Элла Чак
Мёртвая и Живой

– Почему?

– Потому что не выжить уродцам. Они отличаются лишь тем, что слабы, а природа к сильным благосклонна.

– К Раману благосклонна Эрешкигаль, аппа! Он же не умер, когда родился.

– Но умерли сто тридцать за место него. А представь, это был бы твой отец?

– Он и так давно помер.

– Ну или мать. Какого?

– Мать у меня бесячая. Она и слова не произнесла.

– Ну не знаю. Представь, что умер бы тот, кто тебе дорог.

– Ты мне дорог, аппа! Ты! – схватила она старика за плечо.

– Я? Ну представь, что я… – произнес Рул, а у самого плечи ходуном в трясучке заходились. Сто дней минуло… сто дней со встречи с девушкой на неопрятных серых крыльях. Сто дней, в которые Ияри просил его быть осторожным.

– Ты не умрешь, аппа! Я найду тебе перо для алтаря на следующие триста закатов!

– Триста шестьдесят пять, девочка…

Рул прижался рукой к земле и прислонил второй палец к губам.

– Пошли, – произнес он, – не слышит никто что ли? Учишь их учишь…

Опираясь на клюку, Рул поднялся, прислушиваясь. Людей-то он, может, и не слышал, а вот блеяние козлят среди которых жил и родился, передавала ему сама вибрация песка.

– Идем, девочка.

– Меня Ил зовут.

– Знаю.

– Нет, не знаешь! – прыгала рядом Ил, – не знаешь, почему у меня такое имя!

– Потому что ты чумазая, как ил, из которого египтяне делают кирпичи и кувшины.

– Нет! – рассмеялась она. – Скажу тебе по секрету! Мое настоящее имя Лилис! Ай! – не успела она понять, почему голове стало сразу так больно.

Оказалось, аппа ударил ее по макушке палкой.

– Не произноси этого, девочка! Никогда не произноси имён зеркальных жриц! Нет у тебя этого имени. Ты моешь глиняные горшки после еды и приносишь чашки старшим пастухам. Вот ты кто. Если повезет, выйдешь замуж за самого бедного пастуха и, может быть, твои взрослые дети пожуют тебе риса, когда ты лишишься всех зубов.

– Бе-е-е, – вытянула язык Ил. – Гадость…

Еще недавно Ил мечталось, что у нее есть будущее, а теперь она узнала, что быть ей мойщицей горшков до конца жизни. Сейчас в ее алтаре в честь Эрешкигаль десять перьев, скоро появится одиннадцатое.

Мать Ил не блюла алтарное правило. Она не разыскивала перья и потому Ил старалась и для себя, и для нее. Прежде всего обеим нужны были алтари. Ил слепила их сама. Белявый Раман подсказал, что в глину нужно добавить соли и тогда она застынет так сильно, что не разобьешь. Он даже принес пригоршню соли и начертил по песку палкой очертания птички, когда Ил практиковалась в первой лепке.

Она проткнула влажную глину палочкой, чтобы появились ячейки для установки перьев, и подарила матери, насобирав для той первые двадцать девять перьев. На это у Ил ушло почти три сотни закатов. Птицу она слепила за сутки, и еще почти год собирала пух. А легко ли найти хоть одно в окрестностях города, где проживает сто тысяч человек, и каждая пернатая тварь под запретом?

Самым верным способом подобрать перо – совершить путешествие к границе. Туда, где установлены оберегающие Эблу шелковые птичьи сети. Стада с погонщиками разворачивались почти у самой западной границы, куда бы Ил никогда не добралась в одиночку.

Ил повезло обзавестись вторым алтарём для себя, и в это раз – особенным. Таких ни у одного ребенка не было, с которыми она играла на мелководье оазиса. Его ей подарил египетский торговец на великом базаре, которому Ил целый месяц приносила кукурузные лепешки и апельсиновую воду.

Взамен торговец разрешал рассматривать товар или очищать недорогие статуэтки от песка, который напоминал пудру, такой он был невесомый и легкий.

Торговля в Эбле всегда шла бойко. Множество путей вели в крупнейшее аккадское царство. Здесь промышляли финиками и маслом, драгоценными металлами, амфорами, специями и маслами, винами и верблюдами, золотыми украшениями, посудой. Заключались сделки на поставку пива, глины, редких тварей, которых свозили с завоёванных земель.

Среди зверей встречались огромные полосатые кошки с хвостами, толщиной с ногу Ил. И насекомые, что распускали крылья шелковыми веерами, такими ярким, что Ил жмурилась от изумрудных, синих и фиолетовых бликов. А как-то раз она видела, как в сторону реки вели гигантского зверя с ногами толщиной со ствол банановой пальмы. Такими же толстыми, прямыми и наверняка шершавыми, а называли его алифантом.

Свой алтарь Ил получила в дар от египтянина, которого она кормила собственной едой более тридцати закатов. В последнюю их встречу Ил так ослабла, что упала коленками оземь, раздирая кожу в кровь, а голову разбила у виска об угол лавки.

Египтянин плеснул в лицо девочке водой из фляги, отказался брать еду и сунул в тощие руки сверток. Ту самую вещицу, ради которой она и приходила, часами лупясь на птичий алтарь с голубой лазурью.

– Ступай, дефочка, – говорил он на ломанном эблаитском, – этот дар твой от Иссы Ассы. И не смей спешить к вашему богу Эрешкигаль, добрый дефочка. У каждый свой час.

– Свой… что? – приняла Ил сверток, убаюкивая его нежным прикосновением, каким матери впервые брали в руки новорожденных.

Египтянин улыбнулся, протягивая ей флягу:

– Пей, добрый дефочка. Чтобы жить. Чтобы вставить в алтарь еще много пера. Как твое имя?

– Ил.

– Живи, Ил, и Исса Асса повстречать тебя снова через много лет.

– Через что?..

– Через много закатоф, – перевел торговец на более понятный счет эблаитов, которые называли дни закатами.

Иной раз и возраст измеряли в них, говоря, что им, к примеру, не двадцать лет, а семь тысяч сто три заката.

Вернувшись к себе в лачугу, Ил развернула сверток.

Сквозь вырезанное оконце в стене из глины пробивались закатные лучи, и она подвинула украшенную голубым и желтым птицу в их свет. Солнечные пятна расцвели на стенах островками, точь-в-точь как на лбу старого аппы.

Ил украсила вожделенный алтарь накопленными перышками. Все они были серые и белые. Зато отмытые от помета и высушенные. Она собирала их заранее в песках или вдоль оазисов, где оказывалась вместе с пастухами. Теперь каждые триста шестьдесят пять закатов она будет добавляла по одному, чтобы выказать уважение Эрешкигаль и склонить ее к благосклонности не прикасаться своим крылом.

– Аппа, как думаешь, смогу я отыскать красное перо? Вот бы получить такое! Для алтаря!

–Ты такая же дурёха, как женщина, что тебя породила. Моли богов Эблы, Ил, чтобы этого никогда не случилось!

– Нет… Но я…

– Красное перо – предвестник смерти. И не чьей-то одной, а всех…

– Эрешкигаль к нам милостива, аппа. Я гимн ее учила вместе с Раманом! Запомнила пять строк.

– Пять! – усмехнулся старик. Он отвлекся и побрел по редким островкам сухой травы. Туда, где в ночи истошно блеял козленок. – Гимн великой царицы читается пять полных закатов. Без остановок. Нельзя ни есть, ни пить, не перестать читать. Никто не выдерживает. Никто наизусть его не знает, кроме ученика Ияри. Кроме того уродца.

Пастух увидел застрявшего в расщелине серого козленка. Его задняя нога была вывихнута после неудачной попытки освободиться.

– Ему нужно помочь! – рванула Ил к козленку, – аппа, спаси его! Ему больно!

– Оставь. Этому дохляку не выжить, – быстро осмотрел вывихнутую ногу блеющего козленка Рул, освобождая из расщелины.

– Я… я… понесу его! Я видела, что лекари связывают кости между палок и заливают глиной!

– Девочка, ты сегодня ела козлятину. Ты не должна жалеть свою еду.

– Но он живой! – не слушала Ил старика.

Козленок жалобно блеял и хромал. Он пытался спастись от Ил, убегая на подкашивающихся ногах, не привыкший к человеческим рукам и ласке, но каждый раз падал пока не обессилил у серого валуна, уставившись на Ил огромными пересохшими глазницами.

– Солнце восходит, – посмотрел старик на оранжевую дольку, что вот-вот вынырнет из горной гряды апельсиновым диском. – Пора гасить костры.

Он покосился на девочку, пытающуюся приманить козленка остатком кунжутового среза.

– Я назову ее Шерсть! Ну же, не бойся! – тянула она ладонь, – на! Кушай, Шерсть! Ты поправишься, я вылечу твою ножку! О, великая Эрешкигаль, даруй моему козленку еще много закатов! Молю тебя, Эрешкигаль, помоги козленку!

Козленок повернул голову и сделал первый нерешительный шаг на трех здоровых ножках в сторону вытянутой ладошки. Он почти коснулся пальцев девочки, она успела почувствовать его теплое дыхание из широких ноздрей, когда серое тельце взмыло в воздух и только порыв сухого ветра еще больше растрепал спутанные волосы Ил.

Белокрылый беркут спикировал на раненое животное. Шестисантиметровые когти пронзили тушку насквозь. Под истошное блеяние, исчезающее в высоте в вытянутую к небу руку Ил опустилось окровавленное перышко.

Оно было очень горячее.

И красное.

Глава 2.

«Не умирай! Помоги! Приди! Эрешкигаль! Услышь нас, мы к тебе взываем!»

«Молим о помощи, великая царица Эрешкигаль!»

«О, великая Эрешкигаль, даруй моему козлёнку еще много закатов!»

– Козлёнку?! – сморщилась Эрешкигаль, впервые прислушиваясь к писку надоедливых серых лук, которые вились возле основания её диадемы, – Козлино́г… – повторила она, – что за смертное имя? Впервые слышу. О ком молится это дитя?

Короткие молитвы раздражали великую богиню. Неужели она – царица мира мертвых величественной Иркаллы заслуживает жалкой пары строк гимна в обмен на спасение души? А как же гимны, длящиеся по пять закатов? Кто-нибудь их еще помнит? Дождется ли она когда-нибудь истинной мольбы, что не читались ей три тысячи лет?

Прогоняя лук подальше от диадемы, Эрешкигаль топнула ногой:

– Да сколько можно! Пищат и пищат! Пошли прочь!

Несколько луков отлетели от диадемы, остальные сбились в плотную кучку.

Нынешний люд измельчал. Во век не услышишь полноценного гимна о даровании жизни. А нет гимна, нет и пощады. Так решила богиня, вот только избавиться от лук было не в ее власти.

Всякое обращение к царице по имени превращало людские слова в мотыльки – луки.

Восьмикрылые пищащие тараканы с серым подсвеченным брюхом собирались вокруг диадемы Эрешкигаль. Каждый насвистывал ей человеческую мольбу. Среди луков соблюдалась иерархия. Чей человек больше слов гимна начитал, тот лук ближе всех и подлетал к царице. Но в последние полтысячи лет знатоков полного гимна почти уж не осталось.

Потому Эрешкигаль не торопилась дарить свою милость завтрашним мертвякам.

Эрешкигаль закатила глаза, когда два десятка неосторожных луков затянуло в серые водовороты, что вились над ее диадемой. Луки пищали и лопались молниями и растворялись дымом, от которого голове царицы делалось щекотно.

– Что за проклятье! Слушать и слушать мерзких букашек!

За последние три тысячи лет правления Иркаллой, Эрешкигаль так и не научилась абстрагироваться от тараканьего писка. Если бы не странное имя Козлино́г, о котором молилось смертное дитя, царица продолжила бы думать о своей дочери Ралин. Уже не такой юной, как девочка с Козлиногом, а потому дарующей матери не радость милого взросления, а горе непокорной юности.

Ралин снова сбежала и никто в Иркалле не мог ее разыскать, а потому и не было спокойно в царстве.

Эрешкигаль поднялась с парящего трона. Расправила изумрудные крылья и сорвалась камнем вниз, в напольные залы младших богов.

Крылья Эрешкигаль свернулись и плотно прижались к спине идеально ровными половинками. Каждое перо в них обладало силой боли и не было их количеству предела. Какое-то могло лишить разума, части тела, ослепить или отобрать память. Перья не действовали на богов, только на смертных. Они защищали Эрешкигаль в те дни, когда она покидала подземное царство.

Боги не испытывают физической боли.

В детстве маленькая Эрешкигаль не понимала, почему смертные кричат, когда она достает из них кости? Почему не возвращают голову на место, если она оторвется? Зачем тонут в ледяном океане или плавятся в лаве, когда она даровала им то, что просили – один молил о тепле, а второй о воде.

Они получили, что так усредню требовали, но все равно недовольны, и помирали в гневе. Несмотря на ее старания явились в Иркаллу, где их никто не ждал и имена на их глиняные таблички не выбивал.

– Мельчают, – всматривалась Эрешкигаль в видение растрепанной девочки, рыдающей над измазанным кровью белым пером, повторяющей, как заведенная молитву из одной фразы. – Милое дитя с пером, – вспомнила царица о Ралин в возрасте тысячи лет.

Ралин горевала так же, как эта чумазая девочка в пустыне, когда ей объяснили на примере что такое быть смертным. На обучающем уроке для наглядности и демонстрации Ралин, что значит человеческая смерть потратили одного смертного, второго, третьего.

Дочь богини только заливалась слезами пуще водопадов океана Абзу, и ничто было не способно остановить ее рыдания. Наставницы ломали головы, что так огорчило наследницу?

Слишком мало людей? Слишком скучная смерть? А может быть Ралин сама хотела окатить кипячёной смолой мальчишку и срезать ему ступни – посмотрев, далеко ли он убежит, пока кожа его и волосы стекают по торчащему из спины позвоночнику?

Наставница протянула кувшин со смолой капризной малышке.

И слава великим, Ралин перестала плакать. Девочка взяла кувшин, принюхалась к смоле и опрокинула ее над своей головой. Веки ее тут же слиплись. Перья в серых крыльях налились тяжестью. Она пробовала убрать с лица грязные волосы и посмотреть на мальчишку, который должен был получить вскипяченную смоль на себя. Посмотрела и… улыбнулась, что заметила Эрешкигаль, явившаяся на тот урок.

Наставницы Ралин лишились крыльев, а мертвяки – демонстрационный материал с урока – получили глиняные таблички, которые Эрешкигаль, желая порадовать свое дитя, набила в обход очереди, даровав мальчишкам сильные пыльные крылья и обещав перерождение в отпрысков знати всего через полсотни лет.

– Не плач, о смертное дитя, – снизошла милостью Эрешкигаль до девочки в пустыне, – я верну жизнь тому, за кого ты молишься.

Картинка в видении Эрешкигаль сменилась.

Белый беркут выронил из когтистых лап серый комок. Тот рухнул с неба. Удачно получилось, что старик возле девочки сделал шаг, смягчив падение серого… чего-то там, что девочка называла Козлиногом.

Приятно хрустнуло. Сломалась шея старика, зато Козлиног ровно стоял на всех своих четырех ногах совершенно живой и здоровый. Ни переломанной больше ноги, ни единой раны на проткнутых органах, лишь дарованная Эрешкигаль новая сила и долгая жизнь.

Дитя с красным пером перестало молиться, а потому Эрешкигаль выглядела удовлетворённой из-за исполненного долга, который подарил ее царству очередную душу старика, а девочке вернуло Козленога.

Но что такое какая-то душонка! Всего одна!

В минувшие тысячелетия бывало, что смертные толпились у Семи врат, убитые мором и войнами. Демоны с болотистых пустошей пировали костным мозгом до пыльной рвоты, пока не прекращалось столпотворение, пока достойные не проходили сквозь оставшиеся врата с единой целью – получить клинописную табличку с именем из рук Эрешкигаль и крылья.

Пока нет таблички и крыльев – нет ни смерти, ни жизни.

Эрешкигаль бродила по дворцу, но ни в одних покоях не могла разыскать свою дочь. Она знала, если Ралин захочет, никто ее не обнаружит, но продолжать оставаться на троне не было мочи. Нужно или кого-то убить, или казнить, чтобы успокоиться.

– Моя царица, – поднялся к ней навстречу супруг, когда Эрешкигаль вошла под своды глиняных табличек с переписью военных стратегий, – ты разыскала Ралин? Скажи, что знаешь, где она?

Нет, убить супруга Эрешкигаль бы не осмелилась. Их брак одобрил сам Господин богов, а получить его неодобрение равнялось получить пять сотен врагов, коих у Эрешкигаль и без того хватало еще со времен изгнания ее сестры Иштар.

– Приветствую, муж мой, – ответила Эрешкигаль и посмотрела прямо в глаза супруга – бога войны и мора, – Нергал, наша дочь юна. Дворец для нее невыносимо мал и скучен.

– Такая же, как ты, когда нас поженили. Такая же упрямая! – добавил он, кряхтя, справляясь с доспехами, – дерзкая и дикая. Ну ничего, скоро этому наступит конец. Очень скоро, любезнейшая супруга!

– Ты отбываешь? – перевела она тему, заметив в зале ближайших стражников царя.

Его прислужники – демоны с головами львов и бычьими хвостами толпились возле ступней в покои. Их лица с выколотыми глазницами покрывали чугунные шлемы, выплавленные на огнищах сожжённых тел, когда марийское сражение унесло в Иркаллу три тысячи душ.

– Заждалась уж меня месопотамская хворь и падеж скота. Но эти смертные… Они придумали растворы для лечения. Ноги, руки отращивать не научились, а гнойные волдыри им, видите ли, жить мешают! Из-за лекарских растворов у наших врат в Иркаллу нет больше той обожаемой мной кровавой давки, когда мертвяки убивают мертвяков. Пора то исправлять, моя царица.

– Как интересно, – равнодушно произнесла Эрешкигаль.

– А по твоему виду я могу сказать, что серый лук тебе во сто крат интересней, чем собственный супруг.

– Голова раскалывается от их визга. Ты устроишь мор, а мне придется выслушивать нытье тысяч жуков!

– Таков твой долг, Эрешкигаль. Выслушивать людей и даровать блага тем, кто доказал свою преданность усердием. А мой долг – людей убивать и стравливать.

– Мой долг, Нергал, воспитывать дочь!

– Но ни с первым, ни со вторым долгом ты не преуспела, моя любезнейшая! Ты не родила наследника. Теперь мы прокляты богами дочерью. И если Ралин не будет править, то ее супруг займётся этим.

– Супруг? Ралин совсем девчонка!

– Иштар была моложе, когда ты ее отослала.

– Ты произносишь имя предательницы в царских покоях? Вон! – гаркнула она на стражников с бычьим хвостами и головами львов, – пошли все вон!

Демоны издали львиный рык, хвосты их заходили во все стороны, но пока Нергал не махнул рукой, выпроваживая, ни один не шевельнулся.

– Эти твари осмелились на меня рычать? Мой муж, – взяла себя в руки Эрешкигаль помня – боги не гневаются, они мстят. С холодной маской равнодушия. – Ты не забыл, что это ты при мне царь, но не я царица при тебе. Таким же будет и супруг Ралин. Она наследная правительница. Он – всего лишь муж для продолжения рода.

– Ралин царица, которая не желает служить Иркалле. Никого не напоминает? – поднял Нергал двухглавый топор, закидывая его за спину. – Ты ненавидишь лук, не отвечаешь на молитвы, а дочери нет дела до покойников. Живых ей подавай.

– Пусть тренируется с живыми.

– Она не жизни их лишает! Она… читает, как их исцелить! Как вернуть мертвяков в людское царство. Думаешь, откуда у людей то снадобье? Это всё Ралин. Она им преподнесла состав!

– Ты обвиняешь нашу дочь… в измене?

– Уж лучше я, чем твоя сестрица. Если ее обвинит Иштар… она потребует у Господина богов венуть ей всё отобранное. А тебя в лучшем случае обернёт лысой курицей перед лисьем патрулём из Эблы.

Эрешкегаль поёжилась.

Еще никогда ее супруг не выражался столь образно. Никогда прежде его не заботили проделки Ралин. Но, кажется, дочь зашла слишком далеко. Если они дискредитирует собственную мать, они потеряют всё. И царство. И, возможно, жизни.

В тысячный раз Эрешкигаль пожалела, что у нее не поднялась рука убить сестру.

– Как она… – недоумевала Эрешкигаль, – как Ралин смогла покинуть Иркаллу? Добраться до людей и еще это снадобье…. Нет, Нергал. Твои доносчики ошиблись. Это сделала не Раллин. Никто не способен покинуть Иркаллу кроме меня. Никто.

– Я уже справился у Нисабу. И путь такой имеется.

– О чем ты? Как она сбегает?

– Сложно, – ухмыльнулся Нергал, – радует, что наша дочь не глупа, раз строит столь сложный мост для побега. Додумалась же! – восторженно рявкнул Нергал.

– Ты абсолютно уверен?

– К несчастью, да. Сначала я избавлю Морию от снадобья против чумы, а после напущу ее с тройной силой. Жди новых мертвяков у врат, Эрешкегаль. Готовься выбивать их имена из глины.

– Я должна встретиться с Нисабу и узнать все про этот мост. Как она не рассказал мне?

– Я приказал. Сначала надобно исправить ошибки Ралин, а потом захлопывать калитку из Иркаллы.

Взбешённая словами мужа, Эрешкигаль расправила крылья, и стены храма оказались проткнуты полусотней остекленевших изумрудных перьев.

Нергал выдернул парочку из своего плеча и одно над бровью:

– Тревожься сколь тебе угодно. Но я волнуюсь, что при Ралин в Иркале не останется ни одной души. Она, – поймал он за крылья восьмикрылого лука, но услышал только писк, а не слова, – не будет разводить вокруг своей башки рой мух. Ралин ответит на молитвы, – отшвырнул он пальцами лука, размазывая его об стену, – она дарует жизни. Всем.

– Она не посмеет, – налились перья Эрешкигаль красным.

– Уже посмела. Вразуми наследницу чтить свой долг. Или я сделаю все сам, когда вернусь. Я сам выберу ей муж самого омерзительно демона из всех возможных. Такого, как Ламашту.

Эрешкигаль задели упреки супруга в том, что дочь непокорная бунтарка. Возраст в три тысячи лет всего лишь переходный. Будучи юной, Эрешкигаль сама проверяла мир на прочность, но дочь ее обскакала.

После опыта с кувшином, полным кипяченой смолы, вопросы Ралин не уменьшились. Сначала она интересовалась болезнями и страхом, эпидемиями и мором. Она спрашивала почему люди не выживают если при занозе им вырывать ее вместе с рукой? Почему они не дышат под водой? А почему не парят по небу и умирают в муках? А что такое боль, голод или жажда?

Но позже Ралин стала повторять один и тот же свой вопрос, на который Эрешкигаль не знала ответа: что значит любить, как любят люди?

Ралин, как остальные боги, не умела чувствовать боль. Она была бессмертной – дочерью царицы мертвых и повелителя войны и мора. Души мертвых окружали Ралин с рождения, но ее никогда не интересовала «после», ей было интересно одно лишь «до».

Как жили души там, на поверхности, пока не были призваны в Иркаллу? Чего хотели, о чем мечтали или боялись? Ралин плохо умела бояться или радоваться. Все было одинаковым. Маленькой она умела плакать, но взрослея… разучиалсь. Все стало серым. Таким, как мир Иркаллы.

По-своему он был прекрасен. Своды так высоко, что не разглядеть – а что там за всеми этими парящими валунами и пылевыми бурями? Что за пепельными ураганами и сожжёнными в тлен останками душ?

Ралин могла годами возлегать на сером холме и любоваться неумелыми полетами мертвяков, получившими крылья. Ее крылья тоже были серыми, да еще и кривыми. Остальным она говорила, что взъерошенными они остались после опыта со смолой, но Ралин знала – она с такими родилась.

В Иркалле серое всё. И дворцы, и пища, и вода, и небо. Которого нет. Но где-то там есть серый купол, за которым яркий смертный мир.

Может быть, боги специально создали его таким прекрасным? Если ты бог – смотри тысячелетиями в сплошную серость. А если смертный – вот тебе сто лет со всеми красками вселенной под ногами.

Ралин прогнала ладошкой пылинки, скопившиеся на ее красных прядях.

Она смотрела на парящих выше нее мертвяков, часто брякающих серыми короткими крылышками.

– Жаль, что вы не помните свою жизнь «до».

Много раз она спрашивала мертвяков: что такое счастье, какие у них были мечты и что такое боль, а слезы? Слезы – это что?

Но мертвяки помнили лишь свои имена. Заполучив клинописные таблички с крыльями, они парили над Иркаллой, трудясь во благо царицы в ожидании перерождения.

Ралин не нужно было быть богиней, чтобы понять – она следующая царица Иркаллы. Случится то, как только мать передаст ей диадему семи смерчей. Она обещала сделать это на четвертое тысячелетие дочери. И тогда наступит очередь Ралин выслушивать стайки лук с молитвами, диктовать писарям имена вновь прибывших, чтобы те обрели серые крылья и загробный вечный труд на блага Иркаллы.

Но Раллин было мало. Всегда и всего.

Мало бессмертия, мало Иркаллы с дворцами и демоническими землями, мало знаний о смертных. Ралин никогда не ощущала на коже «дождь». Она знала это слово на шумерском, месопатамском, сирийском, кхмерсокм и эблаитском – знала, но не понимала. Что это такое, когда вода идет с неба? И почему это так прекрасно?

На глиняных табличках великой библиотеки она прочитала о цветах, в которое окрашивается небо, и поля, и деревья. О буйстве красок и о чувствах, от которых колотится сердце. Много раз Ралин прикладывала руку к груди, но ничего не происходило.

Тишина.

Ралин даже не была уверена, есть ли у нее сердце?

В Иркалле властвовала серость. Серые своды, серый дворец, серые луки, крылья мертвяков тоже серые, и диадемы царицы с вьющимися смерчами, и ее одеяния из металлической порчи́, и глиняные таблички с именами.

Пыль, которой столетиями питались мертвяки в Иркалле была тоже… того самого цвета. И с этой серостью другие бы давно смирились, а кто-то возжелал бы быть наследницей трона семи смерчей, но только не Ралин.

Пока она не разберется – что такое чувствовать и жить, на трон она не сядет.

И недавно в бесцветной жизни Ралин кое-что изменилось.

Как у любого подростка, пусть и прожившего не одну тысячу лет, у нее появилась тайна от матери и отцы. Ралин нашла способ покидать Иркаллу так, чтобы никто не заметил.

Ну, как никто… как-то раз ее заметил смертный старик из Эблы, когда она взлетела на крыльях из оазиса. Ралин предупредила его о гибели через сто дней. Она всегда знала, кто и когда уйдет в Иркаллу и надеялась, что старик прислушался к предупреждению.

Она видела, как серое животное упадет ему с неба на голову, переломав кости шеи.

– Ралин! – вбежала на холм Марг – кузина юной царицы, – так и знала, что ты здесь!

– Почему?

– Ты всегда или здесь, или в библиотеке, но там я уже искала.

Марг развалилась в мягкой пыли, рухнув на живот и сгибая за спиной колени. Ее голубые локоны, внутри которых застыли пузырьки с водой, рванули к небу. Маргонита была дочерью Иштар – изгнанной сестры Эрешкегаль за провинность, оставшейся тайной для всех.

Но кузины все равно встречались и дружили. Нергалу нравился боевой дух племянницы, умеющей обращаться с оружием, быстро бегать и ее агрессия. Он считал, их дружба пойдет его дочери на пользу.

– Тебя все ищут, Ралин. Мать варгов подняла. Я еле пустила их по ложному следу, истыкав твоим пером все злачные места Иркаллы.

– Они всегда меня ищут. Уверена, что оторвалась от варгов?

– Конечно! – отмахнулась Марг и ее голубые волосы опустились в серую мягкость, – будешь? – протянула Марг ветку винограда, сотканную из серой пыли.

– Он не настоящий.

– Он просто мертвый, – пожала та плечами, – а ты знала, что пыль – это отмершие частички кожи мертвяков? Ты ешь виноград, сделанный из мертвяков!

Ралин закашлялась:

– Я не ем. Богам не нужны вода и пища. Если ты дашь мне настоящий виноград – я ничего не почувствую.

– Откуда ты знаешь какой он – живой виноград! Ты его никогда не видела и не увидишь!

Но Ралин покосилась на кузину столь неоднозначно, что теперь и та подавилась мертвым фруктом:

– Ты что?! Ты… трогала его?!

– Кого… чего? Кого его?

Марг закатила глаза, отбрасывая виноград с холма, где его сразу поймал пролетающий мимо мертвяк.

– Ралин! – тряхнула Марг сестру за плечи, – отвечай! Ты пробовала что-то… живое?

– Он оставил его возле оазиса… Не важно. Забудь…

– Он? Что еще за «он»?! – напряглась Марг, – у тебя что, еще есть какой-нибудь тайный кузен кроме меня?

– Никого у меня нет!

– «Он» – это как он – парень? Ты про парня?

– Тише! – закрыла Ралин рот кузине, подняв над ними серое облако пыли, – демоны ламашту… не дыши… услышат…

Похожие на ящериц твари без глаз передвигались в пыльных поток лавируя вокруг мертвяков на перепонках между когтистых лап. Их тонкие языки были покрыты шипами, из которых вырывались новые ветки языков, достающие костный мозг из двухсот с лишним человеческих косточек.

Марг оторвала руку Ралин от своего рта, пробуя отдышаться, когда демон скрылся из вида.

– Не дыши! Легко не дышать, если зажали рот и нос!

– Ты ведь не дышишь под водой, Марг.

– Я дышу жабрами вообще-то!

– Все, – выглянула из завесы пыли Ралин, – пронесло!

– Тогда говори, кто такой этот «он»?

– Это секрет…

– Разве я когда-то подводила тебя? Я даже глиняные таблички помогала воровать!

– Одалживать.

– Я так и сказала.

– Ладно, Марг. Если мать узнает, она мне крылья оторвет!

Крылья для Ралин и без того были больной темой, но лишиться еще и этих – получившихся скудными, кривыми, растрепанными и серыми, совсем не яркими и не царственными означало бы полный провал в глазах родителей.

Ни одно перо в них не обладало силой. Не могла Ралин, как ее мать кого-то ранить. Ее крылья не полыхали и никого не убивали. Они с трудом выдерживали вес Марг, тогда как Эрешкигаль могла поднять на крыльях целый город.

– Они твои по праву рождения дочери богов, – провела Марг ладошкой по мягким дрожащим перышкам подруги, – ты их никогда не потеряешь.

– Поклянись, что никому не расскажешь, Марг! Поклянись и я покажу тебе…

– Что покажешь?

– Мой секрет!

– А далеко он, этот твой секрет, а то у меня стрелы не точены? – оглянулась она на колчан.

– Ну, – посмотрела Ралин в серое небо с кучевыми тучами, – секрет вон там.

Марг проследила за взглядом кузины:

– Там, то есть летает, как мертвяк? На крыльях?

– Он не летает.

Марг закатила глаза, понимая, что Ралин стесняясь своих крыльев небось нашла похожего на себя подданного.

– Не летает, потому что не хочет? Как ты?

– Потому что не может.

– Ралин! Кто в Иркалле не летает, тот превращается в пыль! Твой секрет еще не получил свои крылья от Эрешкигаль?

–Ну… – протянула она, отводя глаза, – мой секрет… Он просто еще не умер.

– Как это не умер? – посмотрела она туда же на кучевые тучи, – как он может быть в Иркалле, если еще… не умер?

– А я сказала разве, что Раман в Иркалле?

– Раман?! Это имя? Твой секрет – парень из мира живых?! Ты совсем страх потеряла?! И где ты его только нашла?!

– Он из Эблы. Только тише ты! Не ори, а то нас засекут!

– Если б ты не была принцессой, тебя сожрал бы на месте демон Ламашту! И выплюнул пыль! Нам нельзя, – перешла она на шепот, – нельзя с живыми… – подбирала Марг слова, что именно им было нельзя. Но нельзя было совершенно все, – ничего нельзя, Ралин! Говорить с ними, смотреть на них! Нельзя покидать Иркаллу! Это даже невозможно!

– Возможно. Я уже ее покидала. Много раз.

– Не хочу ничего знать! – зажала демонстративно Марг уши.

– А сама требовала: расскажи секрет, расскажи! Вот я и рассказала!

– Твой секрет убьет нас обеих!

– Мы принцессы, Марг. Никто нас не убьет.

– Я только на половину… Мой отец был смертным.

– Значит, смертные не должны тебя пугать.

– И чем такая дружба закончилась для моей матери, Ралин? Со смертным? Родилась я, а ее изгнали! Твоя мать изгнала, между прочим. Теперь моя скрывается в океане Абзу. У нее отобрали голос. Я никогда не слышала ее голоса.

– Мне жаль, ты же знаешь, Марг… Я тысячи раз пробовала поговорить на эту тему, но… отец постоянно то войной командует, то эпидемией, то мором… А мать… она и слышать не желает про тётю Иштар. Но я не перестану пробовать их помирить.