Ирвин Шоу
Растревоженный эфир. Люси Краун

Глава 5

На лифте Арчер спустился в вестибюль высотного здания, в котором располагалось агентство Хатта, и зашел в телефонную будку. Он сел на маленькую скамью, уставился на телефонный аппарат. На этой неделе ему предстояло позвонить четверым, и Арчер задался вопросом, с кого начать, кем закончить. Он чувствовал, что взялся за непосильный труд. Разве можно разобраться с такими проблемами за какие-то жалкие две недели? «Мне едва хватит этого времени, чтобы понять, во что верю я сам, – подумал он. – Где уж тут выяснять убеждения четырех разных людей».

Невысокого роста толстая женщина в шубе из нутрии подошла к закрытой двери телефонной будки и осуждающе посмотрела на Арчера, который задумчиво сидел на скамье, не снимая трубки. Стояла она вплотную к двери, и каждая шерстинка шубки жаждала поговорить по телефону.

Арчер бросил монетку в щель, набрал номер Вика.

– Алло. Алло. – По голосу Нэнси Арчер сразу понял, что звонок оторвал ее от детей. В такие моменты в ее голосе появлялись особенные интонации.

– Привет, Нэнси, – поздоровался он.

– Клемент! – Как обычно, Нэнси обрадовалась его звонку, но он чувствовал, что мысли ее заняты больным сыном. – Как ты?

– Отлично, – ответил Арчер. – Просто отлично. – В радиобизнесе по-другому отвечать на этот вопрос не полагалось, даже если аккурат перед этим тебе сказали, что предстоит операция, или от тебя ушла жена, или ты страдаешь от жуткого похмелья. – Как юный Клемент? – спросил он, вспомнив вчерашний вечер.

– О, Клемент. – Нэнси тяжело вздохнула. – У него корь. И я, как коршун, слежу за Джонни, жду, когда у него появится сыпь. А к обеду мы ждем гостей, и я не знаю, что мне делать. Ты болел корью, Клемент?

– В пять лет. Разве ею переболели не все?

– Нет, – ответила Нэнси. – И это самое ужасное. Вик не болел. Он вообще ничем не болел. Клемент, что вызывает импотенцию, если заболевает взрослый, корь или свинка?

Клемент заулыбался.

– Я думаю, свинка.

– Но ты не уверен?

– Нет.

– Я забыла спросить врача, когда он заходил к нам, а теперь медсестра не может его найти, а я должна это знать, чтобы предупредить людей, которые собираются прийти к нам. Вдруг это корь… – Она замолчала.

– Вика нет?

– Нет. Убежал, – пожаловалась Нэнси. – Ты же знаешь, стоит кому-то заболеть, как Вика словно ветром сдувает. Не выносит он больных детей. Так ужасно вел себя с маленьким Клементом. Сказать ему, чтобы перезвонил тебе, когда придет?

– Нет, – ответил Арчер. – Не надо. Ничего срочного нет. Скажи ему, что я позвоню завтра.

– Маленький Клемент хочет тебе что-то сказать. Подожди, я принесу ему телефон.

– Привет, – раздался в трубке после паузы детский голосок.

– Привет, Клемент, – поздоровался Арчер. – Ты в кровати?

– Да, – ответил мальчик. – У меня сыпь. И жар. Джонни не может войти в комнату. Ждет, пока сыпь появится и у него. Он может только говорить со мной от двери. Температура у меня сто два градуса. Если бы ты приехал, то смог бы зайти в мою комнату. Рассказать мне какую-нибудь историю.

– Может, завтра, Клемент.

– Хорошо. У меня новая картинка-головоломка. Я сложил ее уже четыре раза.

– Ты у нас очень умный, не так ли?

– Да. Пришлось повозиться только с желтыми кусочками. Доктор сказал, что мне можно есть мороженое. До свидания. – Мальчишка бросил трубку на рычаг, прежде чем Нэнси успела ее перехватить.

Арчер улыбался, выходя из будки и шагая по вестибюлю. На душе у него полегчало, потому что маленький светловолосый мальчик, болеющий корью, пригласил его зайти в гости и рассказать какую-нибудь историю, а в это время его брат стоял у двери и ждал, когда у него появится сыпь. Пусть это и покажется странным, но ситуация в целом стала не такой уж страшной. Абсурдно, конечно, обвинять в стремлении свергнуть правительство Соединенных Штатов человека, чей четырехлетний сынишка слег с обычной детской болезнью, чья жена опасалась, как бы ее взрослые гости, заразившись корью от ребенка, не превратились в импотентов.

Маленький Клемент был его тезкой и крестником. Арчер стоял у алтаря, держа ребенка на руках, когда его крестили, принимая на себя ответственность за его благополучие… Он помнил, как тронуло его решение Нэнси и Вика назвать своего второго сына Клементом. К тому времени они знали его как облупленного, со всеми слабостями и недостатками.

И в Нью-Йорк Арчер перебрался благодаря Эрресу.

– Послушай, тебе надо отсюда уезжать, – сказал ему Эррес, проведя у него пять дней пасхальных каникул. Он и Нэнси уже восемь месяцев жили в Нью-Йорке, куда уехали после окончания колледжа. Нэнси еще не нашла работу, зато Эрреса практически каждый день приглашали в дневные радиошоу. Однако ни одному из них еще не предлагали роль в театре. – Если ты останешься в колледже, наливаясь тихой ненавистью к тому, что ты тут делаешь, – с жаром продолжал он, – то к сорока годам станешь горьким, сварливым, высохшим апельсином.

Арчер нервно улыбнулся. Нэнси и Китти пошли спать, и в кабинете они сидели вдвоем.

– Не трави душу своему старому преподавателю. У него и так хватает проблем.

– Нью-Йорк тебе понравится. – Эррес был уверен в собственной правоте. – Ты же ненавидишь это место, тебе обрыдло преподавать. Поедем с нами. Не так уж это и страшно.

«Не страшно тебе, молодому, красивому, талантливому, удачливому!» – чуть не вырвалось у Арчера. Но сказал он другое:

– А ты учел один маленький пустячок? Мне ведь надо кормить не только себя, но и жену с ребенком, которые не страдают отсутствием аппетита.

– Мы с Нэнси говорили об этом и думаем, что все можно устроить.

– Как?

– Ты можешь писать для радио.

Арчер хохотнул.

– Не смейся. Ты же не слушаешь радио, а потому понятия не имеешь, как это легко. Двухголовый зулус и тот мог бы писать для радио. Если ты умеешь печатать, Клемент, беспокоиться просто не о чем. Послушай, я уже кое с кем переговорил, и они готовы почитать твои материалы. Зарабатывать ты будешь гораздо больше, чем здесь, поселишься в городе, который тебе нравится, рядом с нами, и у тебя появится достаточно времени для того, чтобы написать новую пьесу или роман…

– Я даже представить себе не могу, с чего начать, – ответил Арчер, хотя Эррес уже заразил его своим энтузиазмом.

– Я тебе объясню, – заверил его Эррес. – Уже насмотрелся на этих сценаристов. Если у человека ай-кью^[25] больше семидесяти, ему хватит пятнадцати минут, чтобы сообразить, что к чему. У меня много свободного времени, особенно летом, так что курс начальной подготовки я тебе преподам…

– Экс-студент расплачивается по счетам, – усмехнулся Арчер. – Учит экс-преподавателя, как заработать на жизнь в большом городе.

– Говорю тебе, все у тебя получится. Даже гарантирую. А если тебе нужны деньги на переезд, моя чековая книжка к твоим услугам, – беззаботно добавил он. – Расплатишься с первого миллиона.

Как выяснилось, банковский счет Эрреса похудел более чем на тысячу долларов, прежде чем Арчер начал зарабатывать деньги. А Эррес – Арчер это знал – на богача не тянул. Его отец умер годом раньше, и те небольшие накопления, что остались после его смерти, отошли матери. Но взять у него взаймы Эррес предлагал абсолютно искренне, безо всяких раздумий, словно иначе и быть не могло. Арчер, выходец из бедной семьи, подобную щедрость воспринимал как основу дружбы. «Или ты не моргнув глазом готов отдать свои деньги другу, – говорил его отец, перефразируя Полония, – или не приглашай негодяя в свой дом».

В итоге все обернулось как нельзя лучше. Эррес убедил продюсера сериала, выходящего в эфир пять раз в неделю, дать Арчеру шанс, первые три или четыре недели, пока чаша весов колебалась, тактично наставлял его на путь истинный, а потом помог устроить банкет по поводу подписания полугодового контракта. В строке «Еженедельный гонорар» стояло: триста долларов. Героиней сериала была молодая иммигрантка из маленькой страны на севере Европы. В жилах девушки текла королевская кровь, но она старалась не афишировать свое высокое происхождение, дабы не привлекать к себе внимание завистников и насмешников.

Программа требовала непрерывного потока сентиментальных соплей и слюней, ибо девушка, говорившая по-английски с сильным акцентом, убегала от соблазнителей, боролась с искушениями, из-за незнания языка попадала в пикантные ситуации, оправдывалась перед полицией, искала и находила работу, да еще болела множеством болезней, которые реального человека превратили бы в инвалида, а то и отправили бы на тот свет. Для Арчера это был адский труд. «Мой естественный стиль, – говорил он Эрресу, – что-то среднее между Маколеем^[26] и передовицей «Нью-Йорк таймс». Мои идеи о том, как должны вести себя персонажи, почерпнуты у Джеймса Джойса и Пруста. Я никогда не страдал болезнью Брайта и не пытался соблазнить двадцатилетнюю иммигрантку. Я действительно верю, что невинные всегда страдают, а миром правит зло. Поэтому я не могу сказать, что меня распирает уверенность в собственных силах, когда в понедельник утром я сажусь за пишущую машинку, зная, что до вечера пятницы мне надо закончить сценарии пяти душещипательных эпизодов по пятнадцать минут каждый. Однако сентиментальности во мне не меньше, чем в любом другом сценаристе, работающем по шестимесячному контракту. На следующую неделю у меня наготове прекрасная идея. Маленькая Кэтрин (программа называлась «Юная Кэтрин Джоргенсон, гостья из заграницы») едет в Калифорнию. Там ее застигнет землетрясение, и ее арестуют за грабеж, когда она войдет в горящий дом, чтобы спасти старого калеку, не встающего с инвалидного кресла. Должно хватить на десять передач, с арестом, допросом в полиции, встречей с репортером-циником, который под влиянием девушки пересмотрит свои взгляды на жизнь, и судом».

Арчер мог шутить об этом с Эрресом, но, оставаясь один на один с пишущей машинкой, частенько впадал в тоску. Иной раз он как бешеный барабанил по клавишам, а потом мог долгие дни тупо смотреть в противоположную стену, не в силах выдавить из себя ни единой мысли. Арчер налегал на спиртное, кричал на Китти и Джейн, у него разболелся живот, спал он плохо и, просыпаясь утром, не чувствовал себя отдохнувшим. Он пошел к врачу, тот прописал ему таблетки от язвы, но сказал, что едва ли они помогут, и посоветовал взять отпуск. Параллельно Арчер писал новую пьесу, но и с ней ничего не выходило.

Когда же началась война, Эррес заглянул к нему, чтобы сообщить, что его посылают на военную базу в Техасе. Нэнси с младенцем-сыном вскоре уехала к нему. Дела с Кэтрин Джоргенсон, гостьей из заграницы, шли все хуже, поскольку нерадостные вести с полей сражений действовали на Арчера угнетающе. В 1943 году Арчер отправился на призывной пункт. Среди молодежи он выглядел патриархом. Арчера не удивил отказ армии принять его в свои объятия, но уходил он с тяжестью на душе, чувствуя, что ни на что не годится. Арчер буквально заставлял себя сесть за пишущую машинку, а однажды, просидев два часа и не напечатав ни буквы, он расплакался. Сидел в маленькой комнатке, не в силах остановить катившиеся по щекам слезы, и боялся, что Китти зайдет и застанет его в таком непотребном виде. Он уже подумал о том, чтобы пойти к психоаналитику, но и это пугало его. И что скажет ему психоаналитик? Найдите работу, в большей степени соот- ветствующую вашему характеру, принимайте на ночь секонал, скажите мне, испытывали вы ненависть к отцу… Впрочем, денег на психоаналитика у него не было.

А вскоре пришло письмо из Техаса от Вика.

«В свободное от освоения военной премудрости время мы с Нэнси тревожимся о тебе. Еще до нашего отъезда ты выказывал признаки “болезни радиосценариста”. В технике это называется усталостью металла. Если металлическая деталь долгое время находится под большой нагрузкой, молекулы перестраиваются и – бах! Мост рушится. Мы не хотим, чтобы твои молекулы перестроились. Мы хотим, чтобы ты оставался милым, уверенным в себе человеком, готовым поддержать нас, когда я, израненный, вернусь домой и буду рассказывать всем, как выиграл войну. Поэтому мы попытались решить эту проблему и задались вопросом: “Какая работа на радио не требует абсолютно никакого умственного напряжения?” Минутой позже нашли ответ: “Работа режиссера”. И естественно, режиссерам платят больше, чем кому бы то ни было. Вообще-то идея принадлежит Нэнси, я поцеловал ее за тебя и сказал, что она умная девочка, хоть и жена младшего лейтенанта. Я взял на себя смелость написать одному своему знакомому. Его фамилия Хатт, человек он ужасный, но зато многих обеспечивает работой. Контора его называется “Хатт энд Букстейвер”. Ты знаешь этих мерзавцев. Я все расписал ему в лучшем виде. Какой ты интеллигентный, как тонко все чувствуешь, как много у тебя задумок, как здорово ты ладишь с людьми. Хатт – большая шишка в УВИ, но раз в неделю он приезжает из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы посчитать, сколько накапало денежек, и он ждет твоего звонка. Только не цепляй на грудь ключ “Фи-бетта-каппы”^[27], когда Хатт пригласит тебя на интервью. Он человек простой, изысков не терпит. Обрати внимание на номер полевой почты на этом конверте. Армия готовит меня к путешествию. Никогда раньше я не питал таких добрых чувств к немцам, итальянцам, венграм и японцам.

Парни, окоп ройте глубже, пули у этих говнюков настоящие.

С любовью,

Вик».

Когда Арчер получил работу, которая оплачивалась гораздо лучше, чем сценарии, он купил серьги с топазами и послал их Нэнси. У нее были очаровательные ушки, и она частенько надевала серьги. Новая работа давалась Арчеру на удивление легко. Шесть месяцев спустя он получил прибавку, и ему доверили более серьезную программу, а вскоре он и думать забыл о том, что не так давно сидел по утрам перед пишущей машинкой и плакал.

Арчер аж подпрыгнул, услышав за спиной автомобильный гудок. Моргнул, оглянулся. Глубоко задумавшись, он ступил на мостовую и едва не угодил под такси. Арчер вернулся на тротуар, огляделся. Забрел он на Пятьдесят третью улицу. Вестибюль станции подземки находился на другой стороне. Арчер решил, что пора домой. Перешел улицу, купил газету и спустился по ступеням.

Когда поезд нырнул в тоннель, Арчер раскрыл газету. В Вашингтоне конгрессмен обвинял людей, занимавших высокие государственные посты, в предательстве и шпионаже в пользу России. В Европе и Азии десятками судили людей, признававшихся в том, что они работали на Соединенные Штаты. В одних местах изменникам выносили смертные приговоры, в других казнили. В этот зимний день предательство стало нормой жизни, и во многих странах людей хватали прямо на улицах, чтобы повесить, посадить в тюрьму или депортировать. Повсеместно распространялось и лжесвидетельство. Во второй части газеты Арчер обратил внимание на статью, в которой цитировался один из членов городской комиссии, сказавший, что надо снять сирены с полицейских и пожарных машин и машин «скорой помощи». Тогда, мол, сирены будут означать только одно: к городу приближаются вражеские самолеты, и горожане должны готовиться к бомбежке. Мир, утверждал этот господин, сползает в войну со скоростью, превышающей скорость звука. Арчер открыл спортивную страницу. Умер боксер, вчера вечером нокаутированный в восьмом раунде. Смерть проникла и в спорт. «Подземка, – размышлял Арчер, – единственное место для чтения нынешних газет». Под землей, при плохом освещении, возросшей плате за проезд, среди других пассажиров, которые в любом человеке, стоявшем рядом, видят врага. Все только и ждут, что сосед запустит руку в чужой карман, испортит воздух, закурит, ущипнет девушку, расталкивая остальных, бросится к освободившемуся месту, загородит дверь, мешая выйти на нужной станции. Арчер сложил газету и оглядел попутчиков. «Ни один не похож на американца, – подумал он. – Может, мне следует донести на них в компетентные органы?»

Арчер вышел из вагона на Четвертой улице. Люди покупали сладости, цветы, длинные французские батоны. На другой стороне улицы, у женской тюрьмы, из полицейского автобуса выгружали проституток. На Шестой авеню, которую недавно переименовали в авеню Америк, жизнь текла своим чередом, хотя утром радио сообщило, что некоторые страны, расположенные на этом самом континенте, готовят вторжение на территорию соседних государств. Тонкое деревце, посаженное в бетон мэром Лагуардиа^[28], ждало весны, окутанное ядовитым дымом автомобильных выхлопов. Главы семейств покупали газеты на уличных лотках и, засунув под мышку, несли эту отраву домой, чтобы распределить очередной заряд злобы, выпущенный журналистами, между своими близкими. От ресторана пахнуло итальянской кухней, воздух пропитался запахом чеснока. В Италии не прекращались волнения, похороны жертв полиции превращались в демонстрации, Папа Римский публично оплакивал священников, которых сажали в тюрьмы и расстреливали на Севере и на Востоке. Из аптечного магазина вышла девушка в черных брючках, позавтракавшая в половине пятого дня. Выглядела она очень сонной и, похоже, собиралась вернуться в свою квартирку и ждать телефонного звонка. На западе в облаках образовался просвет, и солнце ворвалось в него закатными лучами, подсветив серые фасады домов. Город трепетал в предвкушении вечера, готовясь опрокинуть первый стаканчик.

«Как это получается, – думал Арчер, медленно шагая по тротуару, – что мы до сих пор живы, что удерживает нас всех от самоубийства?»

Глава 6

Стоя на пороге своего дома, Арчер никак не мог заставить себя открыть дверь. Он понимал, что сначала должен определиться: говорить или не говорить Китти о том, что произошло в последние двадцать четыре часа.

В другое время такого вопроса бы не возникло. Арчер рассказывал Китти о всех своих делах и шел к ней за советом и утешением. Но первые три месяца беременности Китти ужасно себя чувствовала, и доктор предупредил Арчера, что опасность выкидыша очень велика, а роды, если Китти доносит ребенка, могут быть очень тяжелыми. У Арчера наивная вера доктора в то, что в середине двадцатого столетия муж сможет обеспечить жене спокойную жизнь, вызвала лишь улыбку, но Китти, к его полному изумлению, сама позаботилась о том, чтобы оградить себя от лишних волнений. Первое время ее непрерывно рвало, она похудела, лицо ее заострилось, но на четвертом месяце организм приспособился, а Китти, подчиняясь врожденному инстинкту самосохранения, словно превратилась в маленькую девочку. Она отказывалась встречаться с теми, кто мог «нагрузить» ее своими проблемами, бо`льшую часть времени проводила в кровати, от Арчера, когда он бывал дома, не отходила ни на шаг, смеясь, вдруг начинала плакать, чтобы тут же вновь заулыбаться, избегала разговоров о серьезном и неприятном. Арчер понимал, что, оберегая себя и еще не родившегося ребенка, Китти сознательно превращается из взрослой женщины тридцати восьми лет от роду в жизнерадостную девочку-подростка, которая занята исключительно собой. Арчер подыгрывал в этом Китти и не без удовлетворения замечал, что все складывается как нельзя лучше. Китти расцвела, поправилась, постоянно пребывала в приподнятом настроении. Но Арчер не сомневался, что после рождения ребенка она превратится в прежнюю Китти, к которой всегда можно прийти со своими бедами и тревогами.

«Сейчас говорить ничего не буду, – решил Арчер. – Пока не буду. Такова уж семейная жизнь: иной раз приходится и солгать».

Доставая ключ, Арчер попытался придать лицу нужное выражение. «Лицо должно выражать умиротворенность и покой», – думал он. Нужно, чтобы такое выражение продержалось на лице ровно пятнадцать минут, необходимых для того, чтобы поздороваться и поболтать о пустяках, после чего Арчер мог ретироваться в свой кабинет. Забудь тревоги, усталость и сомнения, приказал он себе, но и не перебарщивай с гримасой невероятного счастья, потому что любой жене хватит одного мгновения, чтобы распознать ее лживость. Тут нужны деликатность и чувство меры. Для того чтобы сегодня переступить порог, требовался особый талант. Стопроцентного результата Арчер не добился, но сделал все, что мог. Он повернул ключ в замке, открыл дверь и вошел.

Из его кабинета доносились голоса и звяканье чашек. Арчер прислушивался, вешая пальто и шляпу. Джейн и Китти. Он вспомнил, что в пятницу они хотели пообедать пораньше, потому что приезжал кавалер Джейн, с которым она собиралась в театр. Арчер внутренне застонал при мысли о том, что в этот вечер ему придется развлекать за столом застенчивого молодого человека. Затем он закрепил на лице желаемое выражение и через гостиную прошел в кабинет.

Джейн и Китти пили чай, сидя бок о бок на старом диване. Перед ними на кофейном столике стояли серебряный чайник и остатки шоколадного торта.

– Грустно, конечно, это признавать, но я думаю, что покупной торт по части искушения даст сто очков вперед любому домашнему. – Джейн хихикнула. – И чем меньше цена, тем труднее устоять. Я вот не смогла, когда увидела в витрине это маленькое чудовище. – Она кивнула в сторону столика. – Наверное, у меня что-то случилось со вкусом.

– Привет, девушки. – Арчер наклонился и поцеловал Китти.

Джейн встала, крепко обняла Арчера и поцеловала его. Высокая девушка, в теле, с мускулистыми ногами. Ее светлые волосы с годами начали темнеть, и она постоянно грозилась, что перекрасится в блондинку. Глазами, большими и темно-синими, она пошла в отца, широким красивым ртом – в мать. Помады на губах практически не осталось: Джейн съела ее вместе с тортом. Пахла она чистотой и юностью, в руках, которые сжимали Арчера, чувствовалась сила.

– Папуля, мы оставили тебе пару кусочков… – Она показала на остатки торта. – Оторвали от себя.

Арчер улыбнулся, сел в кресло лицом к женщинам.

– Спасибо, но я не буду. Не могу перегружать желудок. – Он повернулся к Китти, которая улыбалась им обоим, поставив чашку на округлый животик. – Как прошел день?

– Утром меня дважды вырвало, но с тех пор я все время ем.

– Мне больше нравится способ, предложенный Джорджем Бернардом Шоу. – Джейн села и вновь принялась за кусок торта, что лежал на ее тарелке. – В пьесе «Назад к Мафусаилу». Вылупиться из яйца семнадцатилетней со знанием нескольких языков.

– На сцене все проще. В свое время ты это узнаешь.

– Я уже узнала год тому назад, – ответила Джейн. – Стучала по скорлупе изнутри и изучала греческий. Полагаю, и этому способу присущи определенные недостатки.

– Ты выходила сегодня, Китти? – спросил Арчер.

– Нет, – ответила Китти. – Сегодня у меня ленивый день. Я не вставала до прихода Джейн и обедать тоже собираюсь в кровати.

– Я думал, что за Джейн заедет приятель.

– Брюс, – уточнила Джейн. – Я его бортанула. Он приходил ко мне вчера вечером, и я решила, что он жуткий зануда.

Арчер поморщился. В гостиной их дома перебывало не меньше двух десятков чисто выбритых молодых людей в синих костюмах, которые на поверку оказывались жуткими занудами.

– Он меня просто заколебал, – продолжала Джейн. – Хочет жениться на мне. Сил нет, какой прилипчивый.

«Господи, – подумал Арчер, – а преподают ли теперь в женских колледжах английский?»

– Ты очень уж хладнокровна, дорогая. – Его совсем не порадовало известие о том, что кто-то хотел жениться на Джейн, но Арчеру хватило ума не упоминать об этом.

– Мама меня понимает. – Джейн повернулась к Китти. – Правда?

– Да, дорогая, – кивнула та.

– Я дала ему шанс. Сказала, что он может заглянуть часом позже. Если пообещает не прилипать.

– Придет день, когда какой-нибудь мужчина заставит тебя за все это заплатить, – заметил Арчер.

– Я их не боюсь, – решительно ответила Джейн. – И готова принять вызов.

– Ой, Клемент, – воскликнула Китти, – тебе весь день названивает Доминик Барбанте! Хочет, чтобы ты связался с ним.

– Я ему перезвоню, – ответил Арчер. – Позже.

– Он просил перезвонить ему, как только ты придешь, – уточнила Китти. – По голосу чувствовалось, что ему не терпится поговорить с тобой. – Она вопросительно посмотрела на Арчера: – Что-то случилось?

– Нет. Ничего.

– Ты выглядишь усталым, – покачала головой Китти. – Был тяжелый день?

– Да нет. Я прошелся по городу.

– Почему бы тебе не прилечь? – сказала Китти. – Видно, что ты ужасно устал, Клемент.

– Я не устал. – Арчер повысил голос, хотя и не хотел этого. Женщины, думал он, убеждены в том, что выказать любовь к мужчине можно только одним способом: время от времени говорить ему о том, как плохо он выглядит. – Я прекрасно себя чувствую.

– Папа, – Джейн поставила на столик пустую тарелку, – скажи мне, что отличает тридцатилетнюю женщину?

– Что? – в недоумении переспросил Арчер.

– Я хочу знать, как ведет себя тридцатилетняя женщина. В различных ситуациях.

– Почему бы тебе не подождать и не выяснить это самой?

– Не могу. Мне надо знать к следующей неделе.

– Она играет в школьном спектакле, – пояснила Китти. – И должна к этому времени состариться.

– Ага, – кивнул Арчер. – Как называется пьеса?

– «Самец», – ответила Джейн. – Я играю жену профессора.

– Думаю, тебе стоит понаблюдать за матерью, – сказал Арчер. – Я гарантирую, что ей ровно тридцать.

– Не говори гадостей, – улыбнулась Китти.

– Я уже об этом подумала, – искренне ответила Джейн. – Наблюдаю за ней больше часа.

– И что?

– Она ведет себя как все. И потом, она же мама, по ней ничего не поймешь.

– Я загадочная, – подтвердила Китти. – Тайна в ночном халате. Беременная тайна.

Арчер улыбнулся.

– Я понимаю, что тебя беспокоит, Джейн, – с важным видом изрек он. – Я даже представить себе не могу, как такая вот дамочка поведет себя в той или иной ситуации. А я, между прочим, каким-то боком связан с театром.

– Более того, жена профессора должна быть забавной. Это комедия, и этой женщине положено смешить зрителей.

– Играй очень серьезно, – посоветовал Арчер. – Они будут покатываться от хохота.

– Мне надо играть женщину, которая на двенадцать лет старше меня, – вздохнула Джейн. – Это нелегко.

– Нелегко, дорогая. – У Арчера вдруг защемило сердце, а на глазах чуть не выступили слезы, когда он смотрел на свою дочь, молодую, крепкую, сидевшую сейчас рядом с его женой, размышляя о проблемах, которые встанут перед ней через двенадцать лет, пытаясь прикоснуться к миру взрослых. – Но я попытаюсь помочь. Прежде чем выйти на сцену, подумай о том, что тебя волнует, ведь тридцатилетними становятся не по возрасту, а из-за волнений. Подумай о том, как свести концы с концами на жалованье преподавателя колледжа. О том, как за годы совместной жизни изменился муж, если вспомнить то время, когда вы впервые познакомились. Неплохо в этот момент поволноваться из-за того, что у него плохой цвет лица, потому что он практически не бывает на улице и не занимается спортом. Задайся вопросом, надевает ли он весной, когда погода еще не установилась, пальто. Посмотрись в зеркало, прежде чем спуститься вниз к обеду, поищи морщинки, прикинь, а не будет ли жена профессора химии, приглашенная к обеду, выглядеть эффектнее, чем ты. Припомни, что ты сказала жене декана на последнем заседании членов Благотворительного фонда города, погадай, не оскорбилась ли она. Пусть у тебя вызовет раздражение платье, которое тебе пришлось надеть. Купила ты его в позапрошлом году, и длина юбки уже вышла из моды. Зайди в детскую, посмотри на малыша. Вот где можно найти массу поводов для волнения: не заболел ли он корью, не забудет ли тебя, когда вырастет, не убьют ли его на следующей войне…

– Клемент! – резко оборвала его Китти. – Что ты такое говоришь?

– Извини. – Клемент выругал себя за то, что позволил плохому настроению выплеснуться наружу. – Я немного увлекся.

– Папуля, это же теория, и ты, конечно, понимаешь, что пользы для меня в этом нет, – посетовала Джейн.

– Пожалуй, – признал Арчер. – За уик-энд я постараюсь что-нибудь придумать.

– Я позвоню Вику, – решила Джейн. – Готова спорить, он даст мне с десяток практических советов.

– Безусловно. – Арчер медленно поднялся, всмотрелся в дочь. – Ты не собираешься стать актрисой?

– Да нет же, – беззаботно ответила Джейн. – Я пошла в драматический кружок от скуки. А что? Ты возражаешь?

– Да.

– Клемент, – попыталась остановить его Китти. Она полагала, что дети сами должны выбирать себе профессию.

– Почему? – спросила Джейн.

– Потому что в семье достаточно одного человека, жизнь которого зависит от благосклонности публики, – ответил Арчер.

– Не волнуйся, папуля, – улыбнулась Джейн. – Я собираюсь выйти замуж и родить четырех детей. И пусть мой муж добивается моей благосклонности.

– Превосходно, – кивнул Арчер. – Одобряю. А теперь я пойду наверх и немного посплю.

– Ты позвонишь Барбанте? – спросила Китти. – Я ему обещала.

– Обязательно позвоню, – пообещал Арчер. – Будь уверена.

И вышел из кабинета.

– Пожалуй, я съем еще один очень маленький, просто малюсенький кусочек торта, – услышал он голос Китти.

Арчер лег на свою кровать и закрыл глаза. Веки отяжелели, горели огнем. «К черту Барбанте! – подумал он. – Позвоню ему завтра. На сегодня с радио покончено».

Заснул он быстро – этот день, видно, совершенно его вымотал. Ему приснился сон. Джейн в коротеньком детском платье, перепачканном шоколадом, стояла в окружении парней. В одной руке она держала листочки, похожие на экзаменационные ведомости, в которых Арчер ставил оценки, когда преподавал в колледже. В другой руке Джейн появилась перьевая ручка, и она начала проставлять оценки. «Ноль», – писала она на каждом листке, и после каждого ноля один из юношей исчезал. А потом Джейн превратилась в тридцатилетнюю женщину в норковой шубе, чем-то напоминающую Френсис Матеруэлл, и теперь ее окружали взрослые мужчины. Но она по-прежнему ставила отметки. Лица мужчин он различал: О’Нил, Хатт, Покорны, Эррес, Арчер. «Вы слишком прилипчивые», – говорила Джейн и ставила ноли на бумажках, которые летели на пол. Один за другим мужчины исчезли, остался один Арчер. «Ты жуткий зануда», – изрекла Джейн и проставила ноль на бумажке Арчера. Арчер исчез из своего сна. Ноль.

– Клемент, Клемент. – Китти склонилась над ним, осторожно трясла за плечо. – Проснись.

– Ноль, – пробормотал Арчер, открывая глаза.

– Что? – переспросила Китти.

Арчер тряхнул головой, прогоняя сон:

– Ничего. Мне что-то снилось.

– Пришел мистер Барбанте. Я сказала, что ты спишь, но он решил подождать.

Арчер сел.

– Долго я спал?

– Полчаса, – ответила Китти.

– А Барбанте давно сидит?

– Двадцать минут. Я сказала ему, что ты очень устал и мне не хотелось бы тебя беспокоить. Если ты не хочешь его видеть, я могу сказать, что тебе нездоровится.

Арчер спустил ноги с кровати.

– Да нет, я с ним поговорю. – Он тяжело вздохнул, прошел в ванную комнату и умылся холодной водой, чтобы окончательно проснуться.

Надев пиджак, Арчер спустился по лестнице, оставив Китти в спальне. Она стояла перед зеркалом, задумчиво разглядывая свое отражение.