Ирина Коняхина
Маргарет и Кент
– И только я ответила тебе взаимностью? Я ведь у тебя первая женщина? Ну, что тут стесняться, я и у Эрнеста была первой…
– Да, пожалуй, только ты и есть моя самая настоящая любовь. Остальные не воспринимали меня всерьез. С другой стороны – благодаря им я стал тем, кем стал.
– И именно такого я тебя полюбила. И не отдам никому! А если хочешь, мы даже можем пожениться… Помнишь, ты делал мне предложение? И я все время, не снимая, ношу твое кольцо, – Маргарет вытянула руку из-под пледа и продемонстрировала кольцо на безымянном пальце. Ты помнишь?
– Помню, конечно. Тогда мы жили на вилле Следер, и все было прекрасно и спокойно. А сейчас у нас нет документов, мы скрываемся от полиции. Я знаю, всем женщинам важно быть замужем. Мы обязательно с тобой поженимся, – пообещал Винсенте. – Это действительно очень важно – иметь законную семью. Война скоро кончится. И мы поженимся сразу после войны. Мне никто на свете не нужен, кроме тебя!
– Ты думаешь? Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Мне на самом деле важно знать, что ты меня любишь и что ты будешь всегда рядом. Замужем я уже была. И спокойно подожду следующего раза. Я никуда не тороплюсь!
– Какая же ты молодец, Маргарет! Какая ты умная!
– Женщине гораздо важнее, когда считают, что она красивая…
– Ты самая красивая в мире, самая лучшая, самая любимая. Ты самая моя, Маргарет!
Теперь они как будто бы пытались нагнать упущенное время, когда уже жили под одной крышей, но играли какие-то глупые и непонятные роли и вели себя как чужие. Со смехом вспоминали, как Маргарет мучила молодого мужчину и как счастливы они могли бы быть не только в настоящем, но и в прошлом. Ни Маргарет, ни Винсенте не нужен был больше никто и ничто. Только он и она.
7 ноября они скромно вдвоем отметили день рождения Кента. Пусть нет денег на подарок и на столе одна картошка и бутылка самого дешевого вина, это теперь для них обоих дороже любых шумных компаний.
Маргарет так увлеклась своей любовью, что стала меньше беспокоиться о Рене и даже чуть было не пропустила очередную поездку в католический пансионат. А ведь 9 ноября был день святого Рене, и нужно было именно в этот день навестить мальчика и поздравить с днем его святого покровителя.
Винсенте и Маргарет съездили в пансионат, пару часов погуляли с Рене, но, так как до каникул было еще далеко, забирать его с собой в Марсель не стали. Им так хотелось еще какое-то время побыть только вдвоем.
Маргарет и Винсенте вернулись в свое марсельскую квартиру в середине дня. Обнялись крепко в прихожей, даже еще не снимая пальто. Замерли в этом своем трехминутном блаженстве. Из объятий любимого мужчины Маргарет направилась на кухню, чтобы поставить на газ кастрюльку с незатейливым обедом – картошкой. Винсенте пошел за ней, сел за стол и закурил с трубку. Пока на плите булькала вода Маргарет присела напротив Винсенте, подперев голову руками. Они сидели и просто смотрели друг на друга. Не исключено, они думали об одном и том же – вот ведь можно быть счастливым без всякого повода, в такой простой обстановке, отгородившись от всего мира, забыв на время про войну и про то, откуда брать деньги, чтобы покупать хотя бы самое необходимое.
Раздался звонок во входную дверь.
– Кто бы это мог быть? – удивился Винсенте.
– Кто там? – крикнула Маргарет прямо из кухни и неспешно пошла к двери. В дверной глазок она увидела консьержку.
Маргарет открыла дверь. Консьержка отошла в сторону, и в дверь вошли четверо французских полицейских.
– Мадам Маргарет Барча? Месье Винсенте Сьерра? – спросил один из них.
– Да, – растерянно ответила женщина, от страха она чуть было не забыла свое имя, – я Маргарет Барча. А что случилось? Что-нибудь с Рене?
– Вы арестованы! Прошу следовать за нами.
На оторопевших Винсенте и Маргарет надели наручники и приказали спускаться на улицу. Оказавшись по лестнице, Маргарет крикнула консьержке, чтобы та выключила газ и закрыла на ключ их квартиру.
Глава 10. Дамоклов меч
Сколько бы я не работала в больницах, мне всегда было особенно тяжело наблюдать за угасанием онкологических больных. У пожилых людей все может тянуться достаточно долго. Но ты понимаешь, что дни их все равно сочтены, и чудо вряд ли произойдет. И они это знают тоже. Но они, как правило, все-таки еще на что-то надеются. И всячески пытаются обмануть свою болезнь. Или себя.
Через два года после нашей первой встречи слабеющая Маргарет снова была госпитализирована в нашу брюссельскую больницу. Она уже не была той царственной дамой, при виде которой мне хотелось и самой выпрямить спину и даже задрать повыше подбородок. Маргарет постепенно превращалась в обыкновенную старушку, похоже, она и сама замечала, что теперь не слишком хорошо выглядит. И особенно глубоко печалилась от осознания того, что, когда к ней приедет Кент, она своей старостью и беспомощностью может его немного разочаровать… Маргарет никого не подпускала к своим волосам – предпочитала самостоятельно причесываться широким гребнем и собирала плохо гнущимися руками свои редеющие седые кудряшки в пучок на затылке. Иногда, посмотревшись в маленькое зеркальце, она немного припудривала морщинистое лицо, на котором предательски выступала пигментация. Зрение слабело, и она уже не могла разглядеть всех признаков старости, нападающих на нее день за днем.
Было трогательно наблюдать, как угасающая от болезни Маргарет подолгу разглядывала на безымянном пальце свое кольцо с зеленым камнем и никогда его не снимала. Я уже знала, что это был изумруд, и что на кольце была надпись: «Ради тебя я готов на все!» Больная Маргарет вздрагивала от каждого щелчка дверной ручки, от скрипа половиц, и с надеждой всматривалась в лица входящих к ней врачей или посетителей. Когда боли немного отпускали ее, она продолжала рассказывать мне про то, в какие жернова затянула ее любовь, и, конечно, про своего Кента.
В тот злополучный день в Марселе Маргарет и Кента под конвоем вывели во двор. Там уже собралось достаточно зевак – в основном детвора и старики. Взрослые люди, наоборот, спешно проходили мимо, всем своим видом показывая, нас это не касается, и как бы к нам чего дурного не прилипло!
Арестованную парочку ждали два автомобиля. В один посадили Маргарет, в другой Винсенте. Какое-то время автомобили ехали друг за другом, и Маргарет могла видеть перед собой в заднем стекле первой машины трогательно знакомый затылок своего мужчины. Дорога была в колдобинах, и мысли у нее скакали. Женщина в основном думала только о том, что никому ничего не скажет, потому что ничего толком не знает. Тревожидась о Рене, до рождественских каникул осталось полтора месяца, наверное, в полиции с ними разберутся гораздо быстрее. Ее должны отпустить уже сегодня вечером. Как страшно ей будет одной возвращаться домой, если уже будет ночь, а Винсенте задержат до завтра или на несколько дней. Она надеялась, что консьержка не будет копаться в их вещах и тем более не полезет в шкатулку с драгоценностями… Денег в доме нет. Их нет в принципе. Чем они будут платить за квартиру в следующем месяце – не понятно. Придется продавать что-нибудь из драгоценностей. Сейчас это так невыгодно.
Вдруг автомобиль с Кентом свернул куда-то в сторону, и скоро скрылся из виду. Совсем несложно было догадаться, что теперь их везут в разные места, и весь ужас ситуации теперь сконцентрировался на неизвестности и предположении: Кента могут сразу расстрелять, и она никогда ничего о нем больше не услышит!
Маргарет привезли в порт, женщины-полицейские велели ей раздеться догола и бесцеремонно ее обыскали. По всей видимости, это была женская тюрьма или какой-то спецраспределитель, в любом случае, здесь были только полицейские женского пола. Ничего компрометирующего у Маргарет, разумеется, не нашли, может быть, поэтому разрешили одеться и отвезли в центральный полицейский участок. Здесь она оказалась в одной комнате с Кентом.
– Господи, Магги, я думал, тебя больше никогда не увижу! Где ты была?
– Меня возили в какую-то женскую тюрьму, слава богу, как я теперь думаю только для того, чтобы обыскать. У них там были все полицейские – женщины. А здесь, наверное, только мужчины. И это я как раз думала, что тебя больше не увижу – что тебя сразу расстреляют! Хорошо хотя бы то, что мы опять вместе. Теперь я беспокоюсь только за Рене. Если нас арестовали надолго, даже не знаю, что будет с моим мальчиком!
– Магги, любимая! Ничего не бойся! – попытался утешить ее Винсенте, обнимая за плечи. – Возможно, это какое-то недоразумение и тебя отпустят!
– А тебя?
– Меня тоже, наверное, отпустят. Но может быть, не сразу…
– Я ведь ни в чем не виновата! За что они меня арестовали?
– Это, вероятно, просто проверка. У тебя нет документов на выезд из Бельгии. Они во всем разберутся и тебя отпустят.
– Ты думаешь?
– Да… – неуверенно произнес Винсенте, – если только нас арестовала французская полиция и они не передадут нас немцам…
– Конечно, они все были французы. Это обычная марсельская полиция. А зачем они будут передавать нас немцам? При чем тут немцы?
– Эта как раз та причина, по которой нам пришлось спешно убегать с виллы Следер. Мы же не просто так оттуда убежали…
– Ты в чем-то замешан? Из-за той твоей рации? – испуганно спросила Маргарет.
– Не совсем, – попытался уйти от прямого ответа Винсенте. – Да, я был знаком с одним человеком в Брюсселе, которого арестовали по подозрению в связи с разведкой. Это ему я в свое время отдал рацию. И теперь полицейские, возможно, проверяют всех его знакомых. Близких и дальних. Так у них положено! А вот если нами начнут заниматься немцы, не дай бог, гестапо, вот тогда всё! Беда и даже катастрофа!
Именно в этот момент в комнату заглянул очередной французский полицейский и предупредил узников, что завтра их отправят в гестапо.
Всю ночь ни Маргарет, ни Винсенте не спали. Отчасти потому, что спать было негде, в комнате была только небольшая узкая лавка, на которой они, собственно, и сидели. Не спать же на холодном каменном полу – им не выдали ни подушек, ни одеял. К тому же и Маргарет, и Винсенте были в ожидании наихудшего развития событий, какой уж тут сон! Все переживания и мысли Маргарет вертелись преимущественно вокруг того, что и как будет с Рене. В свою очередь Винсенте попеременно то клялся ей, что он ни в чем не виноват, то просил смириться с мыслью, что для него это, однозначно, конец и шансов выбраться на волю практически нет. Он пытался сформулировать для себя линию поведения на самое первое время и пообещал делать все для того, чтобы из них двоих отпустили хотя бы Маргарет. Единственное, что скрашивало их ужасное положение, при обыске у них не отобрали сигареты и спички и они могли курить. Они курили всю ночь и ни на минуту не сомкнули глаз. Воздух в комнате и сразу был вонючим, а под утро стал спертым и невыносимо противным, вызвав непрекращающуюся головную боль. И то ли от голода, то ли от тяжелых мыслей и бессонницы, то ли от выкуренных сигарет, но их обоих подташнивало.
– Знаешь, милая, я все-таки хочу тебя попросить, – решился на некоторое откровение Кент, когда за окном уже забрезжил рассвет, – если тебя завтра будут допрашивать в гестапо, не рассказывай ничего ни о каких наших общих знакомых. Пожалуйста!
– Ты сейчас о ком?
– Ну, например, Хемниц. Он как-то был у нас на вилле в Брюсселе. Это его тогда арестовали. Помнишь, в тот день, когда мы с тобой покинули нашу виллу. Про Жана Жильбера тоже ничего не говори. Он непростой человек, плохой человек, я на него очень зол. Но прошу тебя, про него никому ни слова!
– Хемница я не помню. А вот если что-то спросят про Жана, я молчать не буду! И если он в чем-то виноват, зачем его защищать?
– Прошу, молчи про него. Это надо не для него, а для нас с тобой.
– Ну ладно. Буду молчать, – тяжело вздохнув, пообещала Маргарет.
За Маргарет Барча и Винсенте Сьерра приехал не кто-нибудь, а сам Карл Гиринг, начальник зондеркоманды гестапо. После оформления необходимых документов пленников в наручниках и под конвоем вывели из здания французского полицейского участка. Как и днем ранее, Маргарет и Винсенте повезли в двух разных автомобилях. В пути конвоиры не проронили ни слова. Примерно через полчаса машины неожиданно остановились у одного из марсельских ресторанов. Еще при входе, только переступив порог, не привлекая внимания посторонних глаз, с арестованных сняли наручники и предложили пройти в зал. Там для них уже были сервированы два столика.
Да, это, был тот самый ресторан, где совсем недавно Винсенте Сьерра и Жан Жильбер познакомились с Эдит Пиаф. В дневное время здесь почти не было посетителей. И его хозяйка Мариан Мишель, похоже, тоже появлялась здесь только вечером. Может быть, оно и к лучшему.
Все, кто сидел в одной машине с Винсенте, сели вместе с ним за стол. За соседним столом разместились те, кто ехал в автомобиле с Маргарет. Маргарет и Винсенте, голодные со вчерашнего утра, ведь картошка, поставленная на плиту в их марсельской квартире, так и осталась недоваренной, переглянулись и вымученно улыбнулись друг другу издалека, как бы соглашаясь: «Не так уж плохо для начала!»
Еды было много, и арестованным она показалась необыкновенно вкусной. Официанты принесли коньяк и стали наливать его в бокалы не только гестаповцам, но и Винсенте, и Маргарет. Возможно, официанты даже и не догадывались, что имеют дело с пленниками, которых везут в гестапо. Или делали вид, что не догадываются. Официанты обычно с полувзгляда определяют, что перед ними за клиент, и ошибаются крайне редко.
После бессонной ночи внешний лоск и с Винсенте, и с Маргарет, конечно, уже сошел, но одежда, хотя и безнадежно провоняла табаком, оставалась еще вполне чистой.
После крепкого алкоголя немцы разговорились. Они болтали без оглядки на присутствие посторонних, не особо беспокоясь о том, понимают или нет присутствующие их немецкую речь. Маргарет почти ничего не понимала. Зато Кент из разговоров гестаповцев узнал, что кроме Карла Гиринга с ним за столом сидит некто Бемельбург и что его сын был тяжело ранен на Восточном фронте. При этом Бемельбург отзывался об армии Советского Союза как о самой мощной из всех, с кем Германия столкнулась во время этой войны. Также из разговора конвоиров обоим пленникам стало понятно, что после ресторана их повезут в Лион.
Туда они и приехали ближе к вечеру. Вероятнее всего, здесь у гестаповцев не было подходящей тюрьмы или какого-то специального места, поэтому Винсенте и Маргарет разместили вдвоем в обычном гостиничном номере. Здесь была широкая двуспальная кровать с белоснежным бельем, туалетная комната и душ. У пленников забрали обувь и пальто, а номер снаружи закрыли на ключ.
– Быть заключенным в гестапо не так, уж, и плохо, – пошутил Винсенте, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
– Да, странно. Накормили в приличном ресторане. Привезли в гостиницу и предлагают удобную широкую кровать. Уж не к казни ли нас готовят? – без оптимизма отозвалась Маргарет.
– Не говори глупостей! Они не уверены, что мы в чем-то виноваты, поэтому нас содержат в достойных условиях. Чтобы потом не очень извиняться. К тому же я – гражданин Уругвая. Если ты помнишь, конечно, – бодрым голосом рисовал радужные перспективы Винсенте. Но сам при этом не особо верил в то, что пытался объяснить Маргарет.
Эту ночь они провели вместе, в одной кровати. Они немного пошутили по поводу того, в какой ситуации оказались. При этом оба не были уверены, что им еще когда-нибудь представится такая возможность – спать в одной кровати. От обилия впечатлений и неизвестности они опять долго не могли уснуть, хотя не спали уже вторые сутки. После отчаянных поцелуев и ласк Винсенте прижался губами к уху Маргарет и прошептал ей:
– Девочка моя родная! Милая моя Магги! Я все-таки не исключаю, что гестаповцы захотят обвинить меня в шпионаже. И это на самом деле в какой-то степени правда. Пока мы жили в Брюсселе, я иногда передавал кое-какую информацию русским. Но все это было только до приезда в Марсель. В Марселе никаких отношений с разведкой у меня уже не было. Тем обиднее, что арестовали нас именно в Марселе.
– Что-то подобное ты мне уже говорил в Брюсселе. Я догадывалась, что у тебя слишком много тайн от меня…
– Тебе не надо было этого знать. Чтобы у тебя не было никаких лишних неприятностей.
– Видишь, они все равно есть. Я буду молчать. Я ничего не знаю и не хочу знать про твою разведку. Я просто тебя люблю, и мне неважно, кто ты…
– Так уж и неважно?
– Неважно. Но интересно! – созналась Маргарет и в кровати повернулась к мужчине спиной, давая понять, что разговор окончен.
– Блондинка ты моя, Блондинка! Когда-нибудь ты все обязательно узнаешь, – Винсенте обнял любимую женщину плечи, и они почти одновременно заснули.
Утром арестованным принесли завтрак. Прямо в номер. Это был обычный европейский гостиничный завтрак. С тем лишь исключением, что на подносе с едой не оказалось ни ножей, ни вилок. Только ложки. Есть было очень неудобно. Особенно намазывать сливочное масло на булочку и подхватывать ломтики ветчины. После завтрака Винсенте и Маргарет вернули обувь и верхнюю одежду и велели одеваться. На улице их опять ждали два автомобиля. Куда придется ехать на этот раз, им никто не сказал.
По дороге при пересечении демаркационной линии, отделявшей неоккупированную часть Франции от оккупированной, автомобили остановил французский патруль. Бемельбург вышел из машины, предъявил какие-то бумаги, и автомобили пропустили дальше. Дорога была довольно длинной, понять по пейзажу за окном, куда конкретно их везут, было сложно. И все-таки через какое-то время по знакомым очертаниям предместий стало очевидным, что они приближаются к Парижу.
В Париже арестованных опять поместили вместе. На этот раз это была скромная и даже невзрачная комната в здании, где когда-то размещалась французская полиция, а теперь хозяйничала зондеркоманда гестапо. Минимум мебели – в центре стояла вполне приличная кровать с чистым постельным бельем, а у стены напротив окна обшарпанный конторский стол и два стула. Прошла еще одна ночь. И опять они боялись, что это их последняя совместная ночь в жизни. И опять рано утром был подан вполне приличный завтрак без вилок и ножей. Гестаповцы даже угостили их сигаретами. Свои сигареты у пленников закончились.
Сразу после завтрака арестованным велели выйти на улицу и сесть в автомобили. На этот раз маршрут был узнаваем. Это была дорога из Парижа в Брюссель. В этом направлении Винсенте ездил несколько раз: и на автомобиле, и на поезде. Удивительным стало то, что Брюссель автомобили проехали без остановки и продолжали двигаться дальше. Маргарет предположила, что их везут в сторону Антверпена. Их провезли уже столько километров! Вряд ли такой длинный маршрут со столькими остановками предназначен для уругвайского бизнесмена, подозреваемого всего лишь в поверхностном знакомстве с радистом советской разведки. Скорее всего, им известно о Кенте уже все. Или почти все.
Автомобили свернули с трассы влево и остановились у форта Бреендонк.
Форт имел довольно устрашающий вид и был переоборудован в тюрьму. Маргарет и Винсенте повели в разные стороны.
Маргарет ввели в камеру. В окно сверху слабо прорывался свет. Взгляд ее упал на орудия пыток, угрожающе развешенные по стене. Женщина зримо представила, что сейчас с ней будут делать, и сразу же потеряла сознание, медленно приземлившись на каменный пол. Она не помнила, кто и как ее поднимал, как ее положили на каменную лавку, и сколько прошло времени. Маргарет очнулась от холода и своей мокрой одежды, ее, по всей видимости, пытались привести в чувство, поливая ледяной водой, и от резкого запаха тампона, который совал ей под нос гестаповец в белом халате. Женщина села на лавку, спиной к стене ужасов, но толком пока ничего не понимала. Через какое-то время привели Винсенте, он бросился к ней и стал успокаивать. Маргарет знобило от страха и холода, ей кинули тонкое серое одеяло, в которое она завернулась. Когда их великодушно оставили наедине, Винсенте обнял любимую и принялся ее успокаивать:
– Все образуется, Маргарет! Вот увидишь, все образуется. Тебя отпустят. Ты ведь абсолютно ни в чем не виновата!
– Господи! Винсенте! Что теперь будет с нами? С Рене? Как он там? Я так далеко от него. И он ничего не знает. Мой милый, маленький сыночек! Пресвятая дева Мария! Что будет с Рене?
– Тебя отпустят, и ты увидишь своего Рене, любимая, – успокаивал женщину Винсенте, осыпая поцелуями ее лицо и руки.
– Я очень-очень хочу пить, – жалобно прошептала Маргарет.
– Дайте, дайте ей воды! – по-французски крикнул охранникам Кент.
В камеру принесли стакан воды. Женщина жадно выпила его. Охранники предложили Маргарет сигареты. Кент и Маргарет закурили. Они смотрели друг на друга и не знали, как друг другу помочь.
Кент рассказал своей любимой, как после того, как их разъединили, его отконвоировали в полуподвальное помещение и сняли наручники. Там было совсем не так жутко, как в этой камере. Даже наоборот, посредине той комнаты стоял стол, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью и обильно сервированный закусками, горячими блюдами, разнообразными напитками. Кенту не просто разрешили, а велели сесть вместе со всеми, кто сопровождал его в поездке. Чуть позже присоединились и те, кто ехал в одной машине вместе с ней. Он тогда еще подумал, а где Маргарет, не забыли ли ее покормить. Немцы говорили между собой обо всем подряд, возможно, по-прежнему думая, что арестованный не понимает ни слова. К нему обращались редко, в основном жестами. Предлагали подлить вина. Скорее всего, гестаповцы надеялись, что пьяный узник будет более разговорчив и не сможет должным образом контролировать свои слова. Допрос начался прямо в этой же комнате. Из нее просто вынесли остатки еды и грязные тарелки. На столе оставалось только спиртное. Вопросы задавал сам Гиринг. Он обращался к Кенту по-немецки. Кент притворялся, что не понимает немецкого языка. Гиринг позвал переводчика, и тот стал все объяснять по-французски. Это было даже удобно. Больше времени оставалось на обдумывание ответа. Как и при аресте во французской полиции, Кент первым делом попросил:
«Месье, я все-таки настаиваю на том, чтобы вы пригласили консула Уругвая. Я являюсь гражданином Уругвая, и вам об этом прекрасно известно!»
Гиринг только усмехнулся в ответ: «Господин, как вы себя называете? Винсенте? Давайте договоримся сразу, эти ваши глупости вы будете рассказывать кому-нибудь в другом месте! Я надеюсь на ваше благоразумие. И у меня нет никакого желания с вами тут сидеть несколько часов.»
«Так и отпустите меня, я к вам не напрашивался…»
«Вы еще шутите?! В первую очередь благоразумным вам следует быть для того, чтобы не подвергать опасности такую молодую и красивую женщину, как Маргарет Барча.»
От этой фразы тело Кента пронзил убийственный холод. Постепенно усиливалось понимание, что говорить правду или часть правды ему все же придется. Кент закурил сигарету и готов уже был начать рассказывать о том, что от него так хотел узнать Гиринг. Но тут признанию помешал какой-то гестаповец, который с вытаращенными глазами вбежал в комнату и стал рассказывать, что происходит в соседней камере. Гиринг внимательно слушал сбивчивый рассказ своего подчиненного, но при этом не отрывал взгляд также и от заключенного. По реакции Кента на экстраординарное сообщение Гиринг пытался понять, действительно ли Винсенте не понимает немецкую речь. Прибежавший немец кричал про то, что Маргарет упала в обморок, что тюремный врач пытается привести ее в чувство, что у него ничего не получается и что с этой женщиной надо срочно что-то делать. Свой страх за любимую, отчаянье и панику и даже тремор в руках, Кент ничем не выдал, внешне оставаясь совершенно спокойным и продолжая курить сигарету. Гиринг и прибежавший гестаповец на несколько минут вышли из комнаты. С Кентом остались Бемельбург и конвоир. Никаких вопросов, пока не было их начальника, гестаповцы не задавали. Кент докурил одну сигарету и сразу же потянулся за следующей. Потом Гиринг вернулся и спокойным голосом сообщил своим коллегам:
«А-а! Ничего страшного! Обычный женский обморок. Эта неженка вполне мужественно прошла по мрачным тюремным коридорам, но как только ее ввели в камеру, где она увидела кандалы и инструменты для пыток, она потеряла сознание.»
Кент безучастно продолжал курить и делал вид, что не понимает ни слова.
Тогда Гиринг распорядился: «Эй, переводчик, скажите этому чудаку, что его жена или подружка, не знаю, кем она ему там приходится, в обморочном состоянии. И что тюремный врач разрешил ему навестить бедняжку.»
Так Кена оказался в камере с Маргарет. И здесь действительно было, от чего упасть в обморок.
Через полчаса гестаповцы решили, что ведут себя слишком сентиментально по отношению к этой парочке, и опять разъединили их. Молодого человека отвели в такую же камеру, как та, в которой содержали испуганную Маргарет. Чувствовал он себя ужасно. Не столько оттого, что боялся пыток, сколько оттого, что его любимая женщина оказалась в тюрьме по его вине. Кент разглядывал жуткие стены, крюки и цепи и представлял, как тяжело все это видеть Блондинке. На следующий утро, когда за ним пришли конвоиры, чтобы отвести на допрос, Кент сам был на грани обморока.
Чтобы дело пошло быстрее, в комнату привели также и Маргарет, посадили в дальней угол и велели молчать. Гиринг начал допрос с марсельского периода. Он спрашивал, продолжал ли Винсенте Сьерра, или как его там по-настоящему зовут, свою разведывательную деятельность в Марселе. Кент ответил, что он не занимался разведывательной деятельностью в Марселе. Гиринг достал из папки несколько листков и аккуратно разложил их перед лицом арестованного. Документы были напечатаны на немецком языке, и Гиринг всем своим видом показывал, что Винсенте не следует больше притворяться, что он не понимает по-немецки. Винсенте с неподдельным интересом впился взглядом в бумаги, ему было очень важно знать, что известно про него в гестапо. По сути, это были протоколы допроса Михаила Макарова, работавшего под псевдонимом Хемниц и арестованного в Брюсселе одиннадцать месяцев назад. В них прямо было сказано, что президент акционерного общества «Симекско» не является гражданином Уругвая Винсенте Сьерра, на самом деле он резидент советской разведки с псевдонимом Кент. Хемниц-Макаров дал прямые показания, что все шифровки в Москву ему поступали от Кента.
– Меня оговорили, – все еще пытался сопротивляться Кент.
Гиринг дал какие-то распоряжения своему помощнику, и через несколько минут в комнату, где проходил допрос, привели одного из брюссельских связных. Кент узнал его, и вспомнил кличку – Боб. Этот связной успел проработать в резидентуре всего несколько дней. Вид у Боба был ужасный. Не было сомнений, что его долго и жестоко избивали, лицо связного представляло собой сплошной синяк.
– Вам знаком этот человек? – спросил Гиринг у Боба.
– Это Кент, маленький шеф брюссельской разведки.
«Это почему же маленький?» – даже немного обиделся Кент, но промолчал.
– А кто был большим шефом? – уточнил Гиринг.
– Адам Миклер, он же Жан Жильбер. Вся брюссельская, а затем парижская резидентура подчинялись ему.
Очевидно, по задумке Гиринга, вид Боба нес еще и психологическую функцию – устрашения. Вот что бывает с заключенными, которые не желают с первого дня сотрудничать с гестапо.
Маргарет, наконец, поняла, что на самом деле так крепко связывало ее Кента с Жильбером. Жан тоже советский разведчик! Кто бы мог подумать, у нее этого и в мыслях не было.
Затем назвали имя Мальвина и привели изможденную старуху с совершенно безумным взглядом. Её седые волосы спутались в колтуны, на лице были кровоподтеки, руки болтались как плети. Если бы Гиринг не произнес имя женщины вслух, даже Кент, возможно, не догадался бы, что это она. Мальвина была еще в более ужасном состоянии, чем Боб. Она не могла даже говорить. Ей просто показали Кента, и она прикрыла глаза.
Прошло несколько дней. Гиринг все еще был сдержан, относительно вежлив и не переходил к физическим истязаниям. Маргарет приводили на все допросы, но у нее никто ничего не спрашивал. При этом было заметно, что Гиринг едва скрывает негодование и его терпение может закончиться в любой момент. Кент делал вид, что не замечает раздражения гестаповца, и продолжал бубнить, что он уругвайский гражданин.
Примерно через неделю настроение начальника зондеркоманды в корне изменилось. Он выглядел как человек, узнавший что-то чрезвычайно важное и интересное. Гиринг, многозначительно ухмыляясь, протянул Кенту очередные два листка на немецком языке. Как чуть позже узнала Маргарет, это были протоколы допросов других заключенных. В первом был приведен дословный текст с заданием Центра о поездке резидента Кента в Прагу и в Берлин. Во втором – отчет разведчика под псевдонимом Кент об этих поездках. Из протоколов было понятно, что в Праге и в Берлине уже арестованы все те люди, с которыми Кент встречался. Разведчик, хотя до сих пор еще ни в чем не сознался, теперь окончательно понял, что никаких шансов справиться с этой ситуацией у него больше нет. И это действительно катастрофа, которая постигла и его, и знакомых ему людей. Кент обреченно потянулся за сигаретой. Гиринг любезно поставил перед ним бокал с коньяком, который Кент выпил практически залпом.
– Да, я занимался разведывательной работой в интересах Москвы, – выдавил из себя Кент и сам не узнал свой голос.
– Вот и правильно. Сотрудничество с нами может дать вам шанс избавить от страданий вашу любимую женщину – Маргарет Барча. У меня почти нет сомнений, что она ни в чем не виновата. Если не считать того, что влюбилась в вас без оглядки и не разглядела в вас большевистского шпиона.
– Она ни о чем не догадывалась! – покорно согласился Кент.
– Я ничего не знала! – громко подтвердила Маргарет.
– А, знаете, что, – радостно предложил Гиринг, – сегодня просто замечательный день! Мы с вами здорово продвинулись в наших разговорах. И теперь давайте немного погуляем. Свежий воздух нас взбодрит! А вам пора взбодриться. Жизнь не заканчивается после этих ваших откровений, как может вам показаться. У меня на вас свои планы. И это серьезные планы.
На прогулке, которая проходила в тюремном дворе, Кент передвигался еле-еле. Ноги были ватными и не слушались. И все-таки он решился задать мучавший его вопрос. Как удалось расшифровать сообщения в Москву? Ведь шифр был очень сложный, некоторые сообщения готовил сам Кент, а некоторые Хемниц-Макаров.
– Вот вы сами и ответили на свой вопрос. Макаров у нас уже почти целый год. Свои шифры он сдал после нескольких допросов, а по ним мы смогли подобраться и к вашим шифровкам. Вы ведь их не меняли, даже оказавшись в Марселе, – попытался подловить его Гиринг.
