Иван Александрович Валуев
Записки отчаяния
***
Блестящий огненный закат
Встречали мы с тобой
Как отблеск с миллион карат
Отражал морской прибой
Я мирно спал в твоих руках
И был я беззаботно пьян
И снился мне покой в горах
Где ветер колыхал бурьян
Я чувствовал прикосновенье
Твоих нежнейших fingertips
Что не нарушат сновиденья
Начала rigor mortis моего.
***
Отныне дни мои стали светлей. Спасибо Газманову за это. Я занимаюсь исключительно своей релаксацией в жизни. Стоит просто сделать акцент на создании блага для себя и окружающих. Независимо от того, что является благом в данный момент. То ли это приятное общение, то ли взаимное покуривание анаши, то ли совместное потягивание вкусного алкоголя, то ли обычный животный секс. В плане чувствительности – я очень сентиментальный. Могу расплакаться на пороге дома, увидев прибитые игрушки к полу или неровно стоящие тапки. Послушав Делиба, я спустился на землю, и попытался насладиться здешним раем. Кроме блуждающих одиночек и сломленных красавиц мир ничем толковым не способен заинтересовать. Мы склонны забывать свою семью, после убогой ссоры, растрачивать себя на дешевые желания и ненужные вещи, которые тленны и лишены ценности, как таковой. Находясь в непроходимых дебрях собственной гордыни, не удаётся даже вздохнуть спокойно полной грудью, не испытывая при этом дискомфорта. Как бы банально все это не звучало, но не бывает незаменимых людей. Это как Бесконечная лотерея в "своих людей". Что это вообще за ересь? Спустя какое-то время мы не способны будем найти и минуты для разговора с теми, кто вчера находился рядом. Самое прискорбное из этого всего, так это не добитый Bluebird, который ютится где-то в сердечных погребах израненный и с неугасимой надеждой на светлый путь в дальнейшем. И единственная отягощающая проблема – это наш город, способный своей туманной лживой надеждой уничтожить не только личность, но и того раненого приютившегося Bluеbird.
***
Была глубокая ночь. Георгий спокойно шел у обочины, провожая проезжающие мимо машины взглядом насмешливого безразличия. Его машина стояла разбитой в нескольких километрах от города. Переносица Георгия была рассечена об руль, пиджак разорван под мышкой и на спине. Никаких переломов, Слава Богу,но правую лодыжку потянул и заметно прихрамывал. «Алкоголь ни кого за рулем не украшает» – подумал Георгий, когда выходил из разбитого авто. Он забрал свой недопитый ром и, закрыв машину, пошел в сторону города. Практически через час усердного неровного движения, Георгий был уже недалеко от заправки. Большие огни которой двоились в глазах Георгия, сбивая его с цели. Позже ему еще хорошенько поправили цель, проезжающие два влюбленных гея. Георгий неудачно накренился на дорогу, погруженный в веселящие кондиции. По-видимому, это его движение подпортило ребятам оральные ласки. Они остановились за десять метров впереди Георгия, виляя машиной по всей проезжей части. С пассажирского места вышел накаченный парнишка с бидонами вместо рук и голосом вечно-удивленного кастратика. Этот голос рассмешил Георгия. Но когда он увидел выходящего с водительского места худощавого мужчину, стонущего и держащегося руками за пах, Георгий окончательно потерял контроль над ситуацией и смеялся взахлеб, пока не увидел вспышки мириад звезд. Это его очень заинтересовало. Он пытался уловить каждую вспышку, но, как только обращал на очередную свое внимание, – она исчезала. Когда он открыл глаза, на небе уже рассветало. Тут Георгий почувствовал холод и сильную головную боль. С виска что-то стекало – это была кровь от пушечного удара гея-громилы. Он так ловко приложился, что влюбленные забыли за свои личные проблемы и подумали, что убили человека. Но, будучи, мягкими людьми, испугались, вызвали скорую помощь и уехали со слезами на глазах. Они еще долго плакали в дороге и долго молчали. Но, оказавшись дома, придались безумному соитию наполненного безнаказанным сумасшествием. Георгий поднялся с горем, кое-как отряхнулся и дошел до заправки. Молоденькая девушка вяло жевала жвачку и холодно смотрела своими коровьими глазками на Георгия, осматривая того с ног до головы. Георгий смотрел на нее. Так они стояли несколько минут, любуясь нервной тишиной, которая устраивала обоих. Георгий надел на разбитую переносицу солнцезащитные очки со сломанной правой ушной дужкой. «Нужно быть собой» – сказал Георгий. Девушка молчала и, казалось, вообще ничего не испытывала в жизни, после того, как вышла замуж в восемнадцать лет.
– У Вас пиджак разорван… – еле-еле промолвила девушка.
– Вы обращаете внимание на убогие мелочи, не замечая главного…
– Ну с таким лицом к нам часто заходят. – холодно заметила девушка.
– Да. Шесть швов наложили. – поддержал Георгий. – Заметно, что разошлись…
– И не говорите. Задница теперь болит.
– И такое тут бывает. В особенности с теми, у кого такое же лицо, как и у Вас. – заметила девушка.
И после этих слов Георгий серьезно задумался о своей «задней» боли уже не как о рецидиве геморроя… В это время на заправке остановилась машина скорой помощи, явно не торопившейся спасать Георгия.
– Это за мной. – сказал Георгий, расплатился за шоколадные батончики и направился к машине скорой помощи, обливаясь холодным потом, и надеясь на то, что он испытывал боль все-таки от геморроя…
***
Я уже не мог находиться более в этом доме. Одиночество нависло надо мной, как непроглядный бушующий циклон. Я знал, что рано или поздно этот циклон разыграется своим естеством и развеет меня в своей пучине. Во мне произошла некая пермутация. Какие-то процессы совершили произвольную смену положений между собой, будто моя внутренняя картина рассыпалась на частички пазла, который нужно было снова собирать в определенный рисунок. Я уже не знал, какое место можно было считать домом. На последние деньги я заказал себе «Улисс» Джеймса Джойса, очевидно, собираясь в глубокое путешествие в поисках неизведанного. Мысли прошлого порой согревали, но не гарантировали никакого спокойствия. В любом случае, они превращались в квинтэссенцию страданий, как своего рода сильные галлюцинации. На плите сбежал кофе, как утомленный каторжник спасается от пут заключения. В соседней комнате играла какая-то симфония. Это был то ли Штраус, то ли Шуберт. К тому времени я уже отвык от одиночества и не знал, что мне делать с ним, как не знал крестьянин, что делать со своей свободой, после отмены крепостного права. Ветер амбициозно врывался на балконную площадку. Под руками лежал Бунин, от которого подташнивало. Не было никакого желания его читать. Бесспорно, он интересный автор, обладающий юморным цинизмом ловко посмеиваться над современниками. Еще оставалось вино и пару кусочков сыра Dorblue и Бри. Этого было достаточно, чтобы удовлетворить свои гедонические прихоти. В дверь позвонили. На пороге стояла молоденькая девочка, лет двадцати. (Хотя, скорее 17-18). Она что-то рассказывала о своем Боге, который был не таким, как у всех, у остальных. Я слушал ее битый час, не додумавшись пригласить в дом. Заметив в моих руках винный бокал, она стала трепаться о грехах и о жизни после смерти. Что-то в ее словах имело вес. Но я никак не мог услышать то единственное слово, которое смогло бы внушить мне доверие этой девушки. Ее слова звучали для меня, как свист ветра в одиноком поле. Мне кажется, многое из того, что она рассказывала, сама не понимала. Это был заученный стишок на скорую руку, чтобы натирать на уставших ушах слушателей кровоточащие мозоли. Она мне стала предлагать брошюрки. Я заинтересовался. Но когда не нашел на обложке знакомые для себя слова – отдал ей обратно. Она не хотела уже принимать свои брошюры. Тогда я сделал глоток вина, облизал губы и предложил выпить своей собеседнице. Ее лицо приобрело оскорбленный оттенок. И гневно поглядывая на меня из-подо лба, девушка забрала свои брошюры и быстро спустилась вниз. Она еще успела сказать, что мне необходима помощь. Но судя по ее стремлениям уйти с моего порога, – помощь мне уже была не нужна. Я выключил музыку и вернулся на кухню допивать вино. Тишина подкрадывалась ко мне, как дикая кошка. Она навеивала желание почитать Достоевского или Флобера. А осень за окном неустанно сыпала листьями, задавая вопрос: «Неужели люди никогда не поймут, что единственный Бог в нашей Вселенной – это любовь?» Я встал из-за стола, подошел к окну и ответил осени в отличии от «осени» Владимира Киршона, – «…наверное никогда не поймут… Так людям просто легче…»
***
Облака проносятся над головой. Восточный ветер несет их начиная свой путь с горы Фудзи, где пахнет японской философией Мураками, Мисимы и Рюнеску. Шепот листьев хочет рассказать что-то загадочное, но не многие понимают их язык. Ветки деревьев, как засохшие конечности невиданных существ, тихо скрипят, пошатываясь на фоне синего полотна. Над крышами витают голуби, каждый из которых несет свою весточку в этот мир. Им главное найти адресата, чтобы передать весть, иначе они начнут разбиваться о землю. Странно, что же это за весть такая, из-за которой стоит свести счеты с жизнью? Может мне кто-то скажет, что это за весть? Один знакомый астролог сказал, что в этом мире нет ни правды ни истины. Есть только ты, твоя жизнь и твой сегодняшний день. А еще он сказал, что мое счастье располагается в заботе за близкими и созданию их счастья. Как это забавно, – счастье рождает счастье. И ни одно из них не может существовать по-отдельности. Веет ароматом кризиса чакры манипуры или сущностью экстраверта. Так как же быть, если одиночество не уживается с людьми, а счастье проявляется только при наличии человека рядом? Разбиться, как те голуби, не доставившие неотложную весть, и улететь в потоке вместе с облаками под действием восточного ветра и никогда не увидеть гору Фудзи с ее высокими глубинными вершинами? Или закрыть глаза и послушать песнь листьев, о их мечтах, о их боли и о тех вестях, которые не всегда доходят до них?
***
Устал уже давно. Скажем, застрял в текстурах бытия. Рыбки ловятся, но все не то, что я хочу. Да я и сам не знаю, чего хочу. В течении дня успешно вспоминаю все свои сны прошлой ночи. Их практически с десяток накопилось. Различные эмоции вызывает атмосфера этих снов. В одних – это грузная безысходная меланхолия, а в других – это предвкушение неизведанного мира. Небо вроде бы стало чище, но все-равно, не проглядывается, как и раньше. А в реальности все мы продолжаем звереть. Наши инстинкты так долго спали под покровом хороших манер, интеллектуального роста и непрестанного голода, что, пробудившись, зачастую просто стали истощать наши оболочки. Мы изначально не знали, что делать с этими инстинктами, куда их направлять и когда нужно сдерживать. Исключительное отличие нас от животных в том, что нас не показывают на канале National Geographic. Хотя стоило бы, уже для того, чтобы посмотреть на себя со стороны и немножко посмеяться. Инстинкты наглядно проявляются при прослушивании подходящей музыки. Во время занятий любовью, при смене Моцарта на музыку Мэнсона заметно усиливается эрекция, чего нельзя с уверенностью сказать о смене музыки в обратном направлени. Главное, при этом еще и посматривать в зеркало. Чтобы не мелочиться можно даже купить небольшую наклейку с надписью того же National Geographic и наклеить ее в правом верхнем углу зеркала. Этот пример будет проще, дешевле и нагляднее для самого себя. Конечно, я не гарантирую, что в сознании не будут появляться мысли и альтернативные сравнения с макакой, бабуином или шимпанзе. “Вперед, гребанная обезьянка!” – лозунг, как крик о помощи при преждевременной эякуляции способен затронуть нежные струны отдельных персон. Так что не стоит его применять… А вообще я всем желаю напрягать свои седалища и продолжать заниматься бездушной фрикцией и стимуляцией гениталий. Все равно все мы, полигамные и моногамные, находимся в одной очереди за любовью, где раздают ее на кассе Божественных даров, увы, не каждому…
***
В руках томик Данте. Под ногами промозглая земля. В легких остатки дыма и сгусток прохлады ветра. Перед глазами то, что может заставить задуматься – вода. Надоело уже думать. Благо, что вода и здесь помогает, – не хочешь думать, расслабься и наблюдай. Вода в такие моменты действует как суггестивный зачаток. Я заморил себя своими мыслями, как вода морит своим цветением своих обитателей. Одна вода знает, куда ей бежать,– там, где проложена дорога или подходящие условия, там, где ветер всегда попутный и нет лежачих камней. Я сидел на лавке и читал Данте, пока жизнь текла, но не через меня, как вода не течет под лежачий камень. Рядом прогуливались влюбленные парочки, от которых струился поток экзальтированного безумия. Приятно видеть таких людей. Они счастливы – и это прекрасно, даже если все это временно, совместное счастье не заменить в памяти. Данте уже не возбуждал во мне интерес к себе. Я наблюдал за влюбленными с довольной ухмылкой искренней радости, стараясь уловить их вспышки энергии, чтобы хоть как-то воодушевиться. Их будто сам воздух подбрасывал в объятья друг друга и заключал их в неловкие и порой небрежные поцелуи. Он слегка укусил ее за ушко, а она весело пискнула от приятной неожиданности. Я подумал, что за счастьем двоих не хорошо смотреть и следить кому-то третьему. Поэтому я встал и ушел на свой автобус, и ехал до скончания маршрута. Возникло желание ехать без остановки, возможно всю жизнь. Пусть за окном пролетают красивые пейзажи. Я их и так вижу и чувствую. Главное – не останавливаться. Но этот автобус дальше не шел. Мне был необходим перерыв на кофе,– наверное, единственная остановка, на которую я бы согласился безоговорочно. Как раз через дорогу, напротив остановки, располагалась кофейня. Название этой кофейни меня немного смутило, но и заинтересовало – “Имагология”. Название больше подходит для какого-то исторического архива или же для целевой библиотеки. Я присел, заказал один американо и попытал счастье продолжить читать Данте. В вопросах, на которые я не знал ответа уже долгое время, бросил продолжать искать. Иногда лучше не знать или даже не понимать чего-то. Дуракам вообще легче живется a priori. Пока я пил кофе, в зал зашла довольно пожилая пара. Заметив их, мне показалось, что я их уже где-то видел. Они вместе шагали легкой поступью молодости. В их глазах что-то еще горело. Они смеялись и роняли в пространство шутки, до которых я еще долго не дорасту. Эта пара была симбиозом интеллекта, времени и силы Вселенских масштабов. Никогда не думал, что такое убогое существо, как человек способно быть таким кладезем искренности и легкости. Они ничуть не отличались от той молодой пары, которую я встретил ранее, но их ребячество казалось чем-то более изысканным и красноречивым. Они эпатировали друг друга, но никак не окружающих, которых они похоже вообще не замечали. Я смотрел на них, как на произведение искусства, как на картину, где весь фон был никчемной мазней, на котором четко вырисовывались несколько мазков, безудержно пробуждающих в груди приятное покалывание…
***
Это было сорок лет тому назад
Он принес цветы, поставил в вазу
И стал тихонько ожидать
Когда рассвет озарит сетчатку глаза
Она настойчиво спала
И не хотела просыпаться
По окнам тихо бьет сосна
И капли с неба начали срываться
Ей снился тихий мир
И избавленье от несчастья
Как умный поводырь
Отводит от нее ненастье
Ей не хотелось ничего
Ни любви, ни отношений
Ей было абсолютно все равно
На итог своих решений
Она уже давно не улыбалась
И что-то в ней сломалось вдруг
А сердце все не унималось
И в нем, как будто есть недуг.
***
По ящику идет очередная ересь, где лжецы сменяют друг друга и претенциозно показывают свои мнимые привилегии над предыдущими лжецами. На улице временами холодно, временами жарко. Не могу с предельной точностью угадать, что надеть и постоянно ошибаюсь. От этого приходиться или сильно потеть или неприятно мерзнуть. Завел спор с одной молодой особой в баре. Она рьяно утверждала, что любви нет. Я долго с нее смеялся. А потом сильно промывал мозги, разбавляя свой монолог быстродействующим алкоголем. Чудным образом, спустя час такой терапии в ее пьяных глазах появился один из трех слонов, на которых держится мир, – это надежда. После нескольких сигарет и пары шотов с абсентом, в ее глазах стал проглядываться второй слон, – вера. Я упивался своим монологом. Мои глаза стали замечать раздвоения. Минутная стрелка часов уже давно посылала меня на три буквы, а я мысленно силился доказать времени, что я уже давно на тех трех буквах засиживаюсь, свесив ноги. Я не думал о возможной альтернативе своей терапии. Поэтому все произошло именно так. Жаль лишь эту персону. Мне не хватило терпения выслушивать ее абсурдные доводы. Но мне было достаточно увидеть в ее глазах третьего слона, – любовь, чтобы собрать себя по частям и красиво и плавно уйти…
***
Три письма Анна хранила уже три года. Ей казалась очень символичной цифра три. Она сама не знала, почему только спустя три года решила взять их снова в руки. В течении года эти три письма пересекали несколько границ, окутанные красной нитью последней связи, они попадали в руки Анны. Первое письмо пришло как раз в день ее свадьбы. Но чувство эйфории не позволили ей вскрыть это письмо. В тот момент, опьяненное мнимым счастьем сердце Анны бушевало в немыслимых штормах. Ее сердцу хотелось то покоя, то танцев, то алкоголя, то уединения, то смеха ребенка, то грусти одиночества. Но все это никак не ассоциировалось с ее настоящим. Она продолжала жить прошлым, утопая в том настоящем, которое никогда не будет иметь для нее значения. В первом письме Николай заведомо поздравлял ее с днем ее свадьбы и венчания. Он пропитал все письмо вкрадчивым юмором и искусным цинизмом. Упоминая в письме за венчание, Николай, написал: «…К сожалению ты вряд ли что-то поймешь в этом глубоком обряде, ведь ты самое настоящее nullity d'esprit». Перевод он не стал уже писать. Будучи пьяным, ему было абсолютно все-равно, что было написано в этом письме. Однако, спустя пару дней он понял, что поступил опрометчиво и упрекал себя за эту латинскую фразу. Николай быстро присел писать еще одно письмо, где искренне извинялся, что не написал смысловой перевод фразы. Но Николай так увлекся написанием саркастических извинений, насыщенных легкой иронической насмешкой, что совершенно забыл написать латинскую фразу на русском. Когда Анна захотела потешить свое самолюбие, от нехватки внимания она стала читать письма в хронологическом порядке. Она надеялась увидеть в этих письмах проявление настоящей любви в словах, ибо так прельстилась комфортной ядовитой жизнью, что соскучилась за романтикой. Ее фраппированию не было предела. Она не знала, куда нужно направить свой гнев. Все ее самые сокровенные ожидания, спрятанные далеко под сердцем от глаз мужа, были наголову разбиты. Вскрыв третье письмо, гнев Анны сменился на глупую обиду, у которой не бывает сроков годности. Обиду, которая придумана низким человеческим разумом; обиду, свойственную так называемым «духовным ничтожествам», которые не способны видеть ни любви, ни гениальности, ни прекрасного. И встретившись со смысловым переводом латинской фразы, Анна необоснованно приняла правду за личное оскорбление, движимой силой которого была фривольная шутка над любимым человеком…
***
Точно помню, что это был май. Киев. Я сидел на лавке и пил кофе. За спиной в кафе с окнами викторианского стиля играл Джакомо Пуччини. Как раз в тот момент я проникся к нему всем своим нутром. В мыслях параллельно с музыкой где-то бродил Кафка и звал на ужин, чтобы поделиться своей концепцией написания бессмертных произведений. Вокруг меня ни души. Одни тела. Бездонные израненные тела страдающего поколения. Спускаюсь в метро. Там еще меньше людей и еще больше чувствуется всеобщее страдание, как волчий вой в румынских Карпатах. Во избежание программирования себя на депрессию, я закрыл глаза, стоя возле путей. От всего этого шума я не мог услышать себя. Я чувствовал, как ко мне подходит вдохновение. Я учуял музу. И молился, чтобы со мной никто не заговорил, чтобы никто ко мне не прикоснулся взглядом. Но я все никак не мог избавиться от ощущения постороннего наблюдения. Когда я зашел в вагон, я встретился с ней взглядом. Вдохновение испарилось. Я успел лишь увидеть, как все мои мысленные наброски разрушились, будто это был карточный домик. Мной на мгновение овладело отчаяние и грусть, которые оказались ничем ощутимым на фоне этих прекрасных глаз…
***
Мог ли я любить раньше? И могу ли я любить вообще? По лицу перед зеркалом невозможно понять, насколько я близок к реальности. А по внутренним ощущениям и подавно. За окном плавно испражняют заводы адский комплекс испарений и травят тех, кто еще не умер от старости, болезни или от любви. Вечер наступил в самый неподходящий момент, – когда я проснулся. Раньше я думал, что вечер наступает тогда, когда один большой огонь на горизонте сменяется сотней маленьких перемигивающихся точек именуемых городом. В чем смысл бытия, если сегодня – это бесконечный процесс осознанного существования без крупицы надежды на завтра? А вчерашний день так далек, будто его никогда не существовало. Для некоторых людей необходимо всегда пребывать в любви. Они не могут без нее. И поэтому для них так важно любить кого-то, но и не задумываться, любят ли их при этом. Это парадокс искаженного одностороннего счастья, где тебя не будут спрашивать, что ты чувствуешь, ибо ты не властен над собой, и сам для себя не можешь объяснить, что творится в твоем гребанном сердце. Именно поэтому такие люди не живут изо дня в день и не видят ни вчерашнего дня, ни завтрашнего. Такие люди живут только от любви к любви…
***
Спустя некоторое время я обосновался на новом месте. На улице по вечерам уже не так тепло, как летом. И проводить ночи в постоянных прогулках, встречая рассветы, стало не так актуально, как бы красиво все это не выглядело. Под ногами каждую ночь проплывали мосты, разбитые дороги и пустые улицы, где никто не хочет ходить. Все уже давно хотят покинуть эту грешную землю и увидеть целостный гуманный мир. Пару косяков, и можно запускать воображение чуть выше обычного уровня. Сразу становиться светлее и как-то окончательно наплевательски. Кругом полным полно талантливых людей. И все ждут какого-то особенного часа для свершения своих заветных желаний. Кто-то так же расслабляется, как и я. Кто-то сидит в заточении и кропотливо выстраивает ноты, слова, мазки на полотне, чтобы как можно точнее передать цвет своего настроения. А кто-то просто вешается за закрытой дверью в беспросветном одиночестве, оставляя за собой только память и надгробную плиту. Кто-то усердно пытается найти клитор и насытить партнера небывалым экстазом, а кто-то срывает с себя оковы семейных уз и не может разобраться, где начинается та самая жизнь. А кто-то вступает в фазу короткого сна, чтобы пробудиться вовремя и пойти на работу, отпахать смену и через сорок лет так ничего и не понять. Девочки на лавке щебечут о невосполнимой потере первой любви, и о том, как сейчас хорошо отдаваться за деньги. “В этом есть какой-то абсолют ощущений. Это так будоражит…” – говорит одна из них с больной улыбкой на устах. Весь этот симбиоз разнообразных людей создает систему города полного пороков. И все эти люди неизбежно связаны друг с другом ощутимыми нитями жизни и смерти…
***
Ты невольно думаешь о ней
В переходе с желтым освещеньем
И под светом фонарей
Листаешь мертвые сообщенья
В них когда-то был рассвет
И пленительный закат
А сейчас лишь тусклый свет
Переходящий в мрак
Строки рвут тебя на части
Мозг отравлен дымом от сативы
Тело чахнет от зеленой масти
А в груди стучат забытые мотивы
На столе алкоголь молча манит
У Мефистофиля спроси о ней
Его ответ однозначно ранит
Лучше сейчас, лучше быстрей
Пускай он закончит эту драму
С красками воспоминаний
И поместит их в рифленую раму
Извечных любовных страданий…
***
Облезшие обои, прогнивший пол
Грязные окна, деревянные рамы
Сломанный стол – предвестник бытовых зол
Треснувшие стены, как свежие раны
Соседский вопль. Стучит холодная вода.
Разбитый замок и от него ключ.
Открытый щиток, вырваны провода
Серый потолок, как олицетворение туч
Тряска рук над бумагой в охоте на слова
Опустевший холодильник и шкаф
Недопитый ром, чистый, как слеза
На шее нависла грусть, как удав
Пару минут в невесомой тишине
Сумасшедших мыслей полет
Три последние точки в письме
Он перечитает и снова порвёт…
***
Прошел дождь, окутанный холодным ветром
И вышло солнце после сна
Забытый шрам умыт рассветом
И похоже, что опять весна
Морской прибой звучит по нотам громко
И волны плещутся все выше
И ощущаю я себя довольно тонко
Когда гуляю я по вечерам на крыше
Оттуда видны лучше звезды
И люди, кажется, куда милей
И не видать их псевдо грезы
И души их всего белей
А высота зовет сознаться
Себе, что все ужасно тупо
И лучше сразу здесь признаться,
Что выгляжу я очень глупо.
***
Она лежит задрав колени
И приглашает сделать акт
Насилье вновь стучится в двери
Чтоб заключить постельный пакт
Где доминант мотает нервы
И без ножа он режет грубо
И падают стереотипы стервы
А сперма капает ей прям на губы
Она струится экзальтацией и болью
И хочет вновь вкусить пистон
Она довольствуется жертвы ролью
И хочет называть его Гастон
Ей нравится животное совокупленье,
Быть беззащитной, но живой
И поднимать усиленное возбужденье
Его звериною рукой.
***
Глухое утро, как стакан пустой
Твои руки на моем лице
Сводит небо тучами и мглой
Капает вода на крыльце
Кружится голова под тобой
Дальше сигарета, душ и путь домой…
Туда, где нет меня и снова смрад
Пустого одиночества и грешных строк
Слова по голове стучат, как град
А на столе опять пустой листок…
Нет чувств и нет умения любить
Есть рок и суть блуждающая рядом
Главное, тебе не навредить
Своим изысканным обрядом…
***
У парапета, на мокром асфальте
Встречаются люди и суки
Мелькают ещё обычные бляди
К которым давно не тянутся руки.
***
Скучающий город и его разбитые шрамы
Больные блудницы и их чахлые товары
Большие дяди с маленькими дарами
И пропитая любовь с унылыми словами
Блекнущий свет на пороге у дома
Старые руки вокруг бутылки рома
Кривой юмор и частички Содома
И вместо кровати – солома.
Воркующий голубь о высотах полета
Прижатая грусть социального болота
Отсутствие жизни и “любимая работа”
Господи, еще немного и откроется рвота…
***
О, как прекрасен дивный мир
Не тот, что Хаксли описал
Где, каждый день, как пир
Среди бродяг и выпивал
У жалких стен нагие женщины стоят
И под покровом милых чар
Соблазнительно манят
И падают, как овцы в пасть волчар
А на дворе кружится ветер
В погоне с птицами, навстречу солнцу
И озера воды отсвет едва заметен
Сквозь ветки елей и стекла оконца
Здесь люди обессилены, добры
И шутят очень просто, остроумно
Здесь нет агрессии и нет войны
И нет политики, – что очень умно.
И музыка всегда витает
В пустых мозгах, промеж извилин
Амур тут тоже пролетает
Без стрел и лука, с вазелином.
***
В простых условиях обычных истин
Встречается случайно ложь
Где необъятные реалии и их издержки
В мечты твои вставляют нож…
***
В другом измерении, возможно, все было бы иначе. Но в этом, я так же просыпаюсь и стараюсь заглушить свои мысли в голове. Я стараюсь забить свое время невыносимой легкостью бытия, – травой, алкоголем и ненасытным кутежом. Все стараюсь делать, лишь бы не слышать свой здравый рассудок и не окунаться очень глубоко в себя. Тут, на поверхности, так легко дышится, так просто и беззаботно живется. Ничтожность свою я подкрепляю осознанием отсутствия любви в себе. Наверное, поэтому я не способен создать что-то поистине высокое и божественное. Размеренность никуда не годится. Рано или поздно, в моменты отрезвления, может проскочить мысль о том, что в сущности происходит со мной, о людях, о жизни, в общем, о том, что уже тысячи лет несет в себе дурную славу пустоты и никчемности. Ежи Лец однажды дал хорошую подсказку, когда нужно начинать готовиться к изменениям, – “Когда я достиг самого дна, снизу постучали”. Мне остается только ждать этого загадочного стука снизу, и размышлять с какого же круга ада должны постучать… Сосед за окном уже доделал свой дом и привел в порядок сад и огород, где постоянно важно прохаживается черный кот. У реки на другом берегу дымят заводы, а я дымлю на своем маленьком островке мнимого спасения. На плотине снова пробки и не разберешься кто прав, а кто виноват. Серые лица прохожих продолжают сереть и сыреть от проблем и непогоды. Логично, что сейчас кто-то умирает и на его месте рождается кто-то новый. Главное, чтобы этот новый был и оставался человеком… Вот, это мой порок. Снова прорезаются и вылезают эти убогие и странные мысли. Значит, пора забить кровь очередной дозой и на время забыться…
