Ирма Гринёва
Не проскочи мимо! Два кусочечка колбаски… Стоянка поезда одна минута
Чудненько! Через четыре часа, а, если быть точной, в 5 часов 07 минут будет остановка с о-о-очень многообещающим названием Боготол. И стоять на ней поезд будет целых 3 минуты! А это значит что? Что это не полустанок типа Ал-Чуура. Там будут люди, там будет вокзал. До утра она перекантуется в здании вокзала, а утром найдёт себе жильё на 3 дня до поезда обратно. А ещё лучше будет переждать до следующего поезда. Тогда уж точно ситуация вокруг неё успокоится. И вообще, дурочку нашли! Если бы не наезд Андрея, да ещё ночью, она бы сразу сообразила, что, если так всё серьёзно, её бы не отпустили домой, посадили бы под арест на погранзаставе и отправили по этапу куда надо. («Этап» всплыл в памяти из школьного курса учебника истории. Помните? Декабристов в Сибирь отправляли по этапу, то есть пешком). Оставалось надеяться, что Андрей в 5 утра будет сладко спать, а она не проспит остановку. И Яна, почти счастливая, улеглась на узкую полку купе, дав себе установку проснуться в 4.45.
Проснуться вовремя получилось. Яна осторожно вытащила чемодан из-под своей полки, мышкой проскользнула в коридор, ещё и в туалет сходить успела. Поезд остановился. Здание вокзала было и даже светилось окнами. Ура! Проводница открыла дверь, спустилась первая по ступенькам и за ней двинулась Яна. Но успела сделать только один шаг… На платформе уже стоял Андрей и спокойно курил сигарету.
– Далеко собралась? – спросил с иронией.
Как?!? Как он успел? Она же точно видела его спящим в купе!
Побег провалился.
Когда вернулись в купе, Андрей спросил:
– Ты мне дашь выспаться? Или мне каждую ночь тебя наручниками к столику приковывать?
– Дам, – буркнула Яна.
– Обещаешь?
– Мне что, мамой поклясться?!? – взбеленилась Яна.
– Достаточно честного слова, – и поторопил молчащую Яну, – Ну, я жду!
– Честное слово, – процедила Яна сквозь зубы и отвернулась к стенке.
Оставшийся путь прошёл без происшествий. И в молчании.
В Москве Андрей проводил Яну до самой двери её квартиры. Даже дождался когда раздадутся шаги за дверью в ответ на звонок.
12
Яна рвала и метала. Никак не могла успокоиться. Каждый день обнаруживалась новая потеря.
Она не досчиталась множества эскизов. Загрунтованные и начатые картины на холстах остались в подрамниках на чердаке. Она забыла свой тувинский наряд, висевший на стене, а не в шкафу.
Она не попрощалась со стариками. Ей этого не дали. У неё не осталось ни одной их фотографии! Она так зациклилась на природе, что забыла о людях! А во время праздников, которые они ей устраивали, настолько была внутри процесса, что про фото и не вспоминала. И, вот же, она – балда, не нарисовала ни одного их портрета!
Все обиды сосредотачивались, концентрировались на Андрее. Яна его уже ненавидела! Она так и написала на обороте его портрета, который выполнила в стиле Пикассо: «НЕ-НА-ВИ-ЖУ!» Нарисовала за одну ночь, вложила в конверт и подписала адрес: Республива Тыва, Овюрский район, посёлок Ал-Чуур, капитану Андрею. Наполовину «на деревню дедушке», но всё, что нашла в интернете. И, кстати, полегчало. А уже дойдёт – не дойдёт, пофиг!
Потом сообразила, что старикам-то она тоже может написать! Поблагодарить. Попросить прощения. Села писать, глотая слёзы. Накатала несколько листов и отправила по тому же адресу, только «Кому» поменяла: «бабушке Шуру».
Господи! Хоть бы дошло! Хоть бы дошло!
Засела у себя в комнате, начала писать по памяти портреты стариков и не остановилась, пока результат её не удовлетворил. Развесила портреты таких любимых, таких родных людей по стенам своей комнаты и только тогда успокоилась окончательно.
Ответ от бабушки Шуру (Дошло! Ура, дошло!) пришёл через полтора месяца. Яна в это время уже вся была погружена в работу, переваривая, доводя до ума тот материал, который собрала во время своей четырёхмесячной творческой экспедиции. Она восприняла чудо с письмом, как благословление на путь художника…
… То, что письмо Яны дошло до адресата, и впрямь было чудом. Такого посёлка в анналах Почты России уже давно не числилось. Письмо доехало до Кызыла, где почта расфасовывалась в соответствии с почтовыми индексами (которого на письме Яны не было) по всей республике, и там
П.Пикассо – Портрет I
из серии «Воображаемые портреты»
бы и застряло, а через некоторое время было бы отправлено обратно, по адресу отправителя «в связи с отсутствием адресата». Но на счастье Яны, на письмо обратила внимание Чечекмаа21, дочь младшей из сестёр, проживающих в Ал-Чууре, Сайлыкмаа.
Чечекмаа знала, конечно, наперечёт всех жителей Ал-Чуура (что там знать – четверо всего!), а потому вложила письмо в почтовый мешок, который почта формировала для воинской части №7391… и сбрасывала во время остановки, вернее будет сказать, притормаживания поезда Владивосток-Москва на полустанке Ал-Чуур каждые первый и третий понедельник месяца. Туда же попало и письмо «капитану Андрею», которое по каким-то неведомым причинам поступило в Главное почтовое отделение Кызыла позже отправленного бабушке Шуру.
Но Андрей, в отличие от бабы Шуры, Яне не ответил. А Яна от него ничего и не ждала…
21 – в переводе – «цветок»
13
Как прошло лето, Яна не заметила. Подружкам-одноклассницам (их «подтянули» родители, переживающие, что Яна ни с кем не общается) лишь иногда удавалось оторвать её от красок с мольбертом. В один из таких выходов они попали на лекторий в Третьяковскую галерею. Просто были рядом. Просто начался дождь, а они оказались без зонтов. Лекция называлась «Концептуализм и соц-арт». Вёл её профессор по кафедре живописи и композиции Суриковского института Слатинский Виктор Сергеевич.
Девчонкам было скучно. Они и половины слов не понимали из того, о чём вещает этот импозантный мужчина. А Яна была в восторге! У неё прямо горизонты раздвинулись! Её зацепили слова в лекции профессора: «Произведения концептуалистов всегда провоцировали на диалог между художником и зрителем, изображением и текстом…» И она решила пойти на диалог с ним, на диалог между профессором, Учителем и художницей. Потенциальной художницей и потенциальной ученицей.
В следующий раз пошла на лекцию одна, прицельно к нему. Ничего, практически, из того, что он говорил, не слышала, так волновалась. Перебирала в памяти рисунки, которые сложила в тоненькую папку. А лежало там то, что так дорого было её сердцу – озеро Увс-Нуур, скованное льдом (но не до конца, нет!); бескрайний ковёр из снега, уходящий за горизонт; трогательная ёлочка, скромно пристроившаяся среди величавых кедров; речка, уже начавшая свой весенний забег под тонким слоем прозрачного льда; первые подснежники (розовые!), казалось, пробившие скалы на пути к солнцу своими нежными стебельками… Находила массу причин, чтобы один рисунок заменить на другой, но… Всё уже было сложено и обратного пути не было, кроме как молча уйти, не отдав ему папки.
Папку всё-таки отдала. Положила на стол перед профессором после лекции и ушла. На отдельном листочке, лежащем последним в папке после всех рисунков, был написан её телефон и имя – Яна. Если её работы чего-нибудь стоят, то позвонит. А если – нет, то… То в руках у неё есть профессия архитектора, а живопись так и останется её хобби.
Виктор Сергеевич позвонил утром на следующий же день и сказал:
– Яна! Где Вы были в июне? Почему не пришли на экзамены? Приходите завтра, кабинет номер шестнадцать. Мы с Вами что-нибудь придумаем.
Так Яна стала студенткой Суриковского института. Виктор Сергеевич оказался не только его профессором, но и деканом факультета живописи. Учитывая её архитектурное образование, он смог убедить ректора института взять Яну сразу на третий курс и зачислил к себе в группу. И сам же подтягивал её по предметам первого и второго курсов, которые она пропустила.
Индивидуальные занятия с профессором начались ещё летом, в августе, и продолжались осенью, параллельно учёбе. Яна изучала теорию и историю искусства, основы композиции, рисунок, графику, скульптуру. Загружена была по самую макушку. Но – счастлива! Потому что занималась любимым делом. Учёбу воспринимала не как досадную рутину, а как праздник. Как и все остальные студенты её группы. (Все, кто попал не туда, уже были отчислены на первых курсах. На место одного из них Яна и попала).
И, если студенты архитектурного института развлекались рисуя как бы выглядел фасад одного и того же здания, будь оно построено в разные исторические эпохи, то студенты-художники брали один и тот же предмет и рисовали его в разных стилях и техниках. У Яны в качестве изображаемого предмета выступал… Андрей. Каким только она его не рисовала! С длиннющими тоненькими ногами и провалами вместо глаз в стиле сюрреализма Дали. Чванливым святошей в
С.Дали – Триумфальный слон
Г.Климт – Поцелуй
А.Т.Кей – Мужской портрет
строгом чёрном костюме, сошедшим с картин художников XVI века. Обезумевшим Сатурном22, пожирающим собственного сына, рождённым мрачным гением Гойи. Коварным влюблённым из «золотого» периода Климта, который вместо поцелуя душит свою возлюбленную. В общем, издевалась от души. Но просто рисовать ей было мало. Она каждый рисунок отправляла ему по почте. Ну, и что же, что письма не доходили до адресата? Зато Яну отпускала ненависть.
22 – согласно мифологии, Сатурн почитался как верховное божество. Ему предсказали, что один из его детей от богини Реи лишит его власти. Чтобы этого не произошло, Сатурн решил уничтожить потенциальных конкурентов через поедание. Согласно мифу, бог глотал младенцев одного за другим. Однако одного ребенка Рея уберегла. Им оказался Зевс. Когда он подрос – начал войну с отцом. Сатурн после 9 лет борьбы проиграл и был заключен в Тартар.
14
Собственные портреты от Яны Андрей получал регулярно. Иногда по несколько штук в одну доставку. Что она этим хотела сказать, было написано ещё на первом портрете в черно-красных тонах – «Ненавижу!» Но постепенно из её рисунков ненависть уходила. Сначала уступила место юмору, потом реализму. А последний портрет так и вообще ему очень понравился. На нём он был изображён этаким кавказским абреком времён Лермонтова. И, кстати, оказывается ему очень пошли бы усы и бородка. Так что почту теперь Андрей ждал с нетерпением.
Но ответил на Янины послания в первый раз только зимой. Написал одно короткое слово: «Похоже» в ответ на её чёрно-белый рисунок, полный самоиронии. Яна изобразила себя глядящей жалобно на зрителя со дна охотничьей ямы.
М.Якунчикова-Вебер – Кавказец
Яна не поняла, к чему относилось письмо от Андрея с единственным словом «Похоже» – к его портрету в костюме кавказца или к зарисовке из её приключений в Ал-Чууре. Но получить от него весточку оказалось приятно. Кроме того, на конверте был его адрес с номером воинской части и фамилией – Кирсанов А.А. Яна расценила это как приглашение к переписке.
Было и ещё одно, корыстное соображение, почему Яна радовалась появившейся между ними ниточке. Ей очень хотелось приехать в Ал-Чуур! На каникулы. Зимние. Или летние. Зимой она всё-таки уже была, а летом ещё нет. А лучше и зимние и летние. Но она боялась опять быть выдворенной домой. Старики, с которыми она активно переписывалась, помочь в этом вопросе не могли. А вот Андрей мог!
Но одно слово это ещё не переписка. После него не спросишь же в лоб – можно приехать в Ал-Чуур? Так что зимние каникулы уже явно мимо. Ладно, будем настраиваться на летние. И Яна написала пространное письмо с кучей приветов и поздравлений с наступающим Новым годом, в том числе Светлане Николаевне и даже майору Касыгбаеву. Теперь всё зависело от того, как ответит Андрей – подробно или отделается парой слов. Или вообще не ответит.
Обратных поздравлений ни от Андрея, ни от бабушки Шуру не было. Но Яна решила, что это не справляется почта, заваленная корреспонденцией под праздник.
А в начале января вместо письма в дом Яны заявился Андрей собственной персоной. Яна полдня каталась на беговых лыжах с подружками в Лосиноостровском парке. Домой вернулась после обеда. Увидела Андрея на кухне, где родители угощали гостя чаем и сладостями с праздничного стола, и очень обрадовалась…
Андрей летел через Москву в Крым разводиться с Татьяной. Так появилась возможность отдать Яне вещи, которые его просила передать ей баба Шура. Он, конечно, мог бы оправить их посылкой, но было одно обстоятельство, из-за которого он решил передать их Яне лично…
… Яна зашла в свою комнату и первое, что ей бросилось в глаза – это её великолепный, восхитительно красивый тувинский национальный наряд. С унтами и шапкой. Яна завизжала от восторга. На столе лежали 4 холста в подрамниках – её начатые картины. А ещё там были две коробки. В одной обнаружились аккуратно сложенные эскизы. Те, что, собираясь второпях, она не уложила в чемодан. А во второй – тоже её эскизы. Те, которыми она была не довольна, а потому комкала и выбрасывала в мусор. А бабушка Шуру, оказывается, их вынимала, выпрямляла, разглаживала и бережно хранила!
Яна бросилась горячо благодарить Андрея, а он, как-то странно глядя на неё, протянул ей конверт. Это было её последнее письмо бабушке Шуру, ответ на которое Яна ждала. Конверт оказался не распечатанным.
– Бабушка Шуру на меня за что-то обиделась?
Андрей покачал отрицательно головой и тихо сказал:
– Она не успела его прочитать…
Да, Андрей мог бы отправить вещи Яны по почте. И о смерти бабы Шуры мог сообщить в письме. И тогда ему бы не пришлось видеть, как в её зеленых глазах смешались недоумение, неверие, надежда на ошибку, боль, отчаяние.
Яна прижала одной рукой письмо к сердцу, а вторую выставила вперёд, как будто пыталась ею защититься от Андрея, и стала отступать назад, шепча: «Нет! Нет!» Потом страшно взвыла, неожиданно бросилась вперёд и начала колотить кулачками ему в грудь. А потом разрыдалась. Андрей обнял её и так стоял, пока её рыдания не стали затихать.
В комнату вбежали встревоженные и ничего не понимающие родители – только что их дочь радовалась, визжала от счастья, а потом этот страшный, полный отчаяния вой.
Андрей уложил девушку на кровать и накрыл пледом. Яна отвернулась к стенке, как тогда, в поезде, когда обиделась, что он не позволил ей убежать…
Прах бабы Шуры развеяли над озером Увс-Нуур, как она того и хотела. С её уходом посёлок Ал-Чуур опустел. Враз постаревший и согнувшийся от горя дед Трофим уехал к детям и внукам в Ростов. Мать и тётку забрала к себе в Кызыл Чечекмаа. Сбылась мечта майора Касыгбаева – в приграничной зоне ответственности его воинской части не было теперь гражданского населения, как то и было положено по Уставу.
14
В начале августа Яна встречала Андрея в аэропорту Домодедово. После полугода переписки это казалось естественным обоим. Обоих радовало, наполняло душу счастьем, заставляло громче биться их сердца…
Первой написала Андрею Яна. Ей не с кем было поделиться своей болью, излить душу. Родители слышали о бабушке Шуру от дочери, но не знали её лично. Для них она была чужим человеком, они больше переживали за дочь, рвущую своё сердце в клочья. Андрей же искренне скорбел о бабушке Шуру, Яна это чувствовала. И пусть ответного письма от него не было, но Яне как-то стало легче…
Андрей удивился письму от Яны, которое прождало его месяц на погранзаставе, пока он был в отпуске. Развод с Татьяной оказался чистой формальностью. Он мог бы и не приезжать для его оформления, получив документы по почте. Но решил совместить полезное с приятным – отпуском, в котором он не был уже 2 года, в санатории.
От письма Яны ничего хорошего не ждал, ведь ему пришлось стать вестником плохих вестей, так что вряд ли восприятие его у неё было положительным. Недаром в древности гонцов с плохими известиями убивали. Но в письме Яны никаких обвинений в его сторону не было. Она просто делилась своей болью с ним, как с человеком, знавшим близко бабу Шуру, считавшим её почти что родственником и любившим, как и она, Яна.
Боль от потери близкого человека, она, ведь, разная. То разрывает душу, как скрежет острого камня по стеклу. То вызывает негодование от несправедливости мироустройства. То наполняет светлой грустью воспоминаний. То заставляет сердце сжиматься от ужаса из-за неизбежности. То мучает раскаянием, что что-то не сказал вовремя, обидел, не помог и теперь уже не у кого просить прощения…
Андрею было созвучно каждое слово, написанное Яной, и он ответил, хотя ему, как человеку военному, не то что привыкшему рисковать своей жизнью ежедневно, а принявшему этот риск как данность, смерть пожилого человека, прожившего длинную жизнь и даже в старости не оставшемуся в одиночестве, окружённому пусть и не родственниками, но близкими по духу, почти родными, а, главное, любящими тебя людьми, представлялась достойным завершением этой самой жизни, естественным концом, который не минует никого. Ответил Андрей ещё и потому, что ему ярко представились её зелёные глаза, в которых он видел много боли и только один раз веселье – в короткий миг между радостью от возвращения утраченного до известия о невосполнимой потери. И ему очень захотелось вернуть в её глаза счастье…
Яна получила ответ от Андрея больше чем через месяц, когда уже и ждать перестала. С оправданиями за долгую задержку. С описанием впечатлений от отдыха в Ялте и зимы в Ал-Чууре. С приветами от Светланы Николаевны и майора Касыгбаева. Такое простое, незамысловатое письмо, в общем-то, ответа не требующего. Но она ответила. И переписка завязалась.
А в июле Андрей сообщил в письме, что в начале августа будет в Москве целую неделю. И Яна пообещала встретить его в аэропорту. После полугода переписки это показалось естественным обоим. Обоих радовало, наполняло душу счастьем, заставляло громче биться их сердца. И первый поцелуй, нечто среднее между дружеским и поцелуем влюблённых, состоялся тоже в аэропорту.
Андрей покрутил головой в поисках Яны, увидел её прыгающей, в попытках привлечь его внимание, и улыбающейся. И заулыбался в ответ. Яна впервые увидела улыбку Андрея и расплылась от счастья. Так что поцелуй был естественным, закономерным, не смутивших обоих.
15
У Андрея в Москве были какие-то дела. Какие? – Яна не спрашивала. Так что виделись урывками. В основном, гуляли по улицам, взявшись за руки. Целовались. Уже не по дружески. Но дальше не заходили.
Побывали на ВДНХ. Как бы ни переименовывали Выставку, в головах москвичей, что старшего поколения, что молодёжи, название всё равно закрепилось, как во времена СССР. А сейчас и её назначение вернулось. Все павильоны избавились от торговых рядов, которыми Выставка кормилась в голодные перестроечные и постперестроечные годы. Все памятники, фасады павильонов, фонтаны и дорожки отреставрировались, а шпили засияли на солнце золотом.
Однажды удалось пообедать в любимом ресторане Яны «Моремания». Там можно было отведать самое вкусное рыбное блюдо в Москве – запеченный в специях сибас. Яна впервые попробовала эту рыбку в Португалии, и с тех пор заказывала её, если она была в меню, в любом заграничном ресторане. А нашла тот же вкус только в Москве, и только в Моремании. Так в Португалии она была свежевыловленная из Атлантического океана, и ресторан со звездой Мишлена, а в Москве – доставленная из прибрежных вод Эгейского моря Турции, хоть и за 3 дня, но, всё же, полученная не двумя часами ранее, и с чеком на уровне кафе, а не ресторана. Кроме того, в мишленовском ресторане её подали уже разделанную, а в Моремании, чтобы съесть сибас, надо было священнодействовать согласно ритуалу. Ему Яна и научила Андрея: одеть тонкие латексные перчатки, снять цельным пластом кожу (отделяется легко!), перевернуть её и смазать специями, которыми она полита, нежное белое мясо рыбки. А потом, опять же руками, а не вилкой с ножом, отправлять в рот дымящиеся от жара кусочки в рот (удивительно – кожа рыбы холодная, а мясо внутри жутко горячее!) М-м-м! Вкуснотища нереальная!
Из гастрономических удовольствий ещё лакомились ванильным мороженым в ГУМе. Магазин был единственным местом в Москве, где осталось мороженое из СССР. Так говорила мама, Яна этого, естественно, не застала. Маме Яна сначала не поверила, ну, что в СССР было самое вкусное в мире мороженое. Вон его сейчас как много видов продаётся! А по рассказам мамы в её детстве было всего 4: эскимо на палочке за 11 копеек, брикет Ленинградский за 22, вафельный стаканчик за 19 и батончик в шоколаде с орехами за 28 копеек. Самым вкусным мама считала батончик и, когда появилось огромное разнообразие мороженого в шоколаде, все их пробовала в надежде найти тот вкус, из детства. Но, увы… А вот мороженое в ГУМе качества не потеряло. Но только одно – ванильное. Они там ещё кучу вкусов понавыдумывали, и зря! А поверила маме Яна, только когда сама попробовала мороженое в тончайшем, хрустящем вафельном стаканчике. Брависсимо, как воскликнули бы итальянцы! И теперь не только мама, но и Яна надеется, что когда-нибудь, где-нибудь им доведётся полакомиться батончиком в шоколаде с орехами со вкусом из СССР.
Побывал Андрей и в гостях у Яны. Родители пока не очень понимали, в каком статусе этот молодой мужчина появился в их доме второй раз. С первым всё, вроде, было понятно – любезно доставил вещи Яны, забытые в тувинской творческой командировке. А сейчас? По его вежливому тону и бесстрастному лицу и не поймёшь, как он относится к дочери. А вот она, кажется, влюблена… Но ведь он, похоже, намного её старше? И то, что военный, как-то не очень радует… Это в советское время выйти замуж за военного считалось удачей, а теперь… Теперь лучше за бизнесмена.
Короче, родители ещё не определились – нравится им потенциальный зять или нет, но на автомате включилось, сидевшее на подкорке у всех родителей девочек: «у нас товар – у вас купец», «на десять девчонок по статистике девять ребят», «не подмажешь – не поедешь» и так далее, и они сами не заметили, как стали хвастаться своей доченькой. И такая она у нас аккуратистка стала (после возвращения из Ал-Чуура). И так готовить научилась (после возвращения из Ал-Чуура). Яне было неловко, но когда отец (!) начал нахваливать её талант живописца (так и сказал – «живописец»), чуть со стула не свалилась. А потом и вовсе услышала, что талант у неё незаурядный, выдающийся талант, впереди у неё прекрасные перспективы и великолепное будущее. То есть уже на полном серьёзе записал её в того «одного удачливого художника», на которого «приходится тысяча неудовлетворённых талантов». Чтобы сгладить пафосность отцовской речи, Яна начала шутить и увела разговор в сторону. Так что закончилось всё вполне мило.
И ещё одна неловкая ситуация произошла когда они гуляли по Арбату. Андрей зашёл в магазин за сигаретами, а Яна осталась на улице. И на неё налетел… Юрик. Ну, конечно! Москва это же деревня с двумя улицами в три ряда, как же тут не встретить знакомого?!
Юрик, как ни в чём не бывало, полез обниматься и целоваться, всячески выражая бурную радость от встречи. В этот момент Андрей вышел из магазина. Яна смутилась и как-то скомкано пролепетала:
– Это Юрик… Андрей…
Андрей хмыкнул и начал раскуривать сигарету, сделав вид, что не заметил протянутую для пожатия руку. Произнёс нейтрально, лишь чуть сузив глаза:
– Соавтор твоего проекта?
Яна смутилась ещё больше и удивилась – оказывается, Андрей слышал то, что она ему рассказывала, когда они вместе боролись с простудой, а ей казалось, что он витал мыслями где-то далеко.
А вот кто чувствовал себя совершенно раскрепощёно, так это Юрик. Он радостно подхватил тему их совместного проекта, и из его слов получалось, что это Яна сама не захотела уезжать заграницу, предпочтя просто исчезнуть. Яна аж задохнулась от возмущения. А Андрей, ещё больше сузив глаза, сказал:
– Так ты за ней вернулся?
– А что, Янка! Давай замутим опять что-нибудь вместе?!
– У самого не получается? Обязательно локомотив нужен?
– Ну, почему же не получается… – осел, наконец, Юрик.
– Потому что ты сейчас на Арбате, а не по Пиккадилли23 рассекаешь. Или тебе за выдающиеся заслуги внеочередной отпуск предоставили? – с нескрываемым сарказмом припечатал Андрей.
– Ладно, я пойду, – как-то сдулся Юрик, – Захочешь – позвони, телефон тот же, – кинул он Яне, игнорируя Андрея.
«Так и у меня тот же», – подумала Яна, но вслух ничего не сказала. Жалко стало Юрика, таким раздавленным он уходил.
…Юрик мог бы ответить хлёстко, мог, но сообразил уже потом. Потому что этот мужлан, с которым связалась Янка, попал не в бровь, а в глаз. Ничего у него в Лондоне не получилось. Еле ноги унёс. Там такая конкуренция – нашим и не снилось. Подставили, подсидели, он и сейчас так считал. За полугодовую работу заплатили сущие копейки. А когда он возмутился, предложили обратиться в суд, с холодностью английских аристократов обратив его внимание на пункты контракта, которые он, по их мнению, не выполнил. И что он мог один против целой армии юристов? В чужой стране? С временной визой? С ветром в кармане? Да, он испугался! Да, сбежал! А кто бы не испугался? Это уже вернувшись, сообразил, что можно было зацепиться за Барбару. А не за неё – так другую лохушку найти, которая согласилась бы его содержать. Но он тогда был одержим мыслью построения карьеры, утереть нос, доказать всем, что он крутой архитектор. Решил, что в Москве с третьим местом на престижном конкурсе и опытом работы заграницей, его с руками и ногами оторвут. Но не тут-то было. В Москве тоже оказалась конкуренция, о-го-го какая! Ниже Москвы он опускаться не желал, вот и болтался здесь без дела уже полгода. Встреча с Яной показалась ему знаком судьбы. Если бы не этот мужлан рядом с ней…
– Жёстко ты с ним, – тихо сказала Яна Андрею.
– Такие хлыщи только так и понимают, – ответил Андрей, и тема была закрыта.
Прощались они тоже в аэропорту. Долго стояли обнявшись, чувствуя тепло друг друга.
– Напиши сразу, как доедешь, – попросила Яна.
– Напишу, – пообещал Андрей.
Нежно, но коротко, поцеловал Яну и ушёл в зону досмотра.
23 – одна из центральных и самых оживлённых улиц Лондона. Названа в честь цирка Пиккадилли, который действует здесь по сей день. «По улице Пиккадилли я шла, ускоряя шаг…» – пела когда-то Лайма Вайкуле.
16
Письмо от Андрея Яна получила через две недели. Короткое, лаконичное, какое-то даже отстранённое – доехал, всё нормально. По сути, вот и всё. Яна решила, что после недельного отсутствия навалились дела по службе. Вот, уж, ответ на её ответ будет полным и таким же искренним, как был до этого.
Но ответного письма всё не было и не было, и Яна забеспокоилась. Последний раз такая ситуация была с письмами на Новый год, и чем это закончилось? Ничем хорошим.
Наконец, письмо из Ал-Чуура пришло, но… Но оказалось её же письмом, на котором был поставлен штамп Почты России – «К возврату в связи отсутствием адресата». У Яны всё оборвалось – с Андреем случилось что-то плохое. Что-то ужасно плохое! Иначе он нашёл бы возможность с ней связаться, успокоить.
Яна схватила дорогущий билет на самолёт в бизнес-классе до Красноярска, поскольку, промедли она хоть на день, не успевала на поезд, который, мало того, что останавливается в Ал-Чууре, но ещё и почту забирает для воинской части в Кызыле. Иначе как она доберётся ночью до погранзаставы?
Всю дорогу – 4,5 часа на самолёте и 18 часов на поезде, Яна провела, как в бреду. Как будто в какой-то другой реальности или полусне, стараясь не допускать к сердцу мысль о самом страшном, безвозвратном. В Кызыле пыталась рассмотреть, в какой вагон загружают почту. Не увидела, поезд был слишком длинным. Пыталась выспросить эту информацию у проводников. Те отправили её к бригадиру поезда, поскольку почты могло и не быть. Пошла к бригадиру поезда. Тот с подозрением отнёсся к настырной девице, которая явно была не в себе. И только помятое и залитое слезами письмо с правильно написанным номером воинской части, убедило его сообщить Яне, что почта на остановке Ал-Чуур выгружаться будет. Но из какого вагона – сообщить отказался. Ну, и ладно!
Последние 2 часа перед прибытием в Ал-Чуур, Яна провела в тамбуре десятого вагона. Во-первых, чтобы не проспать. Во-вторых, чтобы оказаться прямо напротив заброшенного здания полустанка. Потому что, насколько она помнила, машина-вездеход выезжала откуда-то из-за здания.
Молоденький солдатик – водитель вездехода, поначалу отказался взять Яну с собой. Он вообще обалдел от неожиданно откуда-то взявшейся девицы. Был из нового призыва, и ни о жителях Ал-Чуура, ни, тем более, о Яне ничего не знал. Но, в итоге, всё-таки, согласился. Рассудил так – девушка правильно назвала номер части и фамилию командира – майор Касыгбаев, и даже его жену – Светлану Николаевну. Тут могут быть какие-то дела, которые младшим по званию знать не положено. Довезёт он её до части, сдаст дежурному, вот пусть он с ней и разбирается.
И в страшном сне не могло присниться майору Касыгбаеву, что он ещё когда-нибудь услышит о Яне. Его, правда, подняли ночью с постели сообщением о нахождении в расположении части некоего гражданского лица Аркановой Ульяны Семёновны, но увидел-то он именно Яну. Вместе с майором из сна была выдернута и его жена, которая тоже была ни мало удивлена появлением девушки.
Насколько она понимала по интенсивности переписки между Андреем и Яной, их сближение пошло на лад. А уж когда Андрей подал рапорт о зачислении в Академию, стало понятно, что и до свадьбы не далеко. Янино письмо, которое пришло уже после отбытия Андрея к месту учёбы, было отправлено назад без всякой задней мысли – почта чудила не раз и не два, доставляя первыми письма, отправленные позже, чем те, которые были написаны потом.
Яна тоже ничего не понимала. Если Андрей уже целый месяц как в Москве и не вышел с ней на связь, то как это сочетается с уверениями Светланы Николаевны, что в Академию он отправился ради неё, Яны, из-за любви к ней? Ведь именно на этом настаивала его первая жена, а он не соглашался, и именно с этого начались их разногласия, приведшие к разрыву. Яна же его ни о чём не просила, не то чтобы настаивать. Он сам принял такое решение, чтобы быть ближе к ней.
Так и где он сейчас? Добрался до Москвы и понял, что Яна ему не нужна? Появилась другая девушка, вытеснившая её из сердца? Или с ним, всё-таки, случилась беда уже в Москве? Все эти вопросы перетиралась Яной со Светланой Николаевной, пока Яна ждала обратного поезда в Красноярск, чтобы уже оттуда улететь самолётом. И они же, и куча других мучили её по дороге в Москву. Разлюбил? Полюбил другую? Так напиши! Так, мол, и так, не поминай лихом. Зачем же молча сбегать? Как трус! Не по-мужски как-то!
17
Андрей пытался окунуться в учёбу с головой, но мысли о Яне не отпускали. Быть так рядом с ней и не сметь поговорить, хотя бы взглянуть на неё, было мучительно. Но он уже принял решение, что им лучше расстаться, и твёрдо следовал ему. А ведь в Москву ехал с совершенно противоположными намерениями… Но это была жертва ради неё.
