Глеб Иванович Успенский
Опять о Некрасове!
Но достаточно было взглянуть на всего Некрасова, останки которого, отданные смерти, лежали перед вами, достаточно было соединить воедино все составные части, на которые делили его суждения кружков, чтобы вместо этих, дурных и хороших, кусков из Некрасова вышла большая, замечательная фигура, так как даже и куски-то Некрасова по объему очень велики…
Я на все бесполезно дерзал,[8] —
сказал он в одном из своих стихотворений, – и с точки зрения этого «дерзания» Некрасов куда выше своих погодков, далеко не на все и далеко не дерзавших, хотя и одержимых теми же самыми нравственными несовершенствами, как и Некрасов. Не дурные страстишки, а «страсти», быть может также иной раз не особенно доброкачественные, «обуревали» его. Он «не приволакивался», «не улепетывал», как улепетывали «холоднокровные» гг. Рудины всех сортов при роковых результатах своих подзадоривающих на страсть глагольствований, – а отдавался страсти, не помня себя, не умея сдержать себя, несся в бездну ее и потом рыдал от жгучей боли… «Он по целым ночам, – говорили в кругу игроков, – высиживал за картами, не вставая, не разгибаясь…» Опять-таки тут видна сила страсти, не похожая на желание губить время за зеленым столом и уйти в одиннадцатом часу домой с приятным сознанием выигрыша… Словом, что ни тронешь в Некрасове – везде сила и страсть, силы добродетелей, пороков, ума, сердца – все в больших, сильных размерах – и все вместе – один Некрасов… Правда, вокруг Некрасова носятся какие-то, как говорит он сам в одном из последних стихотворений, «дорогие тени» людей, портреты которых на него Укоризненно смотрят со стен[9].
