Ирина Коняхина
Маргарет и Кент
– Вы испанский язык хорошо знали, откуда? – мне было интересно, сколько же лет надо было учиться, чтобы тебя приняли за уругвайца.
– После школы я полтора года учился в Ленинграде на испано-французском отделении института «Интурист», потом десять месяцев воевал в Испании. В ГРУ мне подробно объяснили, что один из вариантов легализации разведчика в иностранном государстве – проживание в чужой стране с паспортом советского гражданина, но под чужим именем и с занятием вполне легальной деятельностью. Тогда же еще было мирное время. Пока только в Испании шла гражданская война. Но это был не мой случай! Мне предстояла более сложная, многоступенчатая легализация. Из Ленинграда я добирался через Швецию и Францию. И два раза в дороге менял имена и, соответственно, использовал разные паспорта. Вот, пожалуй, и самые главные конспиративные хитрости того времени. По замыслу ГРУ,
Анатолий Гуревич превратится в путешественника из Уругвая Винсенте Сьерра уже в Бельгии. Молодой человек с таким именем приедет в Брюссель, чтобы заняться каким-нибудь бизнесом. Качественно изготовленный уругвайский паспорт, уверенная испанская речь и кошелек, туго набитый деньгами, помогут молодому разведчику сыграть непростую роль. Информацию я должен передавать под псевдонимом Кент. Псевдоним предназначен только для своих. Свои – это Центр и члены резидентуры. Все остальные – чужие.
– Так вы стали Винсенте Сьерра…
– Да! И еще мне в Москве дали наставление, вроде как совет – чтобы окружающие не сомневались, что перед ними настоящий уругваец, недостаточно только уругвайского паспорта и знания испанского языка. Надо как минимум знать обычаи и нравы Уругвая. И особенно города Монтевидео, откуда я, якобы, родом. Знать до такой степени, чтобы, случайно встретившись в Бельгии с каким-нибудь настоящим уругвайцем, не оказаться в ту же минуту в безвыходном положении. Пришлось мне в библиотеке изучить и зазубрить названия и расположение улиц, памятников архитектуры, садов и скверов в Монтевидео. Знать, какие деревья и цветы растут в Уругвае, какие сельскохозяйственные культуры выращиваются, есть ли промышленность. Кроме того, изображая в Европе бизнесмена из Уругвая, надо было вести и соответствующий образ жизни. Например, организовать какой-то реальный бизнес, вжиться в роль до такой степени, чтобы ни у кого из окружающих не возникало даже тени сомнения, что перед ними богатый уругваец. Даже в мелочах: в умении одеваться, носить шляпу, галстук, перчатки, вести себя за столом, в театре, в обществе, бранить прислугу. Сколько было таких ситуаций, когда я был близок к провалу! Казалось, вот-вот и все раскроется…
– Папа у меня очень эрудированный человек! – уточнил Мишель, – Просто поражаюсь, сколько он всего знает, как все помнит!
– Ладно тебе! Сколько же раз я, неопытный юноша, оказывался в более чем щепетильных ситуациях! Мои руководители и наставники тоже не слишком разбирались во всяких шпионских тонкостях. Например, гостиница, где мне следовало остановиться по прибытию в Брюссель, была назначена еще в Москве, и располагалась неподалеку от Северного вокзала. Несмотря на небольшое расстояние от вокзала до гостиницы, для поддержания образа респектабельного иностранного туриста мне следовало подъехать туда на такси. Помню, как вынул из кармана бумажку с названием гостиницы и с гордым видом протянул ее шоферу. «Месье уверен, что ему надо ехать именно в эту гостиницу, а не в какую-нибудь другую?» – изумленный таксист говорил по-фламандски. Я сделал вид, что не очень его понимаю, и показал написанное размашистым почерком полковника ГРУ название бельгийского отеля еще раз. Мы подъехали к отелю через две минуты, и я сразу понял, что встревожило шофера. Молодой со вкусом одетый уругвайский бизнесмен смотрелся чужеродно в этом, мягко говоря, заведении низшего разряда. Никаких умных решений в голову мне тогда не пришло, и удрученный оплошностью своих московских руководителей я занял номер в соответствии с указаниями своего начальства.
– Это тогда вы познакомились с Жаном Жильбером? – спросила я, роковой образ писателя не давал мне покоя.
– Да! Через пару дней по сценарию, разработанному ГРУ, мне предстояло прогуливаться в заранее определенном месте в Брюсселе. В руках я должен был держать выданный в Москве французский журнал… Примитивно? Ну, уж извините! Это сейчас выглядит банально. Тогда это было чуть ли не последним изобретением шпионской науки! По журналу меня должен был узнать советский резидент в Бельгии, работающий под псевдонимом Отто. У Отто должен быть точно такой журнал. Мы должны были всего лишь увидеть друг друга издалека. Не подходить друг к другу близко, не разговаривать. Просто запомнить лица. А уже встречаться нам предстояло только через два часа, в определенном ресторане, где Отто якобы встретит своего старого знакомого.
– Надо же! – усмехнулся Мишель. – В наше время кто такие разведчики, как они живут и работают, известно каждому школьнику. Написано множество книг, сняты кинофильмы, по телевизору показывают многочисленные документальные передачи и сериалы-боевики. Все давно разложено по полочкам: как разведчики добывают информацию и как виртуозно обманывают противника, какими приемами и технологиями пользуются и как конспирируются.
– Ну, да! – не особо возражал Кент. – Что-то, наверное, взято из реальной жизни, но большая часть изощренных приемов, используемых разведчиками, и их невероятные приключения, скорее всего, придумываются многочисленными авторами жанра. Поверьте, тогда все воспринималось не так, как в ваше время, – про разведчиков не было ни книг, ни тем более кинофильмов. Из технологий – радиопередатчик, пеленгаторы да симпатические чернила. И еще – самое важное: это трудно себе представить, но в конце тридцатых годов многие люди совсем не верили, что вот-вот начнется война, и тем более не знали, когда и чем все это закончится!
– Итак, вы познакомились с резидентом Отто. Он же Леонид или Леопольд Треппер, он же Адам Миклер, он же Жан Жильбер… – нетерпеливо встряла я.
– Да! Всё прошло в полном соответствии со сценарием. В одном из уютных бельгийских ресторанчиков ко мне подсел Отто. Тепло поздоровался, попросил называть его Адамом. Резидент Отто, легализованный в Бельгии как канадец Адам Миклер, выглядел намного старше меня и внешне был очень похож на еврея. «У меня здесь своя фирма, – с гордостью рассказывал Отто, – это помогает работать, не вызывая особых подозрений. Обороты у фирмы вполне приличные. Наша продукция пользуется спросом. И со временем мы планируем открывать представительства нашей фирмы в разных странах. Это очень перспективное направление. Я тебя познакомлю с нашими людьми. Правда, после работы мы мало общаемся. У меня сюда даже семья перевезена – жена Анна и двое детей. Мы снимаем квартиру. Обязательно как-нибудь приглашу тебя в гости. Тебе, кстати, тоже лучше снять квартиру или комнату в пансионате. Здесь это принято. В гостинице жить дорого, этим пользуются только те, кто приехал сюда ненадолго. Какие у тебя планы?» Я тогда очень удивился этому вопросу. Я-то рассчитывал, что это Отто даст мне конкретные указания, что следует делать. Что он, вроде, как мой руководитель.
– Представляю, как одиноко и неуютно вам было в совершенно незнакомой стране, в Брюсселе, – посочувствовала я бывшему разведчику.
– Вы абсолютно правы! Я вынужден был проявить инициативу, раз некому было меня поучать и наставлять. Первым делом я отправился в бюро путешествий и заказал обзорную экскурсию. Это ведь был самый простой способ познакомиться с Брюсселем. В гиды мне достался обаятельный средних лет человек, который провел меня по всему городу. Особенно подробно гид расписал местную погоду. И благодаря ему я узнал, что в Бельгии нежаркое лето и умеренно прохладная зима. Часто идут дожди. Поэтому все бельгийцы постоянно ходят в шляпах и в перчатках, а в прохладные дни непременно надевают прорезиненные плащи. Про плащи гид вспомнил, когда мы проходили мимо офиса фабрики «Король каучука», которая, по словам гида, как раз и занималась производством этой важной для всех бельгийцев одежды. Еще оказалось, я, конечно, прежде этого не знал, что в Бельгии принят сухой закон. В свободной продаже предлагаются только пиво и сухое вино. Бельгийцы, даже дети, пьют много пива. А вот крепкие напитки можно заказать только в ночных ресторанах-клубах. Но чтобы эти самые рестораны посещать, надо иметь членские карты. Я поинтересовался возможностью получить образование в Брюссельском Свободном университете. Гид-бельгиец мне объяснил, что учиться в университете может любой желающий, но прием на текущий учебный год завершен. В качестве альтернативы мне было тут же предложено познакомиться с «Селект скул», гид протянул визитную карточку директора школы. И этот же гид помог мне снять мое первое жилье здесь.
– Это была та самая улица Беко, дом 106? Где жили Зингеры и Барча? – уточнил Мишель.
– Нет! Сначала это был пансионат на улице де Луа. Мы ведь можем туда тоже завтра прогуляться? – Кент повернулся лицом к Мишелю, не дождался ответа и продолжил, – Потом Отто-Адам познакомил меня с Жюлем Жаспаром и первый раз привел в контору «Отличный заграничный плащ». Я поступил в «Селект скул». И в пансионате начались моя первая разведывательная работа, так сказать – от теории перешел к практике.
– А как ты оказался в том доме, где познакомился с мамой?
– Прежде чем ответить на твой вопрос, можно я вам расскажу еще одну немного комичную историю. В пансионате были постоянные жильцы, и те, кто снимал комнаты на короткое время. Утром и вечером мы собирались в общей столовой и с удовольствием болтали на разные темы. Чаще всего обсуждали политическую обстановку в мире. Среди постояльцев мы особенно подружились с бароном Ван дер Стегеном. По всему было видно, что этот человек происходил из знатной фламандской семьи. И, кстати, однажды благодаря Ван дер Стегену, я был приглашен на прием в очень богатый дом. В открытке-приглашении значилось, что гостям надлежит быть во фраках или смокингах. К тому времени у меня уже был сшит отличный фрак. Белоснежную рубашку и галстук-бабочку я купил в одном из модных магазинов. Пришел домой и сразу же облачился в новый наряд: фрак, накрахмаленная рубашка с воротником-стойкой, изящная черная бабочка-галстук – в зеркале я был неотразим. Да, обязательно еще шляпа и перчатки. Без этого тогда в Брюсселе выйти из дома было просто неприлично.
– Да, сейчас шляпы носят гораздо реже, и перчатки никому не нужны, – поддакнула я.
– Так вот, подъезжаю на такси по указанному в открытке адресу, расплачиваюсь с шофером и направляюсь по широкой мраморной лестнице к двери в особняк. Дверь мне открывает господин во фраке, в белой накрахмаленной рубашке и черном галстуке-бабочке. Разумеется, я, наивный, принял его за хозяина и, дружелюбно улыбаясь, протянул руку для приветствия. Господин смутился и почему-то не подал мне руки, а жестом предложил пройти в вестибюль, где размещались ряды вешалок для пальто и плащей. Другой господин, тоже во фраке и черной бабочке, только что помог снять плащ гостю, пришедшему раньше, и повернулся в мою сторону. Бросив беглый взгляд на людей во фраках, на человека в смокинге и на гостей, которые беседовали с дамами, я только теперь определил дресс-код, о котором прежде не знал. Во фраки с черными галстуками-бабочками была одета исключительно прислуга. Гости, пришедшие во фраках, все были в белых галстуках-бабочках. И только гости в смокингах могли себе позволить черную бабочку. Неловкость, вызванная оплошностью в выборе цвета галстука, не покидала меня весь вечер. В тот вечер я всерьез беспокоился, что кто-нибудь примет меня за лакея, а потому не выпускал из рук бокал с недопитым шампанским и часто выходил на террасу покурить. Я впервые был на светском приеме такого уровня, и так оплошал. Уругвайский студент, которого я из себя изображал, мог этого и не знать, потому всему учился и все запоминал. Как люди подходят и заговаривают друг с другом. Как берут напитки и закуски с подноса официанта. Как общаются с дамами. Как одеты мужчины. Как пользуются салфетками и носовым платком. Как обмениваются визитными карточками. Как прощаются с хозяином и друг с другом перед тем, как уйти. Этому советских разведчиков тогда не учили, а вот из таких мелочей, которые в высшем обществе постигаются с детства, формируются годами, и складывается тот мир, в котором завсегдатаи легко определят чужака. Напрямую к выяснению разведданных это отношения не имеет, но без таких навыков разведчиком не станешь!
– Даже, если и не учили, по всей видимости, в разведчики отбирали тех людей, которые могли бы молниеносно сориентироваться в любой ситуации и обучались всему по ходу пьесы. В ту пору война в Европе ведь еще не началась? – уточнила я.
– Нет. Именно в пансионате, где останавливались и полковник-француз, и богатый датчанин, и еще много разных разговорчивых людей, я собирал по крупицам информацию о готовящейся войне. А также расспрашивал подвыпивших военных в пивных барах, слушал, о чем беседуют люди в кофейнях. В зашифрованном виде я передавал все самое важное, что удавалось узнать, через Адама нашей радистке Мальвине. В конце августа я отдал документы в Свободный университет, а когда 1 сентября 1939 года пришел на занятия – узнал, что в Европе началась война. В тот же день управляющая пансионатом огорошила меня известием о том, что со следующей недели в пансионате поселится уругвайский консул. Я, конечно, сделал вид, что обрадовался предстоящему соседству, но в экстренном порядке стал искать для себя другое жилье. Так через некоторое время и была выбрана двухкомнатная квартира на авеню Беко, дом 106. Мне тогда очень понравилось, что в доме были лифт и переговорное устройство. Можно будет встречаться с Адамом Миклером в этой квартире, а не только на улице и в кафе, где много посторонних ушей. К тому же коллега по резидентуре сможет оставаться у меня на ночь, если возникнет такая необходимость.
– Вы сразу влюбились в Маргарет, когда ее увидели? – честно говоря, меня уже меньше беспокоили шпионские страсти, и хотелось, как можно скорее, узнать, не только, что делал, но и что чувствовал человек, в которого больше сорока лет была влюблена красавица Маргарет.
– Нет! Сначала, я просто стал задумываться о том, что хотел бы в будущем иметь такую же семью, как у Зингеров. Быть таким же обеспеченным, как они, жить в таком же уютном и красивом доме. Чтобы неподалеку жили любимые дети. И чтобы эти дети, получившие прекрасное европейское образование, были также счастливы, создав собственные семьи. У меня ведь тоже были родители и отчий дом – в Ленинграде, на улице Чайковского. Но мои мама с папой всегда были сдержаны в чувствах, обитали в коммунальной квартире с общей кухней и туалетом на несколько семей, работали с утра до ночи, тяжело жили – денег постоянно не хватало. Мы с сестрой ходили в шитых-перешитых из родительской одежды и многократно штопаных вещах, в стоптанной обуви с облупленными носами. Я и в школе недоучился, сразу после восьмого класса пошел работать на завод в литейный цех. Тяжелые металлические болванки таскал, надрывался, руки были вечно все в царапинах и заусенцах. Всегда ходил полуголодный. Но не унывал, и думал тогда, что все примерно так живут, что так и надо. А там, где капитализм, народ живет еще хуже и тяжелее. Или вот, когда оказался в Испании, там вообще была война, смерть и бомбежки. Да, тогда я так именно и думал. И вот в Бельгии оказался. Сколько лет мне тогда было, посчитайте! Двадцать пять, двадцать шесть лет. Я, пожалуй, у Зингеров впервые увидел наглядно, что такое домашний уют и семейное счастье. И с той поры стал мечтать о такой же семье. Когда-нибудь потом, в будущем, но жить, как Зингеры. Или как Барча. Маргарет была красавицей! Чужой красавицей! Эрнест Барча обожал свою жену. Где я и где они… Мы жили на одной лестничной площадке, но наши миры совсем не совпадали!
Глава 14. Дорога к Родине
После ужина мы немного погуляли по площади рядом с отелем, и мне довелось услышать, что же случилось с Кентом, когда он оставил Маргарет и малыша в немецком лагере и отправился выполнять, как он считал и понимал, свой гражданский долг…
После лагеря несколько часов Кент со своими сообщниками и важными архивными документами на автомобиле пробирался в Констанц. Паннвиц, не скрывая нервного возбуждения, рассказывал о положении на фронтах. Было чрезвычайно интересно все это слушать, потому что за полтора месяца это были первые новости о том, что происходит вокруг. С собой везли рацию. Кент со Стлукой прямо из машины попытались связаться с Центром. Передали пробное сообщение. Все получилось. Радиограмма была принята Москвой. Но запрос о времени и месте перехода «к своим» по-прежнему остался без ответа.
Приехав в Констанц, Паннвиц приступил к своим прямым служебным обязанностям – начал вербовку агентов будущей немецкой разведки. Обо всех завербованных он докладывал теперь в два адреса – в Берлин и в Москву. Радиопередачи велись в откровенно опасном режиме.
На дворе был апрель 1945 года. Союзники заняли Франкфурт-на-Майне и Мюнстер. Французы захватили Карлсруэ. Появились слухи, что все более активные действия союзников направлены на то, чтобы первыми захватить Берлин и разными правдами, и неправдами не допустить туда Красную Армию. Такой вариант гораздо больше устраивал готовых к поражению гитлеровских военачальников. Состоялась очередная встреча Паннвица и Кента с полковником Биклером. Полковник ужасно нервничал, почему они до сих пор не получили четкого распоряжения из Москвы покинуть немецкую территорию. Скоро уже и самой этой территории не останется. Оказаться в руках союзников – дело очень опасное, ставящее под смертельную угрозу выполнение их вымученного временем замысловатого плана. Документы парижского СС союзникам не нужны и неинтересны. Что делать? С Биклером они расстались до лучших времен и продолжали бесцельно колесить по сужавшейся территории Германии. В какой-то момент Стлука предложил бросить приметный автомобиль и укрыться в труднодоступных районах австрийских Альп.
Паннвиц, Кент, Стлука и фройляйн Кемпа поднимались все выше в горы, пока не наткнулись на маленький охотничий домик. Решили, что это самое подходящее место для временного убежища, и принялись в нем обустраиваться. Кемпа готовила обед, Стлука настраивал рацию, Паннвиц и Кент перебирали важные документы, которые они все еще надеялись доставить в Москву. Первый же сеанс связи из охотничьего домика дал неплохие результаты. Центр подтвердил, что завербованные Кентом немцы могут рассчитывать на полную безопасность по прибытию в Москву. Как, когда и где осуществить это прибытие, будет согласовано дополнительно.
Запасы еды, взятые в охотничий домик, закончились. Стлука время от времени стал спускаться в ближайшую деревню, чтобы разжиться продовольствием и узнать, что происходит вокруг. В первых числах мая Стлука принес ошеломляющую новость о том, что Красная Армия захватила Берлин и красное знамя водружено на рейхстаге. Еще через пару дней деревенские мальчишки рассказали Стлуке, что Гитлер покончил жизнь самоубийством. В компании, в которой оказался Кент, только он сам, да возможно еще Стлука были искренне рады этому событию. Для Паннвица и фройляйн Кемпа поражение фашистской Германии было очень тяжелым известием, хотя они и приняли решение перебежать в стан бывшего врага. Это была та черта, за которую они перешли помимо своего желания, от безысходности. И потому праздник победы в австрийских Альпах не отмечался.
Спустя несколько дней, видимо, кто-то из жителей деревни донес на Стлука и в охотничьем домике появился лейтенант французской армии в сопровождении двух солдат. Наставив на беглецов пистолет, лейтенант объявил, что все они арестованы по подозрению в участии в войне на стороне гитлеровской Германии.
На безупречном французском языке Кент ответил:
– Месье лейтенант! Я офицер Красной Армии. Мое имя – Виктор Соколов. Я выполнял важное поручение Москвы. Вместе со мной находятся три завербованных мной сотрудника германской разведки. Мы намерены пробираться в Москву, нас там ждут и наша задача доставить важные документы, которые представляют ценность только для Советского Союза. Все имеющиеся у нас документы касаются исключительно граждан Советского Союза, оказавшихся в гестапо. Мы очень надеемся, что эти документы будут служить доказательством невиновности многих людей и, напротив, для кого-то послужат обвинительным приговором. Поэтому прошу вас доставить меня и моих попутчиков к вашему начальству.
Кента, Паннвица, Кемпу и Стлуку под конвоем доставили в ближайшую деревню вместе с архивными документами и рацией. Там Кент еще раз вкратце рассказал свою историю начальнику местного штаба. Советский разведчик предложил немедленно послать сообщение в Москву, чтобы оттуда подтвердили, что их там ждут.
На это начальник местного штаба не слишком дружелюбно заявил, что Москва ему не указ и позвонил в Париж. Он объяснил ситуацию, и на другом конце провода ему пообещали во всем разобраться. Распоряжений из французской столицы пришлось ждать несколько дней. Все это время арестованные содержались во вполне приличных условиях и при желании могли бы даже сбежать. Но куда бежать, они не знали. Поэтому сидели, бездельничали и терпеливо ждали, что с ними будут делать дальше.
В Париж их повезли на грузовике, в сопровождении всего лишь одного конвоира, который выбрал себе место в кабине. И опять легко можно было сбежать, выпрыгнув при любом удобном случае из открытого кузова.
Грузовик доставил всех четверых пленников в миссию Советского Союза. Кента почти сразу принял полковник Новиков. Самое удивительное, что они были знакомы. Новиков был одним из сотрудников ГРУ, которые в 1939 году готовили Анатолия Гуревича к разведывательной работе за рубежом. «Вряд ли эта встреча случайна, – подумал Кент, – скорее всего, Новикова специально прислали сюда, чтобы он подтвердил – тот ли я человек, за кого себя выдаю».
Впервые за последние годы Кент так долго говорил по-русски. Потом его отвели в небольшую отдельную комнату и попросили описать на листах, вырванных из школьной тетрадки, все события, которые произошли с ним после ареста. Как только он справился с этим заданием, последовало следующее – написать подробные характеристики на всех «его» немцев. Кент тщательно подбирал слова и формулировки, усмехаясь про себя, что родной русский язык и его грамматика перестали быть для него слишком легкими и естественными. Он особо и не рассчитывал, что отношение к нему в советской миссии будет восторженным и доверительным, и готов был мириться с ролью задержанного. Главное, чтобы не арестованного. Так оно примерно и было. Он мог спокойно передвигаться по зданию миссии, но ему запрещалось выходить на улицу. Все равно, ему казалось это восхитительным – засыпать на островке советской территории, пусть даже в Париже, когда вокруг говорят по-русски, рассказывают русские байки и анекдоты и все радуются победе советского народа в Великой Отечественной войне. Жаль только, что в который раз не готов самолет, чтобы вылететь в Москву. Ведь чем быстрее он окажется на родине, тем быстрее даст все необходимые показания, уладит все формальности и сможет приехать в Германию, чтобы забрать своих Маргарет и Мишеля. Потом он вместе с ними отправится в Марсель за Рене. А потом всей своей большой семьей они счастливо заживут в Ленинграде. Толя Гуревич распишется в ленинградском загсе с Маргарет, усыновит Мишеля и Рене. Как много все они пережили! Как здорово, что сейчас все они стоят на пороге нового радостного этапа в своей жизни.
– Вы прилетели из Парижа в Москву, и что было дальше? – нетерпеливо спросила я Кента.
– Прямо у трапа самолета нас встречали работники НКВД. Их начальник Абакумов лично допрашивал меня на Лубянке, так у нас называют здание НКВД. Все мои попытки встретиться с руководством Управления разведки провалились. Сразу после войны эти два ведомства сильно соперничали друг с другом, и я был объявлен врагом народа. Меня отправили в лагеря на девять долгих лет, – с горечью ответил Анатолий Гуревич.
– А что стало с Паннвицем, Стлукой, фройляйн Кемпой? – поинтересовался Мишель.
– Это долгая история. Они также оказались в лагерях. Формально все обещания были выполнены. Жизнь всем сохранена. Как только я вернулся в Ленинград, стал делать запросы: во французское посольство, в Красный Крест. В органах госбезопасности мне ответили, что в лагерное здание во Фридрихроде было прямое попадание авиационной бомбы и почти все его обитатели погибли. Потом и из Красного Креста пришло известие, что Маргарет Барча и ее сын Мишель Барча-Зингер после войны числились пропавшими без вести. Я все равно продолжал их искать! Даже уже когда познакомился с Лидией. Это моя жена. Мы познакомились в поезде, когда я ехал из первого лагеря в ссылку, в далекий район Сибири. Она ждала меня и из той ссылки, и из заключения, которое я получил через несколько лет.
– Сколько же вам тоже пришлось пережить! Ссылки, тюрьмы, лагеря… это же ужас!
– В общей сложности эти мои ссылки, лагеря и мытарства длились без малого семнадцать лет. Лида помогла мне все это пережить, все самые тяжелые испытания. Но, вот беда, у нас с Лидой так и не случилось родить совместных детей. И я часто вспоминал своего маленького Мишеля… А на стене нашей с Лидой ленинградской квартиры на самом видном месте всегда висел, да и сейчас висит портрет Маргарет. Я заказал его в портретной мастерской по маленькой фотографии Блондинки, которая у меня чудом сохранилась. Эта фотография – все что у меня от нее осталось…
– Ну, почему только фотография… Представляю, как вы обрадовались, когда вам позвонил Мишель!
– Это был потрясающий день! Как же здорово, что я вообще оказался дома! Как сейчас помню – раздался пронзительный телефонный звонок, такие у нас бывают только, когда звонят по межгороду или из-за рубежа. Взял трубку. Там спросили по-французски: можно ли пригласить к телефону месье Анатолия Гуревича. Я, разумеется, опешил, но, не раздумывая, ответил по-французски: это я – Анатолий Гуревич, слушаю вас! На том конце провода женский голос сменился на мужской: «Папа, здравствуй, это Мишель! Я нашел тебя!»
– И что? Что дальше?
– А как вы думаете? Я присел на стул, который стоял рядом с телефонным аппаратом, и, возможно даже, на какое-то мгновение потерял сознание. Ко мне подбежала встревоженная жена Лида, стала меня трясти, спрашивать, что случилось. Я взял себя в руки и дрожащим голосом ответил: «Нашелся Мишель, мой сын. Это звонит он. Из Испании». Потом я успокоился, и мы очень долго разговаривали с Мишелем по телефону.
Тут Мишель прервал взволнованного отца и пояснил мне:
– Я рассказал папе, что Маргарет оставила нас в 1985 году после тяжелой болезни, что она до последней минуты надеялась встретиться с ним, и любила его бесконечно.
– Да, – подтвердила я, – она только о вас и говорила! И хранила кольцо, которые вы ей подарили.
– Я рассказал папе, что после похорон, когда мне некого больше было навещать в хосписе, я уехал из Бельгии и вернулся в Аликанте. И что у меня есть очаровательная жена Каролина, и сын Саша.
– Представляете! – воскликнул Кент, – После стольких лет мучительных поисков своей Маргарет, я узнал, что у меня есть не только сын, но и внук. И все же как жаль, что мы так и не повидались больше с моей родной и любимой Блондинкой!
– Вы сейчас что, первый раз встретились с сыном после того телефонного звонка? – удивилась я.
– Нет! – уточнил Кент. – Мишель приезжал к нам в гости Ленинград! И я уже ездил в Испанию. А тут мы оба захотели навестить могилу Маргарет, да заодно пройти по брюссельским улицам и подышать воздухом нашей тревожной молодости… Мы еще в Париж потом поедем! Там тоже много чего связано с моим прошлым…
– Я предлагал папе насовсем переехать в Испанию, у меня там большой дом! Звал его вместе с женой Лидой. Он не согласился!
– Мы лучше будем ездить друг к другу в гости, – пояснил Кент.
