Герхард Гауптман
Потонувший колокол
Пастор
Теперь, любезный Мейстер, я вас слышал,
И подтвердилось все, до мелочей,
Что мне не раз, с прискорбием глубоким,
Почтенные твердили прихожане:
И даже сказка о волшебном звоне.
Я выразить не в силах, как мне больно.
Но будет громких слов: не потому я
Пришел сюда, чтобы ждал чудес от вас,
А для того, чтоб вам помочь в несчастье.
Гейнрих
В несчастие? Но разве я несчастен?
Пастор
Проснитесь! Повторяю вам! Проснитесь!
Вы грезите… Вам снится страшный сон, –
Сон, за которым пробужденье в бездне,
В аду. И если только не удастся
Теперь мне пробудить вас словом – Бог,
Вы навсегда погибли, Мейстер Гейнрих!
Гейнрих
Не думаю.
Пастор
Что Библия гласит нам?
Припомните: «Чьей гибели Он хочет,
Того Он наказует слепотой!»
Гейнрих
Когда Он это сделать пожелает,
Вы удержать не сможете Его.
Но если вы меня слепым зовете –
Теперь, когда я полон светлых гимнов
И, нежась, как на туче предрассветной,
Освобожденным взором измеряю
Простор небесных далей, – я достоин
Быть пораженным вечной слепотой.
Пастор
Э, Мейстер Гейнрих, это слишком громко
И высоко, я человек простой,
Я в этом ничего не понимаю.
Но мне известно то, что вы забыли:
Добро и зло.
Гейнрих
Адам в своем раю
Не знал их.
Пастор
Это только разговоры.
В них мало смысла, ими не прикроешь
Бесславие. Я должен вам сказать…
Мне очень больно, я хотел щадить вас:
У вас жена есть, дети…
Гейнрих
Ну, и дальше?
Пастор
Вы церкви избегаете, ушли
В глухие горы, целые недели
И месяцы – вне дома своего,
Супруга ваша ждет вас и тоскует,
И дети плачут с матерью своей.
Гейнрих
(после продолжительного молчания, взволнованный)
Когда бы мог я осушить те слезы,
Как радостно я осушил бы их!
Но это невозможно. Размышляя
В часы тоски, я вижу это ясно:
Мне не дано уменьшить эту скорбь.
Я весь любовь, я обновлен любовью,
Но от моих богатств, избытком светлым
Я не могу с ней, скудной, поделиться,
Мое вино ей будет – желчь и яд.
И тот, чьи руки – когти хищной птицы,
Как может он ласкать лицо ребенка,
Когда он плачет? Да спасет их Бог!
Пастор
Безумие, позорное безумье.
Да, так сказал я. Здесь стою я, Мейстер,
И все еще глубоко потрясен
Чудовищной жестокостию вашей.
Злой дух, надевший здесь личину Бога,
Сумел такую одержать победу,
Какой хвалиться редко может он!
Великий Боже, что вы тут болтали
О замысле своем! Да неужели
Вам в голову ни разу не пришло,
Что более чудовищного дела
Не выдумал язычник никогда!
Да я хотел бы лучше, чтоб на землю
Все язвы те низверглись, чьей грозою
В дни оны Бог Египет посетил,
Чем видеть этот храм Веельзевула,
Ваала и Молоха. Обратитесь
На правый путь, пока еще не поздно.
Одумайтесь и будьте безупречным
Христианином! Прогоните прочь
Развратницу, беспутную колдунью!
Прочь – злого духа, прочь – лихую ведьму!
И тотчас наваждение исчезнет,
И будете вы чисты от греха!
Гейнрих
Когда больной, добыча верной смерти,
Я был в бреду, она ко мне пришла,
И подняла меня, и исцелила.
Пастор
И исцелила вас такой ценой!
Желанней смерть.
Гейнрих
Я вам предоставляю
Об этом думать так, как вы хотите.
Что до меня, я новой жизни рад!
И новой жизнью буду ей обязан
Вплоть до того, как смерть ко мне придет.
Пастор
Все кончено. Вы глубоко погрязли
Во зле, и преисподняя у вас,
Как небо, разукрашена: вы крепко
Засели в ней. Мне нечего сказать.
Но помните одно лишь: для колдуний
Еще горят костры теперь, как прежде,
Еретиков, как прежде, ждет огонь.
Vox populi, vox dei! То, что ныне
Вы делаете тайно, как язычник,
От нас не скрыто; поведенье ваше
Повсюду возбуждает отвращенье.
Вас ненавидят. И весьма возможно,
Что возмущенье будет слишком сильно,
Чтоб обуздать его, – тогда народ,
В своей святыне вами оскорбленный,
Толпой ворвется в вашу мастерскую
И беспощадно разгромит ее.
Гейнрих
(после некоторого молчания, спокойно)
Гм! Знаете: нисколько мне не страшно!
Когда к тому, кто мучим жгучей жаждой,
Я приближаюсь с чашею вина,
И он одним ударом выбивает
Из рук моих и чашу, и вино, –
Пусть терпит жажду, это будет воля
Его и, может быть, его судьба.
Моей вины тут нет. И сам я жаждой
Не мучаюсь, я выпил, как хотел!
Но если кто-нибудь, в самообмане,
Проникнется ко мне слепою злобой,
Тогда как я хотел ему помочь, –
И если тина, яростно вскипевши,
Всей силой тьмы накинется свирепо,
Чтоб загасить огонь моей души, –
Я знаю, что хочу и что могу я.
Я много колокольных форм разбил,
Еще однажды я взметну свой молот,
И колокол, который будет сделан
Искусством низкой черни – из тщеславья,
Из желчи, злобы, из всего дурного, –
Быть может, чтобы глупость пела в нем, –
Тот колокол я мастерским ударом
Разрушу, и исчезнет он, как пыль.
Пастор
Желаю вам успеха. Так. Я кончил.
Исторгнуть травы сорные грехов,
Которые в душе гнездятся вашей,
Никто не может. Да спасет вас Бог!
Еще одно сказать мне остается:
Есть слово, вы не знаете его:
Раскаянье. Без предуведомленья
К тебе придет он, неизбежный день.
В дремотный миг, среди твоих созданий,
Тебя пронзит стрела, под сердцем, тут:
Ты жить не будешь, умирать не будешь,
И проклянешь ты все, себя, и Бога,
И мир, и труд, и все, о чем ты грезил! –
Тогда… тогда подумай обо мне.
Гейнрих
Когда бы я хотел себе представить
Видения, внушающие ужас, Я это лучше вас сумел бы сделать.
Тому, что вы сказали, не бывать.
От стрел таких я огражден отлично.
Пусть прожужжит стрела, – она меня
Задеть не может, так же, как не властен
Тот колокол, вы знаете, тот старый,
Что бездны захотел и вниз упал,
И в озере покоится глубоко,
Вновь зазвучать.
Пастор
Он зазвучит для вас!
Конец третьего действия
Действие четвертое
Внутренняя часть плавильни, как в третьем действии. В скалистой стене направо пробита дверь, ведущая в горную пещеру. Слева – открытая кузня с раздувальными мехами и дымовой трубой; в кузне горит огонь.
Недалеко от очага наковальня.
Гейнрих держит щипцами на наковальне кусок раскаленного железа. Около него шесть маленьких гномов, одетых рудокопами.
Первый гном, вместе с Гейнрихом, держит щипцы.
Второй гном ударяет большим кузнечным молотом по раскаленному железу.
Третий гном раздувает огонь мехами.
Четвертый гном с напряженным вниманием, неподвижный, смотрит на работу.
Пятый гном стоит в ожидании: в руках у него палица, и он, по-видимому, готов нанести удар.
Шестой гном сидит на небольшом возвышенном троне, с блестящей короной на голове. Выкованные куски и отлитые части разных работ архитектурного и изобразительного характера лежат кругом.
Гейнрих
Бей, бей, пока рука не онемеет!
Не трогает меня твое визжанье,
Бездельник. Если только ты пропустишь
Один удар в положенном числе,
Я бороду сожгу тебе на кузне.
Второй гном бросает молот.
Гейнрих
Я так и думал! Погоди, любезный!
Раз я грожу, так это не на шутку!
Гейнрих держит карлика над огнем; тот барахтается и кричит. Гном, раздувающий мехи, работает с большим усердием.
Первый гном
Я больше не могу! Рука застыла!
Гейнрих
Иду.
(Ко второму гному.)
Ну что, теперь явилась сила?
Второй гном с радостным усердием кивает, схватывает молот и бьет им изо всех сил.
Гейнрих
Во имя лебедя и петуха!
Я должен вас держать в порядке строгом.
(Снова схватывает щипцы.)
Когда б на вас вниманье обращать,
Ни разу ни один кузнец не мог бы
Железо закруглить. Такой, как вы,
Ударит раз и думает, что будет.
А уж о том и речи быть не может,
Чтобы иметь доверие к работе,
К той тысяче различных мелочей,
Которые нужны для созиданья
Чего-нибудь достойного. Бей, бей!
Легко согнуть горячее железо,
Холодное не гнется. Что ты там?
Первый гном
(полный рвения, пытается придать руками определенную форму раскаленному железу).
Руками я придам железу форму.
Гейнрих
Безумный ты, отважный мой товарищ!
Ты хочешь руки в пепел превратить?
Ты, отпрыск Веланда! Как без тебя я
Высокое смогу воздвигнуть зданье,
Которое хочу поставить так,
Чтобы на своем упорном основанье
Оно взнесло в пустынно-вольный воздух,
В соседство с солнцем, свой лучистый шпиль.
Первый гном
Удачна форма и рука цела,
Она немного только омертвела.
Гейнрих
Скорее к водоему! Никельман
Тебе зеленых водорослей стебли
К руке приложит и она пройдет.
(Ко второму гному.)
Ну, отдохни, лентяй! Теперь ты можешь
Вкусить покой заслуженный. А я
Взгляну на то, что создано сегодня,
И радостью художника упьюсь.
(Берет только что выкованное железо, садится и смотрит на него.)
Отлито превосходно! Добрый гений
Наш новый труд успехом увенчал.
Да, я доволен, кажется, по праву:
Из беспорядка – форма родилась,
Из хаоса – сокровище возникло,
В котором мы как раз теперь нуждались.
Протянем вверх его, протянем вниз,
И завершим роскошное созданье.
Что, демон, ты нашептываешь мне?
Четвертый гном взбирается на стул и что-то шепчет на ухо Гейнриху.
Оставь меня в покое, дух лукавый!
Не то в один клубок тебя скручу я,
Свяжу с ногами руки, рот забью…
Гном убегает.
Что в этой части с целым несогласно?
Что здесь тебе не нравится? Ответь же,
Раз говорят с тобой! Я никогда
Не чувствовал себя таким счастливым,
Не знал такой гармонии в себе!
Что ты порочишь? Разве я не Мейстер?
Ты, ученик, равняешься со мной?
Ну, говори ясней, чего ты хочешь?
Гном возвращается и шепчет ему на ухо. Гейнрих бледнеет, вздыхает, встает и с бешенством кладет готовую работу на наковальню.
Так пусть же этот труд окончит дьявол!
Отныне я сажать картофель буду,
И есть, и пить, и спать, чтоб умереть.
Пятый гном приближается к наковальне.
Ты прочь! Не прикасайся! Нет мне дела,
Что у тебя багровеет лицо,
Что волосы встают от злобы дыбом,
Что гибелью грозит твой взгляд косой!
Лишь подчинись тебе, своей рукою
Не завладей тобой, убийца жадный, –
Тогда одно останется: склониться
И ждать удара палицы твоей.
Пятый гном с бешенством разбивает положенную на наковальню готовую форму. Гейнрих скрежещет зубами.
Что ж, пусть! Сегодня отдых от работы.
Идите, гномы! Бросьте все! Идите!
Коль утро принесет мне новых сил, –
А я надеюсь, – я вас позову.
Идите, я не радуюсь работе
Непрошеной. Ты, – у мехов, – навряд ли
Железо нынче нужно будет мне. Ступай!
Все гномы, за исключением увенчанного короной, скрываются через дверь, пробитую в скале.
И ты, увенчанный короной,
Чтоб только раз один прервать молчанье, –
Чего ты ждешь? Ты слова своего
Не вымолвишь ни завтра, ни сегодня!
Закончено! Когда же это будет!
Закончено? О, как устал, устал я!
Вечерний час, я не люблю тебя,
Ты, закрепленный между днем и ночью,
Ни к ночи не относишься, ни к дню.
Из рук моих ты вырываешь молот
И не даешь дремоты, в чем единый
Смысл отдыха. И сердце сознает,
Что нужно ждать, дрожа от нетерпенья,
Бессильно ждать, скорбя о новом дне…
Закутавшись в багряное сиянье,
Уходит солнце вглубь… и мы одни.
Привыкши к солнцу, мы дрожим бессильно
И ночи предаемся, обеднев:
Владыки утром, нищие мы ночью,
Лохмотья наш покров, когда мы спим.
Раскидывается на ложе и грезит с открытыми глазами. Белый туман проникает сквозь раскрытую дверь. После того, как он рассеивается, над краем водоема предстает Никельман.
Никельман.
Кворакс! Брекекекекс! Теперь он дремлет,
В своем дворце, – Владыка, Червь земли!
Не видит и не слышит! Привиденья
Горбатые ползут по склону гор,
Как облака, как серые туманы.
Вот-вот, грозят беззвучно, вон, гляди,
Ломают луки с жалобой безгласной.
Он ничего не видит! Он не слышит
Глубоких вздохов ели малорослой,
И тихих, злых, как бы сильфидных, свистов,
Которые дрожат и вьются в иглах
Седой сосны, в то время как она
От страха бьет сама себя ветвями,
Как крыльями испуганная птица.
Ага! В него теперь проник озноб,
В его костях внедрился зимний холод,
Но все еще без отдыха прядет он
Свой труд дневной во сне.
Оставь! Оставь! Ты борешься напрасно,
Ты с Богом в бой вступил. Тебя позвал Он,
Велел бороться с Ним, и отшвырнул, –
Отверг тебя, гнушаяся бессильным!
Гейнрих беспокойно ворочается и стонет.
Бесцельны жертвы: грех всегда есть грех.
Ты не исторг благословенья Бога,
Не превратил своей вины в заслугу
И темной кары в счастие наград.
Застыла кровь, и ты ее не смоешь,
Никто ее не смоет никогда.
В расщелинах и впадинах глубоких
Густеют стаи черных эльфов, ждут,
Чтоб с бешенством погнаться за добычей.
В твой слух проник протяжный лай собак –
В пространствах ясных воздуха ночного
Туманные гиганты воздвигают
Громады мрачных облачных твердынь,
С толпой безмерных стен и грозных башен,
И медленно они идут к тебе,
Чтоб раздавить тебя, твой мир и труд твой!
Гейнрих
Кошмар! О, где ты, Раутенделейн!
Никельман.
Она придет, придет, но не поможет!
Хоть будь она сама богиня Фрея,
Будь ты хоть Бальдер и имей колчан,
Где каждая стрела есть луч от солнца,
И каждая стремится прямо в цель, –
Ты будешь побежденным! Слышишь? Слушай!
Там далеко, в озерной глубине,
Колокол глухо чернеет на дне,
Между камней,
Молит он ярких небесных огней,
Хочется к солнцу ему, к высоте.
Рыбы мелькают кругом в темноте,
Вечно молчанье тая.
Вечная ночь.
Зеленокудрая нимфа моя,
Самая младшая дочь,
Кружится, кружится возле него,
Ближе подплыть ей нельзя,
Страха не может понять своего,
Плачет, по влаге скользя:
Больно ей – колокол старый, сквозь сон,
Вдруг пробуждается вновь,
Странный рождает лепечущий звон,
Точно во рту его кровь.
И бьется он, бьется, и хочет привстать,
И бьется в бессильной борьбе…
Когда ты услышишь тот голос опять, –
О, горе тебе!
Бим! Бам!
Всевышний да снидет к мучительным снам!
Бим! Бам!
Как будто бы стонет призыв похорон, –
Так глух этот звон!
Бим! Бам!
Да снидет Всевышний к мучительным снам!
Никельман погружается в колодец.
Гейнрих
Ко мне! Ко мне! Кошмар меня терзает.
(Просыпается.)
Но где же… где я?..
(Протирает глаза и с изумлением озирается.)
Есть тут кто-нибудь?
Раутенделейн
(показывается в дверях).
Ты звал меня.
Гейнрих
Да, да, поди скорее!
Поди ко мне! И руку положи мне –
Вот так – сюда. Я должен знать, что здесь,
Со мной – твоих волос прикосновенье,
Со мной – биенье сердца твоего.
Ты мне приносишь свежий воздух леса
И розмарин. Целуй меня, целуй!
Раутенделейн
Мой милый, что с тобой?
Гейнрих
Так… ничего…
Я сам не знаю. Я лежал и спал здесь.
Озяб. Дай мне покрыться чем-нибудь.
Я изнемог, устал, устало сердце,
И вот пришли влиянья темных сил,
Столпились и меня избрали жертвой,
И мучили они меня, душили…
Но все теперь прошло, мой милый друг.
Сейчас я встану бодрый и здоровый.
Пускай приходят!
Раутенделейн
Кто?
Гейнрих
Враги!
Раутенделейн
Враги?
Гейнрих
Да, все враги, которым нет названья!
Я тверд, как был, и страха не боюсь,
Хотя во сне, как подлая гиена,
Подкрался он ко мне.
Раутенделейн
Ты бредишь, Гейнрих!
Гейнрих
Мне холодно. Но это ничего.
Прижмись ко мне. Нежней.
Раутенделейн
Мой милый! Милый!
Гейнрих
Скажи мне только, веришь ты в меня?
Раутенделейн
Ты солнечный герой! Ты Бальдер! Бледный!
Целую нежно-шелковые брови
Над чистою лазурью глаз твоих…
Пауза.
Гейнрих
Да, я такой! Ты говоришь, я Бальдер?
Дитя, заставь меня поверить в это!
Согрей меня восторгом опьяненья,
Оно моей душе необходимо,
Чтоб мог я снова что-нибудь создать.
Рука должна держать щипцы и молот,
Водить резцом и мрамор рассекать.
И иногда одно не удается,
И иногда другое тяготит,
И прилежанье в мелочах тоскует.
Теряешь вдохновение и веру,
И глуше бьется сердце, гаснет взгляд,
И ясный образ из души уходит;
Быть между повседневных мелочей
И не утратить этот дар небесный,
Душисто-солнечный, цепям враждебный,
Как это трудно! Если ж он исчезнет,
И веры больше нет. И ты стоишь,
Обманутый, исполненный соблазна –
Стряхнуть с себя тяготы завершенья,
Сокрытые от взора в яркий миг
Божественно-блаженного зачатья.
Но будет. Все же это чистый дым,
От жертвы прямо к небу восходящий.
Когда ж его рука с высот отвергнет,
То будет воля свыше. Этой волей
Покров священный с плеч моих спадет;
Но я его не сбросил своевольно.
И я, стоявший выше всех других,
Сойду с Хореба твердо и безмолвно.
Но пусть теперь кругом горит огонь,
Пусть факелы зажгутся! Покажи мне
Искусство сокровенных чар твоих!
Дай твоего вина! И мы, как люди,
Протянем руки к радостям минут.
И лучше мы досуг наш неизбежный
Наполним жизнью, а не тусклой ленью,
В чем есть удел толпы, день изо дня
Теряющей бесценные мгновенья.
Пусть музыка звучит!
Раутенделейн
Сюда спеша,
Я по горам летела, то качаясь
По ветру паутинкой, то, как шмель,
Стремительно жужжа, то опьяненно,
Как мотылек, с цветка стремясь к цветку.
Я все цветы и каждую травинку,
Смолистый горицвет, и анемону,
И мхи, и колокольчик, – словом, всех
Заставила торжественно поклясться,
Что зла они не сделают тебе.
И даже Черный Эльф, заклятый враг твой,
Твой светлый лик бессильно ненавидя,
Напрасно точит на тебя стрелу!
Гейнрих
Стрелу? Что за стрела? Я знаю призрак,
Его я видел, он ко мне пришел
В одежде пастора, поднявши руку,
Он мне грозил губительной стрелой,
Выдумывал, что будто бы под сердце
Она меня пронзит. Но чей же лук
Швырнет ее в меня?
Раутенделейн
Ничей, мой милый!
Ты огражден, да, огражден от всех.
Лишь сделай знак, лишь мне кивни, – и тотчас,
Как светлый дым, зареют волны звуков,
Они нахлынут, возрастут и встанут
Вокруг тебя звенящею волной,
И не проникнет через ту преграду
Ни зов людской, ни колокольный звон,
Ни хитрые и злые чары Локи.
Дай мне малейший знак своей рукой,
И пышный зал в скале раскинет своды,
И целый рой подземных человечков
С жужжанием пчелиным окружит нас,
Накроет стол, украсит пол и стены…
Вкруг нас растет влиянье грубых духов,
Укроемся с тобою в глубь земли,
Где ни один гигант нас не коснется
Морозящим дыханием своим.
От тысячи свечей зардеет зала…
Гейнрих
Оставь, дитя, оставь! На что мне праздник!
Мой труд так долго, буднично, безмолвно,
Развалиной, ждет часа своего;
Когда тот час придет, ликуя громко,
Он будет праздник праздников тогда!
Пойдем мне надо посмотреть на зданье,
Железною я связан цепью с ним!
Пойдем со мной, скорее, посвети мне,
Возьми один из факелов! Я знаю,
Не дремлют безымянные враги,
И что-то гложет зданье в основанье,
Так пусть художник, отдых позабыв,
Работает. Когда за все усилья
В награду он увидит завершенность,
И чудо сокровенное предстанет, –
Из бронзы, из негибнущих камней,
Из золота и из слоновой кости,
Все сказанное до последних слов, –
Оно победно будет жить навеки.
На всем, что не закончено, – проклятье,
Которое – как жалкая насмешка,
Когда оно бессильно. Пусть же будет
Оно насмешкой жалкой!
(Хочет идти и останавливается у двери.)
Но, дитя,
Чего же ты стоишь? Пойдем со мною?
Я знаю, что тебе я сделал больно.
Раутенделейн
Нет! Нет!
Гейнрих
Но что с тобою?
Раутенделейн
Ничего.
Гейнрих
Бедняжечка, я знаю, чем тебя я
Так огорчил. Ребенок, улыбаясь,
Рукой ласкает пестрых мотыльков
И убивает то, что нежно любит.
Но я немножко больше мотылька.
Раутенделейн
А я ничто иное, как ребенок?
Гейнрих
Нет! Нет! И если б это я забыл,
Забыл бы я весь блеск существованья
И самый смысл всего, чем я живу.
Не плачь! В твоих глазах сиянье влаги
Мне говорит о боли причиненной,
Не мной, а ненарочным беглым словом.
В моей душе – одна любовь к тебе.
Не плачь же: ты дала мне новой силы,
Ты положила золота в мою
Пустую руку и дала возможность
С богами из-за приза в бой вступить.
И в этот миг, дыша одной тобою,
Я чувствую себя таким богатым, –
Неизреченно как-то я объят
Загадочной твоею красотою
И, удивляясь, я понять хочу
Ее, непостижимую, и сердце
Настолько ж близко к боли, как к блаженству.
Идем! Свети мне.
Лесной Фавн.
(кричит за сценой)
Хольдрио! Сюда!
Чего вы там колеблетесь, трусишки?
Пусть храм Ваала в пепел превратится!
Смелее, пастор! Господин цирюльник,
Пожалуйте сюда! Здесь есть солома,
Здесь есть смола и хворост! Мейстер Гейнрих
Целует сильфу, нежится в постели
И ни о чем не думает ином!
Гейнрих
Мне кажется, дурак объелся ягод,
В безумье приводящих! Чего ты там
Кричишь в тумане, словно сумасшедший?
Поберегись!
Лесной Фавн.
Тебя?
Гейнрих
Меня, конечно!
Вот я тебя за бороду схвачу,
Плут козлоногий! Я отлично знаю,
Как с вашим братом нужно обращаться!
Скручу тебя и остригу, увидишь,
Кто Мейстер, и научишься тогда
Быть тем, чем быть тебе еще не снилось:
Работником, обжора и козел!
Ты ржешь? Смотри, вон там есть наковальня,
А здесь вот молот, и довольно твердый,
Чтоб сделался ты гладким, как белье!
Лесной Фавн
(поворачиваясь к нему задом).
Черт побери, во имя Зодиака!
Тащи свой молот, бей! Уже не раз
Тяжелый меч ревнителей коснулся
Моей спины, и был ей словно пух!
Тут наковальня, братец мой, такая,
Что все твое железо станет глиной
И разлетится грязью.
Гейнрих
Вот увидишь,
Проклятый дух, уродина зобастый,
Будь ты так стар, как темные леса
Гебридских островов, и будь так силен,
Как ты хвастлив, – ты будешь на цепи,
Ты будешь ведра мне носить с водою,
И подметать мне хижину, и камни
Тяжелые ворочать, а когда
Захочешь мешкать, ты узнаешь палку!
Раутенделейн
Тебя остерегает он, о, Гейнрих!
Лесной Фавн.
Идет, идет! Скорее начинай!
Я не премину быть на представленье;
Когда с веселым смехом на костер
Они тебя потащат, как теленка,
Я принесу им серы и смолы
И масла бочки полные, чтоб можно
Им было приготовить для тебя
Растопку, от которой чад закроет
Своим удушьем самый яркий день.
(Уходит.)
Из глубины доходят крики и зов множества голосов.
Раутенделейн
Ты слышишь, Гейнрих? Люди, это люди!
Их голоса! Чудовищные звуки!
Камень, пролетая, касается Раутенделейн.
Ай, бабушка! Приди сюда! На помощь!
Гейнрих
Так вот как! Я мечтал об этой стае!
Мне снилось, что она гналась за мной.
Я слышу стаю, но за мною гнаться
Ей не придется! Этот рев мне кстати.
Когда бы ангел с лилией в руке
Ко мне спустился с неба, убеждая
Быть твердым, я не понял бы тогда
Всю ценность неземных моих созданий,
Все содержанье замыслов моих
Так ясно, как теперь, когда я слышу
Рычанье этих мерзких голосов.
Сюда, сюда! Что ваше будет ваше
За вас, я – против вас! Вот лозунг мой!
Раутенделейн
(одна, в тревоге).
Сюда, скорее, Бабушка Кустов!
Скорее, Никельман, приди на помощь!
Никельман поднимается из глубины.
Ах, милый Никельман, прошу тебя,
Открой в скале затворы, выкинь воду.
Пошли за водопадом водопад
И прогони домой всю эту стаю!
Никельман.
Брекекекекс! Что должен сделать я?
Раутенделейн
Пошли на них поток воды и в пропасть
Их загони!
Никельман.
Я не могу.
Раутенделейн
Ты можешь.
Ты можешь, Никельман.
Никельман.
Да если б мог,
Что толку мне? Он очень неудобен,
Художничек, он хочет покорить
Людей и Бога. Ежели, озлившись,
Толпа его погубит, так, по мне,
Туда ему дорога.
Раутенделейн
Помоги же,
Скорей, скорей, а то уж будет поздно.
Никельман.
А что ты дашь мне?
Раутенделейн
Что я дам тебе?
Никельман.
Да, что ты дашь мне?
Раутенделейн
Говори – что хочешь!
Никельман.
Чего хочу? Тебя! Брекекекекс!
Сбрось красные скорее башмачки,
Сбрось лиф и платье, будь такой, какая
Ты есть на самом деле, молодая
И нежная, сойди ко мне сюда,
Я унесу тебя с собой далеко.
Раутенделейн
Еще бы! Как ты мудро рассуждаешь!
Раз навсегда тебе я повторяю:
Брось эту дурь, исторгни эти мысли
Из водяных мозгов твоих. Да если
Ты будешь так же стар, и втрое старше,
Чем Бабушка Кустов, да если даже
Ты в раковину заключишь меня,
Как устрицу, – ручною я не буду.
Никельман.
Э! Пусть же он погибнет!
Раутенделейн
Нет, ты лжешь!
Ты лжешь, я это чувствую! Ты слышишь?
То зов его! Вам всем известный голос!
Я вижу, вижу, как ты там дрожишь!
Никельман исчезает. Гейнрих входит опять. Он возбужден борьбой, смеется дико и торжествующе.
Гейнрих
Они толпой напали, как собаки,
И всех их разогнал я, как собак,
Швырял в них то горящей головнею,
То глыбами гранита. Кто из них
Не пал в борьбе, тот убежал. Дай пить мне!
Борьба живит, победа закаляет.
Согретая, скорее бьется кровь.
Борьба не тяготит, она дает нам
Мощь в десять раз сильнейшую, и снова
Живут в груди приязнь и неприязнь!
Раутенделейн
Вот, Гейнрих, выпей!
Гейнрих
Дай сюда скорее!
Хочу опять вина, любви и света,
Хочу тебя!
(Пьет.)
Я пью твое здоровье!
О сильфа, ты, как ветер, легкий дух!
Я пью и вновь с тобою обручаюсь.
Кто хочет быть создателем и кто
С тобой разъединится, неизбежно
Он должен пасть, невольник, пораженный
Великим тяготением земли.
О, не сломайся только: ты ведь крылья
Моей души!
Раутенделейн
Ты не сломай меня!
Гейнрих
Нет, Боже упаси! Забвенья, звуков!
Раутенделейн
Сюда, сюда, прислужники мои,
Невидимые, малые созданья,
Спешите к нам на светлое свиданье,
Играйте нам и пойте в забытьи!
Пусть стонут скрипки, полны нежной ласки,
И флейты, полны сладостной тоски;
Музыка
А я начну кружиться, виться в пляске,
И в волосах заблещут светляки.
В кудрях моих мерцая, зеленея,
Они мне будут трепетным венцом,
И я перед тобой мелькну, как Фрея,
С своим прекрасным, радостным лицом!
Гейнрих
Постой! Умолкни!
Раутенделейн
Что?
Гейнрих
Ты не слыхала?
Раутенделейн
Что?
Гейнрих
Ничего.
Раутенделейн
Но что с тобою, милый?
Гейнрих
Не знаю. В звуки пенья твоего
Вмешался чей-то голос… звук…
Раутенделейн
Какой же?
Гейнрих
Звук жалобы… Давно погибший голос…
Но ничего, все это ничего.
Вот так, прижмись ко мне и протяни мне
Бокал пурпурный нежных губ твоих,
Ту чашу, из которой пьешь так жадно,
И снова пьешь и осушить не можешь:
Дай мне безумья, пусть забудусь я!
Целуются. Долгая пауза забвенья. После этого, крепко обнявшись, они приближаются к выходу и постепенно ими овладевает вид могучего горного мира.
Смотри: глубоко тянется пространство,
Огромное, и глубина его
Свежо-прохладна там, внизу, где люди.
Я человек. Поймешь ли ты, дитя?
Чужой и дома – там, внизу, и также
Чужой и дома – здесь… Поймешь ли ты?
Раутенделейн
(тихо).
Я понимаю.
Гейнрих
Ты так странно смотришь,
Когда сейчас со мною говоришь.
Раутенделейн
Я так боюсь.
Гейнрих
Чего?
Раутенделейн
