Иван Владимирович Тюленев
Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945

– Ну как, братва? – Это было любимое слово старшего Ивана. – Съешьте вот эти рыбьи головы, и вы никогда не уедете из поселка Мумры, – сказал он.

Долго еще и после обеда мы сидели за столом и беседовали на разные темы. Решили также сообща вопросы дальнейшей нашей работы и то, где будем жить. Мы с братом остались жить у Елкиных, Сергей переходил к Леонтию.

Брат договорился работать с младшим Иваном, Сергей с Леонтием, а меня брал к себе старший Иван Елкин. Мы должны были работать на одной лодке втроем.

Я лег спать вместе с моим сверстником Александром. Мы долго не могли заснуть, продолжая разные разговоры, а тут еще весь вечер на промыслах раздавались саратовские гармошки, к которым мы невольно прислушивались. Одна большая партия ребят и девчат проходила недалеко от нашей хаты. Саратовская гармошка наигрывала частушки, а довольно приятный голос припевал. Один припев, содержание которого я в первый раз слышал, особенно запомнился мне: «А я мальчик-демократ, я своей жизни не рад». Александр еще не спал, и я спросил его, кто это поет. Он мне ответил, что это Ковязин Дмитрий. Приехал он в Мумры из Саратова в прошлом году. Говорили, что брат его сидит в тюрьме. Работает он у здешнего богача корщиком, ходит в море, недавно пришел, а через два дня опять уйдет в море.

– Что это за должность «корщик», точно я тебе перевести не могу, не знаю, как по-морскому называется. Вроде боцмана. Он старший на судне, знает хорошо море. Вот этот Ковязин и управляет судном. В весеннюю путину он ходил на лов подбелуги в Леонозовы воды. Далеко, очень далеко, говорят, что дальше Баку, – пробормотал Александр и крепко заснул.

Я долго еще ворочался, что-то спрашивал его, но он продолжал спать.

Всю осень 1907 года мы проработали на Мумрах. Лов был неплохой, но из-за кабально низкой цены на рыбу каждый из нас заработал еле-еле себе на пропитание и на одежду. Лов продолжался до ноября. В декабре начались заморозки. Мы все вышли на косьбу камыша, которого заготовили для топлива на целый год. Одновременно готовились к зимнему лову.

Лов зимой не менее интересный, чем весной и осенью. Зимой в большие холода частиковая рыба собирается в косяки. Через прозрачный лед ее видно. Особенно на взморье, где замерзает не толстый, но достаточно прочный лед. А он замерзает в более суровые зимы в полосе километров десять-пятьдесят от берега. В эти места выезжали рыбаки с неводами. Они находили рыбу, запускали невод через проруби и, окружив ее, заводили в невод. Обычно на такие предприятия рыбаки выезжали большой артелью, на лошадях, запряженных в сани. На этих санях перевозился невод и улов рыбы. Если не было лошадей, а у большинства рыбаков никогда их не бывало, то приноравливались и использовались «чунки». Они имели стальные подрезы и, если сесть на них и, имея в руках дротики, упереться в лед и оттолкнуться, то чунки по хорошему льду покатятся очень далеко. Вот эти чунки мы готовили себе для зимней ловли на взморье. Готовили и сети, чтобы ставить их подо льдом в протоках.

Зима 1907/1908 года была для лова на взморье неблагоприятна. В начале января, в то самое время, когда начал замерзать лед, пошел снег, поверхность льда замело и сделало его малоудобным для разведки рыбы и для езды на чунках. Так что в тот год мы из поселка Мумры выезжали в море на лов всего один раз. Правда, наша поездка была более-менее удачной. Мы заработали за один день по три рубля двадцать копеек.

Остальное зимнее время мы занимались рыбной ловлей на протоке Бакланьей и работали по набивке льда в промысловые ледники. В то же время готовились к весенней путине, которая в низовьях Волги, вернее, у берегов Каспия начинается с марта-апреля.

На протяжении осени и зимы я познал многое из работы рыбака. Трудная рыболовецкая жизнь постепенно осваивалась. Но почему-то все это меня мало удовлетворяло. Меня тянуло в море. И вот ранней весной я решил этот вопрос. На «живодные» суда Новикова, которые собирались в весеннюю путину пойти на лов белуги к Апшеронскому полуострову, началась вербовка рабочей силы. Я, посоветовавшись с братом и Иваном Елкиным, нанялся на всю весеннюю путину к Новикову. Правда, мне хотелось идти в море на той «живодной», которую водил Ковязин, но этого не удалось осуществить. Я попал на вторую «живодную», корщиком которой был сорокалетний Егор Бакулин.

Егор Бакулин, как я узнал впоследствии, родом был с Волги. Сильный могучий моряк, он хорошо знал места рыбной ловли и в то же время был активным водителем. Дядя Егор, как я его назвал с первого дня своего прихода на работу, очень мне понравился. Добрый человек, единственной его слабостью была страсть к выпивке. Но это не мешало ему оставаться хорошим товарищем всей команде из восьми человек, которая ему вверялась вместе с судном, уходившим в море. Дядя Егор, как я понял с первой встречи с ним, полюбил меня и относился ко мне с исключительным вниманием.

Весь март наша команда, состоявшая из дяди Егора, его помощника, кока Алексея и еще со мной вместе пятерых рабочих, занималась подготовкой судна к отплытию. Несмотря на довольно изношенное, ветхое состояние, судно после тщательного ремонта выглядело нарядно. Хотя я не один раз слышал от мумринских рыбаков, что это судно в далекое плавание пускать опасно – может развалиться при первом же сильном шторме. Знали об этом и остальные товарищи команды. Обычно они на такие разговоры отвечали: двум смертям не бывать, а одной не миновать! Да собственно говоря, если бы они отказались пойти в море на этом судне, нашлись бы другие… Безработных было много.

15 марта судно спустили на воду и начали оснащать необходимой снастью. 20-го наше судно под названием «Чайка» окончательно было готово к отплытию. Трехмачтовое парусное, емкостью около 150 тонн, красовалось оно возле пристани, ожидая приказа поднять паруса. Но срок отплытия был назначен на 26-е число. Накануне этого дня хозяин собрал всю команду, угостил водкой, сделал ряд указаний относительно того, если обнаружат на борту запретную английскую снасть. В этом случае нам было велено говорить, что это найдено в море и что судно занимается не рыболовным промыслом, а скупкой рыбы. Патент на судно «Чайка» был выправлен не промысловый, а торговый, что являлось более дешевым и выгодным для хозяина.

Запретную снасть на нашем судне найти было бы трудно. В нем было устроено несколько секретных трюмов с двумя, даже тремя палубами. Когда мы грузили снасть, я это хорошо приметил. Мне даже хотелось, чтобы пароход «Ревизор», где находилась стража и который стоял недалеко около специальной казенной пристани, обыскал нас. Но этого не случилось. И не потому, что там не знали, что мы берем на борт запретную снасть, а потому, что капитан «Ревизора» был подкуплен нашим хозяином.

26 марта, как было намечено, мы подняли паруса и отплыли от Мумр. К вечеру мы вышли на главный банк и бросили якорь недалеко от селения Вышки. Якорь бросили потому, что большинство из команды были пьяны. Боясь посадить судно на мель, дядя Егор, который тоже был пьян, приказал мне бросить якорь. Попутный ветер затих, и нам выгоднее было заночевать несколько в стороне от главного банка, чтобы было спокойнее и мы не мешали движению пароходов и других судов.

Утром дул попутный ветер – норд-вест, но мы не собирались к отплытию, команда вновь запила. К вечеру все лежали вповалку. Мне пришлось стоять на вахте одному. Воспользовавшись этим, я осматривал детально все снасти нашего судна. Особенно меня интересовал морской компас, отмеченные на нем курсы, стороны света и деления на градусы. Куда бы ни поворачивалось наше судно, румбы компаса показывали одно и то же направление. Все время зюйд-ост обозначал на компасе юго-восток, а зюйд смотрел на юг. Эту премудрость я не мог никак понять до тех пор, пока дядя Егор не рассказал мне подробно об устройстве морского компаса.

На другой день нашей стоянки команда судна уговорила дядю Егора поехать в селение Вышки, купить еще водки и тогда только сниматься с якоря. Итак, мы простояли на главном банке трое суток. Если бы узнал об этом хозяин, то он упал бы в обморок, сказал мне по этому поводу уже вытрезвившийся кок Алексей, когда мы подняли паруса и шли в открытое море.

Свежий ветер норд быстро нес нашу «Чайку» по направлению к 12-футовому рейду. Дядя Егор да и вся команда были довольны попутным ветром. Обычно этот ветер – норд – каспийские моряки-рыболовы называли «ветер с верховья». Если же дул ветер зюйд – южный, то его называли «моряной» или «с низовья».

Дядя Егор сидел за рулем, на вахте стоял Демидов. Бакулин, его помощник и двое других товарищей отдыхали, они должны были ночью встать на смену. Мы с коком сидели в трюме, где у нас были подвешенные кровати. Но мы не спали, а играли в шашки. Кок Алексей был страстный игрок в шашки. Но как я приметил еще до отплытия, он всегда, играя ту или иную партию, делал одни и те же ходы, разыгрывал постоянно, с кем бы он ни играл, один и тот же вариант. И тот, кто подмечал эту его слабость, всегда обыгрывал Алексея. После проигрыша он страшно сердился. Я сначала играл в шашки плохо. Алексей меня обыгрывал и радовался этому.

– Ну что, довольно, или еще дать тебе сухарей, – говорил мне шашечный победитель, – или пойти готовить ужин?

Мне хотелось отыграться, и я просил кока сыграть еще одну партию, обещая обыграть его. Это кока подзадорило. Мы снова принялись играть, но и на этот раз я проиграл. Алексей был рад выигрышу как ребенок. Для пущей важности он успокаивал меня, хотя я в этом и не нуждался. Улыбающийся, Алексей поднялся на палубу и пошел в камбуз готовить ужин.

Я тоже поднялся наверх и пошел на корму к штурвалу, где находился дядя Егор, управляя быстро несущейся на всех парусах «Чайкой».

– Ну что, как, сынок, дела? Наверно, опять проиграл коку.

Я кивнул в знак согласия и попросил руль для управления из рук дяди Егора. Он несколько поколебался, но все же позволил мне в его присутствии, при его помощи и по его указанию управлять «Чайкой». При получасовой работе за рулем я показал некоторые способности, за что дядя Егор похвалил меня.

– Ты в будущем будешь неплохой моряк, – сказал он, забирая из моих рук штурвал.

Два дня дул свежий попутный ветер, и наша «Чайка», не снимая парусов, шла к Апшеронскому полуострову. Давно уже мы прошли рыболовецкий базар, где рыбаки сдавали приемкам рыбу. Миновали и 12-футовый рейд. Время клонилось к вечеру, впереди лежал более трудный путь. Нужно было проходить мимо двух «братьев», так называли рыбаки две подводных каменных скалы. Нужно было проходить «бирючь косу», которая глубоко вдавалась своим языком в Каспийское море со стороны калмыцких степей. За рулем стоял сам Бакулин. Он всегда в более опасных местах лично вел судно.

– Вот сейчас, сынок, – обратился ко мне дядя Егор, – мы пройдем это каверзное место, сойдем с тобой в мою каюту, позовем кока к себе, и ты ему всыпь в шашки.

Кок стоял неподалеку от нас, этот разговор слышал и удовлетворенно улыбнулся. Я тоже был доволен предложением дяди Егора. Но в это время меня более всего интересовали причины опасного движения судна около «бирючь косы» и «двух братьев».

Для того чтобы нашей «Чайке» пройти опасное место, требовалось еще 45 минут или час времени. Я спросил, в чем же опасность движения в этом месте. Дядя Егор охотно стал мне рассказывать об этих опасностях.

– Ты слышал рыбацкую пословицу «бирючь коса», там не ходи и якорь не клади.

– Да, я эту пословицу не раз слышал от Ивана Елкина и от других рыбаков.

– А знаешь смысл этой пословицы?

– Нет, – отвечал я.

– Так вот, это означает то, что «бирючь коса», которую мы сейчас пересекаем, действительно существует. Надо полагать, что она далеко уходит в Каспийское море, является довольно широкой и состоит из сыпучего песка. Если судно сбивается с правильного курса и попадает на эту косу, то оно прежде всего садится на мель. Но это не так страшно. Страшно то, что судно заносит в воде песком, оно как бы всасывается в дно морское. А раз так, то снять судно становится трудно и даже невозможно. Кроме того, около «бирючь косы» нельзя класть якоря.

– А почему? – спросил я.

– Потому что грунт усеян сплошными острыми камнями, он не только не держит якорь, а на этом месте не выдерживает, перетирается любая пеньковая шейма и якорь, конечно, теряется. А когда потерян якорь, судно остается как человек без руки. Во время стоянки ему нечем держать себя на море. Что касается подводных скал, которые мы называем «два брата», могу тебе сказать следующее. Например, при такой вот погоде, как сейчас, подводные скалы трудно заметить. Их может заметить только опытный моряк, и то не каждый. Так вот, представь себе, вы не заметили, и судно наскочило на них. А таких случаев было немало. Погибали люди и судно. И никакой вести о них не было. Только через некоторое время рыбаки обнаруживали плавающие или выброшенные на берег обломки судна. И тогда не оставалось сомнений в том, что люди погибли именно на подводных скалах. Ну что, понял что-нибудь?

– Да, все понял, спасибо вам, дядя Егор.

– Так не забывай этого никогда. Будешь работать на Каспии, это тебе пригодится. А сейчас иди и скажи Захарову – вахтенному, пусть подготовит лот. Нужно узнать точно, где мы находимся в данное время.

Захаров разобрал выбежку, к которой был прикреплен лот, и доложил о готовности.

Дядя Егор искусно повернул судно, оно стало как бы на месте, а паруса затрепетали на реях мачт. Бросив лот, Захаров начал отмерять глубину. Когда лот уже больше не шел, то есть достал до дна моря, вахтенный доложил:

– Глубина двадцать семь метров, грунт – суглинок, на дне ракушка.

– Хорошо, – сказал дядя Егор, – «бирючь косу» прошли. Завтра к утру будем у Апшеронского.

Затем он повернул судно на два румба левее, передал управление своему помощнику. «Чайка» шла точно по направлению к острову Жилому. Утром 2 апреля мы бросили якорь. Спустили шлюпку и вышли на берег. У начальника маяка получили снасть. Затем пополнили запас пресной воды, к вечеру снялись и вновь пошли в открытое море. В море начали готовить снасть для постановки. Эта работа была закончена быстро. Требовалось точно определить глубины и течение, чтобы начать выкладывать снасть в море.

Выбор места для постановки снасти имеет большое значение. Вся рыба, в том числе и белуга, любит более спокойные районы, любит те места, где меньше ходят пароходы. Причем и дно моря рыба выбирает, чтобы оно было усеяно ракушками, мелкими камешками и водяной зарослью, которая является для рыбы кормом.

Как опытный моряк и рыболов, Бакулин знал такие места. И теперь, стоя за штурвалом, он взял определенный, ведомый только ему курс. Периодически он приказывал измерять глубину и определять дно моря. Когда прошли трассу движения пароходов Баку – Красноводск, несколько южнее, на глубине тридцати шести метров, Бакулин приказал бросить якорь. Здесь решено было завтра с утра, если позволит погода, ставить уже приготовленную снасть.

Рано утром вся команда была на ногах. Погода благоприятствовала. Снялись с якоря, подняли малый парус на фок-мачте. Дядя Егор перекрестился и бросил в море первый якорь с искусственно сделанным маяком, который определял начало выставляемого порядка снасти. На небольшом ходу мы начали выметывать снасть с востока на запад. Каждый делал свое дело. Кто выбрасывал удочки, кто выбрасывал поплавки или, как их называли, стеклянные буи, на которых держится стеной в море снасть, кто выбрасывал через каждые 150 метров якоря, на которых становится снасть, кто накалывал приманку на удочки. Благополучно закончили работу часам к десяти. Были выставлены снасти длиной до 10–12 километров.

Бакулин сам бросил последний якорь (также с маяком), определил другой конец порядка снасти, потом направил судно вдоль выставленного порядка. Перед серединой бросили якорь.

Так начался наш лов белуги. Более всех из нас заинтересованы в хорошем лове были Бакулин и его помощник. Они по договору найма получали с каждого пуда пойманной рыбы определенный процент денежного вознаграждения от хозяина. Остальные были на одном жалованье. Но, несмотря на это, и нас всех страшно интересовало, как пойдет лов. Да и, кроме того, всей команде хотелось отведать свежей рыбы.

На следующий день погода продолжала стоять хорошая. Море было спокойное. На его поверхность то и дело выплескивалась рыба, появлялись тюлени. Дядя Егор был в очень хорошем настроении:

– Ну, братва, поезжайте проверять снасть, я уверен, что на снасти сегодня будет рыба. Местечко мы выбрали, видимо, неплохое. Смотрите, сколько выбрасывается рыбы и сколько тюленя на поверхности моря, это первый признак того, что мы встали удачно.

Шлюпки, на которых мы должны были проверять снасть, стояли причаленные к корме. Поэтому мы быстро сбросили в них весла, взяли все необходимое и поплыли к маякам. Одна лодка к одному концу, вторая – к другому. На судне оставались только два человека, дядя Егор и кок. Они наблюдали за нашей работой и особенно за погодой, чтобы в случае опасности подать нам помощь.

Добравшись до брошенного нами маяка, который обозначал место нахождения снасти, мы начали поднимать ее. За старшего на лодке у нас был помощник Бакулина Кирилов. Он так же, как и сам Бакулин, был опытный моряк-рыболов. Я стоял и перебирал снасть около него. Мы уже проверили добрую половину всего участка, но рыбы не было. Наконец, неожиданно Кирилов заговорил тихо, как бы боясь кого напугать:

– Ребята, осторожнее, рыба, и, должно быть, немалая.

Я не понимал, откуда он сделал это заключение. Оказалось, действительно, мы подбирались к попавшейся белуге. Она еще тогда, когда была на дне моря, давала о себе знать, периодически дергая снасть, но это мог почувствовать только Кирилов, поэтому он нас и предупредил.

Белуга была средняя, пудов на пятнадцать-семнадцать. В то время, когда мы подтягивали ее к шлюпке, рыбина была спокойна и только по временам тянула вниз. Чтобы не порвать достаточно крепкий шнур, на крючке которого висела белуга, Кирилов по временам приказывал нам отпустить обратно снасть, и, когда рыба успокаивалась, ее снова подтягивали к шлюпке.

Наконец, когда мы подтянули рыбину совсем близко к шлюпке, Кирилов искусно поддел ее острым багром и подтянул голову к борту. Ударом деревянной колотушки рыба была оглушена. Под жабры через рот ей была поддета веревка. И мы втроем еле втащили ее в шлюпку. Под конец мы обнаружили еще рыбу пуда на три и таким же путем взяли и ее.

Такой улов за один день считался хорошим. Вторая наша шлюпка, проверявшая снасть с другого конца, пришла пустой. Тем не менее вся команда была очень рада началу лова. Мы разделывали пойманную рыбу, резали и рубили ее на куски, солили и складывали в особые чаны, находившиеся на судне. А кок Алексей, выбрав лучший кусок от малой белуги, готовил нам вкусный обед из свежей рыбы.

Весь апрель лов белуги шел хорошо. Было выловлено до 500 пудов рыбы. Однако «Чайка» продолжала стоять в открытом море. Бакулин решил продолжать лов до 1 июня. Но рыба почему-то пропала, как принято выражаться у рыбаков. Редкий раз мы приезжали с уловом, обычно же шлюпки приходили порожние.

Выловив до 25 мая еще до 120 пудов, было решено сняться с якоря и идти домой. Рыбу, выловленную нами, хозяин продавал в Астрахани.

Оставив снасть на Апшеронском полуострове, «Чайка» взяла курс на Петровск-Порт (ныне – Махачкала), а затем резко повернула курс по норд-осту и пошла тем же маршрутом, которым пришла, на 12-футовый рейд и затем на Мумры.

Два с лишним месяца команда не была на берегу. Всем хотелось скорее побывать дома и повидать своих знакомых. Так всегда рыбаки с моря спешат домой, а как только сойдут на берег, через пару дней их тянет какая-то сила обратно… Я знал одного такого рыбака, который очень сильно в море во время шторма болел морской болезнью. И как только начинался шторм, он говорил: в море ходит только тот, кто отца и мать не почитает, в море нужно посылать людей в наказание, и чего он только не говорил. Он клялся, давал зарок, что как только доберется до берега, то уж больше никогда в море не пойдет. В действительности же этот товарищ, не успев сойти на берег и прожить здесь несколько дней, начинал тосковать по морю и, конечно, вновь нанимался на судно.

Хозяин встретил нас на главном банке. Он был доволен уловом. Несомненно, мы ему заработали не одну тысячу рублей чистой прибыли. Для быстрой реализации улова хозяин без захода в Мумры причалил «Чайку» к попутному буксирному пароходу, который потянул нас в Астрахань прямым путем. В Астрахани на Форфосенских промыслах мы сдали рыбу и своим ходом через сутки пришли в Мумры, где снова стали готовиться к осенней путине для лова той же белуги и в тех же местах.

В поселке за наше отсутствие нового ничего не произошло. Лов в протоках был средний, но цены на рыбу все падали, и их заработок не превышал моего. Решили, что я снова останусь на осеннюю путину у Новикова, а брат будет продолжать работать вместе с Елкиными.

Еще не кончился запрет на лов, как мы ушли на том же судне «Чайка» снова под белугу за Апшеронский полуостров. Некоторые изменения произошли у нас в составе команды. Вместо Захарова и Семенова в команду пришли два калмыка родом из астраханских степей. Они были неплохие рыбаки, очень трудолюбивые. Одного звали Горайка, другого Дугайка. Они сносно говорили по-русски. Я впервые встретился с товарищами этой национальности.

В часы досуга, когда шли в открытое море и стояли на стоянке во время лова, мы часто беседовали на разные темы. Горайка очень любил говорить про своего бога Будду. Он мне всегда доказывал, что калмыцкий бог – двоюродный брат нашего русского бога.

– Почему же двоюродный брат? – спрашивал я его.

– Да потому, что они очень сильно друг друга любят.

– Раз так, – говорил я ему, – тогда они, видимо, родные братья.

– Нет, – повторял он на ломаном русском языке, – они двоюродный брат.

– Ну хорошо, – соглашался я, – почему же они не живут вместе?

– Они раньше вместе жили, но ваш бог однажды говорит нашему богу, давай делиться, земли у нас много, сколько хочешь бери. Наш бог согласился. Он сказал, я беру столько и там землю, где брошу ремешок. А ремешков он наделал много, много из шкурки овцы и рогатый скот, который у него был большой табун. А дальше получилось так, – где наш бог бросил ремешок, там немного калмык стали жить, а остальная вся земля досталась вашему богу. Выходит, ваш бог обманул наш бог.

– Почему обманул? – спрашивал я.

– Да потому, что всю землю взяли русские, а калмыцкий народ получил землю очень мало и сейчас занимается кочевкой.

– Ну, ведь так было угодно вашему богу, – говорил я.

Горайка, видимо рассердившись на своего бога, бросал последнюю фразу:

– Наш бог мало-мало был дурак.

Дугайка не вмешивался в этот разговор, ему было безразлично, кто был и кто есть его бог. Он только знал о том, что когда было сильное заболевание оспой в калмыцких степях, то его родители бросили. Подобрала его экспедиция, которая выезжала из Астрахани на борьбу с этой болезнью, а затем он воспитывался у одного рыбака в Мумрах и с тех пор он не верил ни в какого бога, ни в калмыцкого, ни в русского. Зато он любил слушать, как читали книги, немного сам разбирал русскую письменность и читал брошюрки. Я, как и каждый юноша, любил читать книжки приключенческого жанра. В эту поездку я взял с собой «Робинзона Крузо», несколько брошюрок об американском Шерлоке Холмсе – Нате Пинкертоне, о сыщике Путилине и о Гарибальди.

Дугайка часто надоедал мне, чтобы я почитал ему книжку о Робинзоне Крузо или Гарибальди. И мы часто, устроившись под парусом или в каюте, часами читали эти книжки.

– Вот, Вануш, – говорил мне Дугайка, – если наше судно «Чайку» разобьет в море, то ведь мы тоже можем быть выброшены на какой-либо остров и заняться там так же, как и Робинзон, охотой.

– Во-первых, у нас на Каспийском море таких островов нет и, во-вторых, у нас с тобой нет ружей.

– Так будем ловить рыбу, – отвечал он мне.

– Да и рыбу нечем будет ловить, ведь снасти-то ты на необитаемом острове не найдешь!

Дугайка после этого тяжело вздыхал, говорил что-то на калмыцком языке и засыпал крепким сном.

Мы шли вдоль берегов Дагестана. Отчетливо видны были Главный Кавказский хребет и дербентские возвышенности. Ветер все усиливался. Наконец, разразился шторм. Дул норд-ост. Нас стало прижимать к берегу. Мы бросили якорь. Сильный порывистый ветер бросал «Чайку» по волнам, как щепку. На палубе нельзя было от сильного ветра устоять: каждую минуту могло сбросить в море.

Дядя Егор приказал положить большую мачту, но и это не помогло. Мы все сидели в каюте и при каждом подбрасывании и опускании «Чайки» вверх и вниз цеплялись за поручни. Наверху на вахте стоял Горайка. Шторм продолжался уже пять часов. Наступил уже вечер, а он не утихал, а все разрастался. Усилилась бортовая качка, волны сильнее стали ударять о борта «Чайки». Мы шутили с Дугайкой.

– Ничего, – говорили мы, – старик, хозяин Новиков, крепкий, выдержит.

– А если сорвет якорь? – спросил меня Дугайка. – Тогда что будем делать?

– Я думаю, что якорь не сорвет, – отвечал я ему, – а если сорвет, бросим второй, запасной.

В момент этого разговора «Чайку» стало бросать как будто легче. Мы облегченно вздохнули, считая, что ветер стал затихать. На самом же деле лопнула шейма каната. После этого наше судно стало разворачиваться, а мощные шквальные волны так сильно ударили о борт, что мы полетели с коек на пол, а судно зачерпнуло бортом много воды. Дикий крик тревоги вахтенного Горайки поднял нас на ноги. Вся команда выскочила на палубу. Цепляясь за реи, баштуги, люки и борта судна, мы начали доставать запасной якорь, конец шеймы которого лежал под низом. Эта работа длилась минут двадцать, а нам казалось, что прошла вечность. Судно несло на скалистый берег, это было страшно опасно.

Бросили второй якорь, но он не держал. Вытравили 120 метров шеймы на глубину 15 метров, и только тогда «Чайка» повернулась носом на ветер и стала отыгрываться на сильных, с шумом ревущих волнах. Мы снова залезли в каюты. У тех товарищей, у которых была морская болезнь, и та прошла. Пережив опасность, мы снова засмеялись.

– Ничего, братва, хорошие пережили испытания, – сказал все время молчаливый помощник Бакулина Кирилов. – Пятнадцать лет я хожу в море, сколько пережил штормов, но такого еще не видал ни разу, – добавил он.

Сверху с палубы раздался голос Бакулина. Он вызывал Кирилова наверх, для просмотра трюма.

– Нет ли где течи? – сказал Бакулин спускавшемуся в люк главного трюма Кирилову, – просмотри хорошенько все стенки судна и днище.

После тщательного осмотра оказалось, что судно не повреждено, только в кормовом отсеке просачивалась вода, и попало много воды через главный люк в большой трюм.

Шторм как неожиданно начался, так же неожиданно стал затихать. К ночи он совсем затих. Мы снялись с якоря и при боковом ветре начали движение к Апшеронскому полуострову. Бакулин беспокоился за потерянный якорь. Он был задумчив. Он боялся того, что на Апшеронском не найдет якоря, а без второго якоря в море выходить опасно. Но боязнь его рассеялась, когда на острове Жилом мы нашли якорь.

Быстро выполнив необходимую работу на Апшеронском полуострове, мы ушли в открытое море несколько глубже и точно так же, как и в весеннюю путину, выставили снасть и начали лов рыбы. О шторме под Дербентом давно уже забыли. Такова природа моряков. Они знают народную пословицу «кто на море не бывал, тот и страха не видал». Но морской страх мало пугает моряка. Это неотъемлемая часть морской жизни, спутник моряка-рыболова.

В весеннюю путину для приманки на крючки снасти мы насаживали кусочки тюленя и белую клеенку, вырезанную по образцу рыбы. Осенью для этой цели мы привезли с собой мелкую рыбу тарань.

Первый период осенней путины лов белуги шел плохо. За месяц стоянки мы выловили не более чем пудов сто. Бакулин не раз собирал всю команду и выяснял причины. Он расспрашивал, где больше всего на снасти попадается рыба. Было выяснено, что вся пойманная за этот период рыба попадалась между якорями, державшими снасть, и чаще всего около буйков. Следовательно, заключил дядя Егор, рыба не идет по дну моря, а идет «в полводы» – на глубине 15 метров. Но учет этого предположения существенного изменения лова не дал.

Решено было сменить место лова. Выждав хорошую погоду, мы выбрали снасть, и «Чайка» взяла курс по направлению Гурьева, а затем к так называемому Синему морцу. В районе Синего морца на глубине 20 метров мы выставили снасть.

В первый момент рыба шла хорошо, и мы вроде бы наверстали упущенное. Команда стала веселой. Дали одному пассажирскому судну сигнал принять нашу шлюпку, для того чтобы обменять белужину на водку. Капитан согласился. Две четверти (по 2,5 литра) водки распили за два вечера. Лов шел хорошо. Но чаще стало штормить, поэтому лов снижался. Осенняя путина подходила к концу. Вся команда стала больше думать о доме. Я же почему-то мало думал о Мумрах. Я все больше стремился познать тайны моря. По имевшейся у нас старенькой морской карте я изучал глубины. Самые большие были под Дербентом (до 400 метров) и на параллели Красноводск – Баку. В этом районе мы однажды, измеряя глубины, бросали лот на 150 метров, но дна не достали. Я изучал расположение морских маяков по всему Каспийскому морю и определял по компасу курсы из одной точки в другую. Я сильно свыкся с Каспием, и стоянка в открытом море меня не только мало беспокоила, а, наоборот, как бы отделяла от шума берега, от шума людского…

Каспийское море начало вызывать во мне думы о далеком морском плавании. Не раз я затевал о нем разговоры с дядей Егором. Он обычно отвечал: «Эх, дорогой мой Ванюша, ты думаешь, дальнее плавание по океанам слаще, чем по Каспию. Нет, милой, моряку-матросу всюду одна сласть. Разве чужие края, страны посмотришь. В этом есть резон. Да и для этого нужны деньги. У нас с тобой их нет. Знал я одного матроса, который служил на добровольном флоте и ходил в дальнее морское плавание. Ну и что же он рассказывал? Говорил, что в чужеземных странах неплохие, наоборот, очень хорошие морские порты, прекрасные города. А что касается жизни для нашего брата, то она одинакова для всех. Он видел французских, итальянских, турецких и даже английских матросов, и все они живут не лучше, а так же, как наши матросы. У всех у них точно так же, как у нас, есть хозяева, которые их столько же, сколько и нас, эксплуатируют и такая же среди них нищета.

Я возражал дяде Егору:

– Но ведь, например, во Франции или еще лучше в Америке, там нет царей. Там управляет народом президент, по-видимому, там гораздо свободнее живется.