Игорь Озеров
Из ниоткуда в никуда. Часть 3
Максим не мог понять, говорит его друг серьёзно или шутит.
– Да и убивать нужно только в крайнем случае, – продолжил Николай. – Есть и другие способы: одного на наркотики и водку можно посадить, другому так репутацию опорочить, что родные дети отвернутся.
Они поднялись на очередной мостик и, облокотившись на каменные перила, смотрели на тёмную воду.
– Как у тебя на личном фронте? – спросил Николай, рассматривая, как течение пытается увлечь за собой длинные, ещё зелёные водоросли.
– Даже не знаю, как сказать… Всё спуталось. Одно точно – затягивать больше нельзя.
– Так-то оно так. Но если сразу что-то в человеке не нравится, то вряд ли это куда-то исчезнет. Люди не меняются. Скорее, все проблемы лишь увеличатся. Но с другой стороны, проблемы будут всегда и со всеми. Ждать какую-то выдуманную женщину можно бесконечно, – Николай вздохнул. – А ещё хуже – из ушедших навсегда делать идолов и всю жизнь им поклоняться.
– Ты всё это сейчас серьёзно говорил? Про смену власти? – вернулся к теме разговора Максим. – Как-то странно всё. По телевизору в программе «Время» у нас развитой социализм и ждёт нас светлое будущее…
– Очень серьёзно. И, похоже, мы уже проиграли. На всех фронтах, – Николай повернулся к другу, продолжая опираться одним локтем на перила.
– Почему это?
– Потому что позиция у нас плохая, – горько рассмеялся он. – Мы как кролики в чистом поле. Бегаем туда-сюда всегда на виду, а они хорошо замаскировались, сидят в засадах и из винтовок с хорошей оптикой нас отстреливают.
– Ну, а люди, а идея?
– Идею так извратили, что она ничего кроме смеха не вызывает. А люди… – Николай опять склонился с моста. – Людям, если идеи нет, не хочется равняться на Павку Корчагина. Им хочется итальянские сапоги, американские джинсы, японскую радиоаппаратуру, и чтобы колбаса была двадцати сортов.
– Так может и хорошо, если это появится?
– Конечно хорошо… Только на всех пряников никогда не хватает. Да и вопрос сейчас не в том, будет ли в стране колбаса или нет, а будет ли завтра сама страна, – Николай нагнулся, поднял еловую шишку и бросил её в реку. – Считай, что дерево посадил, – улыбнулся он. – Если тебя моё мнение интересует, то возвращайся в прокуратуру. Или к нам иди. Нам сейчас, ой, как люди толковые нужны. А рисовать можно и по воскресеньям, – Николай посмотрел на друга. В его глазах опять появилась твердость, но твердость смешивалась с печалью. – Иногда, Максим, надо делать не то, что хочется, а то, что должен. А в это дело с художником ты не лезь, и вообще… береги себя…
Глава 11
«Длинная, зелёная, едет, гудит и колбасой пахнет», – вспомнила Даша дурацкую загадку, проходя из вагона в вагон в ещё ожидающей отправления на Казанском вокзале электричке.
Несмотря на субботний день, людей было много. Большинство из них в свой выходной приезжали в столицу за продуктами: колбасой, мясом, сахаром, крупами и конфетами. Набитые под завязку огромные сумки лежали на металлических решётчатых полках над окнами, и в вагоне действительно пахло, как в гастрономе.
Некоторые пассажиры, уставшие от длинных очередей и сильно проголодавшиеся, уже не стесняясь, стелили на жёлтые деревянные сиденья газеты и раскладывали на них кое-какую еду: что-то из купленного, что-то из захваченного из дома. Нарезалась свежая колбаска, бородинский хлеб, из целлофановых пакетиков появлялись домашние солёные огурцы. Иногда к запаху колбасы добавлялся резкий запах крепкого алкоголя. Весь процесс поездки за продуктами в Москву был отработан до мелочей, потому что повторялся регулярно пару раз в месяц.
В четвёртом или пятом вагоне Даша сразу обратила внимание на девушку, сидящую у окна к ней спиной. Её белое пальто выделялось на фоне тёмных одежд остальных пассажиров. Девушка оглянулась, будто почувствовав чей-то взгляд, и Даша обрадовалась, узнав Лену. Место рядом с ней было свободно. Не то, чтобы они были подругами, но можно было поболтать и скоротать нудную дорогу.
– А я ведь на днях о тебе думала, – приветливо улыбаясь, сказала Лена, вспомнив свою встречу с Максимом.
– И по какому поводу? – с интересом спросила Даша, усаживаясь рядом, невольно стараясь не прижиматься к красивому Лениному шерстяному пальто.
– Говорят, ты теперь в «Самоцветах» на Арбате работаешь, – восхищённо произнесла Лена. – Хотела приехать к тебе серёжки посмотреть. Папа обещал подарить на день рождения. А везде один «колхоз», с огромными красными камнями.
– Конечно заезжай. Подберём что-нибудь. Есть красивое серебро из Еревана…
– Хорошую ты работу нашла: красивые вещи, приличные люди, – перебила её Лена. – Это не вонючей колбасой торговать, где всякие кретины в очереди готовы поубивать друг друга, – тихо добавила она, оглянувшись по сторонам.
– Зато на колбасе больше заработаешь, – улыбнулась Даша. – А в «Самоцветах» чистый оклад.
– Да, без денег никуда, – вздохнула Лена. – Вот мой отец – целый прокурор, а получает меньше водителя трамвая. Разве это правильно?
Даша промолчала. Она не знала, сколько получает прокурор, но думала, что живёт он гораздо лучше не то, чтобы какого-то водителя, но и большинства её коллег-торгашей. Она вспомнила, что видела несколько раз Лениного папочку, когда он входил в кабинет заведующей как к себе домой.
– Я вообще мечтаю в Москву переехать, – продолжала щебетать Лена. – Лучше в центр. Но нашу трёшку не обменяешь даже на хорошую однокомнатную. Да и родители точно не согласятся. Остается только жениха с квартирой искать, – рассмеялась Лена. – А ещё лучше за границу уехать. Учится у нас один югослав, страшненький, правда…
– Не болтай ерунды! – строго возразила Даша. – А любовь? А что люди подумают?
Лена опять засмеялась.
– Да ты что, Дашка, это серьёзно говоришь? Мы же матери-одиночки, а ты рассуждаешь, как целка, – тихо с улыбкой добавила Лена. – Плевала я, что обо мне подумают, – она посмотрела в окно и замолчала.
Электричка пролетала мимо каких-то чахлых деревьев и низеньких унылых деревянных домов, выкрашенных зелёной краской.
– Я год назад тоже верила… Любовь… Морковь… – Лена отвела взгляд от окна и повернулась к Даше. – Мужикам одно нужно – секс. А если потом кто замуж и зовёт, только чтобы бесплатную кухарку завести и бабу для быстрого секса, чтобы не бегать никуда. Только всё равно все бегают…
– А ты как хотела? – тихо спросила Даша.
– Хотела, чтобы всё наоборот. Я по театрам и выставкам, а муж чтобы дома картошку жарил, – громко рассмеявшись, сказала Лена. – А то взяли моду! Он один раз на колене с цветочками постоит, когда предложение делает, а ты потом всю жизнь на коленях. То на полу с половой тряпкой в руках, а то на кроватке с половой тряпкой сзади,– она весело подмигнула крупной женщине, сидящей напротив.
– Вот блядва какая выросла! – неожиданно очень злобно возмутилась полная женщина, которая слышала весь их разговор. Ей было очень жарко. Она давно сняла пальто, но не повесила его рядом, а зачем-то держала на коленях. На голове у неё был вязанный красный берет, из-под которого выбивались крашеные хной короткие мокрые от пота волосы. – Слышали бы тебя твои родители!
Лена не обиделась, а наоборот, опять громко рассмеялась.
– Вот, Даша, смотри, кем ты станешь, если будешь якобы жить для других: для семьи, для мужа, для родного колхоза. В сорок лет будешь выглядеть, как толстая старая бабка. И озвереешь. Всех, кто чуть успешнее, будешь ненавидеть до кишечных спазмов, – Лена, не стесняясь, смотрела прямо в глаза опешившей женщине. – Потому что будет страшно признаться самой себе, что только ты сама виновата в том, что свою единственную драгоценную жизнь спустила в унитаз. А по ночам будешь реветь, а потом оправдывать свою лень и трусость якобы тем, что твой «колхоз» без тебя не проживет. И значит, такая твоя доля.
Женщина побагровела от злости. Она не ожидала таких слов от хрупкой и с виду интеллигентной девушки.
– Муж пьёт, – с насмешливой улыбкой продолжала Лена, – зато не изменяет. Изменяет, зато не бьёт. А если и бьёт, то значит любит. И то, что денег всегда не хватает, потому что всё пропито – так их у всех не хватает. Потому что все так живут. В итого зависть и ядовитая злоба ко всем вокруг, – Лена уже смотрела на ошеломленную женщину с нескрываемым презрением.
Машинист объявил следующую станцию. Девушкам пора было выходить. Лена встала и, уже не обращая внимания на женщину, сказала, обращаясь к Даше:
– Если мы в чём-то и впереди всей планеты, то это по количеству завистливых людей. Их у нас – каждый первый.
Она пошла к выходу, легко, чуть ли не танцуя, проталкиваясь между стоявших людей. Потом остановилась, дождалась Дашу и добавила:
– Курица ты, Дашка. Раньше у тебя были просветы, а сейчас ты почти как та тётка. Скоро обабеешь и начнёшь всех ненавидеть.
Глава 12
Из серых репродукторов в форме колокольчиков, развешанных на фонарных столбах, с самого утра звучали бодрые мелодии и праздничные марши.
Максим специально вышел из дома пораньше, чтобы успеть в магазин до того, как на время демонстрации перекроют весь центр города, украшенный к празднику красными флагами и транспарантами.
Он спешил, обгоняя толпы людей, уже собирающихся в колонны для торжественного шествия перед трибуной, установленной у памятника Победы на центральной улице.
В такой день трудно было не заразиться от людей хорошим настроением и всеобщей радостью. Невозможно было не почувствовать гордость за свою страну, гордость за причастность к грандиозному событию почти семидесятилетней давности – Великой Октябрьской революции.
«И Ленин – такой молодой, И юный Октябрь впереди!» – весело подпевал Максим Иосифу Кобзону, высматривая по сторонам нарядных и красивых молодых девушек.
Возле магазина его кто-то окликнул, и в этот же момент из толпы выскочил Андрей Алексеевич.
– Вот это встреча! – воскликнул он, обнимая бывшего подчинённого. – Рад! Очень рад тебя видеть!.. Ну и как на вольных хлебах? Привлекать тебя ещё не пора? – похлопывая Максима по плечу, подтрунивал прокурор. – Двести девятую статью за тунеядство пока никто не отменял, – он смеялся, внимательно осматривая его маленькими колючими глазками. – А ты осунулся, похудел…
– Зато ты всё толстеешь и розовеешь. Пропеллер за спиной – и вылитый Карлсон, – приветливо отшутился Максим.
Андрей Алексеевич немного обиделся, естественно считая себя совсем не толстым, а лишь хорошо упитанным. Но виду не подал.
– Я иногда тебе даже завидую, – прокурор взял его под руку и повёл в сторону от магазина. – Мне тоже иногда всё надоедает. Эта рутина, отчёты, бумаги… Ты же знаешь, как всё у нас устроено. Ты начальник – я дурак, я начальник – ты. В понедельник мне наверху пистон вставляют, а по вторникам – я вам.
– Так ты бросай всё, раз тебе так тяжко командовать, – Максим деликатно освободил руку.
– А я ведь почти каждый день об этом думаю. У меня от родителей домик остался недалеко от Анапы, – Андрей Алексеевич говорил, изучающе снизу посматривая на Максима. – Вот выйду на пенсию и уеду. Куплю лодочку, рыбачить буду. Всю жизнь мечтал встретить старость в теплом климате. Садик с виноградом. Яблони, вишни, абрикосы…
Прокурор мечтательно покрутил головой и облизнул губы. Потом что-то вспомнил, нахмурился и продолжил:
– А свою ведьму здесь оставлю! Найду там местную, весёлую и красивую. Такую, у которой голова по ночам не болит… Эх! – он громко и весело выдохнул и шутливо ткнул Максима в живот. – Завидую я вам, молодым!
Колонна сотрудников суда и прокуратуры, ввиду малочисленности, была объединена с работниками местной администрации. Было много знакомых, которые приветствовали Максима. Они искренне и воодушевленно поздравляли его с праздником. В ожидании начала шествия они стояли около школы: приземистого двухэтажного здания из тёмно-красного кирпича.
– А мы же, Максим, с тобой в одной школе учились, – вспомнил Андрей Алексеевич, рассматривая красивое дореволюционное здание. – С возрастом на многое начинаешь смотреть по-другому… Помнишь Галину Андреевну? – оглянулся он на стоящего чуть позади приятеля.
– Конечно помню. Физику вела.
– Да, да, – покачал головой прокурор.
В этот момент колонна тронулась, и Максиму пришлось идти вместе со всеми.
– Тогда казалось, что она прямо таки удовольствие получает, ставя нам двойки, – вспомнил Андрей Алексеевич, опять взяв приятеля под руку. – А теперь понимаешь, что она пыталась научить нас думать самостоятельно, – он внимательно посмотрел на Максима. – Одни учителя у нас были, одни мы с тобой книжки читали и работали вместе, и ведь хорошо работали… А сейчас смотрим на мир по-разному. Скажи честно, почему ты ушёл?
Максим по несколько раз на дню задавал себе этот вопрос. Иногда, правда очень редко, он считал, что знает ответ. Но чаще это были лишь невесёлые предположения.
Все последние дни ему казалось, что причиной был необъяснимый страх, появившийся, когда он вдруг увидел своё будущее. Всё интересное и скучное, весёлое и не очень, всё то, что дальше произойдёт в его жизни. День за днём. Год за годом. Встреча за встречей. Будто бы он подсмотрел на это в какую-то щёлочку в заборе.
Страшно стало не из-за того, что его будущее было каким-то мрачным и ужасным, а скорее от понимания, что большинство его юношеских фантазий никогда не осуществится, что не произойдёт в его жизни ничего особенного, а всё будет идти как у всех, по какому-то уже готовому шаблонному сценарию. Все его мечты так и останутся мечтами. И та девушка в розовой курточке из параллельной группы в институте так и останется, теперь уже навсегда, лишь мимолётным видением.
От мыслей о такой неотвратимой предопределенности в своей жизни, которая ещё вчера была полна загадок, становилось тоскливо. А от страха хотелось спрятаться в алкоголической депрессии.
Но говорить об этом сейчас с Андреем Алексеевичем не хотелось, и поэтому неожиданно для себя Максим разозлился.
– Да потому что мы не с причиной боремся, а со следствием, – раздражённо ответил он. – Кого мы сажаем? Женщину, которая пьяницу мужа сковородкой треснула, или пацанов, не поделивших бабу на танцах. Иногда дадут нам какого-нибудь продавца, официанта или даже заведующего магазином посадить для отчёта, а выше нам нельзя.
– Какой ты кровожадный стал, – засмеялся прокурор. – А где гарантия, что мы вовремя остановимся? Не получится как при Сталине? Дёрнешь за ниточку, а этот клубочек в такие дебри заведёт, к таким людям, что сам не рад будешь.
– Значит, мы всегда будем устранять следствие и отхватывать маленькие щупальца, потому что до головы нам дотянуться никогда не дадут.
В этот момент колонна подошла к трибуне, с которой людей приветствовали городские начальники. Кто-то из них в микрофон выкрикивал лозунги:
«Слава Великому Октябрю!»
«Слава Коммунистической партии Советского Союза!»
«Слава великому советскому народу!»
«Ура! Товарищи!»
После каждого призыва люди в колонне весело откликались протяжным «ура», размахивая при этом флажками и разноцветными бумажными цветами.
– А ты никогда не думал: если голова неуязвима, может тогда есть смысл стать этой головой? – спросил Андрей Алексеевич, стараясь перекричать шум от духового оркестра и приветственных криков. – Где власть, там и деньги. Больше власти – больше денег.
– Можно зарабатывать, не нарушая закон, – Максим почти ничего не слышал, он смотрел на трибуну и, как все, махал взятым у кого-то маленьким красным флажком.
– Всё очень условно. Вот, к примеру, та же двести девятая статья, – не отставал от него Андрей Алексеевич. – Выращиваешь ты у себя на огороде быка на мясо и огурцы в теплице. Трудишься от зари до зари. Потом продаёшь на рынке, и на эти деньги живёшь, нигде больше не работая. С точки зрения закона ты тунеядец и можешь на два года сесть в тюрьму. А другой сидит в курилке весь день на заводе и анекдоты про Брежнева и Чапаева травит. Так он гордость страны – рабочий класс.
– Так ты снимай прокурорские погоны. Заводи быков, сажай огурцы, а чтобы самого не посадили, иди вахтёром куда-нибудь. Хотя бы на полставки. Но ты же не этого хочешь, – повернулся Максим к бывшему начальнику и опустил флажок. – На хрена тебе быкам хвосты крутить? У тебя другое на уме.
– Законы для стада, чтобы они друг друга не сожрали, а нам это не надо. Мы можем и должны жить по другим законам, – пытался убедить его прокурор. – А за дурацкими принципами чаще всего скрывается обычная лень и страх перемен.
– По каким другим законам? – Максим на мгновение даже остановился, но его сразу подтолкнули идущие за ним люди. – Ты, наверное, подзабыл, что закон для всех один? Или все животные равны, но некоторые чуть равнее?
– А хоть бы и так? Зачем заниматься ханжеством и лицемерием? Кому нужна твоя мораль? На хлеб её не намажешь.
– Андрей, Андрей! – покачал головой Максим. – Это даже хуже, чем было до 17-го года. Тогда хотя бы всё было честно. А сейчас те, кто поставлен народом следить за законом, этот самый народ собираются обобрать, забравшись ему на загривок, при этом рассказывая красивые сказки про строительство коммунизма. Значит, семьдесят лет люди трудились в поте лица до кровавых мозолей, победили в великой войне, чтобы вы сейчас им на шею сели?
– Ты не кипятись, Максим.
Демонстрация заканчивалась. Они свернули в переулок за давно закрытую церковь, и участники стали складывать к церковному забору транспаранты и фанерные щиты с наклеенными на них фотографиями членов Политбюро.
– Ты ещё на многое смотришь сквозь розовые очки. Наивный, как моя Лена. Мне-то самому уже ничего не надо. Я всё для дочки, а иначе, зачем жить… Скажу тебе честно по секрету, как возможному зятю: я ей хороший финансовый запас сделал, чтобы на старте полегче было. Так что не зевай, тебе жена с приданным… Ну а мне, может, потом стакан воды принесёте… Ты, кстати, давно её не видел?
– Да как-то случайно встречались в электричке, – ответил Максим, вспомнив их недавний бурный секс.
Люди, избавившись от символики революционного Октября, шли дальше в городской парк, где была развёрнута праздничная торговля и расставлены уличные буфеты с алкоголем и бутербродами.
– Умница она у меня. Одни пятерки. А главное – добрая, – продолжал нахваливать дочь Андрей Алексеевич. – Отличная жена будет, а ты меня всё не слушаешь, – он обошёл Максима с другой стороны, видимо решив, что в другое ухо информация войдёт быстрее. – Ведь что я тебе хочу сказать: деньги на кону огромные и может так получится, что ты или с нами, или против нас. Отсидеться за мольбертом не получится. Надо определяться с кем ты. Поверь мне, Максим, одного раздавят как клопа. Ты же сам знаешь: в нашем мире человека уничтожить – раз плюнуть. И расследовать никто не будет. Так что лучше возвращайся и устроим все по-семейному…
