И. Е. Сироткина
Мир как живое движение. Интеллектуальная биография Николая Бернштейна

Наука и искусство движения

Первым, кто сумел движение зарегистрировать и визуализировать, стал француз Этьен-Жюль Марей (правильнее – Марэ; 1830–1904) – физиолог, инженер-изобретатель и фотограф, президент национального фотографического общества. Физиологию, у которой нет графических средств и других инструментов визуализации, он сравнил с географией без карт^[43]. Тем не менее к тому времени уже существовали хронограф – вращающийся цилиндр, на котором регистрировались изменения импульса, кимограф – аппарат для записи кровяного давления, миограф – для регистрации мышечных сокращений. Сам Марей изобрел сфигмометр, записывающий пульс, а его сотрудник Шаво – кардиограф. Все это были приборы, регистрирующие движения внутренних органов тела: биение сердца, пульсацию легких, сокращение сосудов и мышц. Марей называл это «динамической физиологией». Оставалось исследовать крупные движения всего тела, включая локомоцию – перемещение тела в пространстве. Они, пожалуй, лучше всего демонстрировали, что «сущность движения – это отношения пространства и времени»^[44].

В 1868 г. Марей начал фотографировать полет птиц и насекомых (и в результате даже сконструировал «механическое насекомое», которое, по слухам, летало, правда, очень недолго). Но прославили его фотографии не полета, а бега лошади. В 1870-е годы экспертов-лошадников во всем мире занимал вопрос: есть ли такой момент, когда у скачущей лошади все четыре копыта отрываются от земли, оказываются в воздухе? Чтобы получить ответ, Марей во Франции и Эдвард Майбридж в США независимо друг от друга принялись фотографировать лошадиный галоп. Они даже предложили каждый свой вариант «фоторужья», которое «стреляло», т. е. фотографировало, через строго определенные промежутки времени. Метод назвали «хронофотографией» или «лупой времени»: на последовательных кадрах запечатлевались фазы движения, и можно было, как под лупой или микроскопом, рассмотреть все его детали. Философ Анри Бергсон сравнил фазы лошадиного бега на хронофотографиях Марея с знаменитыми рельефами всадников работы Фидия на фризе Парфенона^[45]. А увидевшему хронофотографии Марея художнику-футуристу Джакомо Балла показалось, что «бегущая лошадь имеет не четыре ноги, а двадцать, и их движения треугольны»^[46]. Он и его собратья-футуристы в своей живописи использовали хронофотографический способ передачи движения: наложение на одном полотне множественных его фаз. Марсель Дюшан, например, именно так писал свою знаменитую картину «Обнаженная, спускающаяся с лестницы». По словам историка науки Арона Рабинбаха, тексты Марея принадлежали его собственному времени – XIX в., а сделанные им изображения стали частью искусства нового столетия^[47].

Следующий шаг к превращению движения в график Марей сделал, когда начал снимать человека в черном трико, к которому были пришиты блестящие полоски из серебряного галуна, похожие на лампасы и эполеты. Съемки велись на черном фоне, и на снимках оставалось изображение только светлых частей, т. е. полосок – «геометрические» линии, следы движущихся звеньев тела. С помощью циклографии движение удалось зафиксировать – остановить его для глаза.

Когда Марей и его ассистент Жорж Демени стали прикреплять в местах сочленений вместо серебряных галунов электрические лампочки, то на снимках получался пунктир из светящихся точек. По ним можно было вычислить положение звена тела в каждый момент времени. Перед объективом камеры ставился вращающийся диск с прорезями, так называемый обтюратор. Скорость вращения диска была известна, и по ней можно было определить динамику движения сочленений. Зная массу каждого движущегося звена (что само по себе оказалось сложнейшей задачей, иногда превышавшей возможности исследования), можно было, умножив массу на ускорение, получить действующие при движении силы. Немецкие анатомы Отто Фишер и Вильгельм Брауне вели съемку четырьмя камерами с разных сторон, что позволяло получить координаты каждой точки движущегося тела. Траектория движения превращалась в график, точно отображающий динамику. Брауне и Фишер еще больше приблизили физиологию движений к царице наук – математике. Их грандиозный трактат о ходьбе человека («Der Gang des Menschen»), в котором было проанализировано всего несколько шагов, занял десять томов и выходил с 1895 по 1904 г. Он положил начало многочисленным исследованиям локомоций, и последовавший за этим период в физиологии стали называть «веком ходьбы».

Если фотография – уже обобщение реальности, то график еще больше абстрагирует движение, представляя лишь существенные для исследования параметры. График превращает хаотичную эмпирию в регулярную, закономерную картину, выражающую зависимость одних параметров от других^[48]. Для науки о движениях этот шаг, возможно, даже важней фотофиксации – ведь речь здесь идет не просто о визуализации, а о более глубоком анализе движения. Если метод съемки назывался циклографией, то метод анализа – циклограмметрией. Этот термин использовал Бернштейн. С помощью циклограмметрии движение удалось не только распластать на поверхности, сделать «развертку» его последовательных фаз, но и выяснить динамический состав. Стало наконец возможным приблизить движение к математическому уравнению, построить его формальную модель.

В 1921–1922 гг. в Психоневрологическом институте Кекчеев и Тихонов освоили и усовершенствовали циклографию^[49]. Однако после смерти директора, Бернштейна-старшего, институт прекратил свое существование. Лабораторию по изучению рабочих движений передали в Институт труда, основанный при ВЦСПС А. К. Гастевым (см. главу 2). Здесь к Кекчееву и Тихонову присоединились Николай Бернштейн, а также физиолог А. П. Бружес и инженер А. А. Яловый. Вместе они разработали еще один метод съемки – кимоциклографию: снимали на равномерно двигающуюся пластину или пленку, добавили еще несколько технических деталей, в частности, съемку с помощью зеркал, дававшую стереоизображение^[50]. Лаборатория была единственным в Москве местом, где имелась аппаратура для научной съемки движений. С ней сотрудничали многие исследователи и организации. Так, ритмистка Нина Александрова, директор Государственного института ритмического воспитания, вела исследования трудовых операций на заводе «Электросила». «В лаборатории по изучению рабочих движений, руководимой Н. П. Тихоновым, – сообщала она, – мною были воспроизведены линии записанных на заводе трудовых движений для зафиксирования их при помощи метода циклограмм. Предстоящие съемки движений работниц у станков на заводе должны были дать интересный материал для сравнения»^[51]. Она пришла к выводу, что определенный отрезок работы может быть изображен законченной музыкально-ритмической фразой. Александрова сотрудничала также с хореологической лабораторией РАХН, а созданная ею Ассоциация ритмистов (МАР) входила в эту Академию.

Когда Психоневрологический институт закрылся, здание на Пречистенке заняла незадолго до этого основанная Академия художественных наук^[52]. Хореологическая лаборатория РАХН закупила кое-что из оборудования Психоневрологического института, включая антропометрические инструменты, набор психологических тестов и фотоаппарат. Теперь здесь, кроме трудовых движений, исследовали движения танцевальные; заведующий хореологической лабораторией А. И. Ларионов утверждал, что непроходимой границы между ними нет, что между работой, спортом и танцем существует много «переходных этапов», или «пограничных систем движения»^[53]. Чтобы это продемонстрировать, в лаборатории решили сравнить разные записи танцевальной композиции и боксерского матча. Научный анализ движения должен был идти по нескольким направлениям: физиологам предстояло изучать «систему дыхательных и суставных упражнений», «дыхание в связи с физическими упражнениями», «координацию движения с органическим ритмом (сердца, пульса, дыхания) и с механическим (машинным), словесным и музыкальным ритмом»^[54].

В центре внимания хореологической лаборатории стояло «искусство движения». В середине 1920-х годов в Академии устроили серию выставок с таким названием. В первой выставке «Искусство движения» участвовали Русское фотографическое общество, Московская ассоциация ритмистов, отдельные художники и коллекционеры. Экспонировались фотографии танца, живописные и скульптурные изображения, схемы и записи движения в соответствии с разными системами танцнотации. Из-за того что на многих фото были обнаженные натурщики, выставку решили сделать закрытой – только для специалистов. Интерес к ней был столь велик, что уже на второй день работы решили устроить вторую, публичную выставку. Расширялся также круг тем: «механизм движения вообще, трудовые движения, физкультура и спорт, акробатика и жонглировка (sic!), ритмическая гимнастика, классический балет, пластическое искусство, танец, кино»^[55]. На каждой из выставок жюри из представителей РАХН и Российского фотографического общества присуждало приз за лучшую фотографию. Критерием оценки служила передача «целесообразности и назначения <…> неутилитарного (художественного) движения»^[56]. Устроителей интересовали специальные приемы репрезентации динамики – изображения «начала движения, нарастания, кульминации и спада», такие как «устремляющие линии» или специальное искажение формы движущегося предмета. На первой выставке приз получило фото Евгения Пиотрковского «Прыжок», на последней – за «экспрессивную характеристику движения предмета» – фото М. И. Петрова «Автомобиль»^[57]. На третьей и четвертой (ставшей последней) выставках фотографии танцовщиков и атлетов соседствовали с циклографическими снимками рабочих движений, сделанными в Центральном институте труда.

Глава 2
Культ и культура труда

В один прекрасный послереволюционный день большевик Платон Михайлович Керженцев вместе со своим спутником-американцем присутствовал на митинге. Митинг никак не мог начаться из-за отсутствия оратора. Три с половиной тысячи рабочих прождали два часа. Американец быстро подсчитал, что в результате было потеряно 7000 рабочих часов. Керженцев ужаснулся и в июле 1923 г. основал общество, или «лигу», под названием «Время – НОТ»^[58].

НОТ – научная организация труда – одна из самых известных аббревиатур раннесоветской эпохи. НОТ призвана была заменить тейлоризм – систему, которую на рубеже XIX и ХХ вв. предложил американский предприниматель Фредерик Уинслоу Тейлор. Эта система предусматривала детальное исследование трудовых процессов и установление жесткого регламента их выполнения, включая нормы выработки, а также подбор и специальную тренировку рабочих. Еще до революции некоторые заводы в России, в том числе и петербургский «Айваз», принадлежавший немецкому предпринимателю Сименсу, ввели организацию труда по системе Тейлора. Но после того как Ленин заклеймил тейлоризм как псевдонаучную «систему выжимания пота» и «порабощения человека машиной»^[59], ее требовалось чем-то заменить, не отказываясь, однако, от идеи рационализовать производство. НОТ и возникла как более «гуманный» вариант этой идеи – вариант советский и социалистический.

Научный интерес к труду и его рационализации возник еще на рубеже XIX – ХХ вв. Физиология, ранее изучавшая организм только в покоящихся состояниях, начала исследовать рабочие акты, активные проявления организма, его энергетику. Французы Марей и Жюль Амар изучали «животную» и «человеческую машину», их немецкие коллеги создали Arbeitswissenschaft – физиологию труда. В России в 1905 г. Иван Михайлович Сеченов экспериментировал на себе, много раз поднимая груз и регистрируя показатели утомления. В годы Первой мировой войны в Московском университете при Обществе Научного института открылся первый в стране Институт труда. Его физиологическое отделение возглавил ученик Сеченова Виктор Анри (1872–1940)^[60]. Физиологов в первую очередь интересовал человеческий «мотор» – энергия, работоспособность, утомление. Когда же задача получения энергии была решена, «проблема всадника», по остроумному выражению Бернштейна, сменила «проблему коня»: на очереди стояла задача управления, или организации труда.

В России после революции исследования труда развивались лавинообразно: в 1921 г. в стране существовало уже не одно, а более двух десятков учреждений, занимающихся этой проблемой. В Петрограде академик Бехтерев создал отдел труда в основанном им Институте по изучению мозга и психической деятельности. Первый номер нового журнала, который Бехтерев начал издавать, открылся его статьей «Основные задачи рефлексологии физического труда»^[61]. А в августе 1920 г. ВЦСПС согласился поддержать создание еще одного института труда. Предложение об этом исходило от Гастева, бывшего одним из лидеров профсоюзного движения в России. До революции он работал на металлозаводах Франции и на том самом «Айвазе», где применяли систему Тейлора.

Как и у Гастева, у основателя Лиги «Время – НОТ» Керженцева тоже был опыт работы на зарубежных заводах, английских и американских, который он обобщил в книге «Принципы организации» (1921). В этой работе по менеджменту, одной из первых в нашей стране, автор схематизировал отношения между управляющими и исполнительными инстанциями как частями одного организма – предприятия^[62]. Работа эта вышла в один год с «Очерками организационной науки» Александра Александровича Богданова (настоящая фамилия – Малиновский, 1873–1928)^[63] и вместе с ней составила программу научной организации и рационализации труда в ее советском и социалистическом варианте. В партийных школах, которые Богданов с единомышленниками организовали в 1909–1911 гг. в эмиграции, был поставлен вопрос об отношениях культуры, революции и социализма. На вилле Горького на Капри в дискуссиях между Богдановым, Владимиром Ульяновым-Лениным (1870–1924) и Анатолием Луначарским (1875–1933) выковывалась идея «пролетарской культуры». Тогда никто еще не думал, что эту идею можно будет так скоро реализовать. Уже в сентябре 1917 г. по инициативе Луначарского была созвана первая конференция культурно-просветительных организаций рабочих, положившая начало Всероссийскому Пролеткульту.

Однако у Луначарского и Ленина, с одной стороны, и пролеткультовцев – с другой, с самого начала имелись разногласия. Первые понимали «пролетарскую культуру» как усвоение рабочими лучших образцов мировой культуры и искусства. Напротив, Гастев, Керженцев и Богданов считали, что у пролетариата должны быть свои, особые, культура и искусство, основанные на труде. Искусство или творчество их интересовали только как «вид труда». А культуру они считали «совокупностью организационных методов и форм коллектива»^[64]. Луначарский им возражал:

«Наша культура к этому исключительно свестись не может, нашей культуре должна быть свойственна ширь мировых горизонтов, огненный энтузиазм, который зажигается от соприкосновения с великими идеями социализма, интерес даже к самым тонким достижениям научной мысли, и в особенности научной техники, и положительный страх впасть в колею разумного мещанства, которое нам очень грозит (ведь мы – крестьянская страна!); его так легко перепутать с практичностью и теорией трезвого и могучего труда»^[65].

В январе 1921 г. Богданов открыл Всероссийскую конференцию по НОТ докладом, который вызвал полярные реакции – восторг одних и критику других. Полемизируя с автором, Керженцев издал собственные «Принципы организации», а Гастев стал глашатаем «культуры труда».

Начинать Гастев призывал с базового, основного – тренировки отдельных трудовых движений. Новому советскому человеку нужна быстрота и точность, «ловкое владение телом», «способность неотступно биться». Все эти привычки формируются производством, фабрикой – «гигантской лабораторией», в которой «машина» организует действия рабочего, воспитывает его самодисциплину и интеллект. Гастевские идеи пронизаны духом активного отношения к движению: рационализовать движение – значит сконструировать его, построить в соответствии с заданными оптимальными характеристиками, создать «трудовую установку»^[66]. Нужно научить рабочего рационально проектировать, конструировать свои действия. Он должен стать «директором» своего станка, своего рабочего места. Так возникает «система, состоящая из орудия производства и работника, обслуживающего это орудие», – система «человек-машина». В этой системе, писал Гастев, человек следует за машиной: «История настоятельно требует смелого проектирования человеческой личности, психологии в зависимости от такого исторического фактора, как машинизм»^[67].

В революционном 1917 г. Гастев стал секретарем Союза металлистов, а позже создал одну из первых секций НОТ при Наркомате путей сообщения. В августе 1920 г. во время II конгресса Коминтерна было создано Международное бюро Пролеткульта, выпустившее манифест к «Братьям пролетариям всех стран». На него была возложена задача распространения принципов пролетарской культуры, создания организаций Пролеткульта во всех странах и подготовки Всемирного конгресса Пролеткульта. Тогда же, в августе 1920 г., Гастев добился того, что Всероссийский совет профсоюзов дал добро на открытие Института труда, задачей которого стало формирование пролетарской, трудовой культуры. Сам он называл Институт труда своим «последним художественным произведением», «научной конструкцией и высшей художественной легендой»^[68]. 30 сентября 1921 г. он доложил Ученому совету свой план организации института.

Рис. 6. Циклография рабочего удара, выполняемого А. К. Гастевым

Рис. 7. Кукрыниксы. «Рабочий и машина… Установка Гастева»

Структура научной работы ЦИТа должна повторять структуру производства – быть подобием тех операций, которые рабочий осуществляет над изделием^[69]. Объект изучения – простейшие трудовые операции вроде тех, которыми хорошо владел сам директор: удар молотком по зубилу и опиловка детали напильником. Исследование должно начаться с возможно более полного их описания и фиксации в фотолаборатории. Затем запись движения попадает в лабораторию трудовых движений – там выясняется, насколько экономична и эффективна его конструкция. Далее к работе приступают физиологическая и психотехническая лаборатории, где занимаются подбором кадров и изучают «изнашивание и амортизацию работника»^[70]. На выходе создается «нормаль» трудового движения – эталон, которому нужно обучать рабочих. Лаборатория трудовых движений, созданная раньше других, сделалась ядром ЦИТ, а главной деятельностью самой лаборатории стала циклография – фото- и киносъемка движений особым, разработанным для этих целей методом. В киноленте «Удар» (1923), снятой в мастерских ЦИТа^[71], можно было видеть, как стоящие в ряд рабочие дружно бьют молотком по зубилу, осваивая «нормаль удара».

Нормализация движений

После того как к гастевскому Институту труда присоединили Государственный институт экспериментального изучения живого труда, который возглавлял Л. Б. Грановский, его переименовали в Центральный – ЦИТ. Другим важным добавлением был отдел психофизиологии труда Психоневрологического института, а также лаборатория по изучению движений при Экспериментальном институте научной съемки. Так в ЦИТе встретились заведоваваший этим отделом К.Х. Кекчеев и директор Экспериментального института Н. П. Тихонов. Первые съемки движения в ЦИТе по методу циклографии Марея были сделаны Кекчеевым и Тихоновым в сентябре 1920 г.^[72] Кекчеев возглавил в ЦИТе психофизиологический отдел и какое-то время был заместителем директора по науке. Он, по-видимому, и пригласил в ЦИТ, в лабораторию по изучению движений, Николая Бернштейна. Тот стал выполнять все кропотливые исследования по циклографии. Кроме того, Бернштейн эту процедуру усовершенствовал, увеличив скорость вращения специальной заслонки перед фотокамерой – обтюратора: на снимках теперь отображалось больше точек и фаз движения. К тому же Бернштейн использовал зеркальную съемку, чтобы получить его трехмерную картину. В результате данные стали более детальными, но и циклограмметрический их анализ сделался более трудоемким. Одному уже было не справиться, и ученый пригласил в помощь математика Татьяну Сергеевну Попову (1902–1992), выпускницу МГУ (жену его брата Сергея).

Рис. 8а, б. Съемки рабочих движений сотрудниками Центрального института труда (1923–1924 гг.). Н. А. Бернштейн на обеих фотографиях в центре

В лаборатории по изучению движений пользовались методом фотопромеров, который предложил инженер В. И. Лаврентьев. Заключался метод в следующем: с циклонегатива делалось крупное фотографическое увеличение, одновременно с ним на бумагу наносилась фотографическим же путем миллиметровая или даже полумиллиметровая сетка^[73]. По такому фотопромеру прочитывались кординаты всех точек, а по ним, зная время, можно было определить скорости перемещения, ускорения и силы. Далее по кинематическим и динамическим параметрам движения можно было выяснить характер участия в нем отдельных мышечных групп.

Одним из плодов циклограмметрии стали двигательные «нормали» – образцы движений. В лаборатории были созданы нормали рабочего удара (им занимался Бернштейн) и нажима (который изучал физиолог А. П. Бружес), а также специальные тренажеры для их отработки. Нормалям рабочие могли обучаться непосредственно на производстве, где с помощью ЦИТа создавались «установочные бюро» и «орга-станции», а также на курсах ЦИТа. В отличие от трехлетнего обучения в фабрично-заводских училищах, на курсах обучали рабочим профессиям ускоренными темпами, за шесть месяцев. Всего до закрытия института в 1937 г. было подготовлено более двадцати тысяч инструкторов производства и почти полмиллиона рабочих^[74].

«Нормализация» коснулась не только трудовых движений. В Государственном институте музыкальной науки (ГИМН) создали специальную комиссию по выработке тестов для обследования пианистов, итогом работы которой должна была стать «нормаль» игры на фортепиано. В хореологической лаборатории РАХН начали говорить о «нормали художественного движения». Однако на Всесоюзной конференции по НОТ, прошедшей в марте 1924 г., ЦИТ подвергся критике за слишком большое внимание к ручному труду: предполагалось, что вскоре человека на производстве заменит машина. Тем не менее доклад Бернштейна о трудовых движениях, проиллюстрированный десятком диапозитивов, прошел успешно, и вскоре его пригласили участвовать в международной конференции по НОТ. На конференции, которую организовала Чехословацкая академия труда, а патронировал президент Масарик, было представлено два доклада: «Установочный метод ЦИТа» Гастева и «Нормализация движений» Бернштейна. К последнему докладу прилагалось восемнадцать таблиц, иллюстрирующих исследования ударных движений с помощью циклограмметрического метода, и плакат метров пять длиной, на котором был детально проанализирован удар молотом.

Бернштейну к тому моменту исполнилось двадцать восемь лет, ЦИТу – четыре года. Для обоих это было первым выходом на международную арену. В середине мая Гастев, Бернштейн, слесарь ЦИТа Лагутин и член совета по НОТ при наркомате Рабоче-крестьянской инспекции Елена Розмирович отправились в Прагу через Варшаву и Берлин. После пражской конференции об институте узнали в Европе, а чешские организаторы конференции захотели обучать рабочих по методике ЦИТа.

Рис. 9. Советская делегация на Конгрессе по НОТ в Праге, 1924 г. (Н. А. Бернштейн в центре во втором ряду)