Иван Александрович Мордвинкин
Буду любить его всегда
Алина не ответила санитарке, а только мотнула головою молча, и горькая слеза побежала по щеке, стремясь к подушке – вечному приёмнику молчаливых человеческих слёз.
– Ты чего же, милая? – удивилась санитарка. – Кабы все рожали таких детишек. А? Крепенький, здоровенький! Ну чего же ты?
Но Алина спряталась от неё, закрыв глаза и мысленно рыдая над своей судьбой, над потерянным здоровьем, необретённой семьей и даже бежавшей от неё смертью. И над молитвой, которую не услышал Бог.
Через несколько часов санитарка вновь тронула Алину за плечо:
– Ну что, мамаша, готова? – спросила она со смешком в голосе и положила рядом шевелящийся сверток с неестественно-крошечным, но почти человеческим лицом. – Сиську-то давай, мамочка, нам пора кушать!
Алина даже отшатнулась от него, снова закрыла глаза и еле сдержала рыдание.
Но санитарка на то внимания не обратила и помогла младенцу и Алине встретиться. Малыш, не видя ещё и не понимая, а только душою чуя, тыкался лицом в налитую молозивом грудь, наконец, открытым ртом нашёл сосок и принялся неистово впитывать Алину.
А она глядела на него удивленно: как человек может быть таким по-кукольному махоньким? Или это все же сон? И с другой стороны, как такой огромный человечище поместился в её утробе?
– Чего? – усмехнулась санитарка её удивлению. – Не красивый? Это он поначалу такой сморщенный, потом разгладится, будет тако-ой красавец! По опыту вижу.
Но Алина не изумлялась его виду – её больше дивило… что-то живое в нём, странное чудо, какое Богом совершилось в её теле и теперь живёт отдельно, хотя и продолжает от неё питаться.
Когда санитарка его уносила, Алина не сдержалась:
– А когда следующее кормление? – ей казалось, что поел он слишком скоро, а ей хотелось ещё, и от того слёзы побежали без остановки, не пунктиром, как обыкновенно, а сплошной линией, хотя сама она, казалось, и не чувствовала ничего «такого».
Вскоре пришли с бумагами, и роженицы всей палатой собирали малышу имя. Наконец, остановились на библейском «Милость Божия», по-русски – Иван. А по-бабьи – Ванюшка. И от слова этого Алина снова хотела плакать, сдерживалась и успокаивалась с трудом. Однако, стоило кому произнести «Ванюшка», слёзы опять подступали комом к горлу, и она отворачивалась, чтобы никто не видел её чувств.
Впрочем, бывалые мамаши видели всё равно, молчали только: тут как бы самим не расплакаться.
Отлежав нужное в роддоме, Алина выписалась.
На улице догнала её та самая санитарка, зачем-то обняла по-родственному, чмокнула малыша в одеяльце:
– Знай навсегда – он лучшее, что с тобою случалось, он лучше всех для тебя! Помни это! Помни….
И потом долго стояла на ступеньках и глядела издалека – сжавшаяся от прохлады старушка в шерстяном платочке со своими слезами в душе.
Виталик не встречал Алину за дверями больницы – ребёнка он сразу отмахнул от своей жизни, поэтому она вызвала такси, вспомнила о старшей сестре и вообразила свою комнату с окном и колокольней.
Но мужчина её все же поджидал. И, конечно, это был местный невропатолог Вячеслав Иванович, её подручный друг Славик – седеющий улыбчивый холостяк в серебристых очках.
– А вот и большой мир! – познакомил он малыша с предстоящей ему жизнью, взял его из Алининых рук, свободной рукой открыл перед нею заднюю дверь подоспевшего такси. Потом, той же рукой, сжатой в кулак, шуточно погрозил в больничные окна санитаркам, носами влепившимся в оконные стекла – поглазеть на Вячеслав Иваныча с новорожденным в руках.
Таксист двинул, выруливая по кратчайшей дороге, но Алина вмешалась в маршрут:
