Канта Ибрагимов
Дом проблем

В СССР всё по плану. И раз выпускника ПТУ в армию не взяли, то стране рабочих рабочие нужны. Как отличник, Ваха при распределении имел право выбора, и он выбрал работу по своей специальности – стал крановщиком – здесь большая нехватка кадров, зарплата повыше, и, как истинный горец, он на высоте, а главное – их комбинат строит жилой дом, и в нём обещают отдельную квартиру, – так почему же не работать!

Неопытному новичку дали поначалу старый кран, который постоянно ломался. Неизвестно, как другие себя бы повели, а Ваха до всего сам докапывался, до всего сам доходил. И хотя кран часто выходил из строя, Ваха план всё равно перевыполнял. И ему за первый год работы дали премию, почётную грамоту, даже ставили другим в пример. И вот когда более опытный коллега-крановщик, работавший на импортном кране, в очередной раз после пьянки допустил «ЧП», Мастаева тут же перевели на заморскую технику. Такого он даже не представлял: «Вот это техника!». Всё продумано, всё для человека, даже лифт и кондиционер есть. На таком кране он не то что план, а три плана за смену мог бы спокойно делать, да смежники не поспевают: у них и техника допотопная, да и энтузиазма особого нет. И Мастаев не политик, политику не любит и не понимает, однако в училище политэкономию, философию и историю КПСС проходил и поэтому вывод сделать сумел – социализм, по крайней мере на данной стадии, проиграл в так называемой «холодной» войне капитализму – это налицо, все это знают, но никто не смеет об этом сказать, тем более Мастаев… Да случилось неожиданное.

Вызывает Ваху сам секретарь парткома комбината:

– Ваха Ганаевич, есть мнение, что вы достойны быть членом коммунистической партии Советского Союза… Есть одна рекомендация от члена КПСС Кныша Митрофана Аполлоновича. Вторую дам лично я.

Мастаеву казалось, что ему выпала огромная честь. Однако, когда стал собирать требуемые документы, выяснилось, что в единственную партию рвутся лишь карьеристы, а рабочие в партию вступать не хотят, при том, что квота со времён революции такова – два рабочих, один колхозник, и только после этого выделяют место для чиновника.

Честно говоря, Ваху это несколько огорчило, ибо он думал, что компартия – это что-то особое, ответственное, важное. А его, буквально подталкивая в райкоме партии, совсем по-будничному, как-то постно избрали кандидатом в члены КПСС, сказали, что через год, как положено по уставу, примут в члены партии. И что обидно – он-то, как и требовалось, почти наизусть вызубрил Программу и Устав КПСС, но об этом ни слова, лишь спросили – на сколько процентов он перевыполняет на работе план.

– На японском кране могу и двести, – ответил Мастаев.

– Но-но-но, причём тут японский? – труд-то у нас советский, социалистический, стахановский, – строго одёрнули его.

– Э-э-э, – заволновался Ваха.

– Ну, он рабочий, что ж мы его донимаем… Следующий. А ты, Мастаев, ещё лучше должен работать.

Ваха работал бы ещё лучше, однако теперь на его плечи легла большая общественная нагрузка: как передовик производства, молодой рабочий и почти коммунист, он должен выступить и перед ветеранами, и перед подрастающим поколением, и в воинской части, и в доме для престарелых, не говоря уже о партийных комсомольских и пионерских собраниях.

Все эти мероприятия выматывают, отнимают много времени и сил, но он не сдаётся, а ещё усерднее старается работать.

– А как это у вас получается? – задают Мастаеву вопрос на собраниях, а он прямо отвечает:

– Пить надо меньше, а лучше вовсе не пить.

Однажды на одном из собраний в заднем ряду примостился Кныш и после порекомендовал Мастаеву:

– Ты особо на мораль и нравственность не напирай. Как говорил классик, «питие на Руси – лучшая забава»… А ты лучше про политику, про международное положение, так сказать… Вот, выполняя благородный интернациональный долг, Советский Союз ввёл войска в Афганистан. Что ты по этому можешь сказать? В помощь тебе я посоветую образцово-обязательную классику, в библиотеке поработай.

В «образцово-обязательную классику» вошли: К. Маркс («Капитал»), Ф. Энгельс («Анти-Дюринг»), В. Ленин («Материализм и эмпириокритицизм») и И. Сталин («О правом уклоне в ВКП (б)»).

У Вахи огромное желание учиться, очень он исполнителен, но не так чтобы лоб расшибать. И раз цель поставлена, он, конечно же, все эти работы не прочитал, хоть и перелистал. И раз была поставлена цель – ввод войск в Афганистан, то он, как в инструкции по ремонту кранов, стал искать «поломку» в предметном указателе на слово «Афганистан» и нашёл:

«После провала революционного движения в Англии, Пруссии, падения Венгерской Советской республики (август 1919 г.), на заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б) выработали новый план мировой революции, который зачитал Л. Троцкий: „Поскольку Красная Армия на европейских весах сейчас не может иметь крупного значения, и мы на деле проигрываем Антанте“, нужно повернуть маршрут мировой революции на Восток, ибо именно здесь открывается перспектива революционных бурь… Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии, …, красноармейцы будут мыть сапоги в Индийском океане, и эта дорога будет более проходимой и короткой, чем дорога через Советскую Венгрию».¹¹ А через месяц В. Ленин принял решение о создании «восточной интернациональной Красной Армии» для «красной интервенции через Индию и Персию на запад».

…Ссылаясь на эти данные, Мастаев написал: «По технико-экономическим показателям, в противостоянии „холодной войны“ с Западом, мы уступили, и поэтому наконец-то, претворяя в жизнь ленинский план контрнаступления, мы создали в Афганистане народно-демократическую партию, основой которой служил научный социализм, подготовили в Советском Союзе кадры, в том числе и военные, и помогли в республике Афганистан совершить военно-государственный переворот (1978 г.). А когда народно-демократическая партия Афганистана стала уступать власть, чтобы поддержать её, Советский Союз ввёл ограниченный контингент войск, выполняя свой интернациональный коммунистический долг… Освободив от гнёта трудящихся Афганистана, мы с этой революционной миссией двинемся дальше на юг. И тогда Запад поймёт, что значит военно-трудовой почин коммунистов-интернационалистов… Диктатура пролетариата избавит человечество от ига капитала и от войн. ПСС, т. 37, с. 393».

Закончив, как ему казалось, эту серьезную работу (а дело было в субботу), он отдал рукописный текст машинистке и на рейсовом автобусе поехал к деду в Макажой. Неожиданно на Харачоевском перевале милицейский пост остановил переполненный автобус, его попросили выйти, усадили в коляску трёхколёсного мотоцикла, и под гору. В Ведено их встречала чёрная «Волга» и люди в штатском, слова лишнего не говорят. Ваха гадал: его в тюрьму или на Доску почёта, а его – прямо к общежитию. Не понимая, что происходит, он зашёл в свою маленькую комнатёнку, где сидела мать.

Мать удивилась, что он не уехал. Не успела она раскрыть рот, как раздался грубый стук в дверь. В комнату вошли участковый, комендантша и следом ворвался Кныш, сходу бросая в лицо Вахе рукопись:

– Что это такое? Что это за хреновина с ссылкой на вождя? Когда это Ленин мог говорить о каком-то Афганистане?

– Э-э-э— замычал Мастаев, – это в ПСС.

– Что?! А ну, пошли, я посмотрю, что ты читаешь.

В пятиэтажном общежитии санузел мог быть на двух этажах – женский и мужской, летом туалет и вовсе на улице. А вот «Красный уголок» должен быть почти на каждом этаже, и там, может, К. Маркс и Ф. Энгельс не везде, но ПСС Ленина – обязательно.

Кныш достал с полки указанный Мастаевым том. Эта книга издана лет пятнадцать назад, да видно с выхода из типографии её никто не открывал, только сверху пыль, которую агитатор-пропагандист осторожно сдул, бережно томик протёр.

– Где, где эти слова? Покажи!

Вахе всегда было легче делать, нежели говорить, но он пояснил:

– В-в-в п-примечаниях, – и сразу открыл нужную страницу.

Не раз, вслух, шёпотом, Кныш перечитал два абзаца примечаний, печально уставился в потолок и в неподдельном волнении прошептал:

– Прости, прошу, прости.

– Да я прощаю.

– Молчи, болван, я к вождю… Прости, Владимир Ильич, всё прочитал, почти всё выучил, а вот примечания… Прости.

Кныш бережно поставил книгу на место. Не обращая на Ваху внимания, он торопливо удалился в коридор – нецензурная брань в адрес комендантши, и под конец:

– Пыль на Ленине! Но не в твоей …, – и вновь непристойности.

А Мастаев был уверен в своей правоте, и он доказал это. Поэтому, в отличие от матери, он абсолютно не беспокоился. Благодаря представившейся возможности он все выходные гонял футбол, словно судьба дала ему возможность напоследок насладиться свободой и игрой. А наутро, в понедельник, у его дверей – участковый с повесткой в военкомат. На сей раз медкомиссия признала Ваху «годным к строевой», и в тот же вечер его посадили на поезд. А ещё через месяц в общежитие матери пришло письмо из Афганистана. То, что план Ленина-Троцкого был гениальным, – нет сомнения… Однако то ли теоретическая база Мастаева оказалась слабой, то ли Суворова не хватало, то ли Гиндукуш круче Альп, то ли контингент действительно был ограниченным, в общем, воины-интернационалисты не смогли выполнить поставленную партией задачу, и, как итог, через десять безуспешных лет, в 1989 году, войска были выведены из Афганистана.

В это время Мастаева в Афганистане уже не было. Он прослужил более года, когда их колонна на одном из горных участков попала под обстрел. Сам Мастаев никому об этом не рассказывал, да в центральном органе бюро обкома Чечено-Ингушской АССР, газете «Грозненский рабочий» появилась большая статья о подвиге земляка, командира отделения, старшего сержанта Мастаева, за что он был представлен к медали, а его мать и дед давали отдельное интервью – как славно они воспитывали потомство.

Правда, родственники при этом не знали, что их Ваха не тяжело, да был ранен и, пытаясь по снежным тропам вывести своих товарищей из окружения, он опять застудил свои слабые лёгкие и теперь лечится в госпитале Ашхабада.

Когда Ваха демобилизовался, ему дали специальное предписание, по предъявлении которого ему в Грозном полагалась отдельная квартира. Мастаев в это счастье верил и не верил. И когда предъявил документ военному комиссару, то тот, согласно кивнул головой и попросил прийти ровно через неделю и постучать с окно №6. Мастаев точно так и сделал. И как же он был поражён, когда раскрылось окно – Кныш с папиросой во рту:

– Мастаев, ты с заданием не справися, – он показал рукопись. – А что касаемо квартиры – государство её тебе давно выделило, – Кныш показал чек на ссуду деда, – и ты по уши в долгах… Ещё вопросы есть?

Ваха отпрянул.

– Понял? Вопросы есть? – окно захлопнулось, и оттуда же в приказном тоне: – Иди на свою стройку, родине рабочие руки нужны.

* * *

Мать Вахи Баппа – тихая, невзрачная, измождённая женщина. Она родилась в 1938 году в Грозном, в интеллигентной и почитаемой семье Кунтаевых. Её дед был участником русско-турецкой войны, дослужился до офицера и после войны так развернул своё дело, что имел доходные дома в Грозном, во Владикавказе и на многих железнодорожных станциях. Этот Кунтаев наряду с Чермоевым являлся главным финансистом чеченского конного полка, мобилизованного на поля первой мировой войны.

Отец Баппы учился в Петровской академии в Москве, когда началась Октябрьская революция. В отличие от своего земляка Чермоева, Кунтаевы не бежали из России. И понятно, что они потеряли всё своё состояние. Однако они не сломились, как-то попытались вписаться в изменившуюся реальность. Кунтаев-старший, несмотря на возраст, работал в кооперации, а заодно увлёкся национальным фольклором и занимался переводами, а отец Баппы работал в национальной газете, писал стихи и даже пьесу.

Баппа этого не могла помнить – ей было всего два месяца, когда ночью в их дом вломились вооружённые люди и арестовали деда и отца, а в последующую ночь увели и старшего пятнадцатилетнего брата Ваху. Всем троим было предъявлено обвинение, что они являются «членами раскрытой в Чечено-Ингушетии троцкистской буржуазно-националистической вредительской контрреволюционной группировки, проводили контрреволюцрионную работу», то есть статья 58, что означало измена Родине.

В ходе месячного следствия все Кунтаевы категорически отрицали предъявленные от бвинения, заявляли, что являются жертвами наговора. Следственное дело по обвинению Кунтаевых было завершено и отправлено на рассмотрение «тройки», которая в тот же день принесла постановление о расстреле старших обвиняемых. Приговор «тройки» был приведён в исполнение 5 марта 1938 года в 5 часов утра. А брат Баппы – юноша Ваха – получил 25 лет лагерей¹².

Через год после смерти Сталина Ваха был досрочно освобождён, а затем реабилитирован. К тому времени Баппа потеряла всех своих близких, в том числе и мать, и жила у дальних родственников на станции Текели. Здесь её и нашел брат Ваха после полугода поисков.

Ваха Кунтаев оказался способным человеком. За несколько лет жизни на свободе он каким-то образом обзавёлся приличным жильём, помог сестре получить начальное школьное образование, главное – дал братское тепло. Но это длилось не долго: привезённый из лагерей туберкулёз добил как раз в то время, когда он только что выдал сестру замуж за Мастаева.

…У чеченцев имя ребёнку даёт старший по отцовской линии. Однако когда дед Нажа Мастаев узнал, что сноха хочет назвать единственного внука в честь брата, – никто возражать не стал, все хотели, чтобы Ваха¹³ Мастаев жил долго.

Баппа честолюбива, и по делу, и без дела может сказать, что она Мастаева-Кунтаева. Но не могла даже представить, что улицы, где некогда и до сих пор стоят красивые здания её деда, она будет подметать. Но судьба коварна и беспощадна.

Она могла жить с сыном на окраине города и найти более достойную работу. Однако она сравнила школу в захолустье и в самом центре Грозного и поняла, что знания её сын может получить только в городской школе. А в лучшую школу берут, если есть прописка в центре. Вот и вынуждена была Баппа стать уборщицей улицы имени Ленина, чтобы там же в общежитии ей дали комнату и прописали.

Ваха был единственным чеченцем в классе. Он и казахский знал, и родной, а вот русский освоил только к четвёртому классу. Наверное, поэтому, а скорее от недогляда старших, он неважно учился. Только, повзрослев, он понял, как нужны в жизни знания. И мать горда была тем, что дала учиться сыну в самой лучшей школе. Вот только одна беда – своего жилья в городе нет. Одна надежда: Ваха скоро на стройке получит. Но его неожиданно призвали в армию, в Афганиста. Как Баппа тревожилась все эти месяцы! Ни одну ночь спокойно не спала, всё за сына молилась. Видимо, Бог услышал её молитвы – вернулся сын достойно: с медалью на раненной груди и документом на квартиру.

Целую неделю мать и сын гадали, в каком районе им квартиру дадут, и надеялись, что за боевые заслуги, – в самом престижном.

Однако вместо ожидаемой радости – эта новость – жестокий удар для Баппы. Она горько плакала, а сын не унывает, об особых благах пока не печалится. Он поставил меж тесно стоящих кроватей табурет, а другой мебели и нет, поманил мать и скрупулёзно стал считать на листке – через сколько лет они смогут сами купить жильё, если будут ещё более на всём экономить. Получилось – лет через двадцать… А может, и через год на стройке бесплатно.

– Вот видишь, мать, стимул для работы и жизни есть! – кажется, он и вправду доволен, по крайней мере вновь с энтузиазмом стал работать на своём подъёмном кране, по вечерам – футбол, на выходные – в Макажой, к деду.

И он ни о чём не горюет, по крайней мере, как он считает, правильно живёт. Да однажды пришёл с работы, а мать сидит неподвижно, бледная, испуганная – их переселяют.

– Куда?

– Вот адрес, ключ, какой-то чуланчик в «Образцовом доме».

– Я знаю «Образцовый дом», – после долгой паузы произнёс поражённый сын.

– Все знают «Образцовый дом», – тем же тоном ответила мать.

* * *

В любом случае упрощение – это некий примитив. Вместе с тем, а как без упрощения, идеализации события можно выявить ту или иную закономерность, будь то в физике или обществе. И если ещё в школьных задачах оговаривалось «условия идеальные», то есть, к примеру, трения и сопротивления воздуха нет, то, применив тот же метод, а иного нет, скажем, что «Образцовый дом» (разумеется, с солидной натяжкой) по истории, тем паче по масштабам строительства, а главное, по составу жильцов, – это некий структурный слепок элиты, точнее номенклатуры советского общества.

Так, проспект Победы города Грозный назвали в честь Победы в Великой Отечественной войне. Прежде это была улица Граничная, что было тоже верно, ибо эта улица была проложена на форштадте¹⁴ крепости Грозная. И между прочим, один из фрагментов крепости Грозная – часть ее стены, либо случайно, либо как символ покорения Кавказа сохранился до сих пор, и мало кто об этом знает, а если бы даже знал, то не придавал бы значения. Вот такое отношение к собственной, даже недавней истории. И это не нигилизм¹⁵, и тем более не конформизм¹⁶. Просто в чехарде происходящих событий не до жиру – быть бы живу.

А если вкратце пройтись по истории, то крепость Грозная была заложена в 1818 году генералом Ермоловым¹⁷ во время покорения Кавказа. Статус города Грозный получил в 1870 году. В 1893 году начался нефтяной бум, который, в принципе, ни городу, ни республике по сей день не только благоденствия, но и ничего путного не дал. Видимо, такова политика.

До Октябрьской революции, или переворота 1917 года, город Грозный был запретным для чеченцев. Как пролетарский и промышленный центр Грозный стал одним из оплотов революционного движения на Кавказе, и в Гражданскую войну был значительно разрушен, но выстоял в Стодневных боях с белогвардейцами и белоказаками.

23 февраля 1944 года из Грозного, впрочем, как и из всей республики, были насильственно депортированы все чеченцы и ингуши. Уже в послевоенные годы образована так называемая Грозненская область, цель которой – объединить обширные нефтеносные территории – от Нефтекумска и Каспийского моря до Малгобека и Моздока. Именно в это время начинается строительство нового Грозного и именно в это время строится «Образцовый дом».

Может, это случайность, а скорее нет, да «Образцовый дом» стали строить рядом с фрагментом старой крепостной стены форпоста Грозная. Строили дом пленные немцы, руководил ими молодой немецкий офицер, наверное, по специальности строитель. Перед этим офицером было поставлено задание построить не только элитный, добротный дом, но и за это время основательно изучить русский язык. При исполнении данных условий пленному было обещано освобождение и почётная служба в ГДР¹⁸. А дабы облегчить задание, да и саму жизнь, к офицеру для обслуги была приставлена молодая девушка. У неё, конечно же, было имя, однако его никто не помнил, ибо в дальнейшем её звали просто тётя Мотя. Под этим именем она и осталась в истории двора и «Образцового дома».

Понятно, что между Мотей и немцем возник роман. И если Мотя с содроганием ожидала окончания строительства, то пленный, видимо, только об этом и мечтал, и когда срывался график поставки стройматериалов, да к тому же он не мог одолеть трудный русский язык, то офицер частенько сокрушался: «О дом проблем, русский – проблем». На что Мотя отвечала: «Русский – не проблема, а вот дом – точно, проблема, закончишь, – выпорхнешь».

Так оно и случилось: пленный, сдав, дом, уехал, пообещав за Мотей вернуться. Дабы Мотя не очень сокрушалась, её определили в помещение обслуги или, как его назвали, в «чуланчик» дома, и Мотя стала уборщицей, надсмотрщицей, да и всем остальным при доме, который гордо назвали «Образцовый дом». При этом никаких церемоний, а тихо вывесили над центральным подъездом металлическую табличку, как мемориал, – «Образцовый дом». И наверняка смотрели вдаль, ибо хоть и положено было везде ставить атрибутику СССР – герб или серп и молот – ничего, только цвет красный, чтобы всем видать.

Казалось бы, раз речь идёт об «Образцовом доме», то стоило бы акцентировать внимание на элите, что проживает в нём. Однако в том-то и дело, что эта элита не заметна: так, уходит – приходит, часто меняется, а тётя Мотя всегда и везде. Именно тётя Мотя объявляет, когда хочет, субботники и воскресники. И попробуй кто не выйдет – будет шум, жалоба в обком и далее. И только поэтому при «Образцовом доме» образцовый двор, точнее – чуть ли не райский, тенистый сад, в котором абрикосовые, черешневые и яблоневые деревья, виноград, цветочная клумба у дома и изящные скамейки – просто произведения искусства, на которых по вечерам любит сиживать тётя Мотя. И все жильцы с ней очень вежливо, даже с поклоном заискивающе здороваются. А как же иначе, ведь живем в СССР, в самой свободной прогрессивной социалистической стране, которая вот-вот окончательно и бесповоротно построит коммунизм, где будут все равны. А это гарантировано Конституцией страны, где прописана полная демократия посредством выборов. А выборы всех уровней в СССР почти каждый год. И никто не удивлён – раз и кухарка может возглавить государство, то почему бы тётю Мотю не поставить ответственной за выборы в «Образцовом доме», дабы знать не зазнавалась.

Вот так, с чувством собственного достоинства и ответственностью за судьбу страны, ходит тётя Мотя по всем квартирам, повестки на выборы раздаёт, а потом не раз напоминает:

– Вы не забыли о выборах? Не ошибитесь! И с утра, с утра, покажем организованность и порядок!.. А после, после, как положено, по-советски погуляем.

Гуляла она действительно с размахом, допоздна, и всем говорила одно и то же, что Грозный для иностранцев закрыт, и её любимый немец приехать не может, да и она на посту, уехать не может, Образцовый дом» без неё зачахнет. Эта «несудьба» звучала и на рассвете на весь сонный двор, когда тётя Мотя, как штык, выходила на службу и под каждый взмах метлы причитала:

– Что за город? Дыра! Что за дом? Тюрьма! Какой, на хрен, «Образцовый дом»? Сукой буду, ведь это «Дом проблем» – ни жениху сюда, ни невесте туда! Жизнь, как эта пыль, ушла!

Бывало, что какой-либо новый жилец, большой начальник, раскрывал окно и камандным тоном приказывал:

– Перестаньте шуметь, люди ещё спят.

– Что?! – прорезывался агитационный голос тёти Моти. – Гляньте, где солнце, а вы ещё дрыхнете, буржуи, перевёртыши. Из-за вас американцы на пятки наступают, уже на Луну высадились… Ух! Сталина на вас нет! Заплыли жирком! Суки! Тунеядцы, – и ещё похлеще.

Неизвестно, что в истории «жениха и невесты» сочинительство, а что – нет, да факт в том, что тётя Мотя, которая до этого дальше магазина ни разу за много-много лет не отлучалась, вдруг неожиданно умчалась в Москву. Встречалась ли она там со своим немцем или нет – тоже неизвестно. Но событие это отразилось на судьбе «Образцового дома».

Дело в том, что в те две недели, пока тётя Мотя отсутствовала, в её чуланчике поселился какой-то неизвестный тип; очень худой, невысокий мужчина средних лет, в обветшалом костюме, с нездоврово-мрачным лицом, постоянно с папиросой во рту, который всем, улыбаясь, представлялся «дворник Митрофан», но при этом его светлые глаза вроде бы не улыбались. Дворник он, конечно же, был никудышный, так, кое-что уберёт, а всё остальное время, даже порою ночью, сидит себе на лавочке, по сторонам беззаботно глядит, газетки читает, курит.

А когда тётя Мотя вернулась, а вернулась она вся нарядная, помолодевшая, почему-то грустная, то Митрофан так и остался у неё в чуланчике. Они вроде и не поженились, во всяком случае никаких церемоний не было. Однако очень скоро, даже раньше положенного, уже немолодая и действительно тётя Мотя родила болезненного ребёнка, на что некоторые злословили – от немца, да мальчик вскоре умер. Но эта семья жила тихо, мирно, и тут раскол.

Митрофан (тогда его фамилии никто не знал) – мужчина не броский, не завидный. Он ничем особенным не занимался. Поговаривали, что Митрофан служил во флоте, шёл по политчасти – уже капитан 2-го ранга, и был на хорошем счету. Да одна беда – пил. Был слух, что во время очередного запоя он совершил какой-то проступок. Его исключили из партии, он был долго под арестом. И по ходатайству высоких чинов, его то ли военный трибунал оправдал, то ли он получил срок условно. В общем, в Грозный он прибыл как в ссылку, вроде как в наказание. И видно было, что он ещё ожидал своей дальнейшей участи.

За всё время проживания с тётей Мотей он ничем, тем более плохим, себя не проявил: не пьянствовал, во всяком случае этого никто не видел, даже когда тётя Мотя была пьяна. Словом, вполне прилично можно было его охарактеризовать. Да вновь женщина, прямо над чуланчиком – овдовевшая Архипова. Кстати, секретарь обкома, и не просто так, а по идеологии, у которой сыновья чуть ли не ровесники Митрофана, и она постарше тёти Моти будет.

Так вот, этой Архиповой Митрофан, просто по-джентльменски, вначале помогал сумочку с продуктами поднести. Потом уже сама Архипова с балкона стала Митрофану приветы посылать, потом позвала домой лампочку заменить. И тут выяснилось, что Митрофан, как никто, политически подкован, почти наизусть, вплоть до страниц, знает ПСС Ленина, у них идейное родство. И Архипова только его зовет что-то починить на даче. Потом они вместе летали в Москву, и не раз. И после очередной поездки вернулся не Митрофан, а солидный мужчина в галстуке, в костюме. Выяснилось, что наконец-то справедливость восторжествовала: Кныш Митрофан Аполлонович восстановлен в партии, и ему доверили какой-то очень важный пост. Понятно, что такой ответственный человек не должен жить в каком-то чуланчике. Но в «Образцовом доме» пока что свободных квартир нет. И тогда Архипова поступила по-большевистски: она потеснилась и поселила Кныша в своей квартире.

Тётя Мотя такого вынести не могла, подняла скандал:

– Я вас выведу на чистую воду, аморальщики… А ты, Митрофан, предатель, был бы Дзержинский живой, расстрелял бы. Ну, ничего, мы ещё есть, и тебя привлечём к ответу. Ишь, ты, паскудник, дармоед, соблазнился на ворованные у государства харчи… А ты, старая карга, молчи, знаю я тебя, взяточницу. Можно подумать, ты на свою зарплату машину и эти бриллианты купила?! Молчи! Выложите, как миленькие, партбилеты, и с работы обоих попрут пинками.

В стране Советов с моралью было строго. Да это было, а к середине восьмидесятых все советские ценности стали иллюзорными. Коммунизм, как некая новая религия, без Бога, в корне была ложной и породила только ложь, ложь по телевизору, радио, в газетах. Равенства между людьми изначально не было и не могло быть. Постепенно в СССР зародился новый зажиточный класс – партийно-хозяйственная номенклатура, вход в который или хлебная карточка – партийный билет, и он по блату или за деньги. В общем, не в полной мере, а уже есть признаки товарно-денежных отношений, а мораль одна: «кто больше?», а не какой-то там социализм…

Если бы тётя Мотя прочитала бы вовремя Библию, а не сектантские «Что делать?» Ленина и «Капитал» Маркса, то она, наверное, ориентировалась бы в обстановке. А так, пребывая под догмами воинствующего атеизма, куда-то смело направилась. Вернулась скоро, даже напиться успела, и всё орёт:

– Ха-ха! Теперь им не нужны мои доносы! Значит я доносчица?.. Ха-ха! «Образцовый дом»! И в нём живут образцовые люди! Во! Точно, «Дом проблем», а в нём – суки! – и она под табличкой «Образцовый дом» губной помадой дописала «проблем». Так все вспомнили вновь, что этот дом называется «Дом проблем».

Это был бунт. Бунт, который, всех насторожил. И, несмотря на лето (а кондиционеров в то время не было), почти все окна и балконы «Образцового дома» позакрывались, а вечером даже свет боялись включить, и мало кто посмел выйти во двор, даже детей гулять не пустили. И вроде этого никто не видел, да говорят, что уже к полуночи Митрофан хотел успокоить скандалистку, попытался затащить в чуланчик. По жизни работящая, крепкая тётя Мотя не поддалась, отпихнула Кныша так, что тот упал, ушибся, и от боли, а может, ещё от чего, он ударил Мотю и ушёл к себе, точнее в квартиру Архиповой.

…Наутро никто двор не подметал. Была гробовая тишина. На лавочке сидел Митрофан, по-прежнему курил, и, конечно же, он уже знал – под самое утро тётя Мотя скончалась. Никого не будили, наверное, думали – пусть хотя бы теперь жильцы «Образцового дома» отоспятся, всё равно морг ещё не работает.

Даже гражданской панихиды не было. Никто не всплакнул, только жильцы при виде чуланчика некоторое время вздыхали и скорее всего не по тёте Моте, а по эпохе, которая вместе с тётей Мотей ушла… Надвигалась иная эпоха.