Ирина Югансон
Керстин и сын Хозяина Долгого Фьорда
Хотела Керстен слово сказать – испугалась гнева хозяйского, промолчала.
– Одно плохо – бесприданница ты. Стыдно богатому хозяину бесприданницу в жёны брать – кто услышит, засмеёт. Так что придётся тебе самой о своём приданом позаботиться. Вот тебе мешок холщовый, отправляйся к морю да набери его полным-полнёхоньким медовым янтарём.
– Где ж я возьму янтарь? Нет янтаря в нашем море.
– Ну, это не моя забота, только не принесёшь полный мешок янтаря, можешь домой не возвращаться – живи под забором.
А где тебе янтарь достать, спроси старую колдунью, ты, говорят, с ней в дружбе большой?
– Разве колдунья она? Просто знахарка – травы лесные знает, болезни лечить умеет.
– Уж не спорить ли ты со мной вздумала? – рассердился Хелге да и вытолкал девочку за дверь.
Куда Керстен деться? Пошла она к старой знахарке совета просить.
А знахарка ей: – Скажи. Керстин, а надо ли тебе в чужой дом возвращаться? Что тебя там хорошего ждёт? Ведь ничего, кроме обиды и горя. Даже если чудо случится, и найдёшь ты янтарь медовый, что тебе в нём за радость? Или хочешь ты за Толстго Хелге замуж выйти? Хочешь хозяйкой большого хутора стать?
– Что ты, бабушка, век бы я его хутора не видала, только ведь и идти-то мне некуда. Разве что в город податься, в судомойки наняться, да в такой одёжке и в судомойки не возьмут. Ума я не приложу, что делать.
– Знаешь что, доченька, а иди ты и в самом деле к Долгому фьорду, что-то сердце мне подсказывает – там ты судьбу свою отыщешь.
Ну, а если ошиблась я, так назад не поворачивай, иди куда глаза глядят, может найдёшь работу какую – хоть свиней пасти, хоть глину месить, а всё лучше, чем в жёны к Хелге противному.
Жаль, ничем я тебе помочь не в силах. Вот разве что дам в дорогу суму перемётную с травами сухими заветными и хлеба свежеиспечённого краюху в тряпице льняной, а к ним в придачу подсказку – будешь проходить мимо старого своего дома, где прежде с отцом-матерью жила, возьми земли из-под его порога, завяжи в узелок.
– Спасибо, бабушка. – Простилась Керстин со старушкой, да и пошла к морю.
Шла она шла по крутой тропе в гору, потом с горы спустилась. Дошла до родного своего дома – стоял он пустым, окна чёрные заколочены, но крепко стоял – не покосился нигде, не обвалился. Зашла Керстин в дом – пусто в нём, всё от половика до прялки, от скатерти на столе до ложки последней выгреб отсюда жадный Хелге.
Походила по дому Керстин, поплакала, счастливые денёчки вспоминая, а как вышла за порог, наклонилась, землицы горсть набрала, в узелок завязала да в суму перемётную положила.
Вот идёт она дальше к морю холодному всё вниз да вниз по тропочке с крутого берега к низкому, пологому мимо сосен кривых, мимо верб густых, мимо трёх яблонек, что они когда-то с матерью посадили, мимо сарая лодочного, где отец лодку держал. Были яблоньки, что былинки тонкие, а теперь стоят деревья могучие, только яблок на них ни одного нет, а сарай лодочный от ветров морских развалился почти.
Дошла Керстин до самого берега, а там, после недавнего шторма кучи водорослей лежат. Стала она палкой эти кучи ворошить – не нашла ничего, кроме щепок серых да ракушек битых. Ходила она бродила, уж и солнце на закат пошло, а мешок холщовый так пуст и остался.
Тут, откуда ни возьмись, старушка незнакомая.
– Что ищешь, красавица? Не колечко ли обронила?
Отвечает ей Керстин: – Янтарь я ищу, бабушка. Янтарь медовый.
– Уж не смеёшься ли ты надо мной, девица? Мне ли не знать – нет в этих водах янтаря.
– И рада бы я посмеяться, да плакать впору – велел мне хозяин полный мешок медового янтаря принести. – Будет, – говорил, – тебе приданое. А вернёшься в пустыми руками, домой можешь не заходить, живи тогда хоть под забором, хоть в чистом поле.
– Хороший -то хозяин и щенка от порога не прогонит, а за плохого стоит ли держаться? – возьми, да сама уйди. Или сладко тебе живётся под его крышей?
– Несладко, бабушка, ой несладко! Да идти мне некуда.
– Подумать надо, может и смогу я твоему горю помочь, да мысли мои теперь другим заняты. Беда у меня, милая, ой, беда горькая, и отвести её никто не сможет.
– Что за беда у тебя, бабушка?
– Заболел мальчик мой, Магнус мой ненаглядный – едва дышит, никого не слышит, бредит во сне, горит как в огне.
– Внучек твой?
