Говард Филлипс Лавкрафт
Большое собрание сочинений в одном томе
Услышав три удара надтреснутого колокола откуда-то слева, я невольно вздрогнул, потому что все никак не мог забыть приземистую церковь, с чьей колокольни донеслись эти удары. Идя по Вашингтон-стрит к реке, я оказался в очередном бывшем центре городской торговли и производства и заметил впереди руины фабричных зданий, а еще дальше, по правую руку, останки старого вокзала и крытого железнодорожного моста через реку.
Я вышел к безымянному мосту, снабженному предупреждающей табличкой «Опасно», но все же рискнул ступить на него и возвратился на южный берег реки, где вновь увидел приметы городской жизни. Безмолвные фигуры двигались шаркающей походкой и бросали в мою сторону загадочные взгляды; но здесь уже было больше людей с нормальными чертами лица, которые разглядывали меня с холодным любопытством. Инсмут быстро мне надоел, и, свернув на Пейн-стрит, я двинулся к главной городской площади в надежде поймать там хоть какой-то транспорт до Аркхема вместо того, чтобы еще несколько часов дожидаться того зловещего автобуса.
И тут слева я увидел обвалившуюся пожарную каланчу, а потом заметил одетого в жалкие лохмотья старика с красным лицом, заросшим кустистой бородой, и слезящимися глазами, который сидел на скамейке перед пожарной частью и беседовал с двумя неопрятно одетыми, но нормальными с виду пожарниками. Это, разумеется, был не кто иной, как Зейдок Аллен, полоумный старый пьянчуга, чьи байки о старом Инсмуте, объятом мглой мрачных тайн, были столь же пугающими, сколь и неправдоподобными.
III
Должно быть, некий дух противоречия – или какой-то сардонический импульс, возникший по велению неведомых темных сил, – вынудил меня изменить свои планы. А ведь я заранее твердо решил ограничить свои наблюдения местной архитектурой и поспешил на площадь в надежде поймать там попутный транспорт и покинуть этот проклятый город смерти и разрухи, но при виде старика Зейдока Аллена в моем мозгу возникли новые мысли, заставившие меня задержаться здесь с неясной пока целью.
Как заверил меня бакалейщик, этот старик только и мог что бессвязно пересказывать фантастические и бредовые легенды, и он же предупредил, что местным жителям очень не нравилось, когда приезжие вступали в разговоры со стариком. Но все же искушение пообщаться с этим древним очевидцем медленного упадка города, который помнил славную пору мореплавания и расцвета фабричного производства, не могло перебороть самые рациональные доводы. В конце концов, все диковинные и безумные мифы частенько являются лишь символами или аллегориями, основанными на правдивых событиях. А старый Зейдок, должно быть, самолично видел все, что происходило в Инсмуте в последние девяносто лет. И тут во мне взыграло любопытство, затмившее и здравый смысл, и чувство осторожности, и, поддавшись самолюбивому азарту, я вообразил, что сумею отделить факты реальных событий от кучи несусветных небылиц, которые я надеялся выудить из него с помощью виски.
Я понимал, что не смогу сразу же заговорить с ним, ибо его собеседникам пожарным это, конечно же, не понравится. Вместо того я решил заранее приобрести бутылочку контрабандного виски в лавке, где, по словам юноши-бакалейщика, этого добра было всегда вдоволь. Потом я вернусь к пожарной части и словно от нечего делать буду там прохаживаться и как бы случайно разговорюсь с Зейдоком, когда он по своему обыкновению пустится в свои разглагольствования. Юноша предупредил меня, что старик очень непоседлив и редко когда проводит около пожарной части больше двух часов.
Я без труда, хотя и не задешево, добыл кварту виски в захудалом универмаге рядом с главной площадью на Элиот-стрит. Меня обслуживал чумазый продавец, чьи выпученные глаза отчасти придавали ему черты «инсмутской внешности», но при всем том он был по-своему общителен, вероятно, привыкнув иметь дело с такими словоохотливыми субъектами, как водители грузовиков, скупщики золота и им подобными, которые оказывались в городе по делам.
Снова вернувшись на площадь, я убедился, что мне везет: из-за угла «Гилман-хауса», со стороны Пейн-стрит, появилась высокая тощая фигура старика, который, еле передвигая ногами, ковылял мне навстречу. Это был Зейдок Аллен собственной персоной. В согласии со своим планом, я привлек его внимание, демонстративно помахав только что купленной бутылкой. Заметив, что он с несчастным видом побрел за мной, я свернул на Уэйт-стрит, направившись в самое безлюдное место города, какое только мог бы найти. Я сверялся с картой, начерченной юным управляющим бакалейного магазина, и уверенно шел к совершенно безлюдному пустырю в южной части набережной, где я успел ранее побывать. Единственно, кого можно было там заприметить, так это редких рыбаков на дальней оконечности волнореза. И пройдя несколько кварталов к югу, можно было и вовсе скрыться из их поля зрения, присесть возле какого-нибудь заброшенного пирса и спокойно беседовать со старым Зейдоком сколько заблагорассудится. Но не успел я дойти до Мейн-стрит, как за моей спиной раздался еле слышный жалобный возглас: «Эй, мистер!», после чего я позволил старику нагнать меня и сделать несколько жадных глотков из бутылки.
Пока мы пробирались мимо причудливых руин посреди всеобщего запустения, я начал было задавать Зейдоку наводящие вопросы, но вскоре сообразил, что его старый язык развязать было не так легко, как мне бы того хотелось. Наконец я приметил среди остатков кирпичных стен пустырь с видом на воду, от которого в море уходил заросший травой земляной пирс, обложенный камнями. Мшистые валуны около воды обещали послужить удобными сидячими местами, а сам пустырь надежно укрывался от посторонних глаз развалинами склада. Найдя наконец идеальную площадку для нашей тайной беседы, я повел туда своего спутника и сразу приметил подходящее местечко среди камней. Все здесь было объято призрачным духом опустошения и смерти, а отвратительный запах рыбы был почти невыносимым, но я твердо решил ничем не отвлекаться от беседы.
На разговор со стариком у меня оставалось около четырех часов, чтобы успеть на восьмичасовой автобус до Аркхема, и посему я сразу разрешил старому пьянчуге залить в себя щедрую порцию спиртного, пока сам уплетал свой скромный обед всухомятку. Я тщательно отмерял свои подношения, опасаясь переборщить, ибо мне совсем не хотелось, чтобы пьяная болтовня Зейдока внезапно сменилась полным беспамятством. Спустя час его настороженность и неразговорчивость начали улетучиваться, но, к моему великому разочарованию, он упрямо уходил от ответов на все мои вопросы об Инсмуте и его покрытом мглой тайны прошлом. Он бубнил о совсем недавних событиях, выказывая немалую осведомленность о газетных публикациях и сильную склонность к философствованию в высокопарном деревенском стиле.
К концу второго часа я уже боялся, что моей кварты виски не хватит, чтобы извлечь из нашего общения сколь-нибудь значимые результаты, и подумал даже о том, чтобы оставить Зейдока одного и сбегать за добавкой. И вдруг, как ни странно, случайный повод вызвал его на откровенность, какой мне не удалось от него добиться всеми моими наводящими вопросами; в очередном раунде пьяного словоблудия вдруг выплыла весьма интересная тема, и я навострил уши, наклонившись к старику поближе. Я сидел спиной к воняющему рыбой морю, а он смотрел прямо на воду, как вдруг что-то заставило его блуждающий взгляд остановиться на далеком силуэте Дьяволова рифа, четко и почти маняще видневшегося над волнами. Это зрелище, похоже, ему не понравилось, ибо он пустился изрыгать тихие проклятия, а под конец перешел на доверительный шепот, сопровождая его многозначительным подмигиванием. Он приник ко мне, ухватил за лацкан сюртука и вполне членораздельно просипел:
– Вона откуда все и пошло – от энтого проклятого рифа, где вся эта мерзость обитает, где начинается глубокая вода. Вот где настоящие врата ада – там крутой обрыв подводный до самого глубокого дна, и его глубину ни одним лотом не измерить. Это все учудил старый кэп Оубед – это он нашел на островах Южных морей то, что сослужило ему недобрую службу… В те времена у всех тут дела шли из рук вон… Торговля хирела, фабрики терпели убытки – даже новые, – и лучшие из наших людей полегли на полях войны восемьсот двенадцатого года или потонули вместе с бригом «Элизи» и шхуной «Рейнджер»… оба корабля принадлежали Гилману. У Оубеда Марша было три корабля на ходу – бригантина «Колумб», бриг «Хефти» да барка «Суматра Куин». Сначала только он и вел торговлю в Восточной Индии и на Тихом океане, а это уж потом, токмо в двадцать восьмом году шхуна «Малай Бридж» Эздраса Мартина сошла на воду.
Не было у нас морехода лучше, чем старый кэп Оубед… вот уж сатанинское отродье, прости господи! … хе-хе… Я своими ушами слыхал его рассказы о заморских землях… И как он всех в городе клял и называл дураками – за то, что они ходят на христианские богослужения да несут свое бремя смиренно и безгласно… Говорит, им бы поклоняться другим богам, тем, кто пощедрее – вроде тех, кого чтят в Индии, – эти боги приносят богатый улов рыбы в обмен на жертвоприношения… и воистину слышат вознесенные к ним молитвы…
Мэтт Элиот, его первый помощник, тоже много чего рассказывал, да токмо он был супротив того, чтобы люди поклонялись язычным богам… Рассказывал про один остров к востоку от Отахайтэ5, где много каменных развалин, которые стояли там с незапамятных времен… такие же вроде них камни стоят на острове Понапе, в Каролинском архипелаге, но токмо там лица каменные вырезаны, что видом схожи с большими статуями острова Пасхи. Есть там рядом крохотный вулканический островок, где стоят каменные обломки с резьбой – да токмо обломки эти сильно истерлись, точно их долго помотало по морскому дну, и вся их поверхность сплошь в картинках безобразных чудищ…
Да, сэр… А вот Мэтт, тот говорил, что тамошние туземцы добывают рыбы стоко, скоко могут выловить, и носят браслеты на предплечьях и запястьях, а на голове диадемы вроде как из золота и все покрытые картинками чудищ, точно таких же, какие вырезаны на обломках камней на том маленьком островке – а на картинках вроде как рыбоподобные жабы или жабоподобные рыбы, нарисованные в разных позах, словно люди. Никто не мог допытаться у них, откуда все это взялось, и даже туземцы с других островов понять не могли, как это они около того островка умудряются вылавливать так много рыбы, когда у соседних островов никакого лова нет вовсе. Мэтт крепко об этом задумался, и старый кэп Оубед тоже. Оубед, кстати, заметил, что с того островка из года в год исчезают безвозвратно много красивых юношей и что там почти не видать стариков. И еще он говорил, что кое-кто из тамошних туземцев выглядит больно странно – даже на канаков не похожи!
А Оубед тот прознал-таки правду про энтих язычных. Уж не знаю, как ему удалось, но начал он скупать у них золотые украшения, которые они носили. Он все допытывался у них, откуда, мол, эти вещи и могут ли они еще достать, и наконец вызнал историю у старого вождя – Уалаки его прозывали. Ни один живой человек окромя Оубеда не поверил в старого желтого дьявола, но кэп мог читать людей будто книги… Хе-хе… Никто мне не верит теперича, когда я им говорю, да и вы вряд ли поверите, молодой человек – хотя дайте-ка погляжу на вас… Да, у вас такие же вострые глаза для чтения людей, точь-в-точь как у старого Оубеда…
Шепот старика стал едва слышным, и я поймал себя на том, что у меня почему-то мороз по коже пробежал от его ужасно высокопарных, но явно непритворных излияний, хотя я понимал, что его рассказ – не что иное, как пьяная фантазия.
– Да, сэр… Оубед тот знал, что есть на земле много чего такого, о чем простые люди даже не слыхивали и чему не поверили бы, если бы им довелось услыхать. Вроде как эти канаки приносили в жертву своих юношей и девиц каким-то божествам – тварям, что жили в морской пучине, а взамен получали от них много каких благодеяний. Моряки встречали этих тварей на том маленьком острове с каменными обломками и вроде как те страшные картинки жаборыб изображали тех самых тварей. А можа, это были как раз те твари, про которых потом пошли легенды о русалках и прочей нечисти.
У них там на морском дне выстроены всякие разные города, и тот островок поднялся как раз со дна. И вроде как кое-кто из энтих подводных тварей еще оставался в своих каменных жилищах, когда островок вдруг выпрыгнул из пучины на поверхность. Вот так канаки и прознали, что они там на дне обитают. А как токмо у них первый страх прошел, они стали с ними беседовать знаками и жестами, да и по-быстрому уговор заключили.
Энтим тварям понравились человечьи жертвоприношения. Давным-давно они людей сами утаскивали на дно, а потом утеряли связь с верхним миром. А что они с жертвами делали, я не скажу, токмо надо думать, что Оубед не стал у них допытываться. Но язычные и сами помалкивали, потому как им и так туго жилось и они сильно переживали из-за этого дела. Они отдавали морским тварям определенное число молодых два раза в год – в канун первой Майской ночи6 и в Хэллоуин – всегда токмо в эти дни. А еще отдавали им резные безделушки, которые сами делали. Взамен твари согласились давать им рыбу… много рыбы… которую они сгоняли к островку со всего моря – и кое-какие золотые вещицы приносили им изредка, нечасто…
Да… Вот я и говорю, что туземцы встречали тварей на маленьком вулканическом островке, куда приплывали на каноэ с жертвоприношениями, а назад привозили золотые украшения, какие твари им отдавали взамен. Поначалу эта торговля не перемещалась на главный остров, но потом время прошло, и твари захотели туда попасть. Вроде как, пообщавшись с людьми, позарились проводить на главном острове церемонии жертвоприношений – в Майскую ночь и на Хэллоуин. Понимаешь, ты, мил человек, они могли жить и в воде и на суше, – ну как энти… анфибии. Канаки им сказали, что люди с других островов могут их выгнать оттуда, если прознают, что они там появились, но те ответили, что им, мол, наплевать, потому как они могут стереть с лица земли весь род человеческий, ежели захотят, и используют тайные знаки, как это проделали когда-то сгинувшие Старцы, уж не знаю, кто они были. Но твари не захотели связываться, вот и решили затихариться, когда кто-то чужой приедет на остров.
А как дело дошло до спаривания с жабоподобными рыбами, канаки вроде как попервоначалу заупрямились, но потом узнали что-то такое, отчего по-иному на энто дело взглянули. И вроде как наладили родственные отношения с морскими чудищами – и у них теперь все живое, что на острове обитает, выходит из воды, а чтоб потом обратно вернуться в море, нужно, чтоб какие-то там у них в теле изменения случились. Твари сказали канакам, что от их кровосмешения родятся дети, которые поначалу будут выглядеть совсем как люди, а со временем все больше будут похожи на энтих тварей, и в конце концов опять вернутся в воду и присоединятся к остальному ихнему населению в морской пучине. И что самое главное, мил человек, те, кто обратятся в рыбоподобных тварей и уйдут жить в воду, уже никогда не помрут. И энти твари никогда не помирают, разве что погибают в сражениях.
Да, сэр… Вроде как к тому времени, как Оубед встретил островитян, в их жилах уже давно текла рыбья кровь тех тварей из морской пучины. А с возрастом энти черты в них сильно проявлялись. Их держали взаперти, пока они не чувствовали, что готовы вернуться в море и покинуть остров навсегда. Кто-то был больше прочих к энтому готов, а кто-то так и не изменился настоко, чтобы жить в воде. Но большинство изменялись так, как и говорили твари. Те, кто рождались уже похожими на тварей, потом с каждым годом сильно менялись, но те, что больше похожи были на людей, так и оставались на острове и доживали до семидесяти, а то и дольше. Правда, они обыкновенно ныряли поглубже, чтобы проверить, смогут ли они жить под водой. Те, кто стал жить под водой, обычно возвращаются навестить родню, так что часто бывает, что человек разговаривает со своим живым прапрапрапрадедом, который покинул сушу лет двести тому или более…
Все уж там свыклись с тем, что никто не умирает – ну кроме тех, кто гибнет в морских стычках с другими островитянами, или приносится в жертву морским божествам, живущим в пучине, или умирает от змеиных укусов, или от скоротечных болезней, пока они еще не стали жить в воде, а дожидаются, когда же начнет изменяться их внешность, что в общем-то оказалось не так уж и страшно. Думали-думали они и додумались, что получили взамен того, от чего отказались, очень даже выгодное приобретение – и я думаю, что Оубед и сам пришел к такому же выводу, когда он малость поразмыслил над историей старого Уалаки. А Уалаки, тот один из немногих, в ком нету ни капли рыбьей крови – он был из королевского клана, и все они женились на других представителях королевских кланов с других островов.
Уалаки, тот научил Оубеда многим обрядам и песнопениям, чтобы завлечь морских тварей, и водил его к старикам в деревне, которые с возрастом сильно изменились и внешне перестали быть похожими на людей. Но Уалаки, уж не знаю почему, никогда не позволял Оубеду увидать хоть одним глазком настоящую тварь со дна моря. А в конце он дал ему странную штуковину, сделанную то ли из олова, то ли из какого другого металла, с помощью которой, как он сказал, можно вызвать тварей в любом месте моря, где у них под водой есть обиталище. Надо токмо сбросить ее в воду и сказать правильную молитву. Уалаки сказал, что энти твари живут повсюду на нашей земле, так что ежели поискать хорошенько, всякий может найти их обиталище на дне морском и вызвать оттуда наружу – было бы желание.
А Мэтту, тому все это совсем не понравилось, и он настаивал, чтобы Оубед держался от острова подальше, но кэп был алчный до денег. И решил, что сможет скупать у туземцев те золотые слитки задешево и займется выплавкой золота. Так продолжалось много лет, и Оубед скопил достаточное количество золотых слитков, чтобы начать аффинажное производство в заброшенном здании сукновальной фабрики Уэйта. Он не хотел перепродавать эти слитки в их обычном виде, потому как люди начали бы задавать ему вопросы, откуда, мол… Но все ж таки членам его команды дозволялось время от времени брать себе по слиточку и втихаря загонять их из-под полы в разных местах, хотя с них брали клятву, что они будут держать язык за зубами, а еще кэп дозволял носить кое-какие из энтих золотых вещиц женщинам из своего клана, которые больше прочих были похожи на обычных людей.
Да, ну году в тридцать восьмом – а мне об ту пору было семь годков – Оубед обнаружил, что с того острова всех жителей как ветром сдуло, как раз между двумя его плаваниями. Похоже, на соседних островах прознали, что там что-то неладное творится, и взялись сами исправить положение. Надо думать, они похватали все старые магические символы, потому как морские твари говорят, это единственное, чего они боялись. Тут и гадать нечего, скоко канаков смогли спрятаться, когда со дна морского выскочил остров с каменными изваяниями еще с допотопных времен. Бог его знает, они не оставили камня на камне ни на главном острове, ни на маленьком вулканическом островке, кроме тех каменных столбов, что были слишком большими, чтобы их свалить. Кое-где повсюду были разбросаны маленькие камушки – точно амулеты – с диковинными знаками на поверхности, вроде тех, что сегодня называют свастикой. Может, это и были магические символы Старцев. Да, всех людей с острова как ветром сдуло, и золотые слитки исчезли без следа, а канаки с соседних островов как воды в рот набрали – ничего не рассказывали, что же там произошло. Даже божились, что, мол, никаких людей на этом островке отродясь и не было.
Все это, понятное дело, отразилось на Оубеде, потому как его торговля быстро захирела. Отразилось это и на Инсмуте, потому как в пору активного судоходства от выгоды, которая доставалась хозяину корабля, соответственно, перепадало и команде. Большинство жителей Инсмута к свалившимся на них тяготам отнеслись смиренно и опустили руки, а тяготы были оттого, что рыболовство заглохло, а городские фабрики встали без работы.
Вот тогда-то кэп Оубед и начал ругать людей за то, что они ведут себя как покорные овцы и молятся христианскому богу, который им совсем не помогает. И он рассказал всем, что встречал людей, поклонявшихся богам, которые давали им то, в чем они нуждались, и еще сказал, что ежели команда крепких мужчин согласится его поддержать, он, может быть, сумеет убедить какие-то высшие силы дать им обильные косяки рыбы да золотишка побольше. Ясное дело, те, кто служили у него на «Суматра Куин» и видели тот остров, сразу скумекали, что это значит, да не больно-то им хотелось иметь дело с морскими тварями, о которых они были наслышаны, но те, кто не понимал, что это значит, встали на сторону Оубеда и начали спрашивать его, что он может сделать, чтобы направить их на путь новой веры, которая быстро принесет плоды…
Тут старик запнулся, что-то пробормотал и, впав в печальную задумчивость, умолк: его точно что-то испугало. Он нервно оглянулся через плечо и потом стал глядеть, как зачарованный, на темнеющий вдали риф. Когда я заговорил с ним, он не ответил, и я понял, что расшевелить его сможет только очередная порция виски. Безумный рассказ, который я только что выслушал, заинтересовал меня безмерно, ибо я подумал, что в нем скрыта некая аллегория, в которой реальные факты странной истории Инсмута смешались с дикими выдумками изощренного ума и фрагментами туземных легенд. Я ни на секунду не поверил, что эта сказка имела под собой сколько-нибудь достоверную основу, и тем не менее рассказ старика заставил меня невольно испытать подлинный ужас, хотя бы потому, что в нем упоминались диковинные украшения вроде той злосчастной тиары, которую я видел в Ньюберипорте. Возможно, орнаменты, покрывающие ту тиару, были созданы на некоем неведомом острове, и вполне возможно, что все фантастические истории про клад выдумал не этот дряхлый пьянчужка, а сам старик Оубед.
Я отдал Зейдоку бутылку, и он осушил ее до дна. Я подивился, как это в него влезает так много виски, ибо его громкий задыхающийся голос ничуть не осип, как это бывает с захмелевшими. Он облизал горлышко и сунул бутылку в карман, после чего начал кивать и бубнить что-то себе под нос. Я наклонился, чтобы расслышать хотя бы отдельные слова, и мне показалось, что я различил сардоническую ухмылку сквозь густые заросли седых усов. Да, он и впрямь старался четче проговаривать слова, и я разобрал почти все, что он шептал.
– Бедняга Мэтт… Мэтт всегда был супротив энтого… все пытался перетянуть людей на свою сторону и имел долгие беседы в разных приходах с проповедниками в Конгрегационных церквах, да токмо без толку… А методистский пастор исчез, и никто больше не видел Твердолобого Бэбкока, баптистского проповедника… излился гнев Иеговы… Я в ту пору еще был совсем малец… но я слышал своими ушами то, что слышал, и видел своими глазами то, что видел, – Дагон и Астортет – Велиал и Вельзевул – Золотой телец и идолы ханаанские и филистимлянские – мерзости вавилонские … Мене, мене, текел, фарес…
Он вновь умолк, и, глядя в его слезящиеся голубые глаза, я испугался, что он вот-вот впадет в пьяное бесчувствие. Но стоило мне слегка потрепать его по плечу, как он на удивление живо отреагировал и, резко оборотившись ко мне, выпалил еще несколько туманных сентенций.
– Не веришь мне, что ли? Хе-хе-хе… Тогда скажи мне, мил человек, почему кэп Оубед и еще два десятка других молодцов имели привычку плавать к Дьяволову рифу в кромешной ночи и распевать там молитвы, да так громко, что когда ветер дул с моря, весь город слыхал каждое их слово? Что скажешь, а? И скажи-ка мне, почему Оубед всегда бросал тяжелые предметы в воду по ту сторону рифа, где сразу начинается глубина и где дна не достать, скоко ни опускай туда лот? И скажи мне, что он сделал с той металлической штуковиной странной формы, которую ему дал Уалаки? А, мил человек? И что они все воют хором на Майскую ночь, а потом в Хэллоуин? И почему новые церковные проповедники – из его бывших моряков – носят эти чудные рясы и надевают на голову эти золотые штуковины, которые Оубед привез из плаваний? А?
Слезящиеся голубые глаза теперь глядели почти дико и маниакально, и грязная седая борода топорщилась, точно наэлектризованная. Старый Зейдок, возможно, заметил, как я невольно отпрянул, потому что он вдруг мерзко захихикал:
– Хе-хе-хе-хе! Ну что, начинаешь прозревать? А мож, хочешь стать мной, как в те дни, когда я по ночам видел кое-что в море с крыши моего дома? Доложу я тебе, у маленьких детишек ох какие большие уши! И я не пропускал мимо ушей ни одну из сплетен о старом кэпе Оубеде и людях, кто плавал на риф! Хе-хе-хе… А как насчет той ночи, когда я взял папашину подзорную трубу, забрался на крышу и стал смотреть на риф и увидел, что весь риф кишмя кишит тварями, которые, как токмо луна взошла, сразу попрыгали в воду?
Оубед со своими людьми плыл в ялике, а эти твари прыгали в воду с дальней стороны рифа прямо в глубину и больше не появлялись…
Ну что, можешь представить себе мальчонку, который забрался на крышу и наблюдает в подзорную трубу за тварями, совсем не похожими на людей? Хе-хе-хе-хи-хи…
Старик зашелся истерическим хохотом, и я съежился от охватившей меня непонятной тревоги. Тут он вцепился костистыми пальцами в мое плечо, и мне показалось, что его рука трясется вовсе не от смеха.
– А представь: однажды ночью мальчонка видит, как за рифом с ялика Оубеда сбросили что-то тяжелое, а на следующий день выясняется, что в городе пропал парнишка. Эй? Никто не видел Хирама Гилмана? Нет? Ни пуговицы с рубашки, ни волоса с головы? Нет? А Ник Пирс куда делся? И Луэлл Уэйт? А куда пропал Адонирам Саутвик? А Генри Гаррисон? А? Хе-хе-хе… Твари говорят друг с дружкой языком жестов, размахивая руками… ну, тем, что им заменяет руки…
Да, сэр, вот тогда-то у старого кэпа Оубеда дела снова пошли в гору. И люди заметили, что его три дочери стали носить золотые украшения, каких никто на них раньше не видел, а потом – ба! Из трубы над аффинажным заводом опять дым пошел! Ну и другим тоже удача подвалила… рыба начала косяками заходить в наши воды, токмо успевай сети вытаскивать, и бог знает скоко рыбных грузов мы начали отправлять в Ньюберипорт, в Аркхем и даже в Бостон. Вот тогда-то Оубед провел сюда ветку от старой железной дороги. А потом какие-то рыбаки из Кингспорта прослышали про наши несусветные уловы и кинулись сюда толпами, да токмо все они куда-то пропали. Никто их никогда больше не видел. Вот тогда-то у нас и учредили Эзотерический Орден Дагона и выкупили у масонов здание их храма. Хе-хе-хе… Мэтт Элиот был масон и противился продаже храма, да и он как раз в то самое время сгинул бесследно.
Вы имейте в виду: я же не утверждаю, что Оубед намеревался все тут у нас устроить так, как было заведено у канаков на том островке. Вряд ли он поначалу думал о кровосмешении или о подготовке детишек к будущей жизни под водой и об их превращении в рыб для вечной жизни. Он токмо и хотел заиметь побольше золотых вещиц и готов был платить за это хорошую цену, и я так думаю, что все были всем довольны первое время.
А в сорок шестом году горожане посмотрели вокруг да призадумались. Уж больно много народу исчезает – больно много безумных проповедей на воскресных службах, больно много сплетен о рифе. Я так думаю, в том отчасти есть и моя вина. Ведь это я рассказал члену городского совета Маури о том, что видел тогда в подзорную трубу с крыши все, как было. И вот как-то ночью целая депутация отправилась на ялике следом за Оубедом и его людьми к рифу. И я слыхал, что между ними завязалась перестрелка в море. А наутро Оубед и тридцать два его молодца оказались в городской тюрьме, и все начали гадать, как оно теперь обернется и какое обвинение им могут предъявить. Господи, кабы можно было заглянуть в будущее… И вот спустя пару недель… а все это время в воду за рифом ничего не бросали…
Зейдок осекся, всем своим видом демонстрируя страх и усталость, и я позволил ему помолчать немного, а сам то и дело нервно поглядывал на часы. Настала пора прилива, и шум набегающих волн словно придал старику сил. И я был рад приливу, потому что во время прилива мерзкий запах рыбы немного рассеялся. Я снова напряг слух, чтобы не пропустить ни единого слова.
– В ту ужасную ночь… я их видел. Я забрался в башенку на крыше… стаи тварей… тучи… Они усеяли весь риф и пересекали бухту, чтобы заплыть в Мануксет… Боже, что творилось в ту ночь на улицах Инсмута… кто-то постучался в нашу дверь, но папаша не открыл… а потом он вылез из окна кухни со своим мушкетом и пошел искать мистера Маури, хотел узнать, какая от него помощь требуется… По улицам лежали горы трупов и умирающих… слышались выстрелы и вопли… Люди кричали на Олд-сквер, и на Таун-сквер, и на Нью-Чёрч-Грин – ворота тюрьмы взломали – кто-то орал «свобода!», а кто-то «измена!»… А потом списали все на эпидемию, когда приехали люди из соседних городов и обнаружили, что половина жителей Инсмута исчезла… никого в живых не осталось, окромя тех, кто сошелся с Оубедом и энтими тварями или же сидел тихо. А папашу своего я с той ночи больше не видал…
Старик задыхался, по его лбу ручьями тек пот. Но его костистые пальцы еще крепче впивались в мое плечо.
– А к утру все прибрали… да не до конца, следы побоища остались… Оубед тот вроде как взял на себя власть и сказал, что отныне в городе все переменится… все горожане должны молиться с ними на общих собраниях, а дома должны будут принимать гостей… Энтих тварей, значит, для кровосмешения… которые захотели с нами проделывать то, что раньше проделывали с канаками, и он не собирался им в этом мешать. Он совсем сбрендил, Оубед, просто свихнулся на энтой теме. Он сказал: они дают нам рыбу и сокровища, и им надо взамен давать то, чего им надобно…
Если кто к нам со стороны приедет, говорит, пусть видят, что в городе все идет по-прежнему, ничего не изменилось, а мы не должны заводить разговоров с приезжими, если желаем себе добра… Все мы должны были дать клятву Дагону, а опосля кое-кто из нас дал и вторую, и третью клятву. А те, кто особенно себя проявил, получали особенную награду – золотишко и всякие сокровища. Смысла артачиться не было, потому как энтих тварей на дне морском были миллионы! Сами они не хотели устраивать облавы на людей или уничтожать род человеческий, но ежели бы их спровоцировали и вынудили к тому, они могли много бед принести на землю… У нас не было старинных амулетов, чтобы отвадить их, как энто делали туземцы Южных морей, а канаки ни за что бы не раскрыли нам своих тайн.
