заглянуть в замочную скважину. Конечно, они не подозревали матрону в связи с каким-нибудь мужчиной. Сервилия была слишком хорошо известна. В этом отношении ее репутация оставалась безупречной. Она была гордячкой. От равных ей по происхождению до самых ничтожных слуг – любой знал: даже Юпитера Всеблагого Всесильного Сервилия считает ниже себя.

Может быть, случись Великому Богу положить глаз на Сервилию, он и получил бы от ворот поворот, но любовная связь с Гаем Юлием Цезарем определенно занимала ее мысли, представляясь весьма желанной, когда она в одиночестве поднималась по лестнице. На этот раз того странного и довольно шумного маленького человечка нигде не было видно, и Сервилия отметила это. Поначалу ей не приходила в голову мысль о том, что ее разговор с Цезарем повлечет за собой не только помолвку ее сына. Но она почувствовала в Цезаре перемену – когда уже стояла возле двери, собираясь уходить. Перемену, достаточно ощутимую, чтобы у нее появилась надежда… Нет, предчувствие. Конечно, она знала то, что знал весь Рим: Цезарь придирчив к своим женщинам и помешан на чистоте. Поэтому перед новым визитом Сервилия тщательно вымылась и ограничилась несколькими каплями духов, чтобы они не перебивали запаха тела. К счастью, она почти не потела и никогда не надевала одно и то же платье дважды. Вчера на ней было ярко-красное. Сегодня она выбрала насыщенный желтый цвет, в ушах покачивались янтарные подвески, на шее лежало янтарное ожерелье. «Я нарядилась, чтобы быть соблазненной», – подумала она и постучала в дверь.

Он сам открыл, провел ее к креслу, сел за стол – все как вчера. Но смотрел на нее не так, как вчера. Сегодня взгляд его не был отсутствующим, холодным. Появилось нечто, чего Сервилия раньше не замечала ни у одного мужчины. Искра интимности и права собственника. И это не вызвало ее возмущения. Она не посчитала этот взгляд похотливым или грубым. Но почему она вообразила, что эта искра делает ей честь, выделяет ее среди всех знакомых ей женщин?

– Так что ты решил, Гай Юлий? – спросила Сервилия.

– Принять предложение молодого Брута.

Это понравилось ей. Она широко улыбнулась, в первый раз за все время их знакомства. И Цезарь отчетливо увидел, что правый уголок ее рта определенно слабее левого.

– Отлично! – воскликнула она, вздохнула облегченно и улыбнулась, но уже не так широко.

– Твой сын очень много для тебя значит, – заметил Цезарь.

– Он значит для меня все, – просто сказала она.

На столе лежал лист бумаги, Цезарь посмотрел на него.

– Я тут сочинил юридическое соглашение о помолвке твоего сына с моей дочерью, – произнес он. – Но если ты хочешь, мы некоторое время можем считать эту помолвку неофициальной. По крайней мере, до тех пор, пока Брут не повзрослеет еще. Он может передумать.

– Он не передумает, и я не передумаю, – отозвалась Сервилия. – Давай покончим с этим делом здесь и сейчас.

– Как хочешь. Но должен предупредить тебя: после подписания соглашения обе стороны и их опекуны имеют право обратиться в суд, если какая-либо из сторон расторгнет помолвку, и потребовать компенсацию в размере приданого.

– А какое у Юлии приданое? – спросила Сервилия.

– Я записал здесь сто талантов.

Сервилия ахнула:

– Но у тебя же нет ста талантов для приданого, Цезарь!

– Сейчас нет. Но когда Юлия достигнет брачного возраста, я уже буду консулом, потому что я не разрешу ей выйти замуж, пока ей не исполнится восемнадцать лет. А к тому времени у меня будут сто талантов.

– Я этому верю, – медленно проговорила Сервилия. – Однако это означает, что, если мой сын передумает, он обеднеет на сто талантов.

– Теперь ты уже не так уверена в его постоянстве? – усмехнулся Цезарь.

– По-прежнему уверена, – отрезала она. – Давай покончим с этим делом.

– А ты уполномочена подписывать документы от имени Брута, Сервилия? Я помню, вчера ты назвала Силана опекуном мальчика.

Сервилия облизнула губы.

– Я – законный опекун Брута, Цезарь. Я, а не Силан. Вчера я беспокоилась, что ты подумаешь обо мне дурно, потому что я пришла к тебе сама, а не прислала мужа. Мы живем в доме Силана, в котором он действительно является paterfamilias. Но дядя Мамерк был душеприказчиком моего покойного мужа и распорядителем моего очень большого приданого. До того как я вышла замуж за Силана, дядя Мамерк и я привели в порядок мои дела. Мне принадлежат и поместья моего покойного мужа. Силан охотно согласился на то, чтобы я сама управляла своим имуществом и была опекуном Брута. Все идет хорошо, и Силан не вмешивается.

– Никогда? – спросил Цезарь, улыбаясь одними глазами.

– Ну, только однажды, – призналась Сервилия. – Он настоял, чтобы я отправила Брута в школу, а я хотела оставить его дома и нанять учителя. Я согласилась с его доводами. К моему удивлению, школа пошла Бруту на пользу. У него природная склонность к интеллектуальным занятиям, а домашний педагог развил бы ее еще больше.

– Да, домашний педагог способен сделать это, – серьезно подтвердил Цезарь. – Он еще посещает школу, конечно?

– До конца года. В следующем году он начнет проходить подготовку на Форуме. Под наблюдением дяди Мамерка.

– Великолепный выбор и великолепное будущее. Мамерк и мой родственник тоже. Могу я надеяться, что ты позволишь мне принять участие в обучении Брута риторике? В конце концов, я – его будущий тесть! – сказал Цезарь, вставая.

– Мне было бы приятно, – ответила Сервилия, чувствуя огромное и тревожное разочарование. Ничего не произойдет! Интуиция страшно, чудовищно, кошмарно ее подвела!

Цезарь обошел стол и встал за ее креслом. Сервилия подумала, что он собирается проводить ее, но почему-то ноги отказались ее слушаться, и она продолжала сидеть, как статуя, чувствуя себя ужасно.

– А ты знаешь… – услышала она его голос… Его? Или чей-то еще? Потому что он звучал совсем по-другому, хрипло. – А ты знаешь, что у тебя на спине восхитительнейшая дорожка волос, которая струится по позвоночнику до самого низа, насколько я могу видеть? Но никто не ухаживает за ними, как полагается, они примяты и растрепаны. И вчера я подумал, что это очень досадно.

Он дотронулся сзади до ее шеи, чуть ниже пучка волос. Сначала она решила, что он прикасается к ней кончиками пальцев, гладкими и неторопливыми. Но его голова оставалась как раз на уровне ее головы, обеими руками он стиснул ее груди. Его дыхание холодило шею, точно ветерок – мокрую кожу. И тогда она поняла, что он делает. Он лизал эти волосы, которые она так ненавидела. Ее мать чувствовала к ним жгучее отвращение и до самой своей смерти высмеивала их! А Цезарь проводил языком сначала с одной стороны, потом с другой, зализывая волосы к середине позвоночника. Он действовал медленно, опускаясь все ниже, ниже… Сервилия могла только сидеть неподвижно, испытывая чувства, о существовании которых даже не подозревала. Всепоглощающая страсть сжигала ее, пропитывала насквозь.

Она уже восемнадцать лет была замужем. За двумя очень разными мужчинами. И все же за всю свою жизнь Сервилия не испытывала ничего подобного. Огненный, пронизывающий взрыв ощущений, исходящих от его языка, сначала оставался на поверхности ее кожи, потом проникал все глубже, пробирался в груди, в живот, в самую сердцевину естества. В какой-то миг ей удалось встать, но не для того, чтобы помочь ему развязать кушак под грудью, снять с нее одежду и бросить на пол – это он сделал сам, – а чтобы просто стоять, пока он своим языком приводит в порядок линию волос вдоль всей ее спины, до того места, где сходятся ягодицы. «И если он сейчас возьмет нож и вонзит в мое сердце, – думала она, – я не двинусь с места, чтобы остановить его. Я даже не захочу его остановить». Ничто не имело значения, только жгучее наслаждение, которое испытывала та сторона ее натуры, о существовании которой она даже не подозревала.

Его одежда, и тога и туника, оставалась на нем, пока его язык не достиг конца путешествия. Потом Сервилия почувствовала, что Цезарь отступил от нее, но не решалась повернуться, чтобы посмотреть на него. Если она отпустит спинку кресла, то сразу упадет.

– Вот так-то лучше, – услышала она его смешок. – Вот как это должно быть. Всегда. Замечательно.

Цезарь развернул ее к себе, обхватил ее руками свою талию, и она наконец ощутила прикосновение его кожи. Сервилия подняла лицо для поцелуя, которого он еще ей не подарил. Но вместо этого он поднял ее и понес в спальню, легко уложил ее на заранее приготовленные простыни. Веки ее были опущены, она могла только чувствовать, как он склоняется над ней. Сервилия открыла глаза и увидела, что он уткнулся носом в ее пупок и глубоко вдохнул.

– Душистый, – сказал он и стал двигаться ниже, к холму Венеры. – Пухлая, душистая и сочная, – одобрил он со смехом.

Как он мог смеяться? Но он смеялся. Потом, когда она с восторгом увидела его эрекцию, он прижал ее к себе и наконец поцеловал. Не так, как целовал ее Брут, который просовывал свой очень мокрый язык так далеко, что ей было противно. И не так, как Силан, чьи поцелуи были почтительны, на грани целомудрия. Этот поцелуй был идеальным, им хотелось упиваться бесконечно. Пальцы одной руки пробегали по ее спине от ягодиц к плечам, пальцы другой раздвинули губы и нежно исследовали вульву, вызывая у нее дрожь. О, какое удовольствие! Она совсем не думала о том, какое впечатление производит, слишком ли торопится или медлит и вообще что он думает о ней. Сервилии было все равно, все равно, все равно… И она обеими руками взяла его член, чтобы показать ему дорогу, потом села на него и стала энергично двигать бедрами до тех пор, пока громко не закричала в экстазе, словно животное, пронзенное копьем охотника. Она упала на него и лежала у него на груди без сил, без жизни, как то убитое животное, которым себе казалась.

Но этим все не закончилось. Они занимались любовью несколько часов, хотя она не имела понятия, когда он сам достиг оргазма и было ли их несколько или только один, потому что он не издал ни единого звука. И эрекция продолжалась, пока вдруг Цезарь не остановился.

– А он действительно очень большой, – заметила Сервилия, поднимая его пенис и роняя его обратно Цезарю на живот.

– На самом деле он очень липкий, – сказал он, легко соскочил с постели и исчез из комнаты.

Когда Цезарь вернулся, зрение ее восстановилось, и она увидела, что он безволос, как статуя бога, и сложен, как Аполлон Праксителя.

– Ты такой красивый, – выговорила она, во все глаза глядя на него.

– Думай так, если хочешь, но не говори об этом, – был его ответ.

– Как я могу тебе нравиться, если у тебя самого нет волос?

– Потому что ты пухлая, душистая и сочная и эта линия волос на спине восхищает меня.

Цезарь уселся на край кровати и улыбнулся Сервилии так, что сердце ее бешено заколотилось.

– Кроме того, ты получила удовольствие. А это уже полдела.

– Время уходить? – спросила она, видя, что он не собирается ложиться.

– Да, время уходить. – Он засмеялся. – Интересно, можно ли это считать инцестом? Ведь наши дети помолвлены.

Но Сервилия не находила в этом ничего смешного и нахмурилась:

– Конечно нет!

– Я шучу, Сервилия, шучу, – тихо проговорил Цезарь и встал. – Надеюсь, твоя одежда не смялась. Все на полу в другой комнате.

Пока она одевалась, он принялся наливать воду в ванну, черпая из бака ведром. Он не остановился, когда она подошла посмотреть.

– Когда мы сможем увидеться снова? – спросила Сервилия.

– Не слишком часто, иначе надоест, а я этого не хочу, – ответил он, продолжая черпать воду.

Она не знала, что это была проверка. Если женщина начинала плакать или протестовать, чтобы показать ему, как это важно для нее, его интерес к ней пропадал.

– Я согласна с тобой, – сказала Сервилия.

Ведро замерло на полпути. Цезарь с удивлением посмотрел на нее:

– Ты действительно согласна?

– Абсолютно, – заверила она, проверяя, на месте ли янтарные подвески. – У тебя есть другие женщины?

– В данный момент нет, но в любой день это может измениться.

Это был второй тест, более жестокий, чем первый.

– Да, ты должен поддерживать репутацию, я могу это понять.

– Действительно?

– Конечно.

И хотя чувства юмора у нее почти не было, она чуть улыбнулась и добавила:

– Видишь ли, теперь я поняла, почему о тебе столько говорят. Несколько дней я буду совсем разбитой.

– Тогда давай снова встретимся на следующий день после выборов в трибутных комициях. Я выдвинул свою кандидатуру на должность куратора Аппиевой дороги.

– А мой брат Цепион – на должность квестора. Конечно, до этого Силан будет баллотироваться на претора в центуриях.

– А твой другой брат, Катон, несомненно, станет военным трибуном.

Лицо ее посуровело, губы сжались, взгляд стал каменным.

– Катон мне не кровный брат, а сводный. Цепион носит имя моего отца, и поэтому мне приходится признавать его.

– Разумно с твоей стороны, – одобрил Цезарь, продолжая работать ведром.

После этого Сервилия ушла, удостоверившись, что выглядит вполне прилично, хотя и не так невозмутимо, как несколько часов назад.

Цезарь погрузился в ванну. Лицо его было задумчивым. Необычная женщина. Проклятье на эту дорожку черных волос! Такая ерунда могла его соблазнить. Он не был уверен, что Сервилия нравится ему больше теперь, когда они стали любовниками. И все же он не намеревался порывать с ней. Во-первых, во всех отношениях, кроме характера, она была истинной радостью. Женщины из высших слоев общества, которые умели раскованно вести себя в постели, были так же редки, как трусы в армии Красса. Даже его дорогая Циннилла вечно сохраняла скромность и заботилась о приличиях. Ну что ж, так уж они воспитаны, бедняжки. И поскольку у Цезаря появилась привычка быть честным с собой, ему пришлось признать, что он не сделает попытки воспитать Юлию по-другому. О, среди женщин его класса встречались истинные куртизанки, знаменитые своими сексуальными проказами, от покойной великой Колубры до стареющей Преции. Но когда Цезарь хотел постельных шалостей, он предпочитал искать их среди честных и открытых, земных и неприхотливых женщин Субуры. До сегодняшнего дня. До Сервилии. Кто бы мог подумать? Она тоже будет молчать о своем загуле. Цезарь повернулся в ванне и потянулся за пемзой. Бесполезно использовать strigilis в холодной воде. Человек должен пропотеть, чтобы можно было соскрести грязь.

– И сколько из всего этого я расскажу своей матери? – задал он вопрос маленькому кусочку пемзы. – Странно! Аврелия так не похожа на других. С ней можно свободно говорить о женщинах. Но, думаю, имя Сервилии я упомяну не раньше, чем надену пурпурную тогу цензора.