Иван Андреевич Баркевич
Санаторий… Крематорий
«На как же те, кто, как и вы сопротивляетесь? Их убивают?»
«Нет. Если бы… Это давным-давно стало бы известно. Их меняют. Также. Привозят насильно в кабинеты, пристегивают к ваннам и массажам… Родственникам пишут письмо, что вот, мол, в связи с новыми заболеваниями, открывшимися у вашего брата/мужа/отца/матери/сестры мы, дирекция санатория, оставляем его ещё на несколько недель для полного выздоровления… Ну или передаем в клинику такую-то (естественно при санатории) для того же полного выздоровления».
Но самое главное – не это. Самое главное – номер. Я не знаю в чем, выражаясь вашим языком, прикол, однако он напоминает домик в детских играх. Если вы смогли сюда попасть после завтрака – считайте, что остаток дня можете провести спокойно. В худшем случае вас немного пожурят наутро.
Вы можете идти на обед, на ужин… Главное пробыть в номере время с окончания завтрака до часа дня, когда заканчиваются процедуры».
«А что если вообще не ходить на завтрак»
Григорий Михайлович горько улыбнулся:
«В этом случае правило домика отм…»
В дверь постучали.
Мое тело покрылось какой-то мерзкой и склизкой пленкой. Рита впилась своими ноготочками в мою ладонь, однако я почти ничего не почувствовал. Глаза Григория Михайловича странно на нас посмотрели… Именно на нас, а не на дсп-шную коричневатую дверь.
Стук повторился, но на сей раз он был гораздо более настойчивым и наглым. Тишина… Ничего не происходило… В ушах звенело от непереносимого абсолютного молчания всех. Я не знаю, сколько прошло времени…Помню, мой взгляд упал на штору, шевелящуюся от теплого морского ветра…
А потом раздался он. Металлически-елейный голос женщины лет сорока пяти. Ее слова отпечатались у меня в памяти навсегда:
«Вам, Григорий Михайлович, было выдано последнее предупреждение, а вы мало того, что не явились на процедуры, так еще и зашли в комнату к посторонним. Вы нарушили одно из главных правил нашего санатория…»
После этого в коридоре послышались шаги тонких каблуков по старому советскому паркету.
Глава 2.
На завтраке давали пшенную молочную кашу, крутое яйцо и хлеб с сыром. На выходе из столовой нас ждала медсестра. Я видел, как Рита испуганно ищет глазами Григория Михайловича… В моем горле стоял влажный противный клубок.
Я не знал, что делать… Передо мной сидела девушка, которую я любил больше жизни, поверьте, это не фигура речи и не избитая пошлая фраза… Это просто действительно так…
Люди вокруг аппетитно завтракали, у мужчин шустро ходили кадыки, женщины аккуратно вытирали салфетками неиспачканные губы. Все было как везде… Господи… Может быть я сошел с ума?
С опозданием в двадцать минут в столовую вошел Григорий Михайлович. Он весело улыбнулся администратору, показал резиновый синий браслет, после чего направился к нашему столику.
Одетый как с иголочки в черный костюм и фиолетовую узорчатую рубашку, идеально наглаженный и выбритый, с потрясающе-добрыми искрящимися глазами, – он ничем не походил на того измученного худого старика, которого мы видели вчера. Даже совершенно не расчесанные волосы были совершенно другими… Седина серебрилась, как утренняя роса, а смоль отливала шоколадом…
«Здравствуйте Иван, Маргарита» – он протянул мне свою сухую теплую руку, после прикосновения к которой я понял – это не безумие! Передо мной не интеллигентный отдыхающий санатория на берегу Финского залива, а беглец из какого-то ада…
Он почти ничего не ел. Выпил стакан воды, съел кусок лимона и все.
«Бегите. Вас наверняка поймают, но это единственный шанс спастись». – Единственное напоминание о вчерашнем. Он тихо проронил его между сообщением о прекрасной погоде и комментарием об Уильяме Стайроне.
Дождавшись нас, он пошел к выходу.
Я не понимал, как нам избежать мерзкой округлой медсестры, поджидающей нас вместе с не очень высокой женщиной, стоящей на высоких каблуках.
«Григорий Михайлович, добрый день!» – Это был он! Мерзкий металлически-елейный голос человека, привыкшего к крику и к маршу!
«Здравствуйте, Екатерина Аркадьевна!» – Усмехаясь произнес Григорий Михайлович…
Я потом неоднократно видел эту женщину… Огромные темные глаза, волосы яркого блонда, дорогая маковая помада и лоснящееся округлое лицо, которое некоторые люди считали привлекательным.
«Вас ждет к себе Глеб Иванович… За Ваню и Риту не беспокойтесь, я провожу их к жемчужным ваннам…» – Она говорила это, пытаясь показаться ласковой, милой… В конце фразы эта женщина даже попыталась погладить меня, а затем и Риту по щеке… Ее длинный коралловый ноготь зацепился за мочку моего уха и оставил там неглубокую царапину.
Григорий Михайлович ухмыльнулся и с треском ударил ее по лицу. Она ошалела, отпрыгнула, и мы успели вырваться из этого затхлого перехода из столовой туда – на волю! Мы бежали, сломя голову к третьему корпусу. Скорее, добраться до номера! Добраться до номера…
Я ненадолго оглянулся назад:
Григорий Михайлович падал, сжав ладонью грудь. Его лицо посинело, на висках вздулись вены, шея мучительно изогнулась. Мне до сих неизвестно, что написали в официальной документе, объясняющем смерть этого чудесного, прекрасного человека… Инфаркт, наверное…
Мы снова зашли в тайный коридор. Ключ от него Григорий Михайлович оставил Рите, подробно объяснив перед этим, как именно им пользоваться.
«Главное – сказал он – найдите того, кому можно будет его передать».
Мы забежали в номер, Рита чуть ли не плакала, ее руки тряслись, да и я сам был не лучше… Это напоминало жуткий и страшный сон.
Нам нужно было просидеть здесь четыре с половиной часа. Все валилось из рук… Ни книги, ни фильмы, ни настолки, ни игры, ни разговоры – ничего не могло убить ужасающе длинного времени… Каждая минута казалась вечностью, мы были в каком-то трансе, в ужасном, непередаваемом состоянии… Такое ощущение, что тебя всего набили пустой серой пылью.
