Иосиф Линдер
Легенды нелегальной разведки. Из истории спецслужб
КУОС
Рассказывая о внешней разведке, невозможно обойти вниманием КУОС – Курсы усовершенствования офицерского состава.
Днем рождения курсов считается 19 марта 1969 года. Именно в этот день вышел приказ Председателя КГБ СССР Юрия Владимировича Андропова: во исполнение закрытого постановления Совета Министров СССР предписывалось образовать спецкурсы (школу) спецназа госбезопасности – КУОС КГБ СССР.
Базой КУОС стал так называемый Старый городок в г. Балашиха (Балашиха-2) Московской области (25-й километр Горьковского шоссе, ДорНИИ). Раньше на этой территории располагалась легендарная с довоенных времен Школа особого назначения (ШОН) НКВД СССР, созданная в 1938 году.
После нападения Германии на СССР в Балашихе готовили диверсантов для заброски на оккупированные территории.
Крестным отцом чекистского спецназа по праву считается Павел Анатольевич Судоплатов. Именно он возглавил образованное во время войны IV (партизанское) Управление НКВД, а его заместителем стал Наум Эйтингон, имевший опыт боевых действий в Испании. А ударной силой спецназа была Отдельная мотострелковая бригада особого назначения НКВД СССР (ОМСБОН), входившая в Особую группу, а затем в IV Управление во главе с Павлом Судоплатовым. Преемником ОМСБОНа стал Отдел «В» ПГУ КГБ СССР, а потом 8-й Отдел Управления «С» (нелегальная разведка) ПГУ КГБ СССР.
История КУОС началась в 1966 году с создания специального курса при Первом факультете ВКШ КГБ СССР в форме пятимесячных сборов с оперативным подчинением отделу «В». Тогда же впервые появилась аббревиатура КУОС. Полковники А. А. Арфанов и Г. И. Бояринов разрабатывали тематический план по учебным дисциплинам, а полковник Х. И. Болотов стал первым начальником КУОС в период организационного оформления.
Подготовку на курсах в основном проходили офицеры территориальных органов КГБ, назначенные в специальный резерв на особый период. Под «особым периодом» подразумевалась война. В течение семи месяцев, совершенствуя навыки разведывательной деятельности, курсанты осваивали специальную тактику, минно-подрывное дело, топографию, изучали опыт партизанской борьбы и многое другое.
Выпускники курсов могли заминировать и подорвать объект не только с помощью армейской взрывчатки, но и использовать мины собственного изготовления. Еще один важный момент – знание специальной тактики малых разведывательно-диверсионных групп в сложных условиях тыла противника. Вступая в командование такой единицей, ее командир становился инструктором-методистом по всем специальностям своего личного состава. Если требовала обстановка, он должен был обучить членов своей оперативнобоевой группы с нуля. Рядовой выпускник КУОС по заданной матрице мог подготовить разные по профилю группы и использовать их по назначению.
Все занятия на курсах проводились в условиях, приближенных к боевым, на реальных объектах, при любых погодных условиях. Курсантов учили переносить жару и холод, терпеть голод, действовать в условиях нулевой видимости. Изучались все виды стрелкового оружия, в том числе зарубежного. Во время учебных заданий курсантов поджидали разнообразные ловушки, из которых надо было выбираться. Для имитации передвижения с раненым использовалась семидесятикилограммовая кукла.
Под рукой были все необходимые материалы по изучению опыта специальных подразделений стран вероятного противника. Курсантов знакомили с методикой подготовки рейнджеров, «зеленых беретов», «морских котиков».
В обучение входила также воздушно-десантная подготовка на базе одной из дивизий ВДВ. И конечно же большое внимание уделялось психологической подготовке в условиях больших физических нагрузок.
Многие преподаватели курсов участвовали в боевых и специальных операциях. Начальник КУОС с 1969 года полковник Г. И. Бояринов погиб при штурме дворца Амина. Выпускниками КУОС были полностью укомплектованы спецотряд КГБ «Зенит», первые группы «Вымпела». В Балашихе прошли подготовку многие «альфовцы», участвовавшие в боевых операциях.
Неоценимый вклад в развитие программ КУОС внес Илья Григорьевич Старинов – легендарный диверсант XX века, преподававший в КУОС с 1966 по 1973 год.
Алексей Николаевич Ботян, спаситель Кракова, также делился с курсантами своим опытом. Он говорил о том, что «к успеху планируемых операций и минимальному количеству неизбежных, к сожалению, человеческих потерь» могла привести «только глубокая всесторонняя подготовка личного состава подразделений специального назначения с максимальным использованием российского, советского и зарубежного опыта, чем практически занимались КУОС КГБ СССР».
* * *
Ниже мы расскажем о преподавателях и руководителях КУОС, но прежде хотим отдать дань Павлу Судоплатову, которого А. Н. Ботян с уважением называл крестным отцом чекистского спецназа.
В 1993 году, еще до выхода книги «Разведка и Кремль», Судоплатов написал очерк «Стратегическая дезинформация» (операции «Монастырь» – «Березино», дело агента Макса). В нем рассказывается об уникальной операции советских чекистов во время Великой Отечественной войны. За ее успешное проведение П. А. Судоплатов и Н. И. Эйтингон были награждены орденами Суворова (редчайший случай в чекистской практике). Этот очерк Павел Анатольевич подарил Сергею Александровичу Голову, руководившему КУОС с 1983 по 1993 год, поэтому мы считаем уместным привести его здесь. Стиль очерка сохранен в авторском варианте.
«В июне 1945 года, будучи в американском плену, Гелен[8], давая показания американцам, утверждал, что германская разведка, внедрившая своего агента Макса в высшие эшелоны командования Красной армии, в течение всей войны и даже после войны сохранила важные агентурные источники информации. Тогда же Гелен заявил, что он целиком доверяет своим источникам информации в Москве, Львове и Белоруссии, которые выдержали многократную проверку на верность делу Германии в течение трех лет войны с Советским Союзом в 1942–1945 годах Гелен стремился убедить американцев, что деятельность Макса не была дезинформационной операцией советской разведки.
Органы разведки русского Генштаба и НКВД, по мнению Гелена, как он заявил на допросе американцам, не были способны вести длительную дезинформационную игру с немцами. И Гелен, и Шелленберг подчеркивали, что русские вели с ними весьма краткосрочные по длительности радиоигры и использовали передачу дезинформации в ограниченных масштабах чисто в тактических целях в период развертывания наступления Красной армии на Украине в 1944 году.
Американцы не поверили Гелену. Проведенная ими проверка убедила их в том, что Макс как источник агентурной разведки абвера в Москве, Белоруссии и Львове с февраля 1942 года по апрель 1945 года передал в Берлин несколько тысяч агентурных сообщений по радио, которые были не чем иным, как стратегической дезинформацией, попавшей на стол к Гитлеру накануне принятия ответственнейших решений по планированию военных операций на Восточном фронте.
Справедливости ради надо отметить, что ряд аналитиков из возглавляемого Геленом отдела “Иностранные армии Востока” сомневались в достоверности передаваемой Максом информации.
Конечно, в разведке нельзя не ошибаться. Порой очень хочется верить в желаемое для себя развитие событий. В действительности, как это ни горько, и могу сказать на собственном опыте, порой приходится при добывании информации и ее оценке идти, так сказать, на поводу у развития событий. Однако в деле Макса можно говорить не о какой-то отдельной неудаче, пусть даже крупной, абвера в годы войны, а об ошибочности и трагических последствиях для немецкой армии неправильной линии в целом, в попытках агентурным путем проникнуть в окружение советских ответственных военных работников… ориентируясь на один, пусть даже впечатляющий, важный источник информации. Дело в том, что на Макса работало целое направление всей немецкой разведывательной службы. Абвером, а позднее и Службой безопасности Германии были сконцентрированы имевшиеся у них агентурные возможности на ложном направлении, которое полностью контролировалось разведкой советских органов безопасности на протяжении всей войны.
Чтобы не быть голословным, приведу со ссылкой на Гелена следующие факты. Накануне Сталинградской битвы Макс предсказал, что главный удар Красная армия нанесет на Северном Кавказе, а также в районах значительно севернее Сталинграда. Перед сражением под Курском, когда немецкий Генеральный штаб планировал операцию “Цитадель”, Макс и контролируемая им группа агентов сообщили в Берлин, что Красная армия имеет значительные резервы людей и техники на широком фронте, восточнее и южнее Курского выступа, и может лишь с “запозданием перенацелиться на отражение немецкого наступления, но русское командование предпочтет нанести удары на других участках Центрального и Южного фронта, а не под Курском, чтобы парализовать немецкий удар на Курской дуге”.
Действительность, как известно, была совершенно иной. Основные боевые действия развернулись под Сталинградом и под Курском совсем не так, как это планировало немецкое командование.
Информация, переданная “Максом”, всякий раз в критических ситуациях использовалась немецким командованием, ибо в ней всегда была значительная крупица истины.
Хоть мы имели каждый раз на участках фронта, указанных Максом в радиограммах, больше войск и техники, важные операции Красной армии действительно осуществлялись там, где он предсказал. Однако они имели вспомогательное, отвлекающее значение. Например, наше наступление на Центральном фронте под Ржевом, которое стратегически планировалось Сталиным и Жуковым как отвлекающее внимание немцев от Сталинграда, было предсказано Максом, немцы ждали удара, отразили его, но успешное наступление под Сталинградом, полный и быстрый прорыв фронта румынских армий, быстрое окружение группировки Паулюса было для них полной неожиданностью и изменило весь ход войны на советско-германском фронте.
Стратегическая дезинформация, передававшаяся Максом в Берлин и Софию по радио, была в действительности операцией “Монастырь” Разведывательного управления НКВД СССР, которое осуществлялось в тесном взаимодействии с Разведывательным управлением Генштаба Красной армии.
“Монастырь” первоначально была задумана в июле 1941 года как чисто контрразведывательная операция, нацеленная на парализацию попыток немецкой разведки создать агентурную сеть в тылу наших Вооруженных сил, в опоре на остатки белогвардейских элементов.
В июле 1941 года, будучи заместителем начальника 1-го (Разведывательного) управления НКВД СССР, я был назначен начальником Особой группы при наркоме внутренних дел Берии – специально созданного разведывательного органа для противодействия немецкому нашествию. Оставаясь в должности заместителя начальника всей закордонной разведки НКВД, я должен был в то же время использовать все наши ресурсы для борьбы с абвером и гестапо в ходе начавшей ся войны.
Особая группа вскоре превратилась в крупное самостоятельное разведывательное управление НКВД, которое вело агентурно-оперативную борьбу против фашистских специальных служб в Германии, Скандинавии и районах, оккупированных немцами в Европе и на территории СССР, занятой противником в 1941–1944 гг.
Помимо создания широкой сети разведывательно-диверсионных партизанских групп на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике, на Балканах, в Польше, Австрии и т. д., мы с самого начала стремились захватить инициативу в агентурном проникновении в фашистские спецслужбы.
Директивой руководства НКВД в мое распоряжение и в распоряжение моего заместителя Эйтингона были переданы не только технические средства, вооружение, боевые подразделения войск связи и диверсантов, но также и наиболее важные, проверенные в серьезной работе накануне войны оперативные сотрудники и агентура, имевшая опыт разведывательной и контрразведывательной работы в различных условиях.
Следует иметь в виду, что даже в период преступной практики повальных репрессий против целых социальных групп и классов – дворянства, царского офицерства, казачества, интеллигенции и т. п., среди этих лиц (помимо агентуры НКВД) на свободе из чисто контрразведывательных соображений был оставлен ряд людей, которые могли бы представлять интерес по причине своего знатного происхождения, связей с белой армией, престижного имиджа на Западе для зарубежных спецслужб и русской или националистической эмиграции.
В июле 1941 года совместно с руководителями Секретно-политического (третьего) управления НКВД СССР Горлинским и Ильиным (он был в течение более двадцати пяти лет – в 1955–1980 гг. – оргсекретарем московской организации Союза писателей) мы проанализировали наши агентурные возможности и остановились на использовании против немцев, в качестве приманки, личности предводителя дворянства Нижегородской губернии в 1910–1917 гг. князя Глебова. В то время он находился на иждивении церковного клира Новодевичьего монастыря в Москве. Это был пожилой человек, утративший навыки организационной работы и практической деятельности, к которому, учитывая его безупречную репутацию в глазах русской эмиграции, следовало бы подставить проверенного агента или оперативного работника с нашей стороны, чтобы войти в доверие противника.
Таким человеком стал наш агент Гейне, он же Александр Демьянов, происходивший из древнего казачьего рода основателя кубанского казачества (по указу императрицы Екатерины II) Антона Головатого. Отец Демьянова был офицером царской армии, умер от ран в 1915 году. Младший брат его отца, Борис Демьянов, был руководителем контрразведывательной службы в группировке белой армии на Северном Кавказе, в Анапе и был захвачен ГПУ, этапирован на север, но умер по дороге в Москву от тифа.
Мать Демьянова была широко известна в дворянских кругах Петербурга до войны. Она окончила Бестужевские курсы в Смольном и как красивая интересная молодая женщина, владевшая свободно французским и немецким языками, была принята в ряде домов петроградской знати. Во время Гражданской войны, когда она с малолетним сыном оказалась в Анапе, ей неоднократно предлагали уехать во Францию. Но она осталась. Однако к ней с большой симпатией продолжал относиться один из видных руководителей военной организации кавалерийский генерал Улагай.
Детство Александра Демьянова было более чем жестоко. Ребенком он пережил ужасы Гражданской войны, видел собственными глазами чудовищные эксцессы как белого, так и красного террора на Северном Кавказе. Александр Демьянов в 20-е годы уехал с матерью в Ленинград, где и работал электромонтажником. Его происхождение, а также вспыльчивый характер, неприятие любой несправедливости помешали ему закончить институт. В 1929 году он был арестован ГПУ по доносу своего друга Терновского по обвинению в хранении оружия и антисоветских настроениях. Поскольку пистолет был подброшен Александру Терновским и сам он произвел впечатление искреннего молодого человека, ярого сторонника укрепления российской государственности, его дело не было рассмотрено в обычном административном порядке. Потенциальные зарубежные связи Демьянова решено было использовать в случае необходимости. Дело было прекращено на условиях добровольного сотрудничества Демьянова с ГПУ в целях, как ему было сказано, предотвращения возможных террористических действий и шпионажа в СССР со стороны известных его семье деятелей белой эмиграции.
Сотрудничество Александра с нами, конечно, было вынужденным шагом с его стороны. Однако после переезда в Москву ему повезло. Он находился на связи у сотрудников ОГПУ – НКВД Ильина и Маклярского, которые, будучи исключительно порядочными людьми, в те трагические тридцатые годы нацеливали его не на доносительство, а на объективное и честное освещение реальных настроений и позиции людей в кругах научно-технической интеллигенции в Москве, поддерживавших контакты с зарубежной интеллигенцией и деятелями русской эмиграции. Для этого у Александра были большие возможности. Он работал в Главкинопрокате в качестве инженера, был вхож в круг крупнейших актеров. Дело было в том, что, проживая в Брюсовском переулке, он жил в одной квартире с видным артистом МХАТа Марковым, дружил с сыновьями известнейших во всем мире деятелей русского театра и актеров Москвина и Качалова.
Являясь широко эрудированным человеком, отличаясь хорошими манерами, он до конца своей жизни поддерживал хорошие отношения с популярными и талантливыми актерами России Ростиславом Пляттом, Астанговым, Масальским, поэтом Васильевым и в молодости с композитором Тихоном Хренниковым. Это была молодая и интересная компания веселых друзей, в которой Александр выделялся своим увлечением конным спортом. Он держал свою лошадь в Манеже, часто бывал на бегах. Словом, это был человек довольно широко известный в Москве. Его легко было установить и проверить по установочным данным любой иностранной спецслужбе, к нему тянулись и им стали интересоваться лидеры боевых организаций русской эмиграции в Париже и Белграде.
Возможно, уже в это время, поскольку нами был установлен определенный интерес немцев к Александру в литерной разработке абвера в Берлине, ему было дано кодовое имя “Макс”. Может быть, это было и не так. К сожалению, даже после войны нам не удалось добраться до материалов дела Макса в немецких архивах. Однако интерес немецкой разведки к Александру был точно зафиксирован нашей контрразведкой.
К началу войны Александр имел за плечами уже большой опыт участия в агентурных мероприятиях. Хотел бы подчеркнуть, что наша контрразведка использовала его в реальных делах, в борьбе против настоящих противников. Александр по праву гордился тем, что по его материалам и сообщениям, несмотря на все кровавые жернова репрессий в 30-е годы, не был репрессирован ни один инакомыслящий. Ему повезло, что и Ильин, и Маклярский нацелили и использовали его в мероприятиях по противодействию усилиям наших настоящих, но не мифических противников.
С началом войны Александр был призван в кавалерию, но находился в течение первого месяца в Москве. В июле 1941 года начальник Секретно-политического управления Горлинский и я вышли с предложением об активном использовании Александра в операции против немецкой разведки на основе внедрения его в мифическую антисоветскую группу, возглавить которую должен был предводитель нижегородского дворянства князь Глебов. Это предложение было утверждено Л. П. Берией. К тому времени подполковник Маклярский был переподчинен мне со всей курируемой им агентурой, активно включился в разработку операции, условно названной “Монастырь”. Это многотомное дело до сих пор хранится в архивах Российского министерства безопасности и, несмотря на “утверждающие” резолюции Берии, Меркулова, Кобулова и других расстрелянных руководителей НКВД – МГБ, по-прежнему является учебным пособием для слушателей спецшкол русской разведывательной и контрразведывательной служб.
После тщательной подготовки в декабре 1941 года Александр, он же для нас Гейне, перешел линию фронта в качестве “эмиссара антисоветской пронемецкой организации ‘Престол’”. Хотя операция по внедрению была тщательно спланирована, его судьба висела на волоске. Пересекая линию фронта, Александр прошел через минное поле и чудом уцелел, не коснувшись мин.
Он шел в тыл к немцам, будучи уверенным в себе. Первоначально мы планировали использовать его осенью 1941 года в Москве на тот случай. если гитлеровцы ворвутся в город. К этому времени мы привлекли к сотрудничеству всю семью Александра, его жену и отца жены, известного в Москве врача Березанского. Его практика в Москве была популярна. Он был одним из консультантов Лечебно-санитарного управления Кремля. Жена же Александра также была аккредитована в московских творческих кинематографических и актерских кругах, поддерживала дружеские отношения с крупнейшим режиссером советского кино Михаилом Роммом.
Было условлено, что квартира отца жены Гейне станет конспиративной квартирой организации “Престол”.
Первоначально немецкая фронтовая группа абвера отнеслась к Александру с большим недоверием. Его допрашивали в грубой форме, лишали сна, даже имитировали расстрел, призывая дать откровенные показания о сотрудничестве с ГПУ. Однако после подключения к его допросам офицеров абвера из группы “Валли” в Смоленске недоверие стало постепенно рассеиваться.
После получения ответов на посланные в Берлин запросы абверовцы стали готовить Александра к заброске в тыл Красной армии. Конкретные задачи перед ним были поставлены спустя два месяца. Он должен был осесть в Москве, создать на базе своей организации агентурную сеть с целью проникновения в штабы и учреждения Красной армии. Перед ним были также поставлены задачи по организации диверсии на железнодорожном транспорте. Александр, он же Гейне, довольно быстро освоился в роли резидента немецкой нелегальной разведки в Москве. Для него нами были приобретены фиктивные и полезные знакомства и так называемые источники информации из среды пожилых офицеров, ранее служивших в царской армии.
Через квартиру отца жены Гейне к нему попадали направленные абвером в Москву люди – всего более пятидесяти человек. Под мою ответственность с предупреждением, “что голову с меня снимут, если в Москве осуществится террористический или диверсионный акт”, которое было высказано Л. П. Берией, агенты и диверсанты абвера временно оставались на свободе, под нашим наблюдением. Однако на квартире Гейне, когда их удавалось усыпить, мы заменяли имевшиеся у них гранаты, пистолеты, яды, взрывные устройства с дистанционным управлением на холостые заряды.
Части немецких агентов, офицерам абвера, выходцам из Прибалтики, которые приезжали в Москву с инспекцией, мы разрешали вернуться за линию фронта. Опасные же диверсанты и террористы были нами арестованы. Все радисты, направленные немцами в Москву через Гейне, были нами перевербованы. В 1942–1943 гг. Александр дважды переходил линию фронта. Его престиж в глазах руководства абвера значительно повысился.
Как установлено теперь, самые высокие оценки его работы были высказаны руководством абвера, когда после проверок немецкая разведка стала консультироваться об использовании Макса с лидерами военных белогвардейских организаций. сотрудничавших с ними в годы войны. И Туркул, и Улагай. другие генералы и офицеры белой армии хотели, так сказать, примазаться к этому успеху немецкой разведки.
Белогвардейцы в своих рапортах абверу и гестапо приписывали себе главенствующую роль в том, что удалось найти Макса в Москве и использовать его связи и доверительные отношения с пожилыми соратниками маршала Шапошникова, начальника русского Генштаба и советника Сталина в годы войны.
Американцы, обнаружив в архивах немцев эти документы после войны, сделали ложный вывод о том, что Макс (его другой псевдоним в немецких архивах – Каудер) был подставлен немецкой разведке русской зарубежной эмиграцией в качестве ее находки в результате длительной предвоенной работы в Советском Союзе. В действительности же Макса приобрели сами немцы. Русская эмиграция за рубежом и наша агентура среди нее не имели к Гейне, или Максу, никакого отношения. Немцы лишь использовали возможности русской эмиграции для проверки Макса. Когда же они убедились, что он не был задействован в операциях белой эмиграции против СССР до войны, их доверие к Максу еще более возросло. И Канарис, и Шелленберг, и Гелен справедливо полагали, что НКВД держал в постоянном поле зрения до войны все основные центры русской эмиграции. Макс, или Каудер, для них был, так сказать, новой находкой, которая не была связана с довоенными линиями работы белых в Советской России, подвергавшимися со стороны немецкой разведки большому сомнению.
Информация Макса высоко ценилась в штабе вермахта. За свою работу Александр был награжден крестом “За храбрость” с мечами, после чего в октябре 1943 года мы наградили его орденом Красной Звезды, а его жену, принимавшую личное участие в наших мероприятиях на конспиративных квартирах по обезоруживанию диверсантов, медалью “За боевые заслуги”.
В 1944 году дело “Монастырь” получило новое развитие.
Накануне летнего наступления Красной армии в Белоруссии Сталин вызвал меня, начальника разведупра Генерального штаба, Меркулова – наркома государственной безопасности и Абакумова – начальника военной контрразведки СМЕРШ, одобрил план дальнейшего использования “Гейне” и предложил, вместе с тем, кардинально расширить рамки радиоигры, чтобы создать впечатление активных действий в тылу Красной армии остатков немецких войск в Белоруссии.
Девятнадцатого августа 1944 года немецкое верховное командование получило от Гейне сообщение о том, что соединение немецкого подполковника Г. Шерхорна численностью в 2500 человек блокировано Красной армией в районе реки Березины. Так началось продолжение “Монастыря” – операция “Березино”.
Для непосредственного руководства ее проведением к месту событий в Белоруссию выехали мой заместитель генерал-майор Эйтингон и уже получивший звание полковника Маклярский.
В действительности группы Шерхорна в тылу Красной армии не существовало. Немецкое соединение под его командованием численностью в 1500 человек, защищавшее переправы на реке Березине, было нами разгромлено. Шерхорн и двести солдат и офицеров вместе с ним были захвачены в плен. Эйтингон и Маклярский при активном участии Гейне перевербовали Шерхорна и его радистов. С 19 августа 1944 года по 4 апреля 1945 года мы провели одну из самых успешных в истории войны радиоигру обмана с немецким верховным командованием.
Дело было в том, что начиная с этой даты немецкая служба безопасности и командование вермахта всерьез думали, используя соединение Шерхорна, парализовать тыловые коммуникации Красной армии. С этой целью Шерхорну в ответ на его просьбы о помощи были посланы значительные подкрепления людьми и техникой. Вместе с радистами для действий в наших тылах были направлены две группы боевиков СС. Наконец, в марте 1945 года Отто Скорцени получил от Гитлера специальное задание создать особую воздушно-десантную группу для взаимодействия с диверсионными операциями, якобы осуществлявшимися Шерхорном в тылу Красной армии в период напряженных боев в Польше.
Гитлер произвел Шерхорна в полковники, наградил его рыцарским крестом, а также присвоил очередные офицерские звания всем офицерам, которые указывались в радиодонесениях Шерхорна, включая Макса – для абвера, а для нас – особо ценного агента Гейне.
Поражения в боях (март 1945 года), к сожалению, вынудили Отто Скорцени отказаться от задуманного им десантирования в нашем тылу. Мы непременно захватили бы его. Однако и помимо этого немцы растратили время, технику, перебросили в наши руки более 500 хорошо подготовленных ими диверсантов. Не скрою, мы получили большое удовольствие и удовлетворение от этой игры, изобиловавшей порой критическими неожиданными поворотами.
За успешное проведение операции “Березино” ее непосредственные исполнители Маклярский. Гейне, члены его семьи были награждены орденами и медалями.
В апреле 1945 года, накануне завершения войны, командование вермахта прислало последнюю радиограмму Шерхорну, в которой ему предлагалось действовать по обстоятельствам.
Максу было предложено законсервировать источники информации и решительно прервать контакты с немецкими офицерами и солдатами, которым угрожало неизбежное пленение или захват противником.
Операции “Монастырь” – “Березино” были наиболее важными среди в общей сложности более 90 дезинформационных радиоигр, которые провели мы, военная контрразведка и Разведывательное управление Генерального штаба с немецкими спецслужбами в годы войны».
КУОС – боевой авангард. О тех, кто передавал свой опыт
Илья Григорьевич Старинов (1900–2000)
Илья Григорьевич Старинов родился в селе Войново Орловской губернии. Во время Гражданской войны участвовал в боях против войск Деникина и Врангеля. В 1919 году попал в плен. Бежал, добрался до своих, но был ранен.
В 1921 году направлен на учебу в военное училище. Окончил Воронежскую школу военно-железнодорожных техников. По окончании откомандирован в Киев, в 4-й Краснознаменный железнодорожный полк, начальником подрывной команды.
Осенью 1923 года направлен на учебу в Ленинградскую школу военно-железнодорожных техников, затем назначен на должность командира роты 4-го Коростенского полка, занимавшегося строительством железной дороги Орша – Лепель. Занимался подготовкой подрывников. В 1923–1924 годах неоднократно привлекался к экспертизе при расследовании диверсий на железной дороге. Изобрел мину-сюрприз, которая предохраняла малые мосты от подрыва диверсантами. С 1925 по 1928 год обучал загражденцев в Киеве, в 1929 году был привлечен к подготовке диверсантов-подпольщиков, предназначенных для вывода из строя железнодорожных участков в случае оккупации территории.
В 1930 году направлен в распоряжение 1-го Управления Главного штаба РККА, где занимался подготовкой партизан. Через три месяца работы в качестве начальника пограничного пункта в Тирасполе переведен в ГРУ. Работал в отделе М. Сахновской и преподавал в школе К. Сверчевского (готовил две коминтерновские группы китайцев, поляков, а также демонстрировал технику работникам компартий западноевропейских стран, в том числе французу А. Марти и итальянцу П. Тольятти).
В августе 1933 года поступил на 2-й курс железнодорожного факультета Военно-транспортной академии РККА, которую окончил в 1935 году. Параллельно с учебой в начале 1930-х годов участвовал в подготовке минно-взрывных средств для длительного хранения и в закладке тайных складов на заблаговременно подготавливаемых скрытых партизанских базах.
В 1935 году, когда подготовка к партизанской войне была свернута, назначен заместителем военного коменданта станции Ленинград-Московский.
В 1936 году по запросу Я. К. Берзиня направлен в Испанию советником и инструктором разведгруппы Доминго Унгрии, выросшей к 1937 году в легендарный 14-й интернациональный партизанский корпус.
По возвращении на Родину в 1938 году назначен начальником Центрального научно-исследовательского полигона. Участвовал в финской войне в качестве начальника группы по разминированию железных дорог. Ранен в 1940 году.
С июля 1941 года – начальник оперативно-учебного центра Западного фронта. В ноябре 1941 года по заданию Генштаба провел уникальную операцию по выводу из строя с помощью управляемых мин ряда важных объектов в оккупированном Харькове.
Подготовил группу минеров-диверсантов и организовал вылазки в тыл врага через Таманский залив. Это сняло угрозу вторжения вражеских войск на побережье Краснодарского края. В июне 1942 года назначен командиром 51-й инженерной бригады спецназначения.
