Ирина Мартова
Ничья

Глава 10

Ночь, прислушиваясь к негромкой беседе подруг, осторожно затихла у дверей небольшого домика с резными ставеньками.

Уже на востоке заалела полоска горизонта, запели неугомонные петухи, оповещая мир о наступлении нового майского дня.

Небо стало светлеть, воздух насыщался прозрачностью, легкий утренний ветерок побежал по верхушкам деревьев, поспешно разгоняя молочные туманы, висящие над тихой полноводной рекой.

– Господи, Лиза, – Оля закрыла лицо ладонями. – Разве в одну жизнь может вместиться столько горя?

– Да почему же горя? – Лиза невесело вздохнула. – Было много и радости, и откровений, и удач. Все вперемешку. А иначе ведь не бывает. Я не знаю ни одного человека, у которого жизнь, как мед. Уж ложка дегтя всегда может обнаружиться.

– Слушай, про монастырь я давно знала. Это для меня не новость. Ты мне еще лет пятнадцать назад рассказывала, что так вышивать, шить и вязать тебя в монастыре научили. Я все знала, но только не могла связать все воедино. Недостающих звеньев было слишком много. А теперь все встало на свои места.

– Да, – кивнула Лиза, – сестра Пелагея научила меня всяким премудростям. Вот уж мастерица была, такие, наверное, раз в сто лет рождаются. Такая волшебница, такая кудесница! Сколько у нее сил и терпения на нас ушло, откуда она только их брала? Мы ж такие бестолковые, неумелые, неусидчивые, ленивые. А она все лаской да любовью, мягкостью да нежностью нас завлекала, заманивала. А уж сколько ниток я перепортила, сколько пальцев исколола и себе, и ей. Зато как она радовалась, когда у меня первый ровный стежок получился. А уж когда вышивка удалась, сестра Пелагея чуть не пляс пустилась от радости! Понимаешь? Не каждому дано умение радоваться за других, это дар божий. В обители сестры всегда радовались за нас, ведь мы были самыми младшими, любимыми.

– Постой, – Ольга нахмурилась. – Что-то я совсем запуталась. А как же мать твоя? Неужели ни разу не приехала на тебя посмотреть? А родительских прав ее лишили? Тебя же официально забрали?

– Официально, конечно, – помрачнела Елизавета. – Это еще одна печальная страница моей жизни. Светает. Может, потом продолжим?

– Нет, – Ольга подложила ладошку под щеку. – Сейчас светает рано, время у нас еще есть. Давай уж за одну ночь всю твою книгу жизни прочитаем.

– Ты и так знаешь обо мне больше, чем кто-либо в Александровке. За двадцать-то лет я уж немало тебе рассказала.

– Знания мои какие-то разрозненные. Ты ж как кремень: здесь одно слово бросишь, там еще одно обронишь. Вот у меня точно секретов нет, так что давай и с твоими покончим. Отсыпаться потом будем.

Елизавета опустила голову, а когда подняла, Ольга увидела, что в глазах ее синих блеснули слезы.

– Лиза? Ты чего?

– Страшно вспоминать. Будто вчера все случилось. Время-то хоть и проходит, но не лечит. А про мать мою мне нечего сказать. Совсем нечего.

– Как это?

В ту ночь, когда Лиза убежала, спасаясь от озверевшего материного сожителя, он долго метался в ее поисках. Его покалеченная рука свисала плетью, девочка нечаянно перерезала какое-то сухожилие. Не найдя Лизу, он кинулся бежать в «скорую», а мать, избитая до крови, встала и, поддерживая живот, поспешно побросала в чемодан дочкины вещички. Уверенная, что Лиза прячется у соседки, она буквально доползла до ее квартиры.

– Теть Галь, Лизка у тебя?

Сердобольная соседка, уже привыкшая к бесконечным пьянкам и гулянкам пропащей Зины, ничуть не удивилась ее виду, больше встревожилась, услышав о девочке.

– Нет. Она и не приходила сегодня. А что такое?

– Да эта дрянь маленькая с ножом на Серегу бросилась. Порезала ему руку!

– Да ты что? – ахнула женщина. – И что?

Зинаида, держась за живот, тряхнула спутанными грязными волосами.

– Ничего. Убежала куда-то. Да что с ней будет? Придет. Спрячь ее дня на два, пока Серега успокоится, а то прибьет ее, дуреху.

– Зина, – горестно выдохнула соседка, – что ж ты с собой делаешь? Тебе ж рожать скоро.

– Да ладно, теть Галь, не сдохну. Бил, сволочь, сегодня сильно. По почкам. Ребенок-то, небось, уже и не дышит там.

– Ой, Зина, Зина, – тетя Галя схватилась за сердце. – Давай, может, «скорую» тебе вызову? И Лизоньку искать надо, как бы чего не случилось.

– Перестань, – Зинаида схватилась за спину, – жрать захочет, вернется.

Зинаида едва шевелила синюшными губами, запекшаяся кровь из носа размазалась по щеке, руки дрожали.

– Господи! На тебя страшно смотреть! Что бы Алеша сказал?

– Забудь. Что было – прошло давно, – равнодушно отмахнулась Зинаида.

– Плохо тебе? – волновалась сердобольная Галина.

– Сегодня плоховато. Что-то неладное со мной. Видно, отбил, тварь, почки. – Зинаида замерла, а потом, охнув, побледнела и стала оседать прямо на пол лестничной клетки. – Теть Галь, вызывай «скорую». А то подохну здесь.

Зинаиду забрали сразу. Фельдшер, брезгливо глядя на нее, поморщилась.

– Когда ж ты мылась в последний раз?

– Не помню, – простонала Зина.

Галина, проводив их до машины, вернулась в квартиру, занесла чемодан и села дожидаться Лизу. Добрая беспокойная женщина от окна не отходила до глубокой ночи, все высматривала беглянку, выросшую у нее на руках. Но та не появлялась. Не вернулась она и на следующий день. Когда же Галина собралась в полицию, в дверь позвонил седой мужчина в платье священника.

Поспешно распахнув дверь, Галина испуганно схватилась за сердце.

– Вы кто?

Мужчина внимательно смотрел на нее. В его глубоких темных глазах застыла глубокая печаль.

– Вы к кому? – Галина отступила на шаг.

Он, поправив крест, висящий на груди, улыбнулся краешком губ.

– Здравствуйте. Позвольте войти?

– Вообще-то, я незнакомых боюсь.

– Меня не бойтесь. Я – отец Леонид. Настоятель мужского Сосновского монастыря. А вы, я знаю, Галина. Хочу с вами поговорить о Лизе.

– О Лизочке? – Галина облегченно вздохнула. – Где она? Проходите же поскорее.

– Давайте сразу к делу, – Леонид торопливо перешагнул порог.

– Да, конечно, – Галина всхлипнула. – Лизочка ведь потерялась. Раньше всегда ночевать приходила, а уже второй день ее нету.

– Она у нас ночевала, – отец Леонид пристально поглядел на нее.

– Где это у нас? – замерла Галина.

– В женском Александровском монастыре. Что ж вы девочку до такого ужаса довели?

– Я? – соседка растерянно сжала руки. – Да разве это я? Я ж ее как родную люблю. Где она?

– Нет, нет, не волнуйтесь. Не вы, конечно, – отец Леонид кивнул на стул, – позвольте присесть? Разговор долгий.

Они сели. Галина так напереживалась за эти два дня, что сил плакать не осталось.

– Успокойтесь. Теперь все неплохо. Я нашел Лизу, обессиленную, изможденную, на земле, почти без сознания. Под стенами нашего городского подворья. У нее не осталось сил, чтобы двигать дальше. На нее было страшно смотреть. Худая, испуганная, грязная, голодная. Как волчонок, озирается, дрожит, втягивает голову, ожидая шлепка или подзатыльника. Я приехал с матерью ее поговорить, но дверь закрыта. Подскажите, где она? Я стучал и звонил к ним в дверь довольно долго, но никто не отворяет.

– А вы адрес откуда знаете? – Галина растерянно вжалась в спинку стула.

– От Лизы. Она рассказала мне все, что с ней происходило. Она в таком отчаянии, что мне больно на нее смотреть. Только непонятно, почему ее мать до сих пор родительских прав не лишили? Как случилось, что девочку до сих пор не забрали из семьи?

– Мы скрывали, как могли, – горестно всхлипнула соседка. – Даже не скрывали, такое, конечно, не скроешь, но не афишировали, не акцентировали. Просто не хотелось, чтобы девочка в сиротском доме жила. Из детского сада Зинаида ее сразу забрала, после первого скандала с воспитательницей. Ну, а здесь… Соседи свои люди, жалели Лизу. Подкармливали. Я ж ее с рождения нянчила, вещи стирала, сначала в детсад водила. А когда до пьянства у Зины дошло, так вообще девочку по неделям у себя держала. Поэтому никто, в общем-то, и не знал. Мы старались Зину образумить, но безуспешно. Может, это неправильно, и надо было раньше забить тревогу, но что уж теперь судить да рядить. Как получилось, так получилось.

– Подождите. А мать? – Леонид сурово сдвинул брови.

– Ой, разве это мать! – тетя Галя опять всхлипнула. – Мать ее совсем съехала с катушек. Так пила в последнее время, как не перед добром бесилась! А уж гулянки да пьянки с мужиками и вовсе не прекращались. На глазах у ребенка занимались всякими гадостями, не стеснялись.

Леонид опустил голову и сжал челюсти так, что на скулах забегали желваки.

– Так я не пойму, где мать Лизы сейчас? Я хотел поставить ее в известность, что начну процесс по лишению ее родительских прав. Лизу мы ей не отдадим!

– В детский дом, значит, она пойдет, бедолага?

– Не обязательно. Социальные службы могут, по ходатайству патриархата, разрешить воспитание девочки в монастырском приюте. У нас и школа церковно-приходская есть, и педагоги, и психологи. Ей психолог сейчас очень нужен.

– Монашкой, что ли, Лиза станет? – Галина испуганно перекрестилась.

– Никто ее заставлять не будет. Главное, у ребенка появится крыша над головой, еда, занятия, подружки. А уж там как решит сама, так и будет. Но это, – он поднял предупреждающе руку, – только после совершеннолетия. – Леонид встал со стула. – Так где мать-то? Пьет где-то?

Галина вскочила со стула, заспешила, заволновалась.

– «Скорая» ее забрала. Той же ночью, когда Лиза сбежала. Сожитель, которому Лизонька руку повредила, избил Зинаиду до полусмерти. А ведь она беременна, через месяц рожать должна. Страшно подумать, кого родит, ведь пила нещадно все эти месяцы.

– Господи, прости ее грешную. Как же так? – Леонид схватился за голову. – Себя не жалела и жизнь невинную губила. Так родила она? Или еще нет?

Галина заплакала, не в силах больше сдерживаться.

– Я утром ездила в родильный дом. Вроде родила девочку. Я ж не родственница, мне ничего не говорят. Я у санитарочек поспрашивала. Говорят, младенец – не жилец, очень плох ребенок.

– А сама она? Оправилась?

– Очень плоха. Говорят, вроде почки отказали. Не знаю ничего. Поеду еще к вечеру сегодня. Душа-то болит.

Отец Леонид пошел к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся, подал женщине визитку.

– Пожалуйста, Галина, как только мать Лизы поправится, позвоните мне. Я сразу приеду. Дело не терпит отлагательства. Лизе надо в школу идти, нужно документы готовить.

– Хорошо, хорошо, – закивала женщина, – я для Лизочки все сделаю. Позвоню вам или приеду, если понадобится. Обнимите ее за меня.

Через два дня Галина ему позвонила. Рыдая, глотая слезы и слова, она тихо выговорила:

– Отец Леонид, приезжайте. Зинаида умерла.

– А ребенок? – прошептал Леонид.

– Да не знаю ничего. Говорят, умер.

Все случилось на второй день пребывания Зинаиды в больнице. Нарушение работы почек, кровотечение, порок сердца. И еще много чего, что стало последствием безудержного пьянства.

В первую ночь она родила девочку, которая даже не закричала после появления на этот свет. Врачи суетились, бегали, что-то говорили. Зинаида не реагировала на их панику. Покряхтывая от боли, она сердито ткнула пробегающую акушерку в бок.

– Чего вы тут чехарду такую устроили?

Изумленная акушерка хотела что-то ответить, но, вздохнув, лишь махнула рукой, понимая, что говорить с женщиной сейчас бесполезно.

Зинаида вообще мало что понимала в тот момент: она то впадала в забытье, то возвращалась в сознание, то начинала ругаться матом, то тихо плакала. На второй день к вечеру она, придя в сознание, попросила лист бумаги, два конверта и ручку. Приподнявшись, прикусив бледные губы, долго что-то выводила на обычных тетрадочных листках в клетку. Потом сложила их в конверты и заклеила. Сверху на одном из них написала «Елизавете», на втором – «Галине» и протянула их медсестре.

– Моей соседке Галине передайте, если придет.

– Оба письма отдать? – спросила медсестра.

– Да. Отдайте. Галя разберется потом, – она легла, морщась от боли. – Пропала я. Кончилась, – кусая губы, заплакала Зинаида. – Была да вся вышла.

Притихла, к вечеру впала в беспамятство. На следующий день Зинаида умерла.

Хоронил Зину отец Леонид. Священник и сам не знал зачем, но понимал, что должен это сделать. И не из чувства милосердия, и не по велению сердца, а ради маленькой худенькой испуганной девочки с огромными синими глазами, которая поселилась в обители. Ради ее спокойного будущего он хотел сам поставить точку в этой ужасной истории.

Вернувшись после похорон, он долго думал, как сообщить Лизе о смерти матери. Размышлял, надо ли вообще сейчас говорить об этом девочке. И решил, что Лиза должна знать правду. Именно это, считал он, станет естественным завершением их незаконченной семейной истории. И это же оборвет бесконечную нить страданий и подтолкнет Лизу к светлому христианскому прощению.

Однако все пошло не так, как он предполагал.

Лиза, услышав о страшной вести, замерла на мгновение.

– Ее похоронили возле папы? – тихо спросила Лиза.

Леонид не ожидал такого вопроса, но ответил честно:

– Да. Хочешь, поедем на кладбище? Ты сама посмотришь на могилку, постоишь, поплачешь, простишься.

– Нет, – она вдруг оттолкнула его, отскочила к стене. – Не хочу! Не поеду. Уходи.

Она выскочила из комнаты, влетела в спальню и, упав на кровать, горько заплакала.

Прошло около месяца. Отец Леонид слово свое сдержал. Монастырские адвокаты собрали нужные документы, прошли несколько досудебных разбирательств и, наконец, на судебном заседании отец Леонид, в отсутствии кровных родственников, был назначен опекуном малолетней Елизаветы Морозовой.

Уже совсем рассвело. За окном вовсю голосили птицы, встречая новый день. Горячие лучи солнца нежно целовали горизонт и отчаянно благоухала черемуха, любуясь своей первозданной красотой.

Подруги сидели, боясь нарушить тишину, обнявшую их.

– Подожди, подожди, – спохватилась Ольга. – А письмо? Письмо ты прочитала? Что там было?

– Не знаю. Я не читала, – спокойно ответила Лиза.

– Как это? – Ольга схватилась за голову. – Как это не читала? Почему? Тебе соседка не передала?

– Она отдала отцу Леониду, и он привез его мне. А я не взяла.

– Не взяла?

– Наверное, не хотела. Оль, что сейчас вспоминать об этом? Это было так давно, что я, честно говоря, уже и не могу объяснить, почему. Очевидно, потому же, почему не поехала на кладбище.

– Но ведь это неправильно, – Ольга напряглась. – Маленькая напуганная девочка не хотела даже прикасаться к тому, что относилось к прошлой жизни, это я понимаю. Но ведь ты повзрослела. Стала умнее, мудрее, рассудительнее, да? Ты же на все теперь смотришь по-другому, можешь анализировать и трезво рассуждать о прошедшем. Как же ты до сих пор не спохватилась? Не прочитала.

– Оль, хватит, – Елизавета поежилась, как от озноба. – Ты еще не устала слушать мои басни? К чему сейчас эти разговоры? Я не думала об этом уже больше тридцати лет.

– Ты не простила мать до сих пор? В этом причина?

– Простила, наверное, – тяжело вздохнула Елизавета. – Да и некогда мне было вдаваться в эти мелочи. Я просто выживала.

– Мелочи? – Ольга ахнула. – Но это не мелочи, это твое прошлое, – она схватила подругу за руку. – Ну-ка, не отводи глаза! Смотри на меня! Где письмо? Неужели порвала или выбросила?

– Отстань, Оля, – Елизавета резко отдернула руку. – Сколько можно? Далось тебе это письмо! Успокойся. Оно осталось у отца Леонида. Не забывай, что тогда мне едва исполнилось семь, а теперь почти сорок. Умеешь считать? Столько лет прошло, какое уж тут письмо? Отцу Леониду тогда было сорок семь, а теперь ему восемьдесят И уж точно про эту бумажку он и думать забыл.

– Лиза, послушай меня, – не могла угомониться Ольга. – Просто послушай и не перебивай. Тебе нужно отыскать это письмо, слышишь? Обязательно!

– Да зачем? – покраснела от досады Елизавета. – Господи! Отстань, липучка!

– Моей мамы давно нет на этом свете, – вдруг заплакала Ольга. – И если бы она оставила мне письмо, я бы каждый день его перечитывала. До дыр зачитала бы. А ты даже не знаешь, что она там тебе написала! Как же так? А вдруг в последний свой день на этой земле она прощения у тебя просила? Лиза, пожалуйста, давай поедем к отцу Леониду. Ведь он тоже не молод, болеет все время. Если его не станет, оборвется последняя ниточка. Ведь и соседка Галина уже умерла, и мать Серафима. Подумай. Ну? Давай съездим.

– Ты с ума сошла, Оля? Да что тебя так зацепило это письмо? Что может написать пьющая женщина?

– Да что угодно. Ведь она была твоей матерью. Пьющей, опустившейся, развращенной, но твоей матерью! Слышишь?

Раздался стук в окно, и зычный голос бабы Марфы, Ольгиной свекрови, недовольно забубнил:

– Лиза, наша мать у тебя? С вечера уходила, сказала – к тебе. Ночь прошла, а ее нет!

– Ну, все, – устало усмехнулась Елизавета. – Сейчас она тебе даст прикурить, устроит разборку!

– Да и пусть, – отмахнулась Ольга, – не до нее сейчас, – она лукаво улыбнулась. – Думаешь, я ей нужна? Это она завтракать хочет, вот и спохватилась, что я еще чай не заварила и сырников не подала. Ладно, пойду. Обещаешь забрать письмо?

– Отстань, зануда, – раздраженно ответила Елизавета. – Может, его уже и нет вовсе.

– А вдруг есть? Обещаешь?

– Господи, твоя воля! Обещаю!

– Только без меня не езди, – Ольга погрозила ей пальцем.

– Да иди уже отсюда, – вскипела уставшая Елизавета, – вот пристала-то!

Новый день набирал силу.

Май старательно одевал природу в новые весенние одежды. Умытые теплыми дождями улицы блестели лужами. Небосвод, словно чаша чистейшей лазури, поражал своей высотой. Природа воскресала после длительной зимы, и жизненные соки заботливо напитывали корни, стволы и ветви оживающих после долгой спячки деревьев.

Глава 11

Сиреневый май бушевал вовсю. Солнце, перевалив полуденную черту, решило передохнуть и скрылось за легкими облаками, наплывающими из-за реки. Сразу стало прохладнее.

Степан, вот уже больше месяца обживающий новый дом, присел, наконец, передохнуть. С раннего утра он красил ставни, обновляя потрескавшуюся и осыпавшуюся от времени краску.

С трудом разогнув спину, мужчина с удовольствием оглядел плод своих трудов. Ставни, покрытые светлой краской, словно оделись в кружева. Их резные узорчатые края будто ожили, вернув первоначальную красоту. Любуясь проделанной работой, Степан и не заметил, как рядышком на лавочку присел Макар, старший сын.

– Ты чего, пап?

– Да вот смотрю, какая красота получается. Нравится?

– Ага.

– Ну, а вообще, как тебе тут, Макарушка? – Степан любовно оглядел сына. – Ничего? Обживаешься?

Тринадцатилетний Макар, очень похожий на отца, пожал плечами.

– Да вроде ничего. Привыкаю.

– И тебе тяжело на новом месте?

– Да нет. Просто по маме скучаю, – голос у сына дрогнул. – Плохо без нее.

– Это да, – мужчина обнял сына за плечи, прижал к себе. – И мне плохо. Очень трудно, сынок.

– Если что-то надо помогать, ты скажи, – Макар взмахнул повлажневшими ресницами. – Я сделаю.

– Нет, сынок, пока ничего не надо. Ты за Сережкой присматривай, он ведь младший из нас. Ему тем более мамы не хватает. Вот со следующей недели в детский сад оформим его, всем легче станет.

– Нас здесь никто не знает, все смотрят, спрашивают, – вздохнул Макар.

– Ничего, Макарушка, время пройдет, познакомимся. Что ж поделаешь? Надо устраиваться, жить дальше. Привыкнем. Вон какой дом у нас, нравится?

– Ага. Большой, – Макар улыбнулся. – Девчонки там полы моют, а Сережка носится по мокрому. Не слушает никого.

Сережка, шестилетний племянник Степана, сын погибшей сестры, рос шаловливым и непоседливым. Он то и дело норовил то влезть в собачью будку, то заглянуть в колодец, то прихватить топор. Степан, опасаясь беды, так и ходил за ним, но иногда, занявшись работой, терял мальчишку из виду, и тогда Сережка, получив свободу, отрывался вовсю! Он уже успел побывать на речке, перезнакомился со всеми мужиками, которые удили там рыбу. Ухитрился поссориться с Лизой, своей старшей сестрой, стащив у нее тетрадь и разрисовав ее большими бабочками. Сумел взять без спросу спички и разжег за сараем костер из прошлогодних веток и обрывков старых газет, валяющихся в подполе. За все его проделки Степану приходилось не раз извиняться перед соседями.

Маленький непоседа не давал спуску местным кошкам, гонял голубей с гусями и мечтал о собственном курятнике.

Он так и заявил Степану:

– Дядь Степ, а давай кур купим.

– Ну, парочку можно купить, конечно, – Степан задумчиво пожал плечами. – А зачем?

– Как парочку? Надо штук тридцать, – заявил неугомонный Сережка. – Представляешь, сколько они нам яиц принесут?

– Да мы столько яиц всем селом не съедим, – захохотал Степан. – Зачем столько?

– Продавать будем!

– Ах, ты мой коммерсант, – Степан ласково потрепал малыша по голове. – Там видно будет.

Остальные дети не доставляли Степану хлопот. Уставшие от переживаний и трудностей переезда, они потихоньку привыкали к новой размеренной сельской жизни, присматривались к людям, прислушивались, приглядывались, приживались.

Одиннадцатилетняя Настена и восьмилетняя Лиза и раньше очень дружившие, теперь и вовсе стали не разлей вода: повсюду ходили вместе, менялись вещами, которых пока оказалось немного, даже полы в доме мыли вдвоем, попеременно пользуясь одной тряпкой.

В общем, жизнь, конечно, налаживалась.

Потихонечку, полегонечку и Степан привыкал к сельчанам, учился понимать их язык, непонятные обычаи и традиции. Ему нравились эти открытые и приветливые люди, которые, узнав, что беженцам выделили дом за перекрестком, потянулись к ним нескончаемой вереницей.

Кто-то принес новый тулуп, кто-то табурет, скатерть, половник. Одна женщина с дальней улицы притащила две подушки, другая привезла на тележке с десяток трехлитровых банок с помидорами, огурцами и перцами. Соседка справа подарила большое лоскутное одеяло, вторая – банку меда.

Живущий за перекрестком мужчина приехал на машине и, не спрашиваясь, стал заносить в дом телевизор.

– Ты не смотри, Степан, что он не новый. Ему только года три. Показывает отлично. Это ж не дело, когда четверо детей, а телевизора нет.

Степану, глядя на все это, хотелось плакать. Он представить не мог, что сельчане, и сами живущие небогато, так встретят его, совершенно чужого человека. А теперь, видя их бескорыстие, доброту и отзывчивость, ему хотелось всех обнять, каждому поклониться в ноги и пожать руку.

Но люди шли к нему не ради благодарности. Они шли просто помочь. Побуждаемые извечным русским милосердием, неистребимым стремлением делать добро, они бескорыстно помогали попавшему в беду Степану, не ожидая награды или признательности. Наполненные сочувствием, люди шли и шли, торопясь помочь, поддержать, спасти. И этот душевный порыв, эта сердечная щедрость и готовность прийти на помощь так поразили Степана и его детей, что они, проводив очередного гостя, долго молчали, пораженные происходящим.

Закончив с покраской ставен, Степан блаженствовал, любуясь получившейся красотой. Задумавшись, он даже не заметил, как открылась калитка.

– Хозяин, можно? – раздался женский голос.

Вздрогнув от неожиданности, мужчина обернулся.

– Конечно! Проходите!

У ворот стояла Елизавета, но пришла она не одна.

– Ого! Сколько вас! – Степан ахнул от удивления.

– Вот так у нас принимают новых жителей, – довольно произнесла Елизавета. – Знакомьтесь, Степан, это ученицы двух девятых классов, которые, прошу обратить внимание, добровольно изъявили желание после уроков вам помочь. Двор убрать. Ну, и не только двор, конечно. Мы все умеем, правда, девочки?

Школьницы засмеялись, загалдели, заторопились.

– Ой, девчонки, – растерялся Степан. – у меня и веников-то столько нет. У нас пока все по одному: тряпка одна, веник один, лопата одна.

Елизавета лукаво глянула на него и подмигнула свои ученицам.

– Мы и это предполагали, потому у нас все с собой.

Девочки расступились, и Степану открылось то, что сразу он и не заметил. Возле ворот лежали несколько веников, грабли, две лопаты, совки, несколько ведер, тряпки, две швабры и даже крошечный пульверизатор для опрыскивания деревьев.

– Пульверизатор мы заберем, он школьный, – рассмеялась Елизавета. – А все остальное, если хотите, можем оставить. Завхоз разрешил. Это подарок школы.

– Неудобно как-то.

– Показывайте, что делать, – радостно загалдели школьницы. – Где у вас тут можно воды набрать?

И что тут началось! Девчонки разделились на группы и разошлись по разным местам. Одни мыли окна в доме, вторые – полы, третьи мели и чистили двор, четвертые очищали давно заброшенные грядки от камней и остатков сухой травы. Пульверизатор, правда, не понадобился, он так и остался одиноко лежать у ворот.

Елизавета тоже взялась было за тряпку, но девчонки, обожающие ее, тут же тряпку забрали.

– Елизавета Алексеевна, отдайте! Нас так много – работы всем не хватает. Так что вы не в счет сегодня!

– Может, я тогда на кухне уборкой займусь? – Елизавета глянула на Степана.

– Нет, прошу вас, – тот смущенно потупился. – У меня за этот месяц руки до кухни так и не дошли, там не очень чисто. Не смущайте меня.

– Я здесь как раз для того, чтобы вам помочь. Если стесняетесь, не ходите со мной.

Она прошла на кухню, огляделась и засучила рукава. Сняла с поток кастрюли, вытащила содержимое из ящиков стола и буфета, взобралась на табурет и стала мыть плафоны люстры. Потом отодвинула стол и взялась за плинтусы.

– Давайте я помогу, – растерянно ходил за ней по пятам Степан. – Подождите, я отодвину. Позвольте мне.

В конце концов Елизавета вышла из себя.

– Так, Степан, идите-ка на улицу. Посмотрите, как помощницы наши справляются. Думаю, им ваша помощь нужнее.

На кухню осторожно вошла светловолосая девочка. Она робко сделала несколько шагов, прижалась спиной к стене и замерла, глядя на Елизавету. Женщина, почувствовав ее взгляд, обернулась и ласково улыбнулась.

– Лизонька, ты где пропадала? А мы тут порядок наводим.

Девочка, стесняясь, опустила голову. Елизавета подошла к ней, и, вытерев руки о фартук, обняла за плечи.

– Будешь мне помогать?

– А можно? – Лиза вспыхнула радостью.

– Ну, конечно, мне как раз такая маленькая помощница и нужна. Вот, смотри. Видишь, какие узкие полочки в буфете? Туда моя рука не пролазит, а твоя как раз достанет до самого донышка. Бери тряпку и начинай. Только не пропускай ничего, чтобы грязь нигде не осталась.

Девочка взялась за работу, сияя от счастья.

Работа кипела часа три-четыре. Когда воздух стал синеть, и легкие сумерки принесли с реки влажную прохладу, Елизавета собрала девочек возле дома.

– Все, милые мои помощницы, на сегодня хватит. Расходимся по домам, вы сегодня потрудились на славу, очень помогли человеку. Всем вам спасибо!

Степан взволнованно выступил вперед и трогательно поклонился.

– Ой, сто раз спасибо! Даже нет слов, не знаю, как вас благодарить. Не ожидал я такого и до сих пор поверить не могу. Приходите к нам в любое время, мои ребятишки и я всегда вам рады.

Когда девчонки шумной гурьбой выкатились за ворота, Елизавета оглянулась.

– Я, Степан, насчет Лизоньки хочу поговорить. Разрешите ей приходить ко мне в гости, я здесь недалеко живу, вон там… В самом конце улицы. Прямо у околицы. Мне кажется, девочке полезно общение. Я ее многому научу.

– Лиза – дочь моей погибшей сестры, – замялся Степан. – Теперь, конечно, она моя дочь, но тоскует без матери. Боюсь, девочка сейчас привыкнет к вам, привяжется, полюбит. А потом, когда вы не захотите или не сможете уделять ей время, будет страдать. Это жизнь, я понимаю. Сейчас у вас есть настроение, вы нам помогаете, а потом появятся другие дела, другие заботы. А девочка будет переживать.

– Степан, вы не знаете меня. Поэтому так говорите. Я тоже многое пережила, столько, что другому человеку и представить трудно. Я не подведу вас и не обижу Лизу. Позвольте нам общаться. Да и нельзя ее изолировать. Наоборот, пусть знакомится, дружит, ходит в гости.

– Ну, что ж. Хорошо. У вас в селе, видно, упрямство – общая черта.

– И это не самое плохое качество, – рассмеялась Елизавета. – Помогает преодолевать трудности.

Она, попрощавшись, вышла за калитку, а он все смотрел и смотрел ей вслед, удивляясь простоте и естественности здешней жизни.