Ирина Одоевцева
Елисейские Поля

12

– Я тебе говорила, Вера, что надо было розовое одеяло купить. А то лиловое совсем как гроб.

– Оставь, мама. Мне нравится. И почему непременно розовое? Я ведь не немка, чтобы сентиментальничать.

– Как хочешь, – соглашается Екатерина Львовна. – А обои какие? Тоже лиловые?

– Обои в хризантемы, – вмешивается Люка. – В лиловые и белые. И в птицы. Птицы желтые с большими хвостами. Ужасно красиво. Я знаю, где такие купить можно.

– Ах нет, я птиц терпеть не могу. Мне ночью будет сниться, что они меня клюют. Уже девять часов. Сейчас Володя придет.

Вера причесывается в спальне.

– Нет. Лиловое одеяло очень красиво… Надо купить лиловый бобрик.

Звонок. Паркет тихо скрипит под мужскими шагами. Вера прислушивается, улыбаясь.

«Я гадаю, кто там? Не жених ли? Не жених ли это мой?..» Ах, какой бы он, Владимир, ни был. Пусть в очках, пусть некрасивый. Но он все-таки ее жених. Разве можно хоть чуточку не быть влюбленной в своего жениха?

Голоса в столовой звучат громко. О чем они так? Что случилось?

– Вера, Вера, – зовет Екатерина Львовна. – Иди скорей.

Вера не спеша поправляет складки платья и, стараясь ступать особенно легко и грациозно, выходит в столовую.

– Здравствуй, Володя. Что у вас такое?

У Екатерины Львовны испуганное, взволнованное лицо.

– Вера, эта дама, эта дама, которая утром приходила, отравилась, – почти кричит она.

Вера садится в кресло, расправляет широкое платье и, склонив голову набок, спрашивает, все еще улыбаясь:

– Умерла?..

– Вера, господи! Как ты можешь?.. – вскрикивает Екатерина Львовна.

– Нет, нет, – торопится Владимир Иванович, – она жива. Ее удалось спасти. Она отравилась вероналом… Слишком много приняла…

Вера слушает с любопытством.

– Ну конечно. Все они так. Или слишком мало, или слишком много, чтобы не умереть.

– Но она чуть не умерла… Доктор говорил…

Вера перебивает его:

– Чуть не в счет. Если бы по-настоящему отравилась, так и умерла бы. И пожалуйста, Володя, довольно об этом. Мне неинтересно.

Екатерина Львовна хватается за сердце:

– Господи, Вера. Какая ты злая. И в кого ты только такая?..

– Ах, мама, перестань. Я совсем не злая. Но какое мне дело?.. Пусть она себе живет на здоровье…

Вера сидит на кровати матери, обхватив руками угловатые колени.

– Мама, – быстро говорит она, удивленно глядя на мать, – мама, как это случилось, скажи? Ведь еще недели нет, я ждала Арсения и мучилась. А теперь я влюблена в Володю. Да, да, влюблена, хоть и смешно. Влюблена. В особенности сегодня, когда эта идиотка отравилась. Но как это случилось?

– Что же, Верочка. Естественно. Он твой жених. Когда станешь его женой, еще и не так полюбишь его, по-настоящему.

– Ах нет, мама. Совсем не то. И когда женой стану, наверное, разлюблю. Ты ничего не понимаешь. Это, должно быть, от ожидания, оттого, что с ним целуюсь. Но я влюблена, – нетерпеливо и обиженно проговорила она. – И скорей бы уже свадьба. Ждать тяжело. Даже часто дышать трудно, как будто сердце распухло. – Она на минуту умолкает. – Слушай, мама, – вдруг спрашивает она, – а ты… Как ты можешь?

– Что могу? О чем ты, Верочка?

– Ну, как ты можешь, – нетерпеливо продолжает Вера. – Как ты можешь… спать одна? Разве тебе не тяжело?

Екатерина Львовна поднимает брови и краснеет:

– Вера! Что ты говоришь! Ведь я твоя мать.

– Ну и что же, что мать? Уважать тебя надо, бояться? Нет, нет. – Вера, смеясь, обнимает мать и целует ее в шею. – Я тебя люблю, ужасно люблю, вот и все. И мне тебя жаль. Да, жаль.

– Оставь, оставь. Задушишь.

– Тебя никто не целует, так хоть я. Моя красивая, моя молодая мама.

Екатерина Львовна смущенно отбивается от дочери:

– Ну довольно. Успокойся. Полежи тихо. Хуже Люки.

Вера вытягивается поверх одеяла рядом с матерью.

– Нет, мне серьезно жаль тебя, мамочка. Тебе непременно надо еще замуж выйти. У тебя такие плечи, такие глаза, такие губы. Тебе нельзя быть вдовой.

– Глупости все это, Верочка. Но как ты нервна!

– Ах, я совсем не нервна. Я влюблена, я счастлива. И я хочу, чтобы все были счастливы, и прежде всего ты.

Вера снова целует мать:

– Мамочка моя милая. Мама-кролик. Мама-персик. Мама-соловей. Помнишь, как я тебя в детстве звала?

Екатерина Львовна нежно гладит ее темные волосы:

– Странная ты. Такая ласковая, а сердца у тебя настоящего нет, и никого ты не любишь. Как кошка. Ну, иди спать. Дай я тебя перекрещу. Уже поздно.

– Спокойной ночи, соловей мой.

Вера целует еще раз мать и, соскользнув с постели, бежит, смеясь, к себе.

Люка еще не спит. Она лежит в темноте с закрытыми глазами, сложив руки на простыне.

Вера тихо проходит мимо нее, кровать легко скрипит, шуршат простыни.

– Вера, – зовет Люка, – Вера, послушай.

– Ты не спишь, Люка? Уже поздно.

– Послушай, Вера.

– Ну что?

– Я все лежу, думаю о тебе и не могу заснуть.

Вера тихо смеется:

– Брось думать. Знаешь, индейский петух тоже думал…

– Вера, не смейся. Вера, ты не боишься выйти замуж?

– Боюсь? Что ты еще выдумала?

– Но ты разве забыла? Ты ведь мне сама рассказывала… И все это будет с тобой, подумай…

– Ах вот ты о чем. – Вера зевает. – Спи лучше.

Простыни снова зашуршали.

– Но Вера, – взволнованно зашептала Люка. – Ведь это так страшно, так страшно…

– Молчи. Не мешай мне спать. И не волнуйся, пожалуйста. Ты еще мала, не понимаешь. Я совсем не боюсь, я очень счастлива. Спи, Люка.

Люка замолкает на минуту.

– Вера, – снова зовет она. – Вера…

Но ответа нет.

Люка подгибает выше холодные колени, закрывается одеялом до самого подбородка и вздыхает. Вера смеется, не хочет слушать. Неужели она не понимает, что ее ждет?

Люка закрывает глаза, чувствуя страх перед этой тяжелой, непонятной, грязной жизнью, и сейчас же засыпает.

13

Екатерина Львовна разбирала покупки, только что принесенные из магазина. Вера сидела на диване и безучастно глядела в окно.

– Кружева очень хороши. А шелк слишком тонкий, будет плохо стираться. Да что с тобой, Верочка? Даже не посмотришь, будто не для тебя все это.

– Скучно…

В столовую вбежала Люка, неся Верину новую шубу:

– Стыдно хандрить, Вера. Тебе скучно, а нам от этого тошно. Вот и Мурзик загрустил. – Люка высоко подняла шубу. – Видишь, даже рукава повесил. Улыбнись Мурзику, Вера, а то он обидится.

– Отстань, Люка.

– Фу, какая ты злая, слышишь, Мурзик говорит: для того ли я пятнадцать тысяч стоил, чтобы на меня и взглянуть не хотели? Для того ли я такой пушистый и теплый? Ну улыбнись, а то Мурзик обидится. Неужели ты больше не любишь его?

– Что там любить, подумаешь. Ведь это только шуба. Пускай дорогая, но все-таки только шуба, больше ничего.

Люка, прищурившись, взглянула на сестру:

– А ты что хотела, чтобы шуба Исаакиевским собором была?

Вера рассмеялась:

– Ты глупая, Люка. Ну пойдем, помоги мне одеться. И Мурзика тащи. Хочешь, поедем с Володей в Булонский лес чай пить?

Люка запрыгала. Рукава шубы замахали в воздухе.

– Ура! Не сердится, не сердится. Только пить будем не чай, а шоколад, хорошо?

14

Накануне дня свадьбы приехала из Бордо тетя Варя и теперь сидела за столом в столовой.

Люка внимательно разглядывала ее. Мамина сестра, а совсем не похожа. Такая толстая, самоуверенная. Только на три года старше, а совсем старуха.

– Это хорошо, – говорила тетя Варя, – что замуж выходит. Тебе легче будет. Да и спокойней. Долго ли с теперешними до греха. Очень я рада, что у меня сын, а не дочь. Вот и Люку поскорей пристрой.

– Ну, Люка еще ребенок…

– Я и не говорю, чтобы сейчас. Когда шестнадцать лет будет. Что же это Вера так долго? Завтра свадьба, выспаться даже не успеет. Эх, как все неправильно.

Екатерина Львовна улыбнулась:

– А ты по-прежнему хочешь, чтобы все правильно было?

– А то как же? – удивилась тетя Варя и, поставив локти на пеструю скатерть, поправила шпильки в прическе. – Все должно быть правильно, не так, как у тебя. В доме беспорядок, да и в жизни твоей всегда беспорядок был. Никогда ты не знала, что хочешь. Вот и дочку так воспитала. Любит она хоть жениха своего?

– Кажется, любит.

– Кажется? Мать, а не знаешь. Эх ты, – презрительно мотнула она головой. – Да и то, какая у них, у теперешних, любовь.

– Да ты, Варя, не волнуйся, – успокаивала Екатерина Львовна. – Вот, попробуй варенье. Я сама варила…

– Ты мне, Катя, зубы вареньем не заговаривай…

Вера бросает шубу на диван, снимает туфли.

– Ноги даже заболели. Люка, тащи саночки.

Люка бежит за саночками, Вериными утренними туфлями.

– Так смешно, – рассказывает Вера, – там какой-то длинный все на меня смотрел, а Володя злился.

– Ты причащалась, Вера? – неожиданно спрашивает тетя Варя.

– Нет. А разве надо было?..

Тетя Варя всплескивает руками:

– Господи, да что же это такое?

– Ничего, ничего. И так окрутят. Вы не беспокойтесь, тетя. Ах, как я устала.

– Но ты хоть бы подумала серьезно о том, что в новую жизнь вступаешь…

– О чем там думать? Все уже передумано. Спать надо. Ну, спокойной ночи.

Вера встает и, на ходу развязывая пояс платья, идет в спальню. Люка бежит за ней. Вера садится на кровать:

– Завтра меня уже тут не будет…

Люка, сидя на корточках, стаскивает с нее чулки.

Вера брыкается:

– Оставь. Щекотно.

– Позволь. Позволь. Ведь в последний раз.

Люка тянет воздух носом:

– Как хорошо пахнет. Ты зачем колени душишь?

Вера улыбается:

– Затем…

– Нет, скажи зачем. – Люка нагибается вперед и целует Верино розоватое гладкое колено.

Вера, смеясь, толкает ее ногой в грудь. Люка опрокидывается на спину на ковер.

– Убила, убила, – кричит Люка, складывая руки на груди.

– Нет, не верю. Те, которые мертвые, ногами дрыгают и «Боже, царя храни» поют.

– «Боже, царя храни», – громко поет Люка.

В дверь просовывается голова тети Вари.

– Что у вас тут еще?

– Взрыв патриотических чувств, – кричит Вера, задыхаясь от хохота.

– Господи, и это накануне свадьбы. – Тетя Варя возмущенно захлопывает дверь.

Вера продолжает хохотать, уткнувшись в подушку.

– А теперь спать, спать, – вдруг серьезно говорит она, – а то ведь завтра ночь в поезде.

– Счастливая, – вздыхает Люка. – Ниццу увидишь. Там пальмы. Будешь сама бананы с них рвать.

– Что бананы? Обезьяну за хвост поймаю и тебе в подарок привезу. Ну, спи. Не болтай больше. Я тушу…

Вера повернулась к стене, подложила руку под щеку.

«Завтра моя свадьба, – смутно подумала она. – А если бы не с Володей, а с Арсением? Ах, все равно. Так тоже хорошо. Я буду замужем. И богатой. – Она закрыла глаза. – Пусть все, что со мной случится, мне сегодня во сне приснится, – прошептала она. – Кажется, надо себя за левый мизинец дернуть?..» Но руки уже стали тяжелыми и непослушными, и двинуть ими не было сил.

Вера спала. Ей снилось, что она идет одна по незнакомой улице в своем старом коричневом платье. Она садится в автобус и едет куда-то. Потом снова идет мимо магазинов и домов. Дверь в церковь открыта. «Венчаться», – вспоминает Вера и входит в церковь. Пусто и тихо, и нет ни жениха, ни священника. Вера ждет. На аналое лежит икона. Свечи ярко горят перед ней. Вера берет икону, оглядывается и выбегает из церкви. Она бежит по улицам, прижимая икону к груди. За ней погоня. «Держи, держи! Воровка!» Вера бежит все скорее, подбегает к обрыву. Она разобьется! Все равно, пусть. Только бы не поймали. Но бежать легко и не страшно. Песок сыплется из-под ног. Вот она внизу. А на горе стоят Люка, Екатерина Львовна и Владимир. «Вера, Вера», – кричат они. Вера поднимает голову и смотрит на них. Как они высоко… И в руках у нее вместо иконы большие столовые часы. Стрелки показывают десять. Как поздно!

Из кухни несся слабый стук ножа о тарелку, с пустой Люкиной кровати свешивалось на пол одеяло.

Вера заложила руки под голову. «Какой скверный сон. Скверный. Но почему скверный?.. Просто глупый. Нет, скверный». И сейчас же в памяти всплыли когда-то слышанные объяснения снов. В церкви быть – к несчастью, и с горы бежать – плохо. «Глупости, глупости, – успокаивала она себя. – Вздор. Ни в какие сны я не верю. Вот еще».

Она встала с кровати, подошла к окну и открыла ставни. Мелкий косой дождь стучал в стекла. Небо было серое и низкое. «Дождь в день свадьбы – хорошее предзнаменование. И это вздор. Такой же вздор, как и сны».

Вера накинула халатик и прошла в столовую. Все уже было чисто прибрано. Паркет блестел, на столе стояла большая корзина белых цветов. Свадебные цветы. Она села на диван. «Свадьба. Сегодня ее свадьба, а день такой похоронный». Она смотрела на серое небо, на мокрые зонтики прохожих.

«Господи, как грустно. Как больно. Что больно?.. – быстро спросила она себя. – Ничего, ничего, ничего не больно: никакой боли нет и даже грусти нет. Просто скучно. Но так ли еще будет скучно потом. Арсений… Нет, об Арсении думать нельзя».

Из кухни выбежала Люка, вся вымазанная в муке:

– Верочка, встала уже? Мама спрашивает, класть в соус мадеру?

– Что? В соус?

– Ну да, в соус, с мадерой вкусней. Но бутылка двадцать франков стоит.

Вера нетерпеливо повела плечами:

– Ах, делайте как хотите. Почем я знаю.

– Она велела побольше налить, – уже несся Люкин голос из кухни. – Она говорит, ничего, что двадцать франков. Хоть пятьдесят – только бы вкусно было.

Дождь тихо стучал в стекла. Цветы на столе тускло белели. Вера закрыла глаза. Вот так сидеть. И чтобы ничего не надо было. Ничего. Так сидеть и знать, что все уже кончено и больше ничего не будет, кроме этого серого мокрого окна и этих белых ненужных цветов.

– Вера, ты здесь? – озабоченно прокричала из коридора тетя Варя. – Одевайся. Скоро в мэрию.

Снова вбежала Люка:

– Вера, иди на кухню. Там лангуста принесли. Такого симпатичного, черного, и усами двигает. А то его сейчас варить будут. Идем.

Вера слабо отмахнулась:

– Оставь.

– Но он хорошенький. Ты непременно должна посмотреть.

– Оставь, у меня голова болит. Закрой плотнее дверь. Жареным пахнет.

– Это утка, – радостно объяснила Люка, убегая.

Снова стало тихо и пусто. И дождь по-прежнему стучал в стекло. Так тихо, так грустно. Свадьба. Разве к свадьбе готовятся в этом доме? Не похоже. Скорее к похоронам.

От белых цветов шел слабый сладковатый запах. «Как ладан», – подумала она, и сразу вспомнился сон и церковь и как она бежала с горы, прижимая икону к груди. И почему-то стало страшно.

В комнату вошла Екатерина Львовна.

Вера взяла ее за руку:

– Подожди, мама. Сядь сюда.

Екатерина Львовна торопливо и робко села на диван.

– Мама, – Вера посмотрела прямо в глаза матери, – скажи, теперь уже поздно отказаться?

Веки Екатерины Львовны испуганно заморгали.

– Отказаться?..

– Ну да. От свадьбы.

На щеках Екатерины Львовны выступили красные пятна.

– Я думаю, поздно, – нерешительно начала она. – Как же? Ведь через два часа в мэрию. И шафера…

Вера кивнула.

– Я тоже так думаю, – сказала она серьезно и спокойно. – Поздно. И довольно об этом.

Она тряхнула головой, короткие волосы запрыгали во все стороны.

– Поцелуй меня, мама. И давай одеваться…

Маленькие белые туфли, уверенно стоявшие на коврике, тонкие пальцы, крепко державшие свечу, и улыбка – все говорило: «Не неволей иду. Сама хотела и очень счастлива».

Пламя свечей… Голоса певчих… Высокие окна…

Сквозь белую фату, опускавшуюся на глаза, все казалось каким-то особенным, чуть-чуть волшебным, чуть-чуть смешным.

Шафер плотно надел Владимиру венец на голову, и Владимир похож на султана с табачной коробки. Люка на длинных, худых ногах совсем цапля, а голова с большим бантом в профиль заячья. Цаплезаяц или зайцецапля… Вера тихо засмеялась, закрыв лицо руками.

– Плачет, – удовлетворенно прошептала тетя Варя. – То-то. Даже и ее пробрало.

Вера рассеянно улыбалась из окна вагона, держа в руках подвенечный букет.

– Пиши каждый день, Верочка, – просила Екатерина Львовна.

– Веселись, – кричала Люка. – Пришли фруктов.

Екатерина Львовна тронула Владимира за рукав:

– Берегите ее, пожалуйста. Это смешно. Все матери так говорят – но Вера такая слабенькая.

Владимир поцеловал ее руку:

– Будьте спокойны.

Становилось скучно. Говорить больше было не о чем. Наконец поезд тронулся.

– Ура! – закричали шафера.

– Ура! – нестройно подхватили остальные и замахали платками.

Люка побежала за поездом.

– Люка, сумасшедшая. Под колеса попадешь, – кричала Вера.

Екатерина Львовна крестила уходящий поезд. Вера постояла еще немного у окна, размахивая платком. Но ничего уже не было видно.

– Вот мы и едем, – сказал Владимир.

Вера прошла в купе, сняла новое дорожное пальто, маленькую шляпу и села на диван. Владимир сел напротив нее и улыбнулся.

– Теперь ты моя жена.

«Этого он мог и не говорить, – подумала она, поправляя волосы. – Ну что? Что дальше?»

Она нетерпеливо и смущенно взглянула на него:

– Я с России не ездила в первом классе, – и погладила красный бархатный диван.

– Когда мы будем в Ницце?

– Завтра в три.

Он сидел напротив нее и разговаривал так спокойно и сдержанно, как простой знакомый. Он даже ни разу не поцеловал ее после венчания.

«Что же это такое? – тревожно думала она. – Что же это?»

– Тебе, наверное, понравится Ницца. Мы съездим в Монте-Карло поиграть в рулетку. Ты азартна?

– Я не знаю. Я никогда не играла.

– И в карты не играла?

– И в карты тоже не играла.

– Ну тогда, наверное, выиграешь. В первый раз всегда везет.

Они снова замолчали. Вагон слабо подпрыгивал. Колеса стучали.

– Ты, должно быть, устала, – сказал он и встал. – Тебе надо лечь, уже поздно.

Он расстелил плед. Вера увидела, что руки его дрожат. «Значит, он тоже волнуется, – подумала она с торжеством. – Не только я, он тоже».

– Я еще не хочу спать…

– Но поздно.

– Ну хорошо. – Она вытянулась на диване, подложила маленькую кожаную подушку под голову. – Спокойной ночи. Я уже сплю.

– Тебе так будет неудобно. Ты разденься. Я постою в коридоре.

Он вышел, закрыв за собою дверь.

Вера вскочила, быстро отперла новый чемодан, достала флакон духов и стала душить диван, плед и подушку. Потом сняла платье, надела халатик и дорожные мягкие туфли, перед зеркалом в стене попудрилась, накрасила губы, надушилась и повела носом. Кажется, перестаралась. Дышать нечем. От выпитого за обедом вина все еще шумело в голове. Она закрыла чемодан.

– Сейчас?.. Или еще до завтра ждать?.. Господи, как я влюблена, – вдруг вслух сказала она и тихо рассмеялась. – А он боится. Какой смешной.

Она притушила свет, легла, покрылась пледом. Кровь громко стучала в левом ухе.

– Я влюблена, влюблена, влюблена, и сейчас ко мне придет мой муж…

Она вытянула ноги. Что же так долго? Но он уже стучал в дверь.

– Ты легла? Можно?..

– Можно.

Он вошел, и, хотя было почти темно, она заметила, что он очень бледен.

– Что это так пахнет? – растерянно спросил он.

– Я разлила нечаянно духи.

– Надо открыть окно, а то задохнемся.

– Нет, нет, оставь, – испугалась она. – Это «Fol Arôme»^[3]. От них ничего не будет.

– Как хочешь. Я о тебе беспокоюсь.

В теплом, надушенном, темном купе слабо мерцала синеватая лампочка. На подушке белело Верино лицо. Владимир осторожно пробрался к своему дивану и остановился.

Она видела, как он поднял руки, снял роговые очки. Стекла тускло блеснули, очки стукнулись о столик. Теперь у Владимира было совсем новое, доброе и растерянное лицо. Но Вере почему-то стало страшно.

– Вера, – тихо позвал он.

– Что? – еще тише ответила она.

Он подошел и сел рядом с ней.

– Спокойной ночи. – Она немного отодвинулась от него.

Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.

– Какие сильные духи. Действительно сумасшедший запах.

Вера молчала.

– Ты моя жена, – сказал он снова.

«Слышала уже», – подумала она по привычке насмешливо и в ту же минуту почувствовала, что зубы ее стучат.

– Тебе удобно?..

Он поправил подушку и, наклонившись близко, посмотрел на нее близорукими, выпуклыми глазами.

Что же это такое?.. Как томительно…

Владимир поправил плед. Рука его легла на ее голое колено.

– Какие у тебя холодные руки, – сказала она только, и они снова замолкли. – Ах нет, нет, – крикнула она вдруг. – Не надо. Не тут. Не в поезде. Завтра. В Ницце. Я прошу тебя, пожалуйста, Володя, Володя…

Колеса стучали, вагон подпрыгивал. Вера открыла глаза. Сквозь синюю штору на окне пробивался синеватый дрожащий свет. Вера вдохнула теплый, надушенный, тяжелый воздух, подняла голову, и все поплыло перед глазами. На пальце тускло блестело тонкое золотое кольцо. Вера не отрываясь смотрела на него. Потом села на диван и свесила ноги.

На соседнем диване спал Владимир, ее муж. Он лежал на спине красный, с полуоткрытым ртом. В ногах валялся пиджак, подтяжки упали на пол. Вера отвернулась, чтобы не видеть. Ее замутило. Это от духов. Надо выйти в коридор. Она сбросила плед и быстро запахнула халатик над разорванной рубашкой.

На столике рядом с очками лежал ее подвенечный букет. И даже цветы были противны.

Коридор был пуст. Уже совсем рассвело. Розоватое сияющее лучистое солнце медленно выплывало из-за прозрачных туч. Вера смотрела на низкие круглые холмы, на низкие пыльные деревья. Холодный утренний ветер влетел в окно. Вера съежилась, плотнее запахивая халатик. «Так вставало солнце Аустерлица, – подумала она, как всегда, насмешливо, – так встает солнце моей новой жизни».

Ее плечи вздрогнули, она прижалась головой к холодному стеклу.

– Я такая несчастная, – всхлипнула она вдруг, – я такая несчастная. Но отчего? – Она нетерпеливо и обиженно подняла голову. – Отчего я несчастна?..

Вагон сильно тряхнуло, и она снова беспомощно прижалась лбом к окну, слезы, как капли дождя, потекли по стеклу.

– Я несчастна оттого, что я злая. Да, да. Оттого, что я такая злая.