Герхард Гауптман
Потонувший колокол

 
О, Гейнрих!
Когда бы только я могла найти,
Чего ты хочешь: тот родник, чьи воды
Способны юность сердцу воротить!
С каким восторгом я бы побежала,
Изранила бы ноги, – больше, – смерть
Нашла бы пусть в струях его, но только
Чтобы молодость тебе он возвратил!
 

Гейнрих

(с мучением, впадая в забытье и бред)

 
Ты, милая! – Нет, нет, я не хочу.
Возьми питье. В нем только кровь. Не надо.
Оставь, уйди – и дай мне – умереть.
 

(Лишается сознания.)

Пастор

(возвращаясь)

 
Ну, как дела?
 

Фрау Магда

 
Ах, очень, очень плохо!
Глубоким он недугом потрясен,
Печалью непонятной он снедаем.
Не знаю, что мне ждать и что мне думать.
 

(Поспешно накидывает платок.)

 
О женщине святой вы говорили…
 

Пастор

 
Да, да, я потому-то и пришел.
Она живет… всего в версте отсюда.
Ее зовут… ну, как ее зовут?
В лесу сосновом… да, в лесу сосновом
Она живет. Ей имя…
 

Фрау Магда

 
Виттихен?
 

Пастор

 
Ах, что вы! Это скверная колдунья,
Бесовская жена. Ее убьют.
Уж на нее все, в гневе, снарядились,
Уж с факелами, с палками, с камнями
Идет толпа, чтобы покончить с ней.
Во всей беде, которая случилась,
Винят ее одну. Нет, имя той,
Хорошей, – Фрау-Находи-Трилистник.
То честная вдовица; муж ее,
Пастух покойный, ей рецепт оставил,
Как утверждают, силы чудодейной.
Хотите к ней пойти?
 

Фрау Магда

 
Да! Да!
 

Пастор

 
Сейчас же?
 

Входит Раутенделейн, с ягодами, переодетая служанкой.

Фрау Магда

 
Кто ты, дитя, чего ты?
 

Пастор

 
Это Анна
Из домика Михеля, говорить с ней
Напрасный труд. Бедняжечка нема.
Добрейшее создание. Она вам
Тут ягод принесла.
 

Фрау Магда

 
Войди, дитя!
Но что мне было нужно? Да, вот это!
Смотри, дитя, перед тобой больной.
Останься с ним, пока он не проснется.
Ты понимаешь, что я говорю?
Так, Фрау… Фрау-Находи-Трилистник?
Но к ней далеко, мне самой нельзя.
Я попрошу соседку. Значит, тотчас…
Я только на минутку отлучусь.
О, боже милосердный, как мне горько!
 

(Уходит.)

Пастор

 
Постой здесь или лучше посиди.
Будь умницей. И если в чем какая
Окажется нужда, ты помоги.
А Бог тебе за то пошлет награду.
Да как ты изменилась! Будь же честной
И набожной, Всевышний наделил
Великой красотой тебя. Нет, право,
Как на тебя посмотришь хорошенько,
Я вижу ты, а будто и не ты;
Как взглянешь, ну, принцесса ты из сказки,
Не верится, что это ты. Так помни:
Он в лихорадке, нужно, чтоб на лбу
Лежало что-нибудь похолоднее.
 

(К Гейнриху.)

 
Да исцелит тебя Отец небесный!
 

(Пастор уходит.)

Раутенделейн

(до сих пор робкая и смиренная, совершенно меняется и делается крайне оживленной).

 
Искры, вспыхните во мгле;
Жизнь, зажгись в немой золе,
Задрожи, огонь и дым,
Под дыханием живым.
Красный ветер, вырвись прочь,
Я – языческая дочь,
Заодно с тобой.
Зуррэ, зуррэ, пой!
 

(Огонь в очаге вспыхивает.)

 
Ты, котел мой, шевелись,
Вправо, влево, вверх и вниз!
Ты покрышка, тяжела,
Будь горячей, как была!
Суп, кипи, шуми, варись,
Весь до капли вскипятись,
Поднимись волной.
Зуррэ, зуррэ, пой!
 

(Она приподнимает при этом крышку медного котла и рассматривает содержимое.)

 
Стебли нежных майских трав,
С луга свежего сорвав,
Я бросаю в теплоту,
Слейтесь все в одну мечту!
Тот, кто выпьет эту смесь,
Сильный, свежий будет весь,
Будет молодой!
Зуррэ, зуррэ, пой!
Теперь мне нужно репы натереть
И принести воды. – Так. – Пусто в кадке.
Но прежде надо растворить окно.
Как хорошо! А завтра будет ветер.
Громада-туча, как большая рыба,
Далеко протянулась сверху гор,
Назавтра разорвется, и оттуда
Со свистом сонмы духов сумасшедших
Низринутся через сосновый лес
И сквозь ущелье, вниз, в долину к людям.
Ку-ку! Ку-ку! Кукушка раскричалась.
И ласточки ширяют и скользят
По воздуху, в котором день сверкает.
Гейнрих открывает глаза и пристально смотрит на Раутенделейн.
Скорее нужно репы натереть мне,
Да принести воды. Ведь я теперь
Служанка, у меня работы много.
Ты, помогай мне, не ленись, огонь!
 

Гейнрих

(в невыразимом удивлении).

 
Кто… ты?
 

Раутенделейн

(быстро, весело, непринужденно).

 
Я? Раутенделейн.
 

Гейнрих

 
Я слышу это имя в первый раз.
Ты – Раутенделейн? Тебя я видел,
Однажды. Где?
 

Раутенделейн

 
Там, высоко, в горах.
 

Гейнрих

 
Да, верно. Я лежал там в лихорадке,
Тогда ты мне приснилась – и теперь…
Теперь я тоже сплю, и все мне снится.
Как часто видишь странное во сне.
Ведь правда? Это дом мой; вновь пылает
Огонь, и это мой очаг; я сам,
Смертельною болезнью захворавши,
Лежу в постели; за окно берусь.
Вон ласточка летит; в саду играют
Все соловьи; в окно плывет волной
Дыханье от сирени и жасмина;
До мелочей все чувствую и вижу;
Вот, в одеяле каждый волосок,
Вот даже этот узел, – и однако,
Я сплю и это все мне только снится.
 

Раутенделейн

 
Спишь? Почему?
 

Гейнрих

(в экстазе)

 
Да потому, что сплю.
 

Раутенделейн

 
Ты так уверен в этом?
 

Гейнрих

 
Да! Нет! Да!
Что говорю я? Нет, не пробуждаться!
Ты говоришь: уверен я иль нет,
Что я не сплю. Пусть будет то, что будет,
Сон или жизнь, но это существует.
Я чувствую, я вижу: ты живешь!
Во мне иль вне меня… О, дух прекрасный!
Быть может, ты моей души рожденье,
Тебя я оттого люблю не меньше!
Побудь со мной! Еще!
 

Раутенделейн

 
Но сколько хочешь!
 

Гейнрих

 
И все-таки я сплю.
 

Раутенделейн

 
Так посмотри же:
Я топну ножкой маленькой своей,
Ты видишь каблучок мой? Красный-красный?
Да? Хорошо: ты видишь здесь орешек?
Вот меж двух пальцев я его беру.
Ступай под каблучок. Вот так, отлично.
Крак! Видишь? И орешек пополам.
Ну, что же – это тоже сон?
 

Гейнрих

 
Бог знает!
 

Раутенделейн

 
Ну, посмотри еще. Вот, я иду,
Сажусь к тебе – я на твоей постели –
И преспокойно ем орешек мой…
Тебе не тесно?
 

Гейнрих

 
Нет. Но расскажи мне,
Откуда ты и кто тебя послал?
Чего ты ищешь? Я – пред тобою,
Разбитый, жалкий, – образ горькой муки,
Считающий последние шаги, Мгновенья!
 

Раутенделейн

 
Ты мне нравишься. Откуда
Я родом, не могла бы я сказать,
Куда иду, мне тоже неизвестно.
Меня однажды Бабушка Кустов
Подобрала на мхах и на травинках,
И молоком меня вскормила лань.
Я дома – на горах, в лесу, в болоте.
Когда свистит, ревет и воет ветер,
Когда, как кошка дикая, он бьется,
Мурлыча и мяукая, – со смехом
Я в воздухе тогда ношусь, кружусь.
Я хохочу, ликую, кличет эхо,
И лесовик, ундина, водяной,
Внимая вне, от хохота трясутся.
Я злая, и когда я рассержусь, –
Царапаюсь, кусаюсь, больно-больно,
Тот, кто меня рассердит, берегись!
Но если и никто меня не сердит,
Немногим это лучше, потому что
Я по капризу зла или добра,
Как захочу. Сегодня так, а завтра
Совсем иначе. Но тебя люблю я.
Тебя царапать я не буду. Хочешь,
Останусь здесь; но лучше, если ты
Пойдешь со мной в мои родные горы.
Увидишь, как тебе служить я буду.
Карбункулы тебе я покажу
И бриллианты в ямах первобытных,
Где от начала дней они лежат,
Топазы, изумруды, аметисты:
Что молвишь, все я сделаю тебе.
Пусть я хитра, упряма, своевольна,
Ленива, непослушна, все, что хочешь, –
Твои желанья я всегда исполню,
И прежде чем успеешь ты моргнуть,
Тебе кивну я: да! Ты знаешь, даже
И Бабушка Кустов…
 

Гейнрих

 
Дитя мое,
Ты говоришь, а я ведь и не знаю,
Кто Бабушка Кустов?
 

Раутенделейн

 
Как, ты не знаешь?
 

Гейнрих

 
Нет.
 

Раутенделейн

 
Как, ее?
 

Гейнрих

 
Я человек, и слеп.
 

Раутенделейн

 
Ты скоро будешь видеть. Я умею
Открыть глаза для всех небесных далей,
Кому я поцелую их.
 

Гейнрих

 
Открой мне.
 

Раутенделейн

Ты будешь смирным?

Гейнрих

 
Да, сама увидишь.
 

Раутенделейн

(целует ему глаза)

 
Глаза, откройтесь!
 

Гейнрих

 
Милое дитя,
Ниспосланное мне в последний час мой;
Цветок, рукою Господа отцовской
Мне сорванный в садах весны далекой, –
Побег свободный! Если б я был тот,
Каким когда-то вышел ранним утром
В мой первый день, – я обнял бы тебя,
К моей груди прижал бы нежно, крепко.
Я был слепой, теперь я полон света,
Я силою предчувствия вхожу В твой мир.
Чем больше я тебя впиваю,
Загадка-образ, тем ясней я вижу.
 

Раутенделейн

 
Гляди же, сколько хочешь, на меня.
 

Гейнрих

 
Как светит красота твоих волос,
И золотых и пышных! О, с тобою,
Любимейший из ярких снов моих,
Челнок Харона будет царской лодкой,
Бегущей на багряных парусах
К востоку, к счастью, к утреннему солнцу.
Вот, с запада повеял легкий ветер,
Ты чувствуешь дыхание его?
Ты чувствуешь, как он над южным морем
Бросает пеной белой по волнам,
Смеющимся в качаньи колыбельном?
Он свежестью алмазною играет
И брызжет ей! Ты чувствуешь? А мы
Покоимся на золоте и шелке,
И полные доверчивости ясной,
Мы измеряем дальнее пространство,
Которое с тобой нас отделяет –
Ты знаешь от чего: ты узнаешь
Зеленый остров, где растут березы
По склонам, убегающим к воде,
Чтобы купаться в светло-синей влаге.
Ты слышишь радость всех певцов весенних,
Они нас ждут, поют…
 

Раутенделейн

 
Я слышу их.
 

Гейнрих

(в забытьи)

 
Вот видишь: я готов. Проснусь, – и тотчас
Мне скажет кто-то: ну, пойдем со мной.
И свет погас. И веет тайный холод.
Увидевший умрет, как и слепой,
Но все-таки тебя я видел… знаю…
 

Раутенделейн

(делая условные движения).

 
Спи, художник, сном глухим,
Вновь проснись и будь моим.
Спи, а сила тайных чар
В сердце вспыхнет, как пожар.
 

(Она делает разные движения около очага, говоря при этом.)

 
Мраком заклятый, запрятанный клад
Просится к свету, и камни горят.
Воют собаки сокрытых огней,
Воют, не могут сорваться с цепей.
Рабство не вечно, растоплен кристалл,
Нами владеет, кто волю нам дал.
 

(С жестами обращается к Гейнриху.)

 
Раз, два, три; и дух твой нов,
В новом волен от оков.
 

Гейнрих

 
О, что со мной? В какой дремоте я
Был раньше? И какое это солнце,
Какое утро смотрится в окно,
Мне руку золотит? О, воздух утра!
Так пусть когда твоею это волей,
Твоею силой, небо, я волнуем,
Горя порывом нового огня,
И тот огонь есть знак твоих хотений –
Пусть я, восстав, – лишь только бы восстать мне,
Еще однажды в эту жизнь войду,
Еще однажды научусь бороться,
Надеяться, желать, стремиться, жаждать
И создавать, быть новым.
Входит фрау Магда.
 

Гейнрих

 
Магда, ты?
 

Фрау Магда

 
Уж он проснулся?
 

Гейнрих

 
Магда, это ты?
 

Фрау Магда

(полная радостного предчувствия).

 
Ну, как ты?
 

Гейнрих

 
Хорошо! Как хорошо мне!
Я буду жить. Я знаю: буду жить.
 

Фрау Магда

(как бы вне себя).

 
Он жив, он жив! Мой милый! Гейнрих! Гейнрих!
Раутенделейн стоит в стороне с горящими глазами.
 

Конец второго действия

Действие третье

Заброшенная плавильня в горах, неподалеку от снежных залежей. Справа из скалы, образующей стену, бежит вода через глиняную трубу в каменный водоем, образованный природой. Слева, или в задней передвижной стене, кузня с дымовой трубой и раздувальными мехами. Слева, сзади, сквозь открытый вход, похожий на дверь в овине, виден горный пейзаж: вершины, болота, углубленная группа елей, в самой близи крутой срыв. На кровле хижины дымовая труба. Справа дугообразный пролом в скале. Лесной Фавн, уже видимый за хижиной, тащит сосновую корягу к сложенной поленице, входит нерешительно и озирается. Никельман по грудь приподнимается из водоема.

Никельман.

 
Брекекекекс, войди же!
 

Лесной Фавн.

 
Это ты?
 

Никельман.

 
Чтоб черт побрал! От этой срамоты,
От этой сажи – тошно.
 

Лесной Фавн.

 
Улетели?
 

Никельман.

 
Кто?
 

Лесной Фавн.

 
Кто? Они!
 

Никельман.

 
Чего ж им? Посидели,
И будет.
 

Лесной Фавн.

 
За опушкою лесной
Рогатого я встретил…
 

Никельман.

 
Э!
 

Лесной Фавн

 
…С пилой
И с топором.
 

Никельман.

 
Ну, что он там болтает?
 

Лесной Фавн

 
Да говорит, что ходит и считает
Твои кворакс и ждет, когда конец.
 

Никельман.

 
Так уши пусть заткнет себе, глупец.
 

Лесной Фавн

 
Что квакает, мол, очень и клянется
Так жалостно.
 

Никельман.

 
А вот он подвергнется,
Я голову сверну ему.
 

Лесной Фавн.

 
Как раз!
 

Никельман.

 
Ему, да и другому…
 

Лесной Фавн.

(смеется)

 
В добрый час!
Проклятый род! Теснится в наши горы,
Ломает наши вольные просторы,
Взрывает землю, строит здесь и там,
Проходит в глушь и рыщет по кустам,
Все, что ни встретит, только мнет и давит,
Металлы исторгает, топит, плавит;
Лесной и водяной ему ничто,
Запанибрата с ними, а не то –
За тачку! В посрамленье всей округи,
Сильфиду нашу взял себе в подруги.
А мы чего? Наш брат гляди и стой,
Она в глаза смеется надо мной.
Цветы ворует, золото, алмазы,
Янтарь, и кварц, и желтые топазы;
Его целует, ночью с ним и днем,
На нас глядеть не хочет нипочем.
Ни в чем себе помехи он не встретит;
Деревья высочайшие отметит,
И ну пилить, дрожит земля кругом,
От молота в ущельях гул и гром.
Огонь на кузне все превысил меры,
Бросает отсвет в дальние пещеры.
В моей норе мелькает по стенам,
Чтоб черт узнал, что делает он там.
 

Никельман.

 
Брекекекекс, подумать я не смею:
Когда б ему тогда сломал ты шею,
Уж гнил бы он близ чада своего:
Зверь-колокол и делатель его.
В игре азартной раз нашел удачу,
Его мне самого давай в придачу.
 

Лесной Фавн.

 
Ты прав, черт побери, без дальних слов!
 

Никельман.

 
А он тут жив, и весел, и здоров;
Как только звякнет он, опустит молот,
Меня сейчас бросает в жар и в холод.
 

(Плаксиво.)

 
Ее он наряжает без конца,
Шлифует ей алмазы для кольца,
Кует ей серьги, нежит и милует,
И грудь ее и плечи ей целует.
 

Лесной Фавн

 
Клянусь моей козлиной бородой,
Ты помешался. Парень молодой
В девчонке кое-чем любовь пробудит,
А старый бес, как ты, метаться будет.
Ей не по вкусу всякий водяной.
Не хочет, плюнь. Обширен шар земной,
Моря глубоки, выбери ундину,
Встряхни с ней глубь, и разгони всю тину,
Безумствуй, наслаждайся, как паша.
И будет жизнь куда как хороша.
Поверь, в конце концов ты равнодушно
Посмотришь, как она за ним послушно
Идет в постель.
 

Никельман.

 
Убью его.
 

Лесной Фавн

 
Вот, на!
Она в него, как кошка, влюблена.
 

Никельман.

 
Я проучу его…
 

Лесной Фавн

 
Ну, и проучишь,
И все равно ее ты не получишь.
И проучить-то трудно, братец мой,
Ведь бабушка за них стоит горой:
Для них совсем особое почтенье.
Одно тебе осталось: ждать, терпенье.
 

Никельман.

 
Проклятие!
 

Лесной Фавн.

 
Постой, всему черед.
Он человек, и хмель его пройдет.
 

Раутенделейн

(еще невидимая, поет подходя)

 
На цветке, как на окошке,
Жук сидел. Зум, зум!
В черно-беленькой одежке,
Пел себе. Зум, зум!
 

(Раутенделейн показывается.)

 
А, гости! Очень рада! Добрый вечер!
Ты золото промыл мне, Никельман?
Ты натаскал коряг мне, козлоногий?
Глядите, я с добычей: сколько разных
Диковинок я набрала повсюду,
Не попусту искала: вот алмаз,
Вот здесь мешочек с пылью золотою,
Хрусталь, пчелиный сот… Да, жаркий день!
 

Никельман.

 
А после жарких дней и ночи жарки.
 

Раутенделейн

 
Не знаю, может быть. Твоя стихия –
Холодная вода, нырни в нее
И освежись.
 

Лесной Фавн хохочет, как сумасшедший. Никельман безгласно опускается вниз и исчезает.

Раутенделейн

 
Так, право, надоел мне,
Что даже зло.
 

Лесной Фавн.

(все еще смеясь)

 
Тьфу! Метко же ты бьешь.
 

Раутенделейн

 
А тут еще подвязка подогнулась
И режет ногу.
 

Лесной Фавн.

 
Хочешь? Я поправлю.
 

Раутенделейн

 
Да, для тебя как раз! Дружок, послушай,
Поди ты прочь, а то такая вонь,
И мухи вкруг тебя, как будто туча.
 

Лесной Фавн

 
Они милее мне, чем мотыльки,
Которые на крыльях опыленных
Летают вкруг тебя, – то льнут к губам,
То в волосах трепещутся, а ночью
На грудь к тебе садятся и на бедра.
 

Раутенделейн

(смеется)

 
Ну, хорошо. Довольно.
 

Лесной Фавн

 
Знаешь что?
Ты колесо откуда-то достала.
Отдай мне.
 

Раутенделейн

 
Плут. Откуда-то! Отлично
Ты знаешь сам, откуда колесо.
 

Лесной Фавн.

 
А если б колокольную повозку
Я не сломал, ведь он бы не попался,
Тот сокол благородный, в сеть твою.
Будь благодарна мне, и в благодарность
Отдай мне колесо. Я обовью
Его кругом бечевкой просмоленной,
Зажгу и, отыскав крутой обрыв,
Швырну его. Какая будет штука!
 

Раутенделейн

 
И в деревнях кругом какой пожар!
 

Лесной Фавн.

 
Да, красный пламень жертвы, красный ветер.
 

Раутенделейн

 
Из этого не выйдет ничего.
Ступай, дружок, отсюда.
 

Лесной Фавн

 
Как, уже?
Я должен уходить? Скажи мне только,
Что делает теперь наш милый Мейстер?
 

Раутенделейн

 
Работает.
 

Лесной Фавн.

 
Над чем-нибудь хорошим!
Весь день работать, – миг не ждет, –
Любить все ночи напролет, –
И выйдет колокол на славу.
Гора долиной хочет быть,
Долина хочет вверх вступить,
И обе жить хотят по праву.
И плод готов: откроешь дверь, –
И видишь – бог, быть может – зверь,
С физиономией ублюдка.
Пойдем, приляжем на лугу,
Что может он, и я могу,
Одна у всех нас прибаутка.
 

Раутенделейн

 
Бродяга, зверь, тебя я ослеплю,
Коль ты еще его, – кого люблю, –
Бранить начнешь. Когда б ты мог понять:
Он избранный, и с вас он хочет снять
Проклятие, – и это оттого
Ты слышишь грохот молота его.
Не знаешь ты: на всем, что дышит, грех,
На вас, на нас, проклятие на всех.
Ты здесь бессилен. Можешь думать вслух.
Здесь царствует его всевластный дух!
 

Лесной Фавн

 
А пусть! Супругу вашему поклон.
Когда-нибудь визит мой примет он.
 

(Уходит со смехом.)

Раутенделейн

(после короткой паузы)

 
Не знаю, что со мной? Так жарко, душно.
Пойду на глетчер: есть там грот прохладный,
Там освежусь водою снеговой,
Зеленая, холодная такая. –
Шла, шла, – и наступила на змею,
Она на камне грелася, на серном,
Как высунет вдруг жало, да за мной.
Ах! Душно! – Чу! Шаги! Подходит кто-то!
 

Пастор, одетый в костюм, приспособленный к путешествию по горам, разгоряченный, почти задыхаясь от напряжения, показывается в дверях.

Пастор

 
Да, господин машина для бритья,
Пожалуйте за мной! Еще немножко!
Могу сказать, изрядная прогулка.
Но я пришел. И то сказать, ведь это
Предпринял я, чтоб Богу угодить.
И будет труд мой награжден сторицей,
Когда сумею я, как добрый пастырь,
Заблудшего ягненка воротить.
Вперед, смелее!
 

(Входит.)

 
Есть тут кто-нибудь?
 

(Замечая Раутенделейн.)

 
А, это ты здесь. Так. Я так и думал.
 

Раутенделейн

(бледная, со злобой)

 
Чего вам нужно здесь?
 

Пастор

 
А вот узнаешь,
И очень скоро. Будь мне Бог свидетель.
Дай только мне немножко отдохнуть
И пот стереть с лица. Но расскажи мне,
Ты здесь одна?
 

Раутенделейн

 
Ты спрашивать меня
Не можешь ничего.
 

Пастор

 
Ага! Недурно!
Ты эдак сразу в настоящем виде:
Тем лучше, я от многого избавлен.
Ты!..
 

Раутенделейн

 
Смертный, берегись!
 

Пастор

(приближается к ней со сложенными руками)

 
О, нет, не страшно!
Ты сделать мне не можешь ничего.
Моя душа тверда и непорочна,
И Тот, Кто телу старому дал силу
Взойти сюда, придти к берлоге вашей,
Он здесь, я это чувствую. Ты, дьявол,
Не закаляй на мне мое упорство,
Не расточай постыдных чар своих!
Его к себе ты в горы заманила…
 

Раутенделейн

 
Кого?
 

Пастор

 
Кого? Все одного, ты знаешь.
Где Мейстер Гейнрих? Ты его преступно
Опутала бесовским колдовством,
Дала ему испить напитков адских,
И пред тобой он стал, как собачонка.
Подумать: человек, как он, отец,
Супруг, хозяин дома образцовый,
И набожный до глубины души…
О, Господи! И подлая девчонка
Берет его в свой фартук, как игрушку,
И тащит прочь с собой, куда захочет,
На грех и срам всех добрых христиан.
 

Раутенделейн

 
Будь я хоть вор, что у тебя украла?
 

Пастор

 
О, наглая! Не только у меня,
Не только у его жены, не только
У маленьких детей его, – у мира,
У всех людей украла ты его!
 

Раутенделейн

(внезапно меняясь с торжеством)

 
Взгляни перед собой! Гляди, ты видишь,
Кто там идет? Ты слышишь ровный шаг,
Звук поступи размеренной и вольной?
И порицанье жалкое твое
Не сменится веселым ликованьем?
Не видишь ты, что Бальдер пред собой?
Что взор его горит бессмертной лаской?
Не чувствуешь, что дух кипучий твой
Как бы проникся весь огнем и пляской?
Травинка под его ногой дрожит,
И смерть свою благословить спешит.
Царь, царь идет! Но где же смех и клики?
О, нищий! Слава мощному владыке!
 

(Бежит к нему навстречу и бросается в его объятия.)

Гейнрих в живописном рабочем костюме появляется. Рука об руку с Раутенделейн, он приближается и узнает пастора.

Гейнрих

 
Привет! Привет сердечный!
 

Пастор

 
Да пребудет
Над вами благость Бога, милый Мейстер!
Возможно ли! Смотрите на него!
Чуть не вчера был на одре болезни,
Изнеможенный, бледный и почти что
Приговоренный к смерти, а теперь
Как юный клен, здоровый, сильный, крепкий.
Поистине, подумать я готов,
Что – в миг один – Всевышний, в милосердьи,
Дыханьем всемогущим вас коснулся,
Чтоб вы, вскочив обеими ногами,
Могли плясать, как некогда Давид,
И петь хвалы, в кимвалы ударяя,
Ликуя перед Господом своим.
 

Гейнрих

 
Вы говорите правду.
 

Пастор

 
Да, вы чудо!
 

Гейнрих

 
И это правда. Вся душа моя
Так ясно ощущает радость чуда.
Поди, голубчик. Добрый гость наш пастор
Отведать должен нашего вина.
 

Пастор

 
Благодарю, нет, не сейчас, не нынче.
 

Гейнрих

 
Поди и принеси! Я вам ручаюсь,
Прекрасное вино. Но как хотите.
Прошу вас, сядьте. С той поры, как я
Сумел стряхнуть с себя позор болезни, –
Вновь встретиться, с улыбкой, – эта радость
Для нас предуготовлена была.
Не думал я, что будете вы первым,
Кому смогу сказать я свой привет
Здесь, где я полон спорных начинаний.
Я рад вдвойне: я вижу в этом знак,
Что в вас любовь есть, сила и призванье;
Я вижу, что сумели вы порвать
Убийственные цепи жалкой службы
И бросить мир, отыскивая Бога.
 

Пастор

 
Ну, слава Богу! Чувствую теперь,
Что прежний вы. И люди лгут, болтая,
Что вы не тот, каким вы были раньше.
 

Гейнрих

 
Я тот же и другой одновременно.
Раскройте окна, – Бог и свет войдут.
 

Пастор

 
Прекрасные слова.
 

Гейнрих

 
Не знаю лучших.
 

Пастор

 
Я знаю, но и эти хороши.
 

Гейнрих

 
Коли хотите, протяните руку:
Клянусь вам лошадиной головой
И петухом и лебедем, – сейчас же
Я вас приму, от всей души, в друзья,
И широко раскрою перед вами
Весну моей души.
 

Пастор

 
Раскройте смело!
Уж вы не раз мне душу открывали
И знаете меня.
 

Гейнрих

 
Я знаю вас.
Но если б даже я не знал вас вовсе,
И предо мной сидел в личине друга
Какой-нибудь ничтожный человек,
Желающий в своем своекорыстьи
Воспользоваться щедростью моей,
Все ж золото есть золото, – и даже
Оно не гибнет в мусоре, которым
Полна душа доносчика.
 

Пастор

 
Но, Мейстер,
Скажите мне, что значит эта клятва?
 

Гейнрих

 
А! Петухом и лебедем?
 

Пастор

 
И даже
Как будто: лошадиной головой?
 

Гейнрих

 
Не знаю, право, как это случилось,
Что я сказал так. Может быть, что флюгер
На вашей церкви, искрясь под солнцем,
Меня навел на эту мысль, – быть может,
Конек на кровле моего соседа, –
И лебедь, в синем небе пролетавший:
То или это. Но, в конце концов,
Не стоит, право, говорить об этом.
Вот и вино. Теперь, в значенье высшем,
Пью за себя, тебя и вас.
 

Пастор

 
Я должен
Благодарить и лишь одно скажу вам:
Я пью за исцеленного.
 

Гейнрих

(ходя взад и вперед)

 
О, да! Я исцелен, я обновлен! Я слышу
Дыханье возрождения во всем.
В моей груди, исполненной блаженства, –
Как будто в ней расцвел веселый май, –
В моей руке, как будто бы железной, –
И в пальцах, напряженных точно когти
Могучего орла, что в пустоте,
Паря, их разжимает и сжимает:
Творить, творить, лишь только бы творить.
Вы видите в саду моем зеленом
Святилище?
 

Пастор

 
Я вас не понимаю.
 

Гейнрих

 
Вон там. Другое чудо. Посмотрите.
 

Пастор

 
Не вижу ничего.
 

Гейнрих

 
Я разумею
То дерево, которое в цвету –
На облако вечернее похоже,
Окутанное лаской бога Фрея.
Глухой и полный страсти, сонный рокот
От дерева исходит: вкруг него,
Жужжа и опьянялся жужжаньем,
Бесчисленные пчелы, в жажде меда,
Кружатся над душистыми цветами.
Я знаю, что похож я на него.
Как эти ветви, полные расцвета,
Моя душа познала бога Фрея,
Он снизошел в нее, чтобы она
Зажглась внезапно яркими цветами;
Пусть пчелы мед берут, коли хотят.
 

Пастор

 
Еще, еще, мой друг! Я весь вниманье.
Вы можете воистину хвалиться
Собой и этим деревом в цвету.
Что до плодов – так это воля Бога!
 

Гейнрих

 
Мой лучший друг! Все от Него! Он сбросил
Меня в обрыв на двадцать саженей –
И поднял, чтоб теперь я был в расцвете;
И цвет, и плод, и все, все от Него,
Но только бы благословил Он лето!
А, верьте мне, то, что во мне растет,
Достойно жить и быть плодом созревшим!
Еще ни разу в мыслях у себя
Я не рождал создания такого:
То будет звон из лучшего металла,
Он сам собой звучит, звенит, поет.
Лишь стоит только руку приложить мне –
Вот так – и тотчас слышу звуки я;
Глаза закрою – вмиг за формой форма
Рождается так явственно во мне,
Что я могу обнять мое созданье.
То, что теперь я получил, как дар, –
Исполненный невыразимой муки,
Искал я прежде, в дни, когда меня
Вы Мейстером счастливым называли.
Я не был счастлив, нет, и не был Мейстер!
Теперь я Мейстер, и теперь я счастлив!
 

Пастор

 
Я очень рад, когда при мне другие
Вас называют «Мейстер», но дивлюсь,
Когда вы сами так себя зовете.
В какую церковь труд ваш предназначен!
 

Гейнрих

 
О, ни в какую!
 

Пастор

 
Кто ж вам дал заказ?
 

Гейнрих

 
Тот, кто сказал вон той высокой ели,
Чтобы она над пропастью росла!
Нет, правда: ваша церковка отчасти
Разрушилась, отчасти погорела;
И потому там, высоко в горах,
Хочу я заложить фундамент новый –
На новом основаньи новый храм!
 

Пастор

 
О, Мейстер, Мейстер! Впрочем, я не буду
Судить вас! Но мне кажется теперь,
Мы не вполне друг друга понимаем.
Я думаю, что, просто говоря,
Раз труд ваш так прекрасен…
 

Гейнрих

 
О, прекрасен!
 

Пастор

 
Раз этот звон…
 

Гейнрих

 
Зовите, как хотите!
 

Пастор

 
Мне кажется, вы сами так сказали.
 

Гейнрих

 
Так я сказал о том, что без названья
Должно само себе названье дать,
И что одно способно дать названье.
 

Пастор

 
Скажите мне: а кто за труд ваш платит?
 

Гейнрих

 
Кто мне за труд мой платит! Пастор! Пастор!
Вы счастие хотите осчастливить!
Награду нужно вам вознаграждать!
Зовите труд мой, как его я назвал:
Зовите колокольным звоном. Пусть!
Но знайте: ни один собор доныне
Не слышал, чтоб с его высокой башни
Звучал такой непобедимый звон;
По силе равен он с весенним громом,
Чей гул гудит над зеленью лугов;
И знаю: в звуке труб его громовых
Потонут звоны всех колоколов,
И в ликованьи гулком возрастая,
Он миру возвестит рожденье дня.
О, солнце! Древний праотец! Внимай мне!
Ты возрастил своих детей, моих,
Ты их вскормил, как грудью материнской,
Ты вызвал также темные побеги
Потоком вечным теплого дождя: –
Так пусть они в ликующем восторге
На путь твой в небе взор свой обратят.
И, наконец, как серые пространства
Земли, теперь зеленой пред тобой,
Ты и меня зажег для жертвы сладкой,
Все, что во мне, тебе я отдаю!
О, дивный день! День света, мне впервые
Блеснувший и в моем цветочном храме
Родивший утро и весенний гром!
Не так ли в туче, тягостно висевшей
Над нами в продолжении зимы,
Рождаются потоки бриллиантов,
К которым миллионы рук недвижных
Протянуты среди стеблей травы:
Зажженные магическою силой
Каменьев драгоценных, брызги света
Они несут в глубь хижин сокровенных,
Хватают ткани шелковых знамен,
Что ждали этих брызг так долго-долго,
И радостно, как пилигримы солнца,
Они на праздник солнечный спешат.
О, пастор, этот праздник! Я хотел бы
Напомнить притчу вам о блудном сыне.
Ведь это солнце, древний наш отец,
Тот пир дает своим заблудшим чадам.
Под смутный шорох шелковых знамен
Ряды существ идут в мой храм блестящий,
И дивный колокольный перезвон,
Мой звон, в певучих страстно-нежных звуках,
Сквозь воздух блещет звонкою игрой, –
В груди у всех, звеня, дрожит рыданье
От боли наслажденья: это песня,
Погибшая, забытая, родная,
Восставшая из ясной дали детства,
Найденная в глубоком роднике
Прозрачных сказок, – ведомая всем,
Но до сих пор не спетая ни разу.
И чуть она начнется, тихо, тайно,
То выражая муки соловья,
То воплощая нежный смех голубки, –
В сердцах у всех внезапно вспыхнет лед
И вскроется, – и ненависть, и скорби,
И бешенство, и мрак тоски, и пытки
Растают в ласке теплых, теплых слез.
И между тем мы медленно подходим
К кресту; еще в слезах, мы торжествуем:
Вот, наконец, освобожденный солнцем,
Спаситель мертвый члены расправляет,
И вновь живой, и вечно молодой,
Смеется Он, входя в сверканья мая.
 

По мере того, как Гейнрих говорит, им овладевает все возрастающее вдохновение, в конце он говорит экстатически. Умолкнув, он возбужденно ходит взад и вперед. Раутенделейн, дрожа от восторга и любви, прижимается к нему, опускается на колени и целует его руки. Пастор следит за монологом с возрастающим чувством ужаса и отвращения. В конце он овладевает собой. После некоторой паузы он начинает с вынужденным спокойствием, которое быстро исчезает.