Глеб Иванович Успенский
В деревне

Г. N остается с матерью и объявляет ей, что он сам захотел устроить ее дачу, так как в его руках два-три свободных дня. Барыня благодарит, но нельзя не заметить по ее глазам, что она плохо постигает, в чем тут дело, и решается поддакивать, как хорошая хозяйка, из одного убеждения только, что это так необходимо… Г. N не упускает при этом случае объяснить барыне, в чем дело, для чего все это делается, но объясняет так, что барыня пуще прежнего убеждается, что необходимо.

– Изволите видеть, – говорит он, – здесь ведь в чем расчет-то? Представьте себе: у вас лес, – при этом N показывает рукою по направлению к барыне, так что та невольно взглядывает на собственный желудок. – И у меня лес, – и N показывает себе в живот. – Но мой лес, так как он постоянно находится в этакой тесноте… Свободный приток воздуха недостаточен… Питание скудное. Очевидно, необходима прорубь… просека…

– Так-так…

– Вот-с, изволите видеть…

И так далее в этом роде.

Потом время проводится таким образом.

Через четверть часа г. N сидит с барышней в саду.

– Скучаете? – спрашивает он.

– Да.

Г. N не находит, что сказать, и, чтобы протянуть время, усиленно трет ладони. Барышня вдруг вспоминает, что она, бог знает зачем, нарядилась в платье с открытыми плечами. Ее снова бросает в пот, потому что она не уверена в чистоте своих плеч и обнаженных выше локтя рук; почем знать, что у ней не прилипла где-нибудь ягодка малины, земляники и т. п. Положение ее делается почти нестерпимым, она начинает понимать, почему дьяконская дочка все смотрела в землю и молчала.

– А у нас недавно староста церковный умер, – произносит она, совершенно как дьяконская дочка.

– Что же такое? отчего?

– У него было что-то здесь.

Барышня при этом обвела рукой большое пространство на левом боку.

– Сердце болело?

– Нет… дальше… еще за сердцем.

– Где же это? Легкие, печень?

– Нет-с, еще гораздо дальше… за легкими…

Барышня останавливается, вся пораженная потом, а г. N догадывается со слов ее, что эта болезнь была где-то: «пройдя легкие, налево или направо, за угол» – что-то в этом роде.

На дорожке показывается мать, хлопотавшая о разных закусках и теперь считающая обязанностию занять гостя… Она тяжело опускается на лавку и после некоторого молчания говорит:

– Скажите вы мне, что же теперь за Петербургом?

– А там уж море идет.

– Море? А как же это тут вот рассказывал кто-то, что за Петербургом война начинается.

Г. N очевидно понимает, что барыня что-то запорола, но отчего же ему не сказать, что это так, тем более, что голова у него не отвалится.

– Может быть-с! может быть. Бог ее знает.

– Кажется! – победным тоном говорит барыня. – Война!..

– Может быть-с. Да оно так и выходит: место глухое.

– Сырость.

– Вот и это-с!.. Сырость, глушь… вот им и хорошо для драки-то?

– А как же…

И так далее.

После всевозможных закусок, в продолжение которых N рассуждает с самой барыней, так как дочь отлучается по хозяйству, закладывают тройку дюжих коней, и N отправляется в лес, где мы уже имели случай с ним встретиться… После того как мы оставили г. N в чаще леса, работы его продолжались в таком порядке: на часах было еще час, и, следовательно, время нужно протянуть до обеда, и поэтому N, от времени до времени расспрашивая лесника, где граница и проч., набирал спелые ягодки земляники. Все это заняло довольно времени, так что в доме помещицы обед вопреки обычаю совершился часом позже. А после обеда N отзывает хозяйку в другую комнату, требует план ее леса, развертывает его во всю ширину, тычет пальцем в какую-то точку, говорит непонятные слова вроде «таксация», «астролябия», «съемка» и проч. Все это заставляет добрую помещицу недоумевающими глазами смотреть на N, по временам несколько трусить, что она до приезда N никаких этих вещей не знала и не озаботилась об них, и все-таки еще более уважать этого N, вызвавшегося избавить ее от бед, может быть весьма многочисленных.

Оставшись один, N развертывает бумажку, на которой беспорядочно разбросаны заметки, сделанные в лесу: «осина», «ель», «березовые насаждения», и начинает приводить все это в порядок. Это работа нетрудная. Стоит только эту бессмыслицу набранных названий дерев пересыпать бессмыслицей другого рода – частицами «но», «хотя», и выйдет штука, очень похожая на дело: «Хотя и развивается преимущественно береза, но также заметна и осина». Далее, чтобы поразнообразить и эту фразу, N иногда пишет просто: «Хотя осина, но и береза», и т. д. без конца.

– Вот-с! – вручая описание барыне, говорит он.

– Тут все?

– Все-с; теперь будьте покойны…

N замолкает; барыня понимает, что требуется возблагодарить за услугу.

– Вы уж от нас завтра уедете, – просит она г. N через четверть часа.

– Завтра, завтра, – вторит барышня.

– Если это вам не будет стеснительно, – покорно пожимая плечами, говорит N, – то я, конечно, с величайшим удовольствием.

– Пожалуйста, – говорит барышня.

N остается. А вечером в темном, еще не освещенном зале он сидит с барышней у отворенного в сад окна.

– Скажите, – говорит та, – можно ли два раза любить?

– Хе-хе-хе, можно-с, – произносит N самым подлейшим тоном, но вслед за тем серьезно прибавляет: – То есть, смотря по тому, какая любовь. Ежели любовь истинная… Вы про истинную изволите говорить?

– Про истинную.

– Иу, тогда дело совершенно другого рода…

– Нельзя?

– Более одного разу нельзя-с…

– Я и сама так думаю…

В зале снова показывается хозяйка, хлопотавшая насчет ужина. Некоторое время царствует молчание. Понимая, что нужно снова занять гостя, хозяйка говорит:

– А что, скажите вы мне, сделайте одолжение, есть ли такие места, откуда никаких дорог уж нету?..

– Должно быть, есть-с…

– Где же, например?..

– На самом конце-с… Откуда уж некуда больше…

Все добродушно хохочут.

– Ах ты, господи!.. – помирая со смеху, произносит мать. – Что значит неученый-то человек, не догадаешься… – И т. д.

На другой день г. N в дороге. Добрые кони подхватывают покойный экипаж, из которого виднеется длинный футляр с планом, а г. N в это время чувствует, что за десятину ему пришлось «недурно».

А для барышни настает снова скука. Снова невыразимо долго ползут жаркие полдни и настают одинокие вечера…

– Можно ли два раза любить? – спрашивает она себя, стоя у окна и смотря на собирающийся в небе дождик. – Нельзя… Почему?.. Почему… висок есть самое чувствительное… Тьфу ты, господи, какая тоска!