Кен Уилбер
Религия будущего. Всеобъемлющий потенциал великих традиций духовной мудрости

Однако пустотность – реальность каждого мгновения, ее чистое и прозрачное бытие, простая сущность, таковость, естьность – подобна мокрости океана. Ни одна волна не мокрее другой. Какая-то может быть больше другой, но не влажнее. Все они одинаково мокрые; все в равной степени суть пустота, Дух, Божество, Брахман или Дао. И это значит, что сама природа настоящего мгновения и всех мгновений вообще, такая, какова она есть, – это чистый Дух. А его нетрудно достичь, но невозможно избежать! Так что одна волна может длиться дольше, чем другая, но она все равно не мокрее; в ней не больше таковости или сущности, чем в самой крохотной во всем океане. А значит, какое бы состояние ума вы прямо сейчас и здесь ни испытывали, оно в равной степени просветлено; обрести просветление вы можете не более, чем собственные ноги (или волна – стать мокрой). Просветление – и «Большой ум – Большое сердце», выявляющие его, – есть непреходящее присутствие. Вам нужно лишь распознать его (этот момент мы обсудим ниже).

Уже нет нужды убегать в монастырь – вдаль от мира, формы, сансары, – чтобы обрести освобождение. Сансара и нирвана объединились, слились в одной недвойственной реальности. Теперь целью считается не ушедший в себя, одинокий святой, или архат, а вовлеченный в общество и окружение бодхисаттва (буквально «существо с просветленным умом»), поклявшийся не бежать из сансары в изолированную нирвану, а всецело и полностью охватить сансару и обрести просветление так быстро, как возможно, чтобы помочь всем чувствующим существам распознать свою глубочайшую духовную природу, или природу будды, и обрести тем самым просветление.

Одним мановением руки две половины Вселенной – сансара и нирвана – были сведены в единую, целую, бесшовную (но не бескачественную) реальность, и практикующие буддизм оказались вольны объять весь явленный мир сансары, вместо того чтобы избегать его. Обет бодхисаттвы схожим образом обрел парадоксальное выражение, отражая обе крайности, а не только одну из них: не стало слышно более речитатива архатов, мол, «нет других, которых можно спасать». Зазвучало другое: «Нет других, которых можно спасать, поэтому я клянусь спасти их всех». Это отражает объединенную истину сансары и нирваны, более не разорванную на две части.

Предложенное мадхьямакой понимание пустоты (пустотности), как следствие, легло в основу фактически всех буддийских школ махаяны и ваджраяны, став, как о том возвещает название известной книги Т. Р. Мурти, «Центральной философией буддизма»^[19] (правда, «философия» – не самое подходящее слово для обозначения системы, цель которой в распознавании того, что всецело выходит за границы мышления как такового)^[20].

Под влиянием неумолимой силы эволюции в буддизме, однако, произошли и дальнейшие развертывания. В частности, к IV в. н. э. на повестке дня встал следующий вопрос. Допустим, Абсолют нельзя буквально выразить при помощи категорий, включающих в себя дуалистические термины и концепции. Но можно ли тогда о нем хоть что-нибудь сказать? Хотя бы в мире условной истины – разве нельзя предложить больше систем, карт и моделей реальности и способов ее постижения?

Уже в таких гениальных трактатах, как «Ланкаватара-сутра»^[21], звучал громогласный ответ: да, можно. «Ланкаватара-сутра» была настолько важна, что передавалась всеми первыми пятью патриархами чань (или дзен) в Китае своим наследникам как нечто, содержащее суть учений Будды. Ранняя школа чань-буддизма часто называлась школой ланкаватары, а история этого раннего периода была озаглавлена «Записи мастеров ланкаватара-сутры».

Начиная с шестого патриарха Хуэйнэня, «Алмазная сутра»^[22] – трактат, посвященный исключительно чистой пустоте, – заменил «Ланкаватара-сутру». В результате дзен-буддизм во многом утратил ту философскую и психологическую утонченность, которая была свойственна системе ланкаватары, сосредоточившись почти исключительно на неконцептуальном сознавании. Мастера дзен нередко изображались как люди, разрывавшие на части сутры, что на самом деле означало отрицание доктрины двух истин. Это, на мой взгляд, был неудачный оборот: поступив так, последователи дзен-буддизма получили в распоряжение неполную систему, отказавшись развивать условные карты и модели. Слабым местом дзен-буддизма стало обращение с относительными истинами, хотя он преуспел в расширении понимания и практики Истины предельной. Я имею право об этом говорить, поскольку с приверженностью практиковал дзен в течение 15 лет, после чего перешел к более интегральной духовности, включившей в себя, помимо прочего, созерцательные подходы ваджраяны, веданты и христианства. Далее мы рассмотрим, что все это означает. Мы также увидим, что можно принадлежать к любой традиционной религии либо вообще ни к какой и все равно практиковать интегральную духовность, представляющую собой на самом деле практику интегральной жизни. Она включает в себя все, чему научилось человечество на Востоке и Западе – в досовременные, современные и постсовременные времена – в части психологических роста, развития и эволюции.

В IV в. н. э. расцвела школа йогачары благодаря гению братьев Асанги и Васубандху. Асанга был более творческим и оригинальным мыслителем, а Васубандху обладал талантом систематизатора. Вместе они наметили, а во многих случаях и подробно развили большинство основных положений школы, которая стала известна как буддийская школа йогачары (практики йоги) или читтаматры^[23] (одной лишь природы сознания). И буддизм совершил еще один эволюционный прыжок, третий из великих поворотов Колеса Дхармы.

Все школы йогачары объединяет продолжающееся и усиливающееся стремление к видению и полному постижению единства пустоты и формы, их интеграции здесь и сейчас. Если учесть, что пустота и форма суть «не-два», сама пустота соотносится с каким-то повседневным аспектом формы, уже осознаваемым обычным человеком. В данном случае речь о чистом неописуемом сознавании как таковом. Все школы йогачары либо напрямую отмечают равенство между пустотой и несконструированным чистым сознаванием (алайя-джняной), либо по меньшей мере отмечают это как сравнительно полезную ориентацию и метафорический указатель направления для практикующих.

Йогачара расширяет концепцию несконструированного фундаментального сознавания и включает в нее идею восьми (или девяти) уровней сознания, причем каждый из последних представляет собой нисходящую трансформацию фундаментального светоносного сознавания (алайя-джняны). Первая из них порождает «сознание-хранилище» («сознание-кладовую»)^[24] – то, что обозначается на санскрите термином алайя-виджняна (приставка ви- к слову джняна означает «двойственный, дуалистический, разделенный, раздробленный»; это начало сансары как иллюзии, если индивид остается в неведении относительно предшествующей всеобъемлющей алайя-джняны). Но это хранилище на самом деле содержит в качестве коллективных воспоминаний совокупность переживаний всех человеческих существ (как и, согласно некоторым источникам, всех сознающих существ в целом), а также семена всех кармических последствий.

Это замечательный подход к тому, что древние греки называли архетипами – изначальными формами миропроявления, произведенными на свет Духом в то время, когда он начинает эманировать, или являть, всю Вселенную. Великие традиции мудрости всего мира нередко рассматривали архетипы как идеи, навеки зафиксированные в уме Бога, или Духа, тем самым не оставляя места эволюционному влиянию. Но по мере того как люди всё лучше понимали суть эволюции, прояснялось, что фактически все сущее имеет некие эволюционные истоки или по меньшей мере как-то связано с эволюцией (включая и то, что Уайтхед называл результирующей природой Бога, – но не то, что он именовал изначальной природой Бога, пребывающей в неизменности; эти два измерения Бога весьма схожи с идеей эволюционирующей формы и вневременной пустоты, обе из которых в предельном смысле недвойственны)^[25]. Рассмотрение архетипов сквозь призму традиций имело важный недостаток: традиции описывают их исключительно в досовременных терминах, упуская из виду современные и постсовременные. Значило ли это, что сам Господь не был осведомлен о грядущих эпохах? Не очень-то Он дальновиден, если дело обстоит так. Но версия сознания-хранилища обошла все эти проблемы, ведь хранилище – постоянно растущий результат и аккумуляция фактических действий человека – отчасти было создано эволюционными процессами в той мере, в какой и человеческие действия проходили процессы изменения, роста, развития и эволюции. Дополнительное преимущество, связанное с введением понятия сознания-хранилища, таково: оно помогает объяснить, что имеют в виду великие традиции, когда говорят об инволюции/ эволюции более определенно и конкретно. В качестве примера можно привести то, что античный философ Плотин называл истечением, efflux, и возвратным течением, reflux. Инволюция, или истечение, – произведение на свет явленного мира посредством последовательного миропроявления, или нисхождения Духа во всё меньшие формы себя. В христианстве Дух исходит из себя (кенозис, или лила [в индуизме]) и делает шаг вниз по лестнице миропроявления, производя на свет сокращенную версию себя, известную как душа. Далее она исходит из себя и кристаллизуется в форме еще более сокращенной версии себя, известной как разум. Тот низводит себя до меньшей формы, известной как жизнь, или живое тело. Оно тоже, в свою очередь, проходит процесс своеобразной седиментации и производит на свет самую низшую и плотную форму Духа, известную как материя. Таким образом, материя, тело, разум и душа – формы предельного Духа, но последовательно сокращенные или меньшие.

Как только завершается процесс инволюции/ истечения – и вместе с Большим взрывом происходит взрывное возникновение материи, – начинается обратный процесс эволюции / возвратного течения. Вначале есть лишь физическая, или материальная, Вселенная; затем, по прошествии определенного времени, эмерджентно возникает^[26] тело, эволюционируя из материи. Далее, значительно позже, из тела возникает разум; потом из него рождается и эволюционирует душа. Наконец, Дух распознается в качестве первоистока и сущности всего миропроявления; это состояние известно как просветление, пробуждение или метанойя.

Архетипы – как первые формы, произведенные инволюцией и благодаря этому влияющие на все последующие и меньшие (ведь одно из значений слова «архетип» – «формы, от которых зависят все остальные формы»), – таким образом, могут считаться основополагающими для всех более низких уровней бытия и сознания. Но вместо того чтобы быть «идеями, навеки зафиксированными в уме Бога», васаны^[27] сознания-хранилища, описываемого «Ланкаватара-сутрой», – т. е. сохраняющиеся воспоминания о человеческих взаимодействиях, которые легко интерпретировать как нечто, включающее космическую память, или космические привычки, или морфогенетические поля, – проявляют действие самой эволюции. Это связано с тем, что эволюционные воспоминания – части того, что остается в сознании-хранилище. Его архетипы постоянно изменяются и эволюционируют вместе с Космосом, тем самым воздействуя с помощью инволюции на более низкие и грубые уровни бытия и сознания. Итак, васаны (или архетипы), вместо того чтобы быть зафиксированными идеями, предотвращающими эволюцию, становятся одними из ее носителей и распространителей, не только допуская эволюционные изменения, но и способствуя им. И тут же Вселенная перестает восприниматься как жестко фиксированная, детерминированная, обусловленная причинно-следственными связями машина, становясь творческим, живым, отзывчивым, сознательным Космосом. И это по-прежнему необычайно полезная концепция.

Можно продолжить инволюционную историю, развиваемую «Ланкаватара-сутрой». Первое нисходящее миропроявление производит на свет загрязненную алайя-виджняну, или сознание-хранилище, из чистой алайя-джняны (изначальной мудрости и чистой пустотности). Вторая нисходящая (или инволюционная) трансформация называется в «Ланкаватара-сутре» (и многих школах йогачары) термином манас. Он возникает из сознания-хранилища и становится (если неверно понят) самонапряжением и самовидением, которое, в свою очередь, смотрит на алайю-виджняну и ложным образом ее истолковывает как постоянную самость, или душу, чем порождает еще большее загрязнение алайя-виджняны (она теперь включает не только первые формы миропроявления, или сансары как таковой, если те неверно истолковываются). Третья нисходящая трансформация создает понятие объектов. Их в классической буддийской психологии выделяется шесть: пять органов чувств и разум (который рассматривается как отдельный орган чувств и называется мановиджняной; его объекты чисто концептуальны). Они воспринимают свои категории концептуальных объектов (мановиджняна), что дает нам восемь уровней сознания (или девять – если считать изначальную, чистую, несконструированную алайя-джняну, т. е. сознание изначальной недвойственной мудрости).

Общая картина дает нам возможность работать не только с миропроявлением, инволюцией или истечением (такое понятие есть во всех великих традициях), но и с эволюцией, эмерджентным возникновением или возвратным течением. Такое совместимое с эволюционными взглядами видение представлено в сравнительно немногих источниках, в число которых входит и «Ланкаватара-сутра». Это позволяет буддизму принять на вооружение по-настоящему глубокий подход к проблеме, с которой столкнулись все великие традиции: «Если Дух есть лишь предельная реальность, тогда почему и каким образом возникает явленный мир? Каков реальный механизм всего этого?» Одна из попыток ответить на этот вопрос – идея инволюции/ эволюции, нисхождения/ восхождения, истечения / возвратного течения в самых разных ее формах. В том или ином виде она присутствует во всех великих традициях. Некоторые ее толкования (например, предложенное «Ланкаватара-сутрой») вполне убедительны и сегодня, когда бы кто-то искренне ни задался этим вопросом.

Важно понимать, что с точки зрения йогачары иллюзию и страдание вызывают не явления (или явленные события, или элементы сансары), а видение таковых в качестве объектов, рассматривание сквозь призму субъект-объектного дуализма. Они воспринимаются не как нечто единое с видящим, а как что-то существующее вовне – отделенное, обособленное, дуалистически независимое, разрывающее цельность реальности на два мира: субъектов и объектов. Этот продукт дуалистического, или двойственного, самонапряжения манаса и загрязненной алайя-виджняны делает из реальности в ее сущности, таковости или естьности иллюзорный, изломанный, раздробленный и двойственный мир, привязанность к которому опутывает ограниченностью и приводит к страданию.

По словам Пака Сон Пэ, возможно прозрение по поводу данного состояния ограниченности, самого по себе иллюзорного, благодаря «внезапному обороту, повороту или обращению алайя-виджняны назад к своему изначальному состоянию чистоты [алайя-джняны]. <…> Ум возвращается к своей изначальной природе непривязанности, неразличения и недвойственности [или признается как данная изначальная природа]». Иными словами, благодаря узнаванию непреходящего и вездесущего состояния недвойственности, или единства пустоты и формы^[28]. Хотя большинство адептов йогачары и настаивали на том, что итоговое состояние пустоты, или пустотности, в мадхьямаке тождественно таковому в их системе, последней явно присуща более положительная тональность (это точно можно сказать о понятии природы ума, а также о том, как в данной традиции понимается недвойственность). Для мадхьямаки недвойственность есть нечто, лишенное качеств – по крайней мере, в смысле невыразимости в концепциях разума, – хотя на деле это видение реальности как она есть, в ее таковости или сущности, без имен, понятий, категорий и предрассудков.

Йогачара особо против этого не возражает, но дает более позитивное определение пустотности и недвойственности, обозначая их как «отсутствие двойственности между воспринимающим субъектом и воспринимаемым объектом». И здесь, опять же, смысл не в том, что все явления иллюзорны и вызывают страдание, а в том, что к страданию приводит видение явлений как объектов, или вещей, существующих отдельно от сознания, или субъекта, как независимые сущности. Поскольку мы воспринимаем их отдельно от себя, то можем либо желать их, либо бояться. При этом и то и другое вызывает страдание, отчуждение и ограниченность.

Это чуть более позитивное воззрение на пустотность, не говоря о ее связи с повседневным сознаванием (как это выражается в дзен-буддизме, следующем принципам «Ланкаватара-сутры»: «Обыденный ум – только он и есть Дао [путь истины]»), позволило объединить пустоту и форму еще крепче, чем революционное понимание недвойственности, предложенное в мадхьямаке. Когда пустота и форма по-настоящему видятся как нечто единое, сама форма воспринимается как лучезарность или светоносность пустоты, а вся реальность становится радугой светозарной прозрачности – цельной и завершенной, свободной и полной, миром радости и торжества. Союз пустоты и формы становится союзом пустоты и светоносности, и игривое взаимодействие с лучезарностью – проявляющейся в форме вашего непосредственного присутствия и сияющей ясности – оказывается напрямую доступным в качестве повседневного опыта.

Все это сыграло непосредственную роль в рождении тантры (и ее близкого родственника – буддизма ваджраяны), ознаменовавшей расцвет третьего великого поворота Колеса Дхармы. Как мы уже говорили, некоторые буддисты на самом деле считают тантру/ ваджраяну четвертым поворотом, хотя это малоизвестный факт. В таком случае настоящая книга, разумеется, посвящена возможности пятого поворота. Но поскольку эта версия менее распространена, мы остановимся на стандартном варианте из трех поворотов, а затем перейдем к исследованию возможного четвертого.

Тантра развивалась преимущественно в великом монастыре-университете Наланда, существовавшем в Индии с VIII по XI в. н. э. Для нее все то, что ранний буддизм (и большинство других религий) считал грехами, ядами и осквернениями, было зернами великой трансцендентальной мудрости – именно в силу единства Пустоты и Формы. Вместо того чтобы, например, отрицать, выкорчевывать и подавлять яд гнева, как во многих других подходах, в него напрямую проникают недвойственным сознаванием. В результате он раскрывает свою сокровенную мудрость – чистой, сияющей ясности. Страсть, если в нее проникнуть и объять недвойственным сознаванием, преобразуется в сострадание ко всем существам во Вселенной. И т. д.

Как следствие, в тантрических обрядах было распространено использование «пяти М»^[29] – вещей, которые большинство религий считали всецело греховными (например, алкоголь, мясо и секс), – и непосредственное их применение в церемонии инициации. Это делалось, чтобы подчеркнуть, что все вещи без исключения – украшения Духа как такового и едины с ним^[30]. Это недвойственное понимание применимо и к нашим «греховным» качествам. Все наши чувства, мысли и действия, независимо от того, насколько дурными они выглядят, – по сути не что иное, как Божество или недвойственный Дух, и их нужно воспринимать и переживать именно так.

Первый поворот предложил путь отречения (отвержения отрицательных состояний как аспектов презренной сансары), а второй – путь трансформации (работы над отрицательным состоянием при помощи мудрости, чтобы превратить его в положительное). Третий же вместе со своим тантрическим аналогом стали путем не отречения или трансформации, а прямого преображения – непосредственного вглядывания в отрицательное состояние формы, чтобы признать в нем уже существующее состояние пустотности, или изначальной мудрости. Девиз здесь таков: «Все может способствовать пути». Ничто не считается табу – ни еда, ни алкоголь, ни секс, ни деньги: со всеми ними необходимо глубоко подружиться и с любовью объять (в разумных пределах, конечно) как украшения самого Духа, непосредственные проявления предельной божественности. Ведь есть только Дух, татхагатагарбха (утроба таковости). Есть только свабхавикакайя (интегральное тело будды). И все потому, что священное и мирское, бесконечное и конечное, нирвана и сансара, пустота и форма – не два разных, отделенных друг от друга и раздробленных мира, а совозникающие, взаимосуществующие и взаимодополняющие аспекты единой реальности, которые в равной мере необходимо включать и прославлять.

Если рассматривать недвойственность пустоты и формы, можно смело сказать, что просветление превосходит и включает весь явленный мир. С помощью пустоты осуществляется превосхождение (трансценденция) мира, его отпускание, видение насквозь как сияющей прозрачности, понимание отсутствия отдельного «я», восприятие бесшовной (но не бескачественной) целостности всего. Тогда мы становимся радикально свободными от мучительных пыток, связанных с тем, что мы отождествляемся с частичными, конечными объектами и событиями (включая и маленькие, конечные, раздробленные, заключенные в темницу из кожи эго) – всем тем, что обычно и привычно воспринимается как нечто отдельное и «иное». В Упанишадах говорится, что везде, где есть другой, есть страх^[31]. Сансара – пойманность в ад других людей (как мог бы выразиться Сартр). Это отождествление с различными элементами божественного орнамента, но без осознавания божественного как такового: вы пребываете в подлинном раю, но не обнаруживаете подлинный Дух (или пустоту). Но стоит узнать ее – и мгновенно испаряется ваша отождествленность с какими-либо конкретными, обособленными объектами или событиями. Тогда у вас остается тождественность не с малым, отделенным самоощущением, а со всем миром формы. Раз реальность есть единство пустоты и формы, открытие пустоты должно быть свободно от любой конкретной или изолированной формы. Необходимо единство со ВСЕЙ формой – радикальной наполненностью в радикальной свободе пустотности, где бесконечное и конечное, нирвана и сансара, пустота и форма, свобода и полнота недвойственны. Вы уже не смотрите на гору, вы и есть гора. Вы не слышите дождь, вы и есть он. Вы не видите облака, плывущие мимо по небу, вы сами – облака. Нет «другого», ведь больше нет ничего вне вас, что могло бы вам нанести рану, обидеть, принести мучение или чего вы бы могли жаждать, алкать, за что бы, изголодавшись, уцепились. Имеется только целое вневременное сейчас – вездесущее и непреходящее настоящее, содержащее в себе весь явленный мир. Вы ЕСТЬ все это. Если снова обратиться к знаменитому высказыванию из Упанишад, тат твам аси – «ты и есть то»: здесь «то» означает божественную цельность всей Вселенной. В пустоте – радикальная свобода; в форме – наполненность; то и другое – суть «не-два».

Что касается явленного мира, в котором явно действует эволюция, то сама пустота, или пустотность, не развивается. У нее нет движущихся частей, поэтому в ней нечему эволюционировать; она есть отсутствие отсутствия отсутствия (если на то пошло), поэтому в ней нет ничего конкретного, способного к развитию. Она не отделена от сансары, или формы: это пустотность (или прозрачность, или «мокрость») всей сансары и формы. Мудрец, который две тысячи лет назад непосредственно постиг пустотность, и сегодня открыл бы и достиг точно такой же свободы, хотя с тех пор мир значительно продвинулся по пути эволюции. А весь мир форм как раз и оказывается ее вотчиной. Он и вправду развивался в течение последних двух тысячелетий, становясь (как и во всех случаях эволюции) все более сознательным, сложным, заботливым, любящим, творческим и самоорганизованным, включающим все более высокоорганизованные Целостности (эту тему мы еще обсудим подробнее).

С тех пор возникло больше истин. Две тысячи лет назад человечество считало, что Земля плоская; рабство воспринималось как естественное и нормальное состояние общества; к женщинам относились преимущественно как к второсортным гражданам (если вообще признавали их таковыми); люди не понимали механизмов, скажем, биохимии мозга и действия нейромедиаторов, таких как дофамин, серотонин, ГАМК, ацетилхолин. Не было медицинских достижений, которые прибавили в среднем 40 лет к продолжительности человеческой жизни. Схожим образом возникли и развились новые психологические и социологические истины, во многом углубившие наше понимание того, что же значит быть человеком. Мир формы, если вкратце, стал значительно более комплексным и наполненным. Хотя переживание просветления – или единства пустоты и формы – сегодня не более свободно, чем две тысячи лет назад. Пустота все та же, но она явно более наполнена (форма, безусловно, прошла процесс роста и развития). Сама эволюция действует по принципу трансценденции и включения, превосхождения и включения, выхода за пределы и включения. Поэтому современные люди трансцендируют и включают большинство фундаментальных эмерджентных явлений, восходящих к самому Большому взрыву. Нынешние люди буквально содержат в себе кварки, атомы, молекулы, клетки, системы органов, нейронные сети, рептильный ствол мозга, лимбическую систему млекопитающих, кору больших полушарий приматов и – как наше трансцендирующее добавление – сложную новую кору, или неокортекс (он содержит больше нейронных связей, чем есть звезд в известной человечеству Вселенной). Все это «превосходится и включается» в человеческом существе.

То же можно подметить и в отношении всех аспектов блага, истины и красоты. В современном мире есть доступ ко всем великим традициям мудрости, пришедшим к нам из досовременности (включая их медитативные практики, позволяющие пройти путь к предельной истине и просветленному сознаванию). Вдобавок есть доступ ко всем необычайным достижениям современности, или модерна, в естественных науках (физике, химии, биологии, медицине, гигиене). Это целая вереница открытий, от вакцины против полиомиелита до высадки человека на Луну, изобретения радио, телевидения и компьютеров, которые теперь содержат в себе больше информации, чем вся совокупность человеческих мозгов на планете. Есть доступ ко всему утонченному пониманию постсовременности, или постмодерна, о контекстуальной и сконструированной природе относительных истин и центральной роли, которую играет перспектива (точка рассмотрения) во всех идеях, принадлежащих к числу относительных истин. Разве не стоит великим традициям мудрости идти в ногу со временем и включать современные и постсовременные открытия, дополняющие наши знания и понимание? В конце концов, что именно во всем этом эволюционирует? Конечно, Дух! Эволюция есть попросту Дух-в-действии – Брахман, Дао, природа будды, Божество, Аллах, Яхве, Великое совершенство, Ати, Основа всего сущего, Единственный без второго. Мы уже отмечали, что Альфред Уайтхед выделил два измерения Духа: изначальную природу Бога (вневременную и неизменную; в нашей терминологии – пустоту, или пустотность) и результирующую природу Бога (все достижения эволюции на сегодняшний момент, т. е. форму). И хотя первая ни на йоту не изменилась с момента Большого взрыва и того, что ему предшествовало, результирующая колоссально и существенно эволюционировала. Сегодня мы располагаем общепризнанными истинами, которые вызвали бы потрясение у досовременных умов: от понимания механизмов мозговой деятельности (того самого мозга, который, как мы отметили, содержит больше нейрональных синаптических связей, чем известно звезд во Вселенной) до понимания экстраординарных развертываний самоорганизующейся и самотрансцендирующей эволюции и природы самого Большого взрыва в его первые наносекунды. Вспомните также о сингулярности, которая, вероятно, грядет в сфере технологий и преобразит мир больше, чем какое-либо другое изменение в истории человечества.

Стоит ли допускать, чтобы духовность осталась за бортом всех этих процессов? Должна ли она быть замурована в досовременном мировоззрении? Или не только буддизму, но и всем великим традициям стоит сделать скачок вперед через первый, второй и третий повороты и прийти к четвертому?

Если да, что именно будет при этом задействовано?