Игорь Рабинер
Спартаковские исповеди. Блеск 50-х и 90-х, эстетика 80-х, крах нулевых, чудо-2017
– Вы пьяные это, что ли, покупали? Выбрасывайте его через балкон!
Выиграли 6:1 в Ростове за четыре тура до конца чемпионского сезона. 6:1 – у команды, где играли такие люди, как Понедельник! Приезжаем ночью в аэропорт – рейс откладывают. Что делать? Ребята отправляют меня к таксистам: «Иди, ты шустрый». Дефицит, но у таксистов достать было можно.
Так таксист оказался нашим болельщиком. Открыл багажник – а там пол-ящика шампанского, бесплатно отдал. Я Севидова зову, других, и мы это шампанское из горла дуем. Самолет опять откладывают, шесть утра. Выпили, садимся в аэропорту, вытягиваем ноги…
И тут идет Старостин. А он же непьющий был!
– Юра, устал? – интересуется у Севида, который дубль сделал.
– Очень, Николай Петрович! – с трудом выговаривает Юрка.
Наивный Старостин подходит к Симоняну:
– Смотри, Никита, как ребята устали. Даже ноги вытянули.
– Да какое устали? Они же пьяные в дупель!
– Как? Вот заразы! Я же только что с ними разговаривал!
Севид был рубаха-парень. Мы вообще все были не жадными, не алчными. Ну да, любили посидеть в ресторане. Эх, как же скучно без этих ребят жить! Молодыми совсем ушли. Обидно…
* * *
Однажды прилетаем в Алма-Ату за два дня до игры. Игорь Нетто подходит к Николаю Петровичу и говорит:
– Валерку – ко мне в номер.
– Он же с Юрой Севидовым!
– Никаких Юр. Эта шпана начнет играть в карты. Ко мне его!
И вот я первый раз попал в нему в номер люкс и обалдел. Он меня за руку водил в буфет в гостинице – да везде. Ребята хохочут. Ну а что мне делать? Вышли играть – я забил. У «Кайрата» была банда такая – грубияны страшные, били нас потрясающе. Маслаченко, помню, голову пробили. И я там на десятой минуте забил, а остальное время бодались, так и выиграли 1:0.
В три часа ночи Нетто позвонила жена, актриса Оля Яковлева. Она спрашивает:
– Игорь, кто забил?
– Да вот, баранчик, со мной рядом лежит, – отвечает он.
Это Игорь любя, конечно. У него все были баранчики. Но иногда были бараны. И совсем другим тоном.
В перерывах он говорил редко. Только когда уже игра совсем не идет, мог сказать:
– Ну что, бараны… Играть не умеют, кого набрали в команду!
А Николай Петрович его сразу успокаивал:
– Кого взяли, с теми и играй, Игорь. Не хуже тебя и не лучше тебя. Это «Спартак»!
За пределами поля Нетто был нормальным, вежливым, культурным. В общем, золотой мужик. В футболе – зверь! Разорвать мог любого и страшно не любил проигрывать. Но через десять минут остывал и становился совсем другим. Интеллектуал потрясающий. Здорово играл в шахматы, чуть ли не на уровне мастера спорта…
Мы всей командой ходили, просили, чтобы Симонян его из команды не отчислял, когда Игорь неправильно себя повел в перерыве матча с «Торпедо». Выступали те, кто постарше – Маслаченко, Гиля. И Нетто оставили. Он отдавался игре до конца, пахал как ишак.
Недаром Игорь был капитаном сборной около одиннадцати лет. Когда у человека такая самоотдача, он может материться сколько угодно – все это будут нормально воспринимать. Потому что футболисты сами выбирают себе лидера, никто им этого не навяжет. Какой бы говнистый ни был у него характер.
Играя в одной команде с Нетто, мы, молодые, называли его по имени-отчеству. Это закон! Кроме Игоря Александровича – еще Анатолия Михайловича Ильина, спокойного, уравновешенного и очень скромного человека, которого считаю своим учителем. Вообще, всем этим людям поколения олимпийских чемпионов, спартаковцам до мозга костей, кланяюсь до земли.
Я счастливый человек, что успел поиграть в команде с такими людьми. Для меня это великое счастье. Стоять рядом с ними – уже почетно, не говоря уже о том, чтобы что-то выигрывать на поле! Они все любили «Спартак» в себе, а не себя в «Спартаке». И за «Спартак» готовы были в костер броситься.
Вот только мы после матчей ехали в семьи, а Нетто – в никуда. То Яковлева сидит в ресторане ВТО, то еще где-то задерживается. Личная жизнь у Нетто не сложилась. Может, поэтому он рано ушел из жизни. Хотя Ольга попала в театр благодаря ему. Потому что Игорь играл в «Спартаке», а знаменитые актеры и режиссеры были его болельщиками.
С родным братом, который при Сталине сидел по политической статье, они долго не общались. Это Лева его пожалел и пошел на то, чтобы взять к себе жить в последние годы. В игровые годы и после них Игорь был занят женой и футболом. С футболом у него все сложилось здорово, а в жизни – беда.
Такие люди, как он, не могут быть тренерами, потому что слишком многое меряют по себе. Думают, что футболисты не так делают, как он сам бы сделал. А они так не умеют! Игорь пробовал работать – в Африку ездил, в Азербайджан. Но дело еще было в его характере.
Он страшно не любил несправедливость. И мог поставить на уши начальство, от которого зависел. Рассказывал мне:
– Валер, в Баку невозможно тренировать – одни м…ки, в футболе ничего не понимают…
В Ярославле мог директора завода на хер послать. Честный, кристально честный во всех отношениях. Таких людей мало – и они страдают, мучаются. Сами не понимая, что делают не так.
А как Нетто обожал всех животных, как кормил дворняг, которые жили в Тарасовке! Говорил:
– Они несчастные, бедные. Ты-то в кровать пойдешь спать, а они где будут?
За ветеранов мы с Нетто много играли. Его шестидесятилетие вместе праздновали. Женька Ловчев ему тогда машину подарил – новый «Москвич», иномарок не было еще. Сделали в честь Игоря турнир по мини-футболу в Лужниках с участием трех команд. В одной – Нетто, Маслак, Крутиков, Логофет, Севидов, Гиля и я, в другой – Черенков, Гаврилов, Хидиятуллин, Ярцев, Дасаев, третья – французский «Ред Стар», который мы 6:1 разделали.
А потом был концерт очень приличный во Дворце спорта, который тот же Ловчев организовал. В ресторане я подсел к Игорю, а у него слезы текут:
– Меня не будут больше за ветеранов брать…
– Игорь, – отвечаю ему, – пока ты жив, мы на руках тебя на поле вынесем!
Потом у него уже был Альцгеймер, а он еще на ветеранские матчи ездил. Я много раз в то время жил с ним в номере. Забирал у него все деньги, чтобы он их не потерял, отдавал уже в Москве.
Женька ему говорил перед игрой:
– Выйди на пять-шесть минут.
– Хорошо, – отвечал Игорь.
А потом с поля уходить не хотел, посылал, когда просили…
Мы и со Стрельцовым много за ветеранов отыграли. Классный парень! Кстати, Эдик сам говорил мне, что, играя за «Торпедо», болел за «Спартак». Он был лучший футболист мира. И, если бы играл на чемпионате мира в Швеции, еще неизвестно, выиграла бы тогда Бразилия золото или нет.
Власть Стрельцова захотела посадить – и посадила. Ничего там не было. Каждому в нашей среде известно, что дай он согласие еще до судебного процесса играть в московском «Динамо» – все вопросы были бы сняты, а дело – закрыто. Но он сказал «нет». Что ж, нет так нет. Со всеми вытекающими.
Трагедия была еще в том, что умер директор автозавода, Лихачев, очень влиятельный человек. Был бы он жив – ни за что не позволил бы, чтобы Эдик сел. Подставили его. Вообще, не пойми что творится в нашем отечестве. Сами себе плохо делаем, а потом жалеем.
Я общался и со Стрельцовым, и с Севидовым и понял, что в заключении труднее было Эдику. Юрка моментально нашел со всеми общий язык, его приняли и воры в законе, и другие заключенные. А Стрельцов поначалу повел себя немного неправильно, и его немножко побили. Но потом все устаканилось.
* * *
Молодой Севидов был парень дерзкий. У Нетто же все в игре должно было через него крутиться, тогда все молодцы. А начало атаки у нас обычно было простое. Маслак очень здорово, сильно и точно, выбрасывал мяч. Он метров на сорок бросал его на фланг Крутикову, тот пасовал Нетто – и пошло-поехало.
И однажды против «Торпедо» Крутиков, у которого была сумасшедшая скорость, посмотрел на Игоря – но не отдал, а ринулся с мячом в свободную зону!
– Лохматый, ты куда?! – орет Нетто.
Крутиков бежит, потом отдает Хусаинову. Гиля видит свободную зону справа, обыграл кого-то – и как рванул!
Теперь Нетто уже ему кричит:
– Отдай!!!
Со всеми возможными в такой ситуации характеристиками, конечно. Мы с Севидовым хохочем, хотя игра серьезная. И тут мяч доходит до штрафной, Гиля пасует Севидову – и тот с места левого инсайда бьет в штангу. Все по делу, здорово дошли до ворот.
И тут, когда Севид не забил, Нетто на него понес:
– Ты, пижон е…! Глиста!
Юрка развернулся и послал его на три буквы, назвав еще и старым.
Выиграли в итоге, приходим в раздевалку.
– Николай Петрович, – возмущается Нетто, – не могу с этими м…ками больше играть. Меня Севидов на … послал.
Старостин выслушал его и спокойно говорит:
– Игорь, ну мы же выиграли матч.
– А вы что, считаете, что если мы выиграли, то меня на … посылать можно?
– Если тебя каждый раз Севидов будет посылать, а мы будем выигрывать, я это буду только приветствовать!
– Вы такой же м…! – орет Игорь уже на Старостина.
Все смеются, включая самого Николая Петровича.
Или вот еще традиционная история. День игры. К нам в дверь стучатся. Все уже позавтракали, зарядку сделали, и Игорь Александрович орет в коридоре Тарасовки:
– Никита, что за дела? Кого набрал? Чего эти пижоны спят?
А время – десять утра, и мы действительно спим. До двух ночи разбирали, как нам играть против «Торпедо», на нервах все.
Старостин и Сальников ему говорят:
– Игорь, успокойся, да они без зарядки выйдут и «Торпедо» обыграют, оставь ты их в покое. Ну, выйдут в двенадцать часов, побегают…
– Вы их распустили, Николай Петрович!
Глаза открываем, сонные, выходим. Севидов ворчит на Нетто:
– Ну что ты орешь, спать не даешь?
Выходим на улицу, вся команда смотрит. Я ка-ак рвану через все поле, чтобы он успокоился! Севидов опять поворачивается к Нетто:
– Пока ты рот разинул – он уже на той трибуне…
Игорь Александрович расслабляться не давал. И на самом деле был прав – на зарядку люди до девяти утра все-таки должны выйти, нечего храпеть. А мы были молодые, не понимали этого.
«Дело Севидова» если и могло закончиться иначе, чем десятью годами заключения, то только если еще хуже для Юрки. Академик Келдыш вообще просил расстрела. Могли поменять статью и дать «вышку» за преднамеренное убийство. В Советском Союзе если уж расстреливали директора Елисеевского магазина – что угодно могло произойти. А здесь первый человек страны по ракетному топливу!
Это же секундное дело. Старый академик Рябчиков вдруг решил перейти дорогу на Котельнической набережной. Два телохранителя рты разинули, а Юрка не среагировал и со светофора рванул…
Хотя умер-то Рябчиков не от того, что Севид на него наехал. Сын академика, болельщик «Спартака», в Тарасовку приезжал к нам и говорил, что умолял мать простить Юрку – ведь отец скончался не от полученных травм, а от разрыва сердца во время операции. С анестезией переборщили.
Но Юрка поддатый был. Мы с халтуры приехали. Получили в тот день в клубе хорошие деньги. Офис «Спартака» тогда располагался на Красносельской. В Брянске сыграли товарищеский матч при полном стадионе, «окно» у нас в чемпионате было. Там нам прилично заплатили, но перечисление сделали по срочной почте через клуб.
Приезжаем в Москву, нам говорят: езжайте в «Спартак» – получите деньги за эту товарищескую игру и премиальные за последние победы в первенстве Союза. Получили много, и Юрка говорит мне:
– Поехали, погуляем.
– Не могу, меня жена ждет, уже договорились.
В итоге они поехали с Володей Янишевским. Доездились…
В те времена премиальные давали в зависимости от посещаемости матча. Высчитывалось так. Если в Лужниках 25 тысяч зрителей и больше – это полный сбор. То есть в случае победы мы получаем сто процентов премиальных – 72 рубля с копейками. Проигрыш и ничья – ноль, хотя я застал еще два года, когда за ничью треть платили. А если на стадионе меньше 25 тысяч – в зависимости от того, сколько. Например, при 18 тысячах получали 61 рубль.
Считаю, Севидов после выхода из заключения мог вернуться на прежний уровень. Он и хотел продолжить карьеру в «Спартаке», но его Симонян не взял. Может, им со Старостиным сверху так сказали… В результате Юрка отправился к отцу в «Кайрат», и они вышли в высшую лигу, а он забил больше всех. Тогда он заиграл, как раньше.
КГБ запрещал игрокам «Спартака» писать письма Севидову в зону. И когда вначале писали, там читали и предупредили – чтобы больше, ребята, такого не было.
Юра был тренером, еще когда играл! Все видел, все понимал. А в том, что не получилось с тренерской карьерой, сам виноват. Пошел во все тяжкие, начал немножко неправильно вести себя в бытовом смысле. Хотя тренировал рязанский «Спартак», ярославский «Шинник», другие команды.
При этом был очень справедливым и честным человеком, мог подойти к любому первому секретарю обкома и поставить вопрос ребром. Это многим не нравилось. Рядом с ним не было человека, который мог бы ему подсказать, как себя вести в качестве главного тренера – там повежливее, тут подипломатичнее. А футбол он понимал потрясающе, секретов в нем для Севидова не было. Это, конечно, от отца пошло, от Сан Саныча.
Гиля Хусаинов обожал джаз и блюз. Юра тоже все время мурлыкал Луи Армстронга, Фрэнка Синатру. Балдел от них, пластинки с Запада тащил. Мне же говорил:
– А тебе только Лидию Русланову слушать…
* * *
Из «Спартака» я ушел в двадцать пять лет. Но и начал рано – в восемнадцать. И эти годы провел с большой пользой – по одной медали каждого достоинства, два Кубка… В первых еврокубковых матчах команды в истории отдал две голевые Юрке Семину. Есть что вспомнить. Может, недоиграл года два в «Спартаке», зато оставил хороший след в Воронеже и Ярославле. Недавно вот ездил в Ярославль – народ меня встречал и целовал. Великое счастье, когда люди тебе пишут: «Спасибо за все». В Москве пять команд, люди разбалованные. А там – одна. И они все очень хорошо помнят.
Меня вместе с Семиным, Дикаревым и Корнеевым отчислили из «Спартака» в октябре 1967 года после матча в Алма-Ате с жесткой формулировкой «для оздоровления коллектива», потому что мы там на повышенных тонах разговаривали, и Никита Палыч нас отстегнул. Тренер всегда прав, но это потом понимаешь. К Симоняну за то отчисление у меня нет никаких вопросов. Он как был принципиальным, порядочным, честным человеком, так им и остался. Где-то мы не добежали, недоработали, но амбиций было много. Вот и было принято такое решение. Ребята рассказывали, что Николай Петрович пытался ситуацию сгладить, но не получилось.
Решение было чисто футбольным. Года два не встречались, а когда увиделись – обнялись, и все в порядке. На обиженных воду возят. А то, что мы сделали вместе, осталось с нами навсегда. Сейчас мы в отличных отношениях.
Думаю, что Симонян правильно сделал. Потому что надо было что-то менять. Команда просела, немного зажралась – в том числе и мы, наверное. А через два года после нашего ухода выиграла чемпионат. Значит, тренер был прав.
Вначале я ушел в ЦСКА. И поиграл бы там, если бы не порвал ахилл. Всеволод Бобров сказал мне: не дай бог, после этого ты не заиграешь, и я, мол, не хочу, чтобы ты, перейдя из «Спартака», оказался лишним. После этого звали в «Зенит», в «Шахтер», но внутри что-то щелкнуло – не хотел играть против «Спартака» в высшей лиге. И уехал в воронежский «Труд».
Семин после нас попал в московское «Динамо» и заиграл на хорошем уровне. А мне Логофет много раз говорил: вернись, тебя возьмут с удовольствием. Но я уже считал, что добился всего, чего мог добиться как футболист. Скорость начала падать, то, что раньше давалось легко, стало получаться уже с немалым трудом. Зато обыграл в Воронеже «Спартак» на Кубок, стал автором единственного гола! Причем в чемпионском для спартаковцев 1969-м.
Два дня играли, с переигровкой! У «Спартака» вся будущая чемпионская основа была – Кавазашвили, Логофет, Папаев, Калинов, Хусаинов, Осянин, Ловчев… Женька все время плачется, когда вспоминает:
– Ну как?!
– А просто, Жень: взял и ударил.
Я играл против Логофета, и он меня повалтузил. Ноги потом недели две болели – обработал Генка их хорошо. А после игры подошел ко мне и сказал:
– Иди, извинись перед Симоняном. Тогда с нами уедешь и вернешься в команду.
– Никуда не пойду, – отвечаю. – Мне не за что извиняться.
Самолюбие еще било через край. Но я об этом не жалею.
Как Воронеж гулял после той победы! Страшно вспомнить! Дошли потом до четвертьфинала и проиграли будущему победителю, «Карпатам» из Львова.
Для «Спартака» шестидесятых самыми принципиальными были матчи с «Торпедо» и киевским «Динамо». Но за пределами поля – дружили, с теми же киевлянами. Никакой злобы ни у нас к ним, ни у них к нам не было. Тот же Лобан был очень хорошим мужиком. До последнего дня с Генкой Логофетом дружил. И Базиль, Олег Базилевич. Да все хорошие ребята!
Почти все наше поколение «Спартака» шестидесятых рано ушло. Мне все-таки кажется, что это из-за неправильного образа жизни. Многие мои друзья, видимо, хотели догнать то, что они упустили в молодости из-за сборов, режима и так далее. Решили компенсировать, когда закончили с футболом. Сколько людей из-за водки раньше срока ушли на тот свет! Из всего чемпионского состава 1962 года остались Сережа Рожков, Володя Петров да Толя Коршунов.
И я.
* * *
Теперь нет и Рейнгольда. И его не похожие ни на чьи, колоритно приправленные матерком, истории, лихая бескомпромиссность, кристально честные оценки, пусть даже часто и ошибочные – все это осталось в прошлом.
Но если его, это прошлое, не помнить – и будущего никакого не будет. Ни у «Спартака», ни у нас.
Анатолий Крутиков. «После вылета из Высшей лиги год не выходил на улицу»
Когда я в 2010 году задумал первое издание «Спартаковских исповедей», этот разговор счел обязательной программой. Знаменитый спартаковский защитник, игрок сборной СССР, выигравшей в 1960 году первый в истории чемпионат (тогда – Кубок) Европы, стал тем самым тренером, с которым «Спартак» единственный раз вылетел из высшей лиги. На одной чаше весов – громадный успех, на другой – беспрецедентный провал. Как это могло произойти, чувствует ли человек себя виноватым, и если да, то в чем? Вопросов было – миллион.
Но легко сказать, а гораздо сложнее сделать. Трудность заключалась в том, что Анатолий Федорович – человек довольно замкнутый, интервью давать не любитель. Плюс к тому он, тогда – 77-летний, был очень нездоров, и болезни не на шутку разыгрались в начале осени, после возвращения с дачи. К идее разговора он поначалу отнесся с интересом, но потом захворал. Причем боли были такими сильными, что ни о какой беседе и речи быть не могло. Он даже ходил с трудом…
Я готов был ждать столько, сколько требуется. Периодически звонил его жене Людмиле Николаевне – и однажды услышал: «Сегодня были у врача. После укола у Анатолия Федоровича и боли отступили, и настроение поднялось. Приезжайте!» Вскоре я был у него на «Семеновской». И теперь, когда Крутикова уже с нами нет, понимаю, как прав был в своей настойчивости, даже если воспоминания доставили собеседнику не меньше, а то и больше неприятностей, чем удовольствия.
Это было одно из самых необычных интервью в моей жизни. Потому что прошло оно в форме диалога родных людей – мужа и жены. Людмила Николаевна дополняла рассказ Анатолия Федоровича, порой высказывала свою версию, Крутиков начинал с ней спорить… И все это было искреннее и настоящее.
Подумать только: жена говорит о том, что Николая Старостина от команды отодвинули профсоюзы, а муж возражает – нет, мол, Люся, это была моя собственная инициатива. Хотя уж что было бы легче, чем после провального результата списать одно из самых спорных своих решений на безымянных профсоюзных деятелей. Кто бы проверил?
Видно было, что Крутиков своих убеждений придерживается до конца и не хочет прятаться ни за чьи спины. За одно это он заслуживает уважения.
Но уж конечно, не только за это.
* * *
– Все – и победа в Кубке Европы, и вылет в первую лигу – часть моей жизни, – убежден Анатолий Федорович. – Я ни от чего не отказываюсь. Кто живет без ошибок? Правда, бывают ошибки, зависящие от тебя, а случается, что кто-то помогает ошибиться. Со мной, считаю, произошло последнее, но говорить об этом не хочется…
– А если говорить о финале Кубка Европы против югославов, – меняет акцент Людмила Николаевна, – то его Толя помнит смутно – все-таки полвека назад это было. Недавно, говорят, его первый раз в истории по телевизору показывали – в 1960-м был только радиорепортаж. Но никто нам об этом не сообщил. Или мы на даче были?
Правда, даже если бы и сообщили, что толку – спутниковой «тарелки» у нас нет. А ведь Толя очень хотел бы тот матч увидеть. Помнишь, ты вспоминал, как еще до Вити Понедельника мог забить золотой гол в дополнительное время? Давай, напрягись!
– Да, еще писали, что я ударил в «девятку», а вратарь блестяще сыграл и взял мяч. Но сейчас и половины тех событий не помню. Празднеств особых не было. Сейчас было бы столько шума, а тогда все восприняли как должное. А заплатили за золото, кажется, по сто долларов.
Иногда вот с женой просматриваем энциклопедию «Спартака». Прочитаем о каком-то матче – и что-то вспоминается. Скажем, что спартаковцев в том финале Кубка Европы всего двое было – Нетто да я.
– А Масленкина разве не было?
– Нет, Люся, не было[9].
– Часто садимся вечерами – и говорим о футболе, которому отдана вся наша жизнь. Мы ведь с Анатолием Федоровичем пятьдесят пять лет женаты. А знакомы вообще с детства – в одном месте жили. Еще когда он за «Химик», заводскую команду дорогомиловского химкомбината, в начале пятидесятых играл, я через Москву-реку бегала смотреть!
Как-то вспоминали «Спартак» тех лет, в который Толя пришел. Они где-то с 1955 года одним и тем же составом играли. И, когда муж оказался в команде, были все друг другу как родные. У них даже споров уже никаких не возникало! Если Нетто что-то сказал – возразить никто не мог.
– Это считалось как должное, – поясняет Крутиков. – Такой был у Нетто авторитет. Правда, когда я получал мяч от вратаря и делал длинные переводы на Татушина или Исаева, он говорил мне: «Куда отдаешь? Они играть не умеют!» Мне не верилось: ведь эти люди – олимпийские чемпионы!
На меня Нетто с какого-то времени кричать перестал. Когда однажды я перевел мяч Татушину, он что-то грубоватое сказал, поскольку по привычке времен ЦСКА я использовал длинные передачи, а капитан «Спартака» признавал только короткий пас. Но мне удалось достаточно быстро перестроиться.
А тогда ответил Нетто: «Я же тебе часто отдаю мячи. А если будешь так на меня шуметь – больше не отдам». И – как отрезало. Больше всего Нетто боялись двое – Ильин и потом Хусаинов, они ему вообще не отвечали. А может, просто молчаливыми по характеру были. Я же совсем другой человек. Меня боялись все, вот, даже жена.
– Сосед по даче остерегался к нам приходить, потому что ему сказали, что Толя не выпивает, и вообще он сердитый и может послать куда подальше, – вторит Людмила Николаевна. – Даже в деревне, где нравы простые, его считали суровым. Но все дело в том, что он моментально ложь чувствует, даже мелкую. Я за всю жизнь ни разу не смогла Толю обмануть. Поэтому, наверное, его и боялись.
– Есть у меня на это дело чутье, – объясняет Крутиков. – Считаю себя справедливым. Никогда плохого не скажу о человеке зазря. Но если чувствую, что должен сказать правду – скрывать не буду. Зачем себя и других обманывать? И в «Спартаке», кстати, ребята это оценили. Я не принадлежал к их поколению, они были старше, но приняли меня по-дружески, не отчужденно. Сразу же стал членом команды.
Каким сплоченным тот «Спартак» был – просто удивительно! И даже до сих пор Исаев и Ильин всегда сидят на каких-то событиях рядом, идут вместе. Обязательно встречаются в метро, один другого ждет. Симоняна-то на машине отвезут и привезут, а мы все идем в метро, хромаем…
Хотя было у меня одно опасение, как меня в «Спартаке» примут. Играя за армейцев против Бориса Татушина, я однажды не сдержался и дал ему за его хитрости на поле пинка под зад. И сам ушел с поля, не дожидаясь удаления. Дисквалификация, думал, будет серьезная – спартаковцы-то перед тем как раз стали олимпийскими чемпионами. То есть Татушин – звезда, а я – мартышка.
Одним из тренеров у нас был Всеволод Бобров. И вот он приходит на тренировку и говорит: «Ну ты, Лохматый, оправдали тебя!» Меня все Лохматым звали, потому что у меня были густые волосы. Ни одной игры дисквалификации не дали! И это было справедливо, поскольку маленький Татушин подставлялся под меня, крупного. Чем и разозлил.
Но когда я пришел в «Спартак», Татушин как раз из него ушел – в Кишинев. Однажды мы играли там, он улучил минутку и сказал: «Пожалуйста, не подключайся!» Уже не мог за мной гоняться.
– Друг у него в «Спартаке» всегда один был – Гиля Хусаинов. Толя ведь в команде особо не общался, всегда в семье был. И так везде – никаких знакомств полезных не заводил. Сейчас думаю: надо бы по медицинским делам к кому-нибудь обратиться, а не к кому. Потому что мы всегда вели замкнутый образ жизни.
Утром он уезжал на тренировку, а я делала что-то по хозяйству. К обеду возвращался – а он любил, чтобы все было горячим. И в Тарасовке повара были в курсе, что ему теплое нельзя давать, а только прямо с огня. Меня тоже выдрессировал, причем ни минуты не любил ждать. Чувствую, вот-вот должен подъехать, подхожу на кухне к окну и смотрю на дорогу. Только выходит из-за угла дома – зажигаю газ. Он ест, ложится на софу, кладет подушки под ноги – и до отъезда на следующую тренировку. Мы с дочкой ему даже оценки за игры ставили. В шутку, конечно – как он мог всерьез относиться к нашим оценкам?
– Да, время я дома проводил. А летом – в деревне, куда семья переезжала. Заканчивалась игра, садился в «Москвич» и дул в деревню – к детям, жене, бабкам… Бывало, попросишь у Симоняна или Гуляева пару деньков, чтобы отдохнуть – и опять за работу. О том, чтобы друзей влиятельных находить, никогда не думал. Может, не прав был?
А с Гилей мы всегда дружили. Потом я и в Нальчик его пригласил тренером, и в «Спартак». И когда стал директором детской спортивной школы в Подмосковье – тоже. Он и капитаном «Спартака» стал после меня. Команда меня выбрала, но когда надевал эту повязку, становился скован в игре. Пришел к Симоняну и сказал: все, больше я не капитан. Тот просил не волноваться, но это было бесполезно.
А Гиле, этому татарчонку, понравилось! Он был очень добрый, но у всех этих коротышек всегда слабость такая: они хотят больше и больше. Не знаю, как у него командовать получалось, но его все очень уважали. Не было такого человека, который бы к нему плохо относился. Если за чем-то обращались – никому не отказывал. Столько помогал всем – достать что-то, привезти…
И музыку очень любил. У него куча пластинок была, и в поездки он всегда брал маленький магнитофон. Мы с ним на выездах вдвоем постоянно время проводили – так он то и дело звал какую-то новую музыку послушать. А мне медведь на ухо наступил. Он обожал джаз и блюз, часами мог их слушать. И даже собачку свою назвал Джазиком. Как его жаль, Гилю покойного…
* * *
– Толя, хоть и чемпион Европы, за сборную всего девять матчей сыграл. Когда он уже за ветеранов бегал, Гавриил Качалин его увидел и сказал: «Толя, ты явно недоиграл свое!» Он ответил: «Так вы же и не дали!» Не взял его в сборную на чемпионат Европы в 1964-м, когда муж был в самом соку. Наверное, все из-за характера Анатолия Федоровича.
– Я за свою откровенность в ЦСК МО еще пострадал. Из нападения, где начинал, тренер Пинаичев перевел меня в защиту, и я там уже привык играть. Когда вместо него вернулся Аркадьев, армейцам не хватало нападающих. А быстрее меня в команде никто не бегал. Мы поехали на матч в Австрию, Аркадьев поставил меня слева в атаке, и я, хоть и не забил, сыграл хорошо. Журналисты назвали меня «метеором», тренер показывал мне эту газету. И сказал, что теперь буду играть левым крайним.
Я ответил: «Борис Андреевич, буду играть только левого защитника». А поскольку к тому времени уже был офицером, со мной церемониться не стали и отправили во Львов, в команду Дома офицеров. Тренером был знаменитый вратарь Владимир Никаноров, с которым мы были знакомы по ЦСК МО, где он в дубле заканчивал, а я – начинал.
Он увидел меня: «Толя, ты что здесь делаешь?» Объясняю ситуацию. Спрашивает: «И чего ты хочешь?» «Меня приглашают “Торпедо” и “Спартак”. В Москве и отец с матерью, и жена с дочерью. Зачем мне их всех сюда тащить?» Тогда Никаноров пошел к начальнику округа генералу Бабаджаняну, и тот отправил меня в Москву. А Старостин потом переход уладил. Но если бы не Никаноров, может, так бы никуда из армейской системы и не ушел.
Через год, когда уже играл за «Спартак», а Аркадьев был тренером олимпийской сборной, он меня туда взял. Причем там не было ни одного армейского игрока. Я это к тому, что даже великие тренеры могут ошибаться.
– Толю за его стиль игры – с постоянными подключениями к атакам – все тренеры старшего поколения ругали и называли авантюристом, – добавляет Людмила Николаевна. – И Аркадьев, и Качалин считали, что он самовольничает. А он всегда назад успевал вернуться – так бегал!
– Методик-то зарубежных наши тренеры тогда не знали – не то что сейчас! Гуляев в «Спартаке» не ругал и не хвалил, а просто за мной наблюдал. И когда ему говорили: «Ты что в команду афериста взял?» – молчал. А на следующий год на моем счету уже было пять или шесть мячей. Когда при Симоняне Юра Севидов у нас был лучшим бомбардиром, он всегда говорил: «Если бы не Толя, разве бы мне удалось столько забить?» Я Юре на дальнюю штангу передачи как на блюдечке отдавал!
– Когда он шел в атаку, стадион просто ревел! Каждый раз болельщики чего-то ждали.
– А когда я закончил, Женя Ловчев на моем месте продолжил так же играть. Но тут еще важно, что Симонян такие подключения поощрял. Кстати, ни у одного из спартаковцев тех нескольких поколений тренером не получилось стать, кроме Никиты. Хотя пробовали все. Он был моложе других тренеров, не был зашорен на старых схемах и понимал, что если у игрока есть запас энергии, то нужно дать ее выплеснуть.
– А энергии у Толи тогда много было! Он ведь очень спортивным парнем рос. После войны все занимались спортом, а жили мы на Ленинских горах, то есть зимой на лыжах гоняли все время.
– А еще я бокс любил. Даже сейчас, если показывают Кличко или еще кого-то, меня от телевизора оторвать невозможно. Футбол, кстати, в детстве нравился меньше, чем лыжи и бокс. Симпатично было «Торпедо», – но не сказать, что сходил от него с ума.
А заниматься футболом стал случайно. Напротив Ленинских гор был стадион «Химик», и мы как-то пришли туда с товарищем. И у них в команде не хватило игрока. Поставили с левого края – и я два гола забил. После этого уже не отпустили. Играл за юношескую, молодежную команду химкомбината, а потом взрослую в класс «Б» взяли. Там меня армейцы и присмотрели.
