Григорий Лерин
С праздником, восьмая Марта!
Тут Премьер мои размышления деликатно прерывает, по столу стучит и покашливает.
– Что ж, начнем, господа. Времени у нас в обрез – американцы очень просили к старту не опаздывать. Девять раз просили. А наши герои и так у Президента задержались с напутствием.
И опять кивки и улыбочки вдоль стола катятся, но Премьер что-то свою гримасу хмурит досадливо, как в ожидании неприятностей.
– А что это, – спрашивает, – министр культуры до сих пор не присаживается?
Действительно, стоит министр культуры в дверях рядом со Вторым Фельдмаршалом, глазки узит и на вопрос молчит непочтительно. А журналисты все, как один, камеры выключают, уши затыкают и к стене отворачиваются.
Премьер только руками развел:
– Ничего страшного в том, что ваше кресло профессор по культурным контактам занял. На свободное место пока усаживайтесь – вон там, рядом с министром внутренних дел.
Тут министр культуры свое культурное лицо абсолютно теряет, разражается страшным хрипом и при этом, как огнетушитель, пеной изо рта во все стороны брызгает:
– Шты-ы-ы-ы?!! Да штыбы я, министр в законе, рядом со ссученным сел?! Порву-у-у!!!
И рвет, как и обещал, натурально рвет пополам на груди пиджак с рубашкой. А на груди у него очень даже художественно море синее выколото, а из моря пять нефтяных вышек торчат.
И министр внутренних дел за словом в карман не лезет, а лезет в носок и тянет из него трехгранный штык с наборной ручкой.
– Ну, все, – кричит, – попишу в натуре! Мочи, братва, беспредельщика!
Все министры вскакивают, бутылки с "Боржопи" хватают, о край стола бьют. А Премьер – тот спокойно сидит, только голос чуток повысил:
– Господа министры, напоминаю вам о регламенте.
Министры – народ дисциплинированный. Как про регламент вспомнили, сразу успокоились. И министр внутренних дел тоже на место сел, штык платком протер, на стол бросил. Пробурчал министру культуры:
– После сходняка за базар ответишь!
Усмехнулся Премьер добродушно и снисходительно.
– Да хватит вам, мужики. Давайте, к делу.
Но министр культуры к делу переходить не хочет, на визг срывается:
– Шты-ы-ы-ы?!! Ты кого, Плешивый, мужиком назвал?! Да я за это кресло пять ходок в промышленность делал, штыбы в нем какой-то фрайер сидел?!
Тут Премьер наклоняется, на малиновую кнопочку жмет и говорит в стол:
– Пригласите специалистов по регламенту.
А специалисты уже тут как тут. В дверь вразвалочку заходят, хватают Второго Фельдмаршала, на пол швыряют, и ну его сапогами месить! Министр культуры, как малиновые береты увидел, пену с лица и со стены стер, стал пиджак застегивать, но – нет, не помогло. Сдал Премьер зачинщиков, натурально сдал.
– Это министр культуры регламент нарушил. А министр внутренних дел на Совет холодное оружие пронес.
– Не моя, бугор, заточка, – очень искренне бубнит министр внутренних дел. – Под столом валялась – какая-то падла подбросила.
А крапчатые уже министра культуры плющат, на мелочи не отвлекаются. Потом все же один подошел, штык забрал, министру внутренних дел нос расквасил. И еще вдоль стены с журналистами прошелся.
– Ну, продолжим, господа, – говорит Премьер. – Как вы уже знаете, американцы включили в состав экспедиции на Марс российский экипаж в рамках научно-культурного обмена. В этом, кстати, большая личная заслуга министра культуры, принимавшего активное участие в телефонных переговорах. Через два года американские космонавты так же будут допущены к российской программе освоения системы Альфы Центавра.
И снова все министры кроме министра культуры ехидно улыбаются и кивают.
– И хотя окончательное решение вопроса было умышленно затянуто, нам удалось в кратчайший срок подобрать уникальных специалистов в области космических исследований, свободно владеющих английским языком, коммуникабельных и некурящих, то есть, мы выполнили все условия американской стороны. Тестирование нашего экипажа американцы провести не успевают из-за дефицита времени, компетенция каждого космонавта подтвердится в ходе полета. В этом плане американцы нам полностью доверяют. Остается небольшая формальность: утвердить кандидатуры тайным голосованием. Кто – за?
Камеры зажужжали, вспышки засверкали, министры на кнопки жмут, на табло результаты появляются. А Премьер на табло и не оборачивается, в свой настольный компьютер заглядывает и опять морщится:
– А что, министр культуры воздерживается или против, может быть?
Журналисты и камеры побросать не успели, закряхтел министр культуры, заворочался.
– Министр культуры всегда "за", бугор, сам знаешь…
И окровавленную руку с пола тянет.
Короче, подходит к концу заседание.
Премьер с прессой тепло попрощался: извините, мол, регламент, господа. Крапчатые влетели, прессу на пендалях в коридор вынесли.
Премьер нас обошел. С профессором по марсологии пошептался, культурному профессору отеческого подзатыльника дал за то, что он все заседание дергался, а мне в руку маленький приборчик сунул величиной со спичечный коробок.
– Это, – говорит, – последнее достижение нашей промышленности. Других достижений уже не будет. В инструкции все сказано, профессор.
Потом ко Второму Фельдмаршалу обращается, но совсем без отеческой теплоты:
– На аэродром, живо! И если они через полчаса не будут в воздухе – ответишь! Не головой, а сам знаешь чем. Всему Совету Министров и ответишь.
3
Так что, до военного аэродрома мы минут за двадцать домчались. И никого не задавили – вот что значит столичная организация. Пока мы в Совете Министров сидели, на улицы десять поливалок выпустили. Они все это время вдоль маршрута следования из пулеметов поливали. Ну, еще кое-где бульдозерами углы спрямили и в Кремлевской стене пролом сделали, чтобы не объезжать.
На аэродроме "ВазоМиг" турбинами воет, прогревается, вокруг крапчатые тремя кольцами стоят.
Я уже ногу на ступеньку занес, как вдруг Второй Фельдмаршал меня за эту ногу хватает.
– Подожди, сынок, – шепчет, – к тебе приехали. Только поскорее, умоляю тебя, как фельдмаршал фельдмаршала. Слыхал, небось, про мою ответственность?
А по полю прямо к самолету тачка медленно накатывается, и не какой-нибудь там "ВазоЗапор", а настоящий лимузин прошлого века постройки. Таких, говорят, всего два в мире осталось: один – у нашего Премьера, другой – у какого-то шейха за рубежом, но тому наши разведчики постоянно шины колют, чтобы не ездил. Крапчатые тянутся, честь отдают, и ругаться все, как один, прекратили – значит, не Премьер, а кто-то еще покруче.
А лимузин все приближается, почти в живот мне въехал, остановился. Второй Фельдмаршал на коленях к дверце ползет, открывает, и выходит – ОНА. Та самая телка с фотографии у Премьера на столе, в шубе из не поймешь какого крокодила, только в натуре она в сто раз шикарнее. Второй Фельдмаршал ей туфли целует, крапчатые его за ноги оттаскивают, а она на них – ноль внимания. И прямо на меня глядит, и улыбается, и по улыбке ее не за пять метров – за версту чувствуется, что шуба эта – единственное белье, которое она когда-либо носила. И ко мне идет медленно, лениво, расслабленно, натурально крадется, стерва, коварной походкой свежетрахнутой тигрицы и сияет вся, как родного брата увидела.
Тут у меня колени подкосились, руки задрожали, а она уже меня за шею обняла, целует, смеется.
– Ну, что, – спрашивает, – братик, узнал?
– Узнал, – говорю. – Маринка, сеструха, неужто ты, шалава? То-то мне фотка знакомой показалась! Да сразу не вспомнил – я ж тебя голую последний раз лет двенадцать назад видел, когда в ванной купал. Еще до альтернативной службы. Ты уже тогда, сучка, все акробатикой занималась да на шпагаты садилась, помнишь?
Второй Фельдмаршал хихикнул чего-то, а Маринка как разревется. Ну, я ее тоже обнял неловко, от Второго Фельдмаршала и от крапчатых отворачиваю, по волосам глажу.
Она слезы вытирает и спрашивает:
– А что это там булькает?
Я из-за шубы выглядываю, а там все первое кольцо оцепления у лимузина собралось, тоже ревут, слезы по щекам ручьями струятся.
– Это, – говорю, – крапчатые Второго Фельдмаршала топчут. Чтоб не хихикал, падла! И, вообще, они его не любят за то, что он Медведей рвет… Ну, как ты, сеструха? Я же с тех пор, как на альтернативную службу попал, про тебя ничего и не слышал больше. Вернулся, а тебя уже и след простыл. Ну, а я через Распределитель Ресурсов в другой город уехал, сантехником в институте запахивал. Сегодня вот с утра на профессора сдал, а к обеду в Главные Фельдмаршалы Покорения Марса продвинулся. Твои хлопоты?
– Мои, – отвечает Маринка, – чьи же еще? А я, пока ты на альтернативке был, с юношеской сборной в Париж поехала да там и осталась. Меня в Академию Парижской Богоматери пригласили, ну, в ту, самую элитную, слышал, наверное? Весь мир объездила. А год назад домой потянуло, по тебе соскучилась. Да разве у нас сразу найдешь? Я про полет этот первая узнала – мне американский президент позвонил, похвастался. Хотела сразу насчет тебя сказать, но передумала. Они же там чокнутые: на Марс только лучшие из лучших, и никакого блата. Наши-то к этому проще относятся. Так я сначала Самоделкина с Плешивым потрясла, чтобы места забронировали, а потом Безопасность на твои поиски бросила. Американцы, когда поняли, чего от них хотят, обрадовались, нашим кредит пятьдесят миллиардов отвалили и на совместный экипаж сразу согласились. А эти кредит хапнули и заявляют, что, ладно, так уж и быть, сами летите. Ну, я им там разгон в Кремле устроила! Всем Советом Министров извиняться ходили, а министра культуры побили за что-то… А тут и американская общественность взволновалась, за совместный экипаж митингуют. Они же полет на Альфу Центавра за чистую монету приняли, как дети, в самом деле! Спонсоров и рекламу распределили, конкурс " Мисс Риджил Центаурус" провели. Меня в жюри приглашали, да мне же некогда! Там основные претендентки из Невады были, а победила из Техаса. Между прочим, внучка национального героя, а отец ее, генерал Крутой Уокер-младший, миротворческими силами во время Пятилетней Атомной Войны командовал. Мне по Интернету фотографию прислали. Ничего девица, интересная, только глаз слишком много, и хобот длинноват… В общем, вопрос только вчера вечером решился. Твоя кандидатура, сам понимаешь, прошла без обсуждения.
– Ну, ты даешь, сеструха! – говорю я восхищенно. – А вон тот профессор, не знаешь, откуда?
– Этот дебил мордатый, что ли? – смеется Маринка, как колокольчиком звенит. – Да это Плешивого троюродный племянник. Он на Красной Площади барахолку держит и кафе "Вокруг Мертвого Дедушки". А вот третий, может, и профессор, действительно. Его Шестая Палата Поддумы выдвинула, а потом и Дума, и Верховное Вече поддержали. Я точно не интересовалась – зачем мне? Я только для тебя старалась.
– Ну, ты даешь, сеструха! – снова повторяю я, как натурально уехавший крышей попугай, хотя и чувствую, что базар мой – не тот, и других слов ждет от меня Маринка, сестренка моя ненаглядная.
– Изменилась-то ты как…
– И ты изменился, – грустно-грустно говорит Маринка. – Я хоть и маленькая была, а помню, как тебя в нашей школе за стихи хвалили и за математику. И меня ты раньше Ультрамариночкой звал, а не сеструхой и не шалавой. Где ж это тебя так, братик?
– Где-где, – говорю. – Там же, где и всех. В альтернативной колонии для призывного возраста. Хорошо еще, что не в армию угодил. Да и вообще, по жизни… Ну, что, мы рванули что ли? Американцы ждут…
А она стоит, молчит, в шубу кутается и гипнотизирует меня своими ультрамариновыми глазищами. И я хрипло и заковыристо выталкиваю деревянным языком:
– Спасибо тебе… сеструшка…
Тут Маринка обрадовалась, как будто я ее по-французски послал, прижалась ко мне, шепчет на ухо:
– Лети, братик. Может, хоть на Марсе людей встретишь.
И поворачивается Маринка, и идет обратно к лимузину, а вокруг все вытягиваются, и даже Второй Фельдмаршал, которого крапчатые успели лимузином вручную переехать, корчась, пытается отдать честь.
***
Очухался я от невеселых мыслей, только когда "ВазоМиг" в пике свалился.
– Ну, как, – спрашиваю, – успеваем, пиковый?
– Не боись, козырный, – отвечает пилот, – успеем. Минут пять потеряли всего. Я -то сначала по старой памяти на Флориду рванул. Лет десять не летал – керосина не было, таксером халтурил. А американцы, оказывается, новый космодром в Калифорнии отгрохали. Тринадцатое чудо света, не хухры-мухры, врубаешься? Второй Фельдмаршал, гриб склерозный, не предупредил! Хорошо, какой-то стручок из НАСА на связь вышел, надоумил. Мне торжественную встречу готовят, а вам – проводы. Три вертолета с журналистами подняли, не хухры-мухры! Ну, я им покажу класс, лохам!
Я вниз гляжу и вижу: точно, стоит на широченной взлетной полосе "Спейсобус", весь ленточками обвязан, цветами усыпан. Оркестр в мундирах у трапа, головы подняли, на нас смотрят – все натурально, без туфты и лицемерия. А сбоку полоса поменьше, и на ней надписи по-русски мигают-переливаются. С одной стороны: "Добро пожаловать!", с другой: "Сегодня Марс, а завтра – Риджил, в натуре Центаурус!"
Только что-то вот музыканты из оркестра начинают пригибаться, головы дудками закрывать и разбегаются в разные стороны, как тараканы.
– Прицел поправь, – говорю, – кореш. Не на ту полосу падаем.
А он мне опять:
– Не боись, козырный, прямо к парадняку подам!
Тут я его задумку просекаю. Хочет он на форсаже тормознуть, развернуться и прямо на развороте рядом со "Спейсобусом" встать.
– Давай, корефан, – говорю одобрительно. – Покажи им, кто в воздухе господствует, несмотря на временные экономические трудности.
А внизу обстановка продолжает радикально изменяться. Оркестра и след простыл, по трапу в "Спейсобус" три неуклюжие фигурки в скафандрах карабкаются, а от здания космопорта, сделанного в виде перевернутого блюдца на длинной тонкой ножке, пожарные машины мчатся.
Пилот в раж вошел, глаза горят.
– Та-та-та-та-та-та-та…
Я ему с беспокойством напоминаю:
– Не пора, угорелый?
– Ах, да, чуть не забыл, – отвечает и на педаль давит.
Тут глаза у него сереют и голос садится.
– Тормоза… – шепчет. – Тормоза…
Я в зеркало заднего вида глянул: все три тормозных парашюта со стропов оборвались и накрыли вертолеты торжественной встречи, которые поближе подлетели, чтобы разруху заснять.
А летун уже в полной прострации руками по кабине шарит и натурально дезертировать пытается.
– Катапульта… Катапульта где?
И дергает, гад, ручку, и не ту, урод, дергает, потому что остается на месте, а в кабине вой стоит, и горит красное табло: "Внимание! Экстренное аварийное торможение!" И таким макаром, в вое, в дыму и в пламени стукаемся о землю, из-под брюха молния сверкает, подпрыгиваем, снова стукаемся и замираем в метре от "Спейсобуса".
Минут пять посидели, покурили, потом на полосу спрыгнули. Следом два профессора выползли, за штаны держатся. Видно, они маневра не поняли. Профессор по марсологии что-то летуну сказать хочет, но язык его пока что не слушается.
Дым тем временем клочьями расходится, и прямо из-под земли три чудака, все в саже, вылезают, к нам несутся, орут что-то.
– Давай-ка, – говорю третьему профессору, – кончай дергаться и переводи, выдвиженец, отрабатывай халяву.
А тому еще хуже становится.
Вижу: ситуация натурально критическая, и трое копченых уже в упор орут об опасности. И до того проникаюсь ответственностью, что вдруг чувствую: начинаю понимать переднего.
– Нэ чикайте ни трохи, хлопци, а тикайте швыдче до "Спэйсобусу". Омэриканьские космонавьти вже к екстренному стрибку готовяться, и двэри зараз зачиняються.
И на таком ломанном, но вполне доходчивом английском торопливо трещит о происходящих неприятностях.
Сообщили им в Подземный Центр Безопасности, что самолет в воздухе потерял управление и на космодром падает. Только все эти наземные службы перепутали. Не самолет, а три вертолета торжественной встречи по халатности столкнулись в воздухе и рухнули прямо на президентский кортеж, направлявшийся к месту церемонии. Ну, они в Подземцентре обучены, с такой аварией первой категории справились бы запросто, но получили новое сообщение об аварии четвертой категории. Неизвестно откуда прилетевшая ракета пробила защитную оболочку склада стратегического топлива и взорвалась. Направили они к складу мобильный магнитно-пучковой прерыватель горения, но больше ничего предпринять не успели – прорвался вдруг сквозь верхние перекрытия шквал огня непонятного происхождения и в минуту уничтожил Подземный Центр Безопасности. Из всего высококвалифицированного персонала только трое в живых осталось. Но, слава Салу, магнитно-пучковой прерыватель с пожаром на складе справился, президента в "Скорой" в здание космопорта везут, ситуация под контролем, причины аварии выясняются.
Тут пилот бочком-бочком, шасть в кабину, назад сдал, развернулся, и – по газам! Ну, и мы в "Спейсобус" заскочили. Я напоследок хотел летуну помахать, выглянул. А он при разгоне колесом в яму попал, споткнулся, вторую ракету выпустил, и не куда-нибудь, а прямехонько в пучковой прерыватель горения. Больше он разгоняться не стал – нашел, наверное, аварийный взлет. Пока взлетал, трех уцелевших из Центра в пепел опустил, и мне морду опалило. Да видно, израсходовал последний керосин, клюнул носом и к топливному складу направился.
Тут и дверь захлопнулась, и бежим мы звенящими и мигающими переходами, куда стрелочки показывают. До Центрального поста добрались, американцы уже там сидят, кнопки давят, "Спейсобус" трястись начал вроде третьего профессора. Смотрим: еще три кресла свободные есть, только на них чьи-то скафандры аккуратно разложены. Мы их, конечно, на пол – не стоять же на ногах во время экстренного старта. В кресла падаем и – взлетаем, гад буду, натурально отрываемся от Земли-матушки, а-а-а!
Нет, это, кажется, не я ору. Это профессор по венерологии с марсологией в эйфорию впал и чугунной мордой компьютер перед собой крушит. Американцы не реагируют, глаза закрыли, морды под скафандрами бледные. Пали, недоделки, жертвами ускорения! А я и ничего, нормально, происходящим живо интересуюсь, башкой кручу, только щеки по плечам хлопают.
Вдруг внизу как рванет! "Спейсобус" тряхнуло, да так сильно, как будто пендаля с оттяжкой дали.
Профессор по марсологии сразу очухался, оборзел и кричит американской стороне:
– Эй, водила, газку подкинь! Слышь, чайник? Нас, в натуре, "Скорая" и две пожарки догоняют.
– А американский президент из "Скорой" не выглядывал? – спрашиваю.
– Не выглядывал, – цедит он сквозь зубы презрительно, вроде, как я у него про президентскую задницу спросил.
