Ирина Таланкина
Тишина
Своей рукой он нарисовал на карте города точки основных ударов. Несколько раз оказался замешан в поджоге милицейских квартир. Совсем недавно вышедши из шестерок, уже через полгода сопровождал Лукьяныча на сходке авторитетов. Там его впервые увидели и запомнили важные лица криминальной власти. Влад выделялся среди бывалых бандитов – конечно, он любил похвастаться, одевался соответствующе, но весь наигранный фарс нелепо висел на высоком и тонком пареньке, особенно в сравнении с упитанным и низкорослым Лукьянычем.
Через год они готовились взять в свои руки центр города. Несколько раз соседствующие бандиты пытались переманить Влада к себе, другие принимали попытки «загасить» неугодный кадр. Конечно, уже порядком известный в узких кругах Лукьяныч не решался вслух признаться, что за всеми его делами стоит молодой студент ПТУ.
– По красоте работаешь, – сказал он однажды Владу, когда рэкетиры вышли на точку, оставив их наедине в старой «пятерке» с заглушенным мотором.
Кругом было тихо, и скрипели только узкие сиденья автомобиля. За окном хлопьями валил первый снег. Влад был задумчив. В ногах у него лежала приличная сумма денег, но все ему казалось мало. Влад работал без отдыха.
– Бежишь только все время куда-то, – Лукьяныч продолжал вдохновленно вещать свои мудрости. – Будто всегда у тебя кто-то на хвосте. Куда бежать? Менты-то с неба не падают.
– А зачем останавливаться? Скоро Центр под нами будет ходить.
– Борзый, – заскрежетал хриплый прокуренный смех. – Далеко пойдешь, если не загасят молодым.
Лукьяныч сидел на переднем сидении, всматриваясь в лобовое стекло, медленно покрывающееся густым слоем снега.
Что-то лязгнуло. И вот уже холодная рука протиснулась с заднего сиденья и металлической хваткой вцепилась в толстую шею. Лукьяныч успел только опомниться, когда совсем не дружелюбный голос прошипел на ухо:
– Мы возьмем Центр. Дашь заднюю – тебе же хуже. Я не остановлюсь.
– Ты совсем попутал? – взвизгнул Лукьяныч. – Ты что себе позволяешь? От мамки вчера отбился, а уже мне тут грозишься?
Он забился на месте. Вновь лязг и скрежет. Лукьяныч быстро узнал этот лязг – новоприобретенный обрез.
– Я могу уйти, – продолжал Влад. – Но без меня тебе вспорют живот. Или на зону. Хочешь на зону? Вся ментовская сетка на мне. Хочешь оставаться на плаву – играешь по моим правилам. Среди своих ты теряешь авторитет. Наши пацаны понимают, кто на самом деле делами рулит. Можешь продолжать строить из себя главного, но банда все равно моя. Рассуди – я знаю все твои крючки. Тебе куда выгоднее не конфликтовать со мной.
– А…
– С денег процент твой. Дела – мне.
– Только без борзости, – уступчиво затянул Лукьяныч. Характером он был слаб, но до последнего не хотел показывать этого перед недавней «пешкой».
Хоть рыжий толстяк и продолжал внешне оставаться лидером, дела фактически перешли к Владу. Все это ощущали, но никто не решался озвучить.
Влад уверенно растил авторитет в краях преступного мира. Решимость и совсем неожиданная в нем жестокость сделали свое дело. Скоро имя Лукьяныча стало второстепенным в тени малолетнего «Адвоката». Исправив дисциплину, Влад поправил дела всей банды. При Лукьяныче многие позволяли себе увиливать от понятий, но теперь все знали, что перед Адвокатом можно заплатить только головой.
Жить такой жизнью было страшно. Постоянно приходилось утаивать свой настоящий возраст. Многое требовалось скрывать, прятаться в тенях и подворотнях. Временами Влад скучал по родной деревне, но каждый раз вместе с милыми школьными воспоминаниями невольно вспоминался и родной дом, и опустевшая соседская изба, и черный лес, неугомонно бушующий по ночам. Влад старался не думать об этом. Но чем рискованнее становились вылазки, тем чаще душу нагнетали воспоминания.
Новая ОПГ обосновалась в городе. Требовалось объяснить, кто здесь главный. Собрали рэкетиров и выехали на квартиру. Вечер – холодно. Изо рта клубится дым. Монтировками отжимают входную дверь. У ребят в руках все, что попадется – от самодельных кастетов до обрезов. Слышно только шумное дыхание новенького рэкетира, для которого эта вылазка была первой.
Влад обнаружил себя с металлическим светильником в руке. Комната была разгромлена. Человек перед ним почти полз по грязному ковру, но Влад его не отпускал. Словно в забытии. Из коротко остриженной головы вытекала кровь. На руках была кровь – почти черная. Глаза Влада светились. Лукьяныч вцепился в его локти:
– Добьешь – нам хуже будет! Мы все сделали – уходим.
Толстяка он не слушал. Остановить себя в ту минуту было невозможно. Жаркий запах крови – и исступленное желание большего, большей власти над почерневшей душой.
В машине Влад не мог вспомнить, убил он того человека или нет. Это убийство грозило бы им проблемами. Требовалось только припугнуть. Перед глазами стояла картина размозженного черепа.
– Снова мертвяк, – как во сне проговорил он.
– Да не мертвый он остался, – отмахнулся один из банды. Это был тот самый новичок, ровесник Влада – как оказалось, еще более жестокий на расправы, но совсем не жадный до власти.
– Ты чего такой веселый, Афоня? – скрежетнул Лукьяныч.
– Так все ровно же прошло! – весело воскликнул рэкетир.
Как сильно человеческая душа способна кричать! Влад наблюдал это постоянно. Как люди, чьи глаза еще вчера светились наглой самоуверенностью, сегодня ползают у ног, выдирают из себя вопли. И все деньги – деньги и авторитет. Ради них они готовы так рисковать. И он – такой же.
Неспособный к сочувствию. Влад хотел все по-другому, но все как-то не выходило. Азарт и желание заполучить больше, съесть любого, только бы иметь власть над ним – они мешали ему стать человеком, которым он хотел быть. Все кругом слишком стремительно и безумно. Годы в этом безумии пролетали незаметно.
– Едем в Петербург, – объявил Влад после очередного дела.
– Зачем еще? – засомневались остальные.
– Эта дыра себя исчерпала, здесь больше нечего ловить. Едем в Петербург. Там вертятся настоящие деньги.
Перед отъездом Влад наспех черкнул письмо к матери и отправил смятый конверт в родную деревню.
Поезд отправлялся через десять минут. На перроне было холодно, земля скрипела под тонкой коркой льда и подтаявшего снега. Влад прикурил от зажигалки Лукьяныча и жадно вдохнул дым. Стояли втроем – Влад, Лукьяныч и Афоня. Ехать в Петербург решились далеко не все, и вместе с отъездом ряды банды заметно обеднели. Вечерний перрон был безлюден. Многие уже вошли в поезд, и вместо людских голосов кругом стучали только колеса поездов дальнего следования.
– Все сказочки травишь, – стрекотал смехом Лукьяныч.
Отношения между ними давно переросли в панибратские. Трусливый Лукьяныч выбрал безопасную стратегию – держаться в тени напарника, который разрушительной силой летел вперед по криминальным сводкам.
– Не мороси, – шутливо огрызнулся на него Влад. – Так вот, язычники. У нас в деревне много сказок про них травили. Мол, сидят где-то в лесах еще дикие удмуртские язычники, которые крещению не поддались и от революции скрылись. Детям-то, конечно, это все как байки с волшебниками давалось, а на деле-то, на деле – лес тот и вправду огромный. А что там – никто не знает… даже люди там пропадали.
– Лес как лес, – кряхтел рыжий толстяк.
– Ну и сказки у вас были, – Афоня с интересом участвовал в разговоре. Несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте, он считал Влада старшим и куда более опытным товарищем. – А у нас в городе такого не было.
– То-то вам и не понять, – засмеялся Влад. – Вон, старый пес только смеется надо мной.
– Ну а какой еще вор мне сказку расскажет! – подхватил Лукьяныч. – Ты, наверное, и жмуриков убаюкиваешь, когда Афонька их в пакет заматывает.
– Скудно с тобой, Лукьяныч. Вон, Афонька хоть новая душа. Молодняк.
– Не сильно он тебя моложе.
– Зато талантливый какой до шантажа и крепкого удара. Азартный расчет миром правит. А пойдет-то далеко! Вон, погляди, как улыбается. Далеко пойдешь, Афанасий?
– Пойду, – Афоня смутился от их подстреканий.
Молодой рэкетир очень веселил Влада. Всегда улыбчивый и веселый, Афоня совсем не походил на человека, способного без малейшего содрогания руки замотать в пакет мертвое тело, забитое им же полчаса назад. Он был совсем мальчик – светленький и легкий на подъем, любил покутить и ко всем в банде обращался на «вы». Влад посмеивался над ним, но про себя быстро рассудил – такого надо поскорее к себе приближать. Если Лукьяныч не предаст из страха и алчного желания заполучить побольше денег, то этот будет предан по одной только простоте души.
– Странный ты человек, Афоня, – Влад добродушно хлопнул его по плечу. – Выглядишь совсем школьником. Как тебя в эти дела-то занесло?
– Да так же, как и вас. От веселой жизни.
– И терять тебе нечего?
– Совсем нечего. Так вы допытываетесь до меня, что смешно становится. Если сдружится-сработается – вот и хорошо будет.
– Вот и хорошо будет, – вкрадчиво вторил ему Влад.
В плацкарте заждались остальные. Влад не торопился – напоследок хотелось подольше подышать морозным воздухом родных краев.
Глава 4. Избранный
I
Южтолэзь, 20 день от первого солнца, 94 год.
Волхвы проводили особые обряды в ночь перед началом дня искупления. Так было принято – проводить обряды ночью. Луна считалась сильнейшим проводником в мир духов. Под открытым небом, при серебряном свете – ритуальные танцы у главного идола, негромкая музыка кругом стен святилища, внутри которого более просвещенные – старые волхвы – завершают свой секретный обряд. Среди старейших мудрецов служил и сам Верховный Жрец.
Под окном насвистывали струны древнего инструмента. Тонкие звуки эхом пробивались сквозь слюду, и в каждом струнном ударе рассеивался мягкий запах весны, еще непривычный после беспощадно затянувшейся зимы. Вельф стоял в кругу волхвов. По рукам его, плотно сложенным ладонями друг к другу, разливались струи черных одежд. Тишину обряда нарушал только шорох тяжелых тканей о половицы. Все стояли неподвижно – соблюдалось таинство молчания после молитвы. Каждый волхв верил в свой дар слышать голоса предков в эту священную минуту тишины, искусственно созданную десятком таких же волхвов единого круга. Каждый из мудрецов мысленно отпускал все мирское и ступал душой в Верхний мир – мог слышать волю духов, говорить с ней, благоговейно внимать ей одной. Не все, конечно, в действительности что-то слышали или сознавали некую волю в своем разуме, но все без исключения убеждали и остальных волхвов, и жителей Тишины, и себя, конечно, в том, что непременно что-то слышали и что-то особенное сознавали. Нечто ведь должно заключаться в этой тишине, во тьме вековечного таинства и в молчании – не может это все быть просто так.
Казалось, вот еще совсем немного, маленький шаг, маленький взгляд и еще одно маленькое усилие воли – и тогда непременно получится в полной мере отринуть разум, постичь тайну истины так же верно, как сделал это Верховный Жрец.
– Благословляю вас, – кончился обряд, и Вельф заговорил своим глуховатым голосом, почти шепотом, – благословляю вас на благополучное проведение завтрашнего праздника и благословляю с вами весь народ Тишины. На этом наш обряд окончен.
Он кивнул с лицом человека, все про всех уже знающего и вполне этим знанием довольного. Угловатые и грубые черты этого лица тонкой линией разрезала одобрительная улыбка. При виде нее все волхвы становились тоже отчего-то радостными и перенимали непоколебимую уверенность Жреца в торжестве завтрашнего дня искупления и вообще всего учения Тишины, уже сотню лет сохраняющего равновесие всего народа. От взгляда на этого человека у каждого, будь то волхв или обычный охотник, так или иначе происходил необъяснимый внутренний прилив уверенности – и оттого вдруг становилось очень радостно.
Вельф черной тенью проходил мимо остальных служащих, обходил ряды волхвов на полянах, благосклонно кивая перед теми, чьи взгляды сталкивались с ним. Едва получив мгновение его внимания, волхвы тут же начинали светиться радостным воодушевлением, а Вельф тем временем быстро шел дальше по мокрому снегу, педантично подбирая длинные волны черного одеяния – уж очень на улице было холодно и мокро.
Наконец – спасение от бесконечных обрядов – затопленная печь и возможность отдохнуть вдалеке от глупых взглядов, искрящих фанатичной преданностью. Вельф жил в крупном двухэтажном доме с резьбой на окнах и громадным представительным крыльцом при входе. Обитель эта и звалась в народе хоромами. Некоторые, кому Жрец доверял особливо, допускались внутрь, но гостить дозволялось лишь на первом этаже в специально отведенных комнатах, в то время как все остальные помещения считались недопустимыми для глаз человека. Там у Вельфа все было устроено по-своему. Там был его дом. Во всей Тишине он один имел право находится наедине с собой, чтобы «постигать таинство истины». А первостепенным средством постижения является умиротворение и безмолвие.
Вельф задумчиво перебирал пальцами по столешнице. Одними ночными службами его работа не заканчивалась. Неприятная обязанность неизменно напоминала о себе каждые три года.
II
С самого рассвета во всех округах гудели праздничные песни. В коридоре, на улице, на верхнем этаже – отовсюду слышался топот множества босых ног и взбудораженные оклики детей. Первым, что увидел Федор после пробуждения, был Арий, сидевший на кровати напротив и что-то тихо рассказывающий остальным. Вокруг него собрался целый кружок – еще не успев сходить на умывание, все слушали рассказ о назначении весеннего равноденствия. Только Дион все еще крепко спал в дальнем углу комнаты – ни песни, ни разговоры не могли разбудить его раньше положенного времени. Не поднимая головы с подушки, Федор прислушался к голосу Ария:
– …создав единство Тишины, первый Верховный Жрец, Инмар, обратился к голосам духов. Тогда еще он был человек. В те годы наш мир был беззащитен пред внешними врагами – красными демонами. Инмар не желал глядеть на то, как проливается в этой борьбе кровь его людей, как бедствуют земли и живет в голоде и страхе народ Тишины, и потому искал защиты древних духов леса. То было непросто – духи крепко спали и не слышали Инмара. Они были далеки от людей, озлоблены на мир за столетия гонений, что причиняли им неверные, ага. И тогда взошел Инмар на крутизну и обратился к голосам их вновь. Он клялся в преданности, просил отвернуться навсегда от неверных, но снизойти до праведного народа Тишины. В подтверждение веры им Инмар принес в жертву свое человеческое начало – с той минуты он и стал Верховным Жрецом – тем существом, что близко к духам более, чем может быть близок человек. Луна окутала его своими крыльями, и тогда Инмар стал первым, кто мог заговорить на ее языке. Его тело оставалось земным, в то время как душа отринула все земное и стала близка к миру Верхнему, и не было для нее пути назад к праздным искушениям и человеческим радостям. Такова ноша каждого Жреца, ага. И тогда предки открыли ему свою истину – ведь он был уже не человек, а Жрец. Он стал посланником и рабом их воли взамен на благосклонность к народу Тишины. С того дня, названного потом днем весеннего равноденствия, боги сделались нам друзьями и покровителями, даровали нам землю, что кормит нас. И потому каждые три года в день весеннего равноденствия мы воздаем нашим покровителям свою благодарность в виде избранных посланцев, что отправляются в Верхний мир с дарами, каждые три года повторяя жертву Инмара в троекратном размере.
В коридоре раздался топот.
– Вы чаго, спите исшо? – Агния влетела в комнату, осветив полусонное пространство звоном колокольчика. Она уже была красиво, по-праздничному, одета в платье с красной юбкой, расшитой затейливыми орнаментами, а непослушные волосы ее были заплетены в две тонкие черные косички. На шее сверкало крупное украшение из серебристых монеток. Лицо Агнии светилось, и смех просвистывал сквозь широкую улыбку.
– Дион, подъем! – она резко прыгнула на кровать Диона. – Мы с Евой были в кухонном домике, там такое готовя!
От Агнии пахло горячим тестом, и запах этот, разлитый по комнате, заставил все вокруг оживиться в веселой утренней суете.
– Что там готовят? – нехотя протянул Дион.
– Перепечи, – прозвенела Агния, – праздник же большой.
– Перепечи?! – Дион выскочил из своего убежища, мигом позабыв и про холод, и про шум.
III
Весеннее равноденствие праздновалось с самого рассвета и до захода солнца. С завтрака до обеда во всех округах распевали песни, плели венки из подснежников и весенников, водили хороводы и играли в игры на счастье. После праздничного обеда, такого же, как и все в этот день – непривычно шумного и пышного, жители собирались в первом округе, близ хором Верховного Жреца, где все уже было подготовлено перед обрядовой частью великого дня.
И вновь толпа вокруг, и люди повсюду, пестрят перед глазами цветы в венках, голоса, шепот, блеск множества глаз и томительное ожидание. Перед крыльцом хором оставалась небольшая поляна, и сотни взглядов были обращены на нее в ожидании выхода Жреца. Дион и Федор стояли в окружении друзей в той части, где отводилось место для жителей четвертого округа. По правую сторону от них гудела оживленными разговорами толпа жителей третьего – румяные юноши и девушки в венках то и дело переговаривались с детьми, с большим участием помогали настоятелям развлекать их в ожидании начала обряда. Некоторые заговаривали с Евой, а та лишь смущенно кивала им в ответ.
– Чрез годик к нам, Ева? – улыбалась невысокая девушка из третьего округа, одетая в красивый праздничный сарафан.
– Верно, – отвечала Ева с вежливой улыбкой.
– Мы тебя всему научим, – из толпы выглянула другая девушка, – вот урожай-то будет! Духи земель с тобой удачу принесут в наш округ. А гадать научишь нас в русалочью ночь? То-то скучно, тебе, поди, в четвертом.
Ева вновь и вновь кивала и смущенно отводила глаза. Наконец расспросы прекратились. Вельф вскинул руки, приветствуя сотни радостных голосов. Голову его украшал медный венец, из которого прорастали изящные ветвистые иглы – то был венец первого Верховного Жреца, передаваемый сквозь поколения каждому новому наследнику.
Началась обрядовая часть праздника. Вельф остановился на верхних ступенях – так каждый мог наблюдать его, возвышенного над всеми остальными хранителя истины. Чем крупнее обряд, чем больше людей служат в его исполнении, тем сильнее становится его чудотворная сила – все жители Тишины одновременно, внимая действиям Жреца, сомкнули у груди руки и закрыли глаза. Таинство единения было пущено.
Самые сильные обряды – праздничные и массовые. Принято было отдавать свой разум и свое чувство природе, вместе с ней молчать несколько минут и слышать, как молчат другие. Подобное действо – молчание – было важнейшей частью всех обрядов, оно обозначало слияние с Тишиной и самой ее сутью, слияние с собственным разумом и разумом всех сестер и братьев, таким образом представляясь единым верным организмом, состоящим из множества отдельных, связанных между собою частиц. Каждый человек так или иначе отличен от другого. Отличается житель второго округа от жителя третьего, как и малый ребенок отличается от старого аскета. Однако в эту минуту общего молчания, общей тишины – все они становятся одним, частью той природы, что рождает их и забирает их.
Прохладный мартовский воздух – вестник начала года – щекотал лица и, прожженный солнечными лучами, опалял непокрытые головы. Вельф в самом центре – с сомкнутыми руками и закрытыми глазами – читал молитву про себя, читал на языке ветра, и никто не смог бы услышать его голоса в эту минуту. Но каждый слышал его внутри себя.
Резкий хлопок – Жрец разомкнул ладоши и ударил ими друг о друга – все разом открыли глаза. Разом наклонили головы, и солнечные улыбки озарили просветленные лица. Души переполняла благодать.
Раз в три года на время весеннего равноденствия выпадал день искупления. Нынешний год был из таких, особенных. Перед началом плясок пришло время огласить имена избранных. Вельф завел громогласную речь:
– Народ Тишины! Как вы помните, прошлогодний листопад5 принес нам скудный урожай. Много невинных душ забрал голодный год. Но мы должны верить в наши светила, мы должны с большей силой крепить нашу веру, чтобы впредь не быть наказуемыми гневом духов. Я говорил с духами в эту ночь. Прошедший год ознаменовался слабостью нашей веры, они разочарованы в вас! – он с особенным жаром ударил на последние слова и, выдержав долгую паузу, продолжил. – Нам следует прикладывать большие усилия в борьбе за благосклонность высших. Благо, сегодняшний день знаменуется искуплением. Выберем же трех посланников, кто впитает в себя всю веру наших сердец и передаст ее в Верхний мир! И да будет так!
Жрец внимательно вглядывался в лица людей перед собой. Глазами искал глаза. Он умел говорить и в продолжение всей своей эксцентричной речи ни на миг не усомнился в своем умении, однако все же что-то колебалось внутри него – хорошо ли вышло это выступление в глазах народа? Опасения оказались напрасны: уже через мгновение толпа загудела одобряющими восклицаниями. Лицо Жреца озарилось торжествующей улыбкой – он и сам не понимал, как минуту назад мог усомниться в преданности этих людей. К тому же минута промедления позволила ему отыскать среди них то, что было нужно.
– Избранных! – свистела толпа.
– Имена!
Вельф молча указывал на избранных. Скоро из первого округа был выбран молодой волхв. Затем к нему присоединилась красивая охотница из второго. Дальше Жрец направился к толпе жителей третьего округа. Выбирал он быстро, с холодным расчетом. Направлял ладонь в сторону того, за кого уцепится взгляд, и тогда человек примыкал к ряду избранных, усыпанный восхищенными взглядами, украшенный церемониальными венками и самый счастливый от того, что сам Жрец обратился к нему и узнал его имя. С каждым новым избранником народ снова и снова вспыхивал бурным ропотом и возгласами одобрения.
Федору становилось не по себе. Кругом все гудело, и от шума кружилась голова. Рядом стояла только Ева, в то время как остальных ребят потоком толпы унесло куда-то вперед. Даже спокойное и робкое дыхание Евы не могло унять внезапного волнения – в одну минуту от всего происходящего торжества Федору стало по-настоящему страшно. Сердце билось, будто за ним несется дикий зверь. Мальчик принялся одними глазами искать брата – где-то впереди, среди множества голов, оставался Дионисий.
Жрец вывел вперед невысокого рыбака из третьего округа:
– Назови свое имя.
Новоизбранный назвался.
– Поздравляю тебя. Ты избран, и да будет так, – Вельф третий раз отчеканил свою привычную условность.
Народ вновь залился радостным свистом. На счастливчика тут же был навешан венок из редкого красного цветка, волхвы отвели его к крыльцу, где стояли остальные.
Оставался только представитель от четвертого округа. На этот раз Вельф не спешил – он медленно подходил к разнородной толпе, состоящей из малых детей и древних стариков. Как правило, в прошлые годы было принято избирать именно старших представителей четвертого. Какое этому было назначение – символическое или вполне практическое, никто не знал, а предположения в народе выдвигались самые разные. В любом случае, все вопросы в Тишине всегда сводились к мысли о непостижимости воли Жреца простым человеческим разумом.
Верховный Жрец что-то искал глазами. Что-то, что то и дело ускользало от него и находилось вновь.
Федор боялся его. Сам не знал, отчего, ведь Жрец – самый приближенный к духам человек, самый чистый душой. Но чем ближе Вельф подбирался к их стороне, тем сильнее колотилось сердце в груди. Одна минута – и он уже совсем близко. Федор не мог оторвать взгляда от просветленного жреческого лица, и на долю секунды ему почудилось, будто это лицо смутилось, будто и оно чего-то боялось. Но только на самое маленькое мгновение. Федор зажмурился и пытался не глядеть, чтобы не волноваться. Это мнимый выбор.
Толпа вновь загудела, Федор услышал вскрик Агнии и неразборчивый шепот Евы, слышал, как выводят избранного из толпы и как голос Вельфа в очередной раз вежливо проговаривает:
– Назови свое имя.
– Дионисий, – отвечал избранный.
Федор резко раскрыл глаза. Совсем рядом с Верховным Жрецом, неуверенно улыбаясь, и, судя по всему, еще не сознавая всей торжественности своего положения, стоял его брат. Где-то позади радостно кричала Агния. Волхвы накинули на Диона венок из красных цветов. Все происходило столь быстро, что Федор не успевал толком сознавать происходящее. Он точно знал, что в эту минуту должен кричать от радости, но радости в себе никак не мог найти. Словно что-то было не так, определенно не так должно было все сложиться, однако кто-то приказал, чтобы было именно так.
Вельф поочередно касался преклоненных голов избранных, благословляя их долю. Он мельком оглядел лицо Диона: большие синие глаза и по-детски радостная улыбка. Незаметно для других Жрец улыбнулся ему в ответ.
Солнце неспешно скрывалось за горизонтом, опаляя золотом стену леса, людей и их празднование. Наступало время луны.
Люди в багровых венках – избранные – отправились танцевать с остальными, и во все время праздника их окружало множество людей, все вокруг поздравляли, старались прикоснуться к ним, оставить на них свое приветствие духам, к которым избранные должны были отправиться ночью. Волхвы разливали по глиняным стаканам красный напиток, который было принято пить во время вакханалии весеннего равноденствия.
Агния подбежала к Федору и всучила ему один стакан. Ева и Арий тоже взяли свои.
– Давайте, на раз, два… три! – Агния зажмурила глаза и выпила все разом.
Федор неуверенно коснулся губами напитка – запах напоминал испорченные ягоды, а на вкус он был еще противнее, чем на вид. Кислая горечь, которая неприятно вяжет язык.
Люди вокруг танцевали в хороводах, пели, спотыкались друг о друга, падали и вставали, при этом громко смеясь. Диона утащили в один из хороводов.
На крыльце показались четверо в черных одеждах и расписных деревянных масках – личинах. Под этими личинами скрывались обычные волхвы, но в эту ночь они принимали другой облик, становились символами четырех назначений Тишины – четырех чародеев-основателей и четырех высших стихий. Маски плясали среди остальных, вокруг них образовались хороводы. Одна маска была мордой рыси, на другой сверху крепились оленьи рога, следующая делилась на две части – с одной стороны морда волка, а с другой – лисицы. Последняя маска изображала бабочку.
С их появлением крики и песни зазвучали еще громче, еще праздничнее и восторженнее. Маски кружились вместе с избранными, разливали красную жидкость с запахом переспелых ягод и подначивали народ танцевать больше и больше.
Подхватив с собой Ария, Агния побежала в тот хоровод, где рядом с маской-бабочкой танцевал Дион. Кружок мигом наполнился звоном ее смеха.
– Ева, – Федор аккуратно коснулся плеча девочки. Было видно – Ева совсем не разделяет всеобщего настроения. Нечто странное мешалось в ней.
– Федор, скажи, Дион больше не вернется к нам?
Голос Евы звучал по-особенному резко и срывался от обиды – всхлипывающие нотки прорывали всегда спокойный лад, а глаза наполнялись слезами. В это мгновение Федору стало жалко ее даже больше, чем себя. Было невыносимо смотреть на нее – всегда добрую, мягкую и теплую – с покрасневшими глазами и жалостливо опущенными вниз уголками губ. Лишь Ева разделяла то замешательство, от которого обоим им было стыдно, однако от которого никак не получалось избавиться. Они слишком понимали судьбу Диона, чтобы позволить ему попрощаться с жизнью, едва познав ее красоту.
– Большая ошибка энто, – начал быстро лепетать ей Федор, стараясь перекричать пения вокруг. – Не может быть, чтобы избрали его. Должны были избрать кого-нибудь, токмо не его… и не тебя, и не Агнию, и даже не Ария. Не могли они просто так взять и избра-ать его!
Федор не мог объяснить себе это расстройство. Он никогда не оставлял уверенности в том, что невозможно такое обстоятельство, чтобы кто-то посмел разлучить их маленький кружок. Ему казалось, словно все вокруг сознают и должны сознавать, что просто нельзя разлучать их.
С одной стороны, здесь обязана присутствовать радость за брата, ведь это такая честь – быть избранным в день искупления! Однако внутренний бес не переставал шептать о том, что все это ошибка и всего этого не должно случиться. И как Дион сам этого не понимает? В один миг все танцы, обряды, песни, все вокруг перестало иметь всякий смысл и всякую радость – счастливые улыбки стали казаться насмешливыми, злыми, сверкающие глаза и лица стали гореть жутким пламенем, и все вокруг кричало: «Это не то, так не должно быть, теперь ты один, один!» И все вокруг смеялось, кружилось в страстной круговерти и не останавливалось ни на мгновение: «Теперь ты один, один!» Федор ужасно не хотел остаться в одиночестве, и главный страх – потеря брата – предстал перед ним в личине огромного чудовища, необратимого назначения, против которого он, маленькая частица, не может сделать ничего. Жизнь без Диона не представлялась совсем, и паника вмиг охватила Федора, словно бы кто-то пытался отобрать у него не просто самое ценное, но часть его самого, пытался вырвать с корнями часть его собственной души. Дион всегда был рядом, он всегда был большим, чем все остальные, и всегда, сам того не замечая, подталкивал Федора на борьбу с внутренним демоном, который одолевает его всю жизнь, а теперь… Что теперь? Дион уйдет? Нет, определенно нет, надо бежать, бежать…
– Дион, Дион! – Федор выцепил его из хоровода и незаметно отвел в сторону, пока остальные увлеклись танцами с личиной. Глаза Диона светились радостными васильками. – Дион, бежать надо. Не так все энто. Не мог стать избранным ты… Ошибка энто, надо бежать нам.
– Не мог я стать избранным? – повторил Дион, растягивая каждое слово.
– Не о том, не о том я, – быстро подбирал слова Федор, – все, все неправильно. С рассветом ведь уйдешь ты, нельзя, чтобы ушел ты. Разве не видишь ты энтого? Куда поведут избранных? Все не так должно быть, тут какая-то тайна. Плохая тайна. Надо бежать, бежать!
– И что ты предлагаешь? – Дион едва заметно нахмурил брови. Его вполне устраивала роль избранного. – Куда нам бежать?
– В лес, – Федор не замечал его недовольства. – Проберемся чрез дыру в заборе у колодца, а там вперед, и выйдем куда-нибудь. Надо бежать, прошу тебя, иначе будет плохое, точно будет плохое.
Будучи в полной уверенности в том, что Дион поддержит эту авантюру, Федор схватил ладонь брата и потянул за собой. Однако Дион резко вырвался:
– Я избранный, Федор, куда я побегу? В лес, к красным демонам? Ты себя слышишь? Мы издохнем в этом лесу уже чрез два дня, ежли нас раньше не поймают демоны! Уверуй же в мою судьбу так, как уверовал в нее Верховный Жрец. Нет у нас ничего дороже судьбы. Почему тебе так сложно поверить в то, что я избран? Разве ты не чувствуешь Тишины? Ты готов предать ее? – он не давал Федору говорить. – Ты думаешь только о себе.