Геннадий Александрович Пустобаев
Рай начинается вчера

– Во,.. в натуре, чудеса!!! Мне мама все втирала, что меня аист в капусту принес, а меня, видать, «шимпанидзе абезян» в мандарины подбросил!

Слон незлобно усмехнулся и, откинувшись на стуле, повторил:

– …Гыб-б-бон тэбя в банан падбросыл! Гыб-б-бон!!!

Его люди весело захохотали, а Лешик, подыгрывая Слону, смеялся вместе с ними.

Еще никто ничего не понял, как бритва в руке Писаря, матово блеснув лезвием, едва заметно описав в воздухе дугу, прошлась под бородой Слона, и я увидел, как удивление в его глазах в мгновение сменилось осознанием ужаса. Ужаса, произошедшего с ним. Его глаза захлестнуло страхом и болью. Испарина бисером покрывала его быстро белеющее лицо. Слон захрипел, схватившись руками за шею, но кровь, вырываясь из его разрезанного горла, прорывалась через его пальцы, как через плотину вода. Мощное тело его задергалось и стало заваливаться назад. Еще до того, как оно упало, я, выхватывая пистолет, отбросив стул, вскочил на ноги, мельком увидев, как вскакивает из-за стола и Сухой.

Через несколько секунд все было кончено! Бессонная ночь и алкоголь не добавили людям Слона резвости. Только один из них успел достать пистолет, так и не успев выстрелить. Когда затихли звуки выстрелов, я увидел, как Лешик, поднявшись с корточек и посмотрев на лежащего Слона, все еще охватывающего свою шею липкими от крови руками, тихо сказал:

– Свою маму надо было… – и, плюнув в его угасающие глаза, добавил: – Дешевле было бы, братела!

– Быстро, наших! – ни на кого не глядя, осиплым голосом приказал я, и Боря с Лешиком торопливо, словно убегая от этого страшного места, вышмыгнули из комнаты, оставляя меня одного. Пороховые газы, смешавшись с запахом крови, вызывали тошноту. Отойдя от стола, я задел ногой гильзу и она, тихо звякнув, откатилась в сторону. Я видел, как из ее горловины едва заметно еще выходили остатки порохового газа. Было дико осознавать, что еще мгновение назад лежавшие без признаков жизни люди были живы! Еще мгновение назад они думали, смеялись, разговаривали! А теперь их тела неподвижно лежали, словно сложный механизм внезапно остановившейся машины, уже не работающий, но еще теплый, еще издающий какие-то непонятные звуки. Взяв со стола бутылку с минералкой, я отпил прямо из горлышка, и мне стало несколько легче, но тошнота не прошла. Не успев отдышаться, я услышал быстрые шаги и увидал Писаря, за которым, держа автомат стволом вниз, торопливо семенил Рыжий. Увидав трупы, Рыжий приостановился, но, переборов себя, прошел вглубь комнаты. Веснушки на его лице поблекли. Мы молчали, не глядя друг на друга. Вторыми, таща побулькивающую канистру с бензином, появились Сухой с Кислым. Поставив канистру на пол, Кислый, учащенно дыша, выпрямился, с ужасом посмотрев на убитых людей. Я видел, что от тошнотворного запаха смерти ему становится плохо.

– Стреляй! – кивнув в сторону лежащих тел, сухо приказал я ему.

– Стрелять?!! Но… они… – растерянно переспросил он, слабо махнув рукой.

– Шмаляй, Кислый! – просипел на него Лешик. – Язык короче будет!

Кислый затравленно огляделся и, скривившись, как от боли, подняв «Наган» выстрелил в грудь лежащего ближе к нему тела. Пуля, ударив в темную от крови рубаху, резко рванула ее, от чего тело дернулось, и я увидел, как Кислый, побледнев, покачнулся от отвращения. Стоявший рядом Рыжий, все поняв без слов, подняв ППШ, дал короткую очередь по другому телу. Выброшенные ППШ гильзы, весело зазвенев, покатились по полу.

– Уходим! – взглянув на Сухого, кратко сказал я, направляясь к двери.

Боря, кивнув, наклонился над канистрой, открывая ее. Проходя мимо неподвижно лежащего Слона, Рыжий, взглянув на залитые кровью золотые часы на его руке, склонился над ним, пытаясь их снять, но шедший за ним Писарь не дал ему этого сделать.

– Котлы не тронь!!! – зло бросил он, резко оттолкнув Рыжего. – Шевели копытами… Крыса!

Выйдя из комнаты, мы еще торопливо шли к выходу через зал, как сзади послышался звук вытекающего из канистры бензина. При этом звуке Кислого стошнило, и он, оперевшись рукой о стол, вырвал.

– Давай, Паша! Давай! Уходим! – поторопил я его, и он, покорно кивнув, пошатываясь, как пьяный, пошел за мной.

Выйдя на улицу и отдышавшись, Павел, с ужасом посмотрев на открытую дверь кафе, быстро вытер губы рукавом ватника и, словно прячась, сел в машину, вцепившись побелевшими пальцами в руль. Через лобовое стекло я, нервничая, смотрел, как в дверях, разбрызгивая останки бензина, показался Сухой. Швырнув пустую канистру вглубь холла, он, суетясь, поджег коробок спичек и, перекрестившись, бросил его на пол. Когда пламя весело побежало внутрь кафе, Боря затравленно посмотрел ему вслед и, не выдержав, рванул к машине.

– Гони! – впрыгивая в салон, возбужденно дыша, крикнул он.

Кислый, не ожидая повторного приказа, нервно рванул с места, и мы помчались в сторону кирпичного завода.

– Гори, гори, моя страна! – оглянувшись назад, весело пропел Лешик, но ему никто не подпел – шутить никому не хотелось.

Проскочив мимо небольшого леска, мы вскоре увидели сиротливо стоявшую у обочины машину Бэди. Желтые листья, красиво кружась в воздухе, падали на ее черный корпус, от чего она напоминала приготовившегося к прыжку леопарда. Видя, что мы подъезжаем, Бедя, явно волнуясь, выскочил из нее нам навстречу. И когда Кислый резко притормозил, он, вырывая из наших рук оружие, которое мы быстро подавали ему, стал, суетясь, укладывать его в мешок.

– Как?!! – не глядя на меня, сиплым голосом спросил он, бросая мешок в свой багажник.

Не ответив на его вопрос, я торопливо сказал:

– Стволы топи раздельно. Как трасса?!!

Бэдя, нервно кивнув, так же торопливо проговорил:

– Никто не проезжал! Все чисто! – и добавил, обращаясь к Кислому: – Гони мимо поселка… По прямой! Там выскочишь за постом ГАИ!

Кислый, ни на кого не глядя, рванул с места, зацепив второй знак «Проезд запрещен», поставленный Бэдей.

– 19 -

Кто боится, тот гибнет

Увидеться с Варравой я смог только через три дня после случившегося. Варрава уезжал из города по делам, но я хорошо понимал, зачем он уезжал. «Подозрение от себя отводит. Мол, не при делах! – размышлял я. – Неужели он думает, что братья Слона не поймут, откуда ветер дует?!! Ведь ясно же как Божий день, кто за этим стоит. Непонятно только, – жгла меня мысль, – как Варрава поведет себя, если ему на хвост наступят? Что тогда он будет делать?!! Возьмет и отдаст меня на заклание, как козла отпущения?!! А смысл? Какой ему от этого смысл? Это, что, спасет его?!! Не-е-т, не спасет! Это только на время оттянет час расплаты. Ну, допустим, от меня он может избавиться, как ящерица от хвоста! Но вместе со мной придется отдать всех, кто виновен в смерти Слона. Всех! И другого здесь не дано. Одним мной ему не откупиться! А своих людей под нож положить – это не так просто! Не один он на свете Господь Бог! Как другие братки еще на то посмотрят?!! А они могут ох как посмотреть! В данном случае он между двух стульев не усидит», – рассуждал я, успокаивая себя.

«Я думаю, что он это тоже понимает… Он далеко не глуп! Очень не глуп! – подумал я о Варавве. – Он с кондачка ничего не делает и прекрасно осознает, куда ввязался! Он прекрасно понимает, с кем ему придется бодаться!»

Но все это я мог только предполагать, точно я не знал ничего. Одно я знал точно, что брат Слона, Акиф, ища виновных, уже рыщет по следу.

Варрава встретил меня, приветливо улыбаясь. Мы долго говорили с ним, и он, внимательно слушая меня, изредка задавал вопросы. По его вопросам мне было понятно, что в общих чертах Варрава был уже хорошо осведомлен о случившемся.

– Ну что сказать?!! Чисто сработано! Ничего не скажешь! Очень дерзко! Очень! – выслушав, похвалил он меня, и я поймал себя на мысли, что мне была приятна его похвала.

– А ты, Михай, опасный человек! – очень внимательно посмотрев на меня, неожиданно сказал он. – Не хотел бы я быть твоим недругом.

Я, взглянув на него, криво усмехнулся:

– А ты не будь им!

Улыбнувшись в ответ, Варрава открыл коньяк.

– Давай выпьем с тобой за успех! За то, чтобы он и дальше сопутствовал нам в нашем нелегком деле.

Чокнувшись, мы выпили.

– Да-а! Как бывает! Казалось, ничем не пробьешь! Скала! – намекая на Слона, с удовольствием откидываясь на спинку дивана, промурлыкал он. – А как говорится, «Конец подкрался незаметно и тихо лег у ног владыки!» – и, закурив, добавил: – Жаль, что Акифа с братком не было! А то достали бы всех одним махом!

– Достанем! – тоже закуривая, ответил я. – И чем быстрее, тем лучше.

Варрава, подавшись вперед, внимательно посмотрел мне в лицо:

– Это ты о чем?

Игнорируя его вопрос, я спросил в ответ:

– Скажи! А если бы напали на нас, сколько нам понадобилось бы времени, чтобы выйти на след виновных?

– Что ты хочешь этим сказать? – не отрывая от меня взгляда, подозрительно спросил он.

– Ты прекрасно понимаешь, что я этим хочу сказать, – ответил я. – Максимум через несколько дней Акиф выйдет на нас! Выйдет и нанесет удар!

Мне показалось, что Варрава внутренне поежился.

– Ну и,… что ты предлагаешь? – настороженно спросил он.

– Я предлагаю нанести удар первыми! Первыми! Пока они еще растерянны! Пока их амбиции не дают им трезво мыслить!

Варрава недовольно полоснул меня взглядом:

– Нам сейчас, Михай, надо не высовываться! Понимаешь, о чем я говорю?!! Не вы-со-вы-ва-ть-ся! И не вздумай без моего ведома что-то предпринимать! Не вздумай! Я буду решать, что и когда делать!

– Я не против, Варрава! – смягчая обстановку, спокойно сказал я. – Я не собираюсь идти тебе поперек. Я хочу, чтобы ты правильно оценил ситуацию. Акиф очень опасен! Очень! И он жаждет крови виновных! Это дело чести их семьи! И в данном случае от него не откупиться и не договориться. Его просто необходимо убрать! Только тогда можно будет обойтись малой кровью… Только тогда! Эдик – не то! Так себе! – сделал я неопределенный жест рукой. – Его слушают, потому что за ним стоит Акиф. Без Акифа он не сможет противостоять нам.

Варарва, поднявшись, подошел к окну, а затем спокойно сказал:

– Михай, я и сам знаю, что положение опасное, но мое решение будет твердым. Нам надо затаиться и выждать. Пусть ищут! Доказать нашу вину им будет непросто. А если ударят, – сделал он паузу, – врасплох нас не возьмут! А там мы и развернемся!

– Ну что же,… так тому и быть, – сказал я, задавив окурок в пепельнице. – Тебе виднее!

Варрава, стараясь не смотреть на меня, молча разлил в стаканы коньяк.

– Я еще подумаю, а сейчас давай лучше выпьем, Михай!

Пить мне не хотелось. Я чувствовал, что он не доволен нашей беседой, не доволен собой, не доволен мной, но, ободряюще кивнув ему, я взял стакан.

– Давай.

Прощаясь со мной, Варрава, успокаивая себя, еще раз повторил:

– Не будем суетиться, Михай! Как говорится, «Пожуем – узнаем»!

– Если успеем! – выходя из комнаты, не сдержавшись, ответил я ему.

В этот же день после разговора с Варравой я встретился с Борей. Мы приехали с ним к реке и, глядя на ее спокойные серые волны, долго молчали. Выглядел Боря подавленным.

– Ты знаешь, – наконец, тихо сказал он, – что-то тоска загрызла меня, Сашок! Нет-нет! Не страх, – поспешно добавил он, – а тоска!!! Когда с Настюшей случилось, думал, не выживу. Хотелось разорвать и Эдика, и Слона!.. И весь мир! Ничего, кроме своей боли и ненависти, не чувствовал! Ничего! А когда все произошло, – поежился он, приподнимая воротник куртки, – никакого удовлетворения! Никакого! Одна грязь и тоска!

– Ты не думай, – взглянул он на меня, – я тебе очень благодарен, Саша, что пошел за меня. Очень! Я теперь понимаю, что сам я ничего не сделал бы. Не смог!… Но лучше бы ты не пошел… – и, помолчав, он добавил: – Я не только себя замарал, но и тебя на такой грех подвел!

Достав пачку сигарет, Боря попытался неловко закурить. Молча чиркнув зажигалкой, я поднес огонь к его сигарете.

– Знаешь, Саша, – затянувшись, продолжил он, – не хочу я больше никому мстить! Не хочу смерти и Эдику. Бог ему судьей будет! Не мне было это решать! И не мне, видно, судить было! Не мне! Ты знаешь, – убитым взглядом посмотрел он на меня, – когда огонь побежал по полу, во мне что-то оборвалось… Да и Настя… – тяжело вздохнув, прервал он себя.

– Что, Настя?!! – не поняв, переспросил я.

– Снилась она мне после, – снова поежился Боря. – Снилась Настенька! И все плакала, словно просила: «Не надо, дядя Боря! Не надо!»

– Тебе уехать надо, Боря, – тихим голосом сказал я. – Возьми сестру, и уезжайте! Хотя бы на пару месяцев. Пока все не уляжется.

Он с тоской взглянул на меня, и по его взгляду я понял его немой вопрос.

– Да, Боря! Я не шучу! Завтра же уезжай! На кого первого они выйдут, так это на тебя. А я сейчас не смогу тебя прикрыть! Ты не в группировке… И поверь мне… Нам скоро самим несладко будет…

И мы опять замолчали, глядя на реку.

– Да пусть выходят, – равнодушным голосом нарушил молчание Боря. – Устал я от всего! Всю жизнь только и делаю, что бегаю, как дворняга. То от одних, то от других!

И, снова тяжело вздохнув, замолчал.

Назад мы ехали молча. Говорить не хотелось, каждый думал о своем. Остановившись на пустынной остановке, я достал из бардачка сверток и протянул его Боре:

– Возьми. Здесь деньги и ствол.

Боря, грустно взглянув мне в глаза, попытался неловко обнять меня своей калеченой рукой.

– Храни тебя Бог, Саша! Храни!..

Я улыбнулся ему в ответ.

– Не боись! Кто боится, тот гибнет!

– Ты все помнишь! – усмехнулся он, выходя из машины.

Отъезжая, я посмотрел, как Боря, ссутулившись, шел к пустынной остановке.

«Как приговоренный!» – невольно подумал я, и тоска к нему резанула меня изнутри. Задорно посигналив, я, рванув с места, увидал в зеркало, как он, повернувшись, прощаясь, поднял свою руку вверх.

Уехать Боря так и не успел. В этот же вечер на него напали. Напали внезапно, но он успел убить одного из нападающих и погиб, не назвав ни одного имени.

Петля начинала затягиваться.

– 20 -

Начало конца

После гибели Сухого я вновь встретился с Варравой, пытаясь убедить его в немедленном нападении на Акифа.

– Нет! – выслушав меня, резко отрезал он. – Нет, Михай! Ни о каком нападении не может быть и речи! Не время.

– Да пойми ты! – кипятился я, пытаясь убедить Варраву. – Сухой первый. А кто следующие, не трудно догадаться!

– С чего ты это взял?!! – взглянул на меня Варрава. – Из-за Сухого что-ли?!! Мол, кореш твой! Да кто, Михай, поймет?!! Ты с ним… сколько лет не виделся?… А?!! Да уже никто и не помнит о том. Можешь мне поверить! Никто!

– Да причем здесь Сухой?!! – нервничая, убеждал я его. – Им как белый день понятно, кто стоит за этим. На «стрелку»-то они не явились… к кому?!! Да и напряги у них с нами!

– Ну и… что из этого? – усмехнулся Варрава. – Отказ от встречи – еще не повод для крови. И ты прекрасно знаешь, что мы новую встречу Слону забивали!… Да не успел он, – хитро блеснув глазами, продолжал Варрава. – Так причем здесь мы?!!

– Напрасно ты считаешь, что Акиф ничего не понимает! Напрасно! – нервно прошелся я по комнате. – Если....

– Если бабе приделать кое-что, то она мужиком будет?!! – перебил меня Варрава – Козе понятно, что они знают одно… Что это дело рук Сухого. Месть за племянницу. Сухой мертв. А кто с ним был, пусть ищут. Он не наш человек! Он не был у нас в группировке! Не общался с нами. А кто с кем корешовал, или на зоне чалился – дело десятое. С нами тоже чуть ли не полстраны «отдыхало»! Так что из этого?!! – засмеялся Варрава.

– «Не пойман – не вор!», как говорится. Они беспредельничать без доказательств не рискнут. Пропылят да и сядут на одно место. Сговорчивей в следующий раз будут! …Торгаши оборзевшие! – развалившись на диване, закончил Варрава и добавил: – …Да! К Сухому, Михай, на похороны не суйся. Это… не просьба!

Хотя я и должен был признать, что во многом он был и прав, уезжал я от него с тяжелым сердцем.

Жизнь потекла своим чередом, но с каждым днем во мне нарастало чувство тревоги, и оно не обмануло меня.

Через несколько дней после смерти Сухого прямо на набережной автомобиль Варравы был обстрелян. Кислый был убит на месте, но, умирая, он все же сумел вывести автомобиль из-под обстрела и в последний миг остановить его у самого края набережной, выдавив бампером чугунную решетку ограждения, с тяжелым всплеском упавшую в воду. Варрава каким-то чудом не получил ни царапины.

О нападении на Варраву мне сообщил Бэдя:

– Варрава сходняк собирает! Решать будет, че делать! – пока мы ехали к дому Варравы рассказывал он мне. – А че тут базарить?!! И так ясно! Мочилово будет – я те дам! Надо было сразу их всех…– недовольно сказал он и замолчал.

Я промолчал, не ответив ему.

Подъезжая к дому Варравы, я увидел с десяток автомобилей, стоявших вдоль улицы.

«Собрались уже», – подумал я, втискивая свой автомобиль ближе ко входу. Когда мы с Бедей, минуя охрану, вошли в дом, в комнате было тесно и накурено. Дым не успевал рассасываться в приоткрытую форточку, и потолочный вентилятор гонял его кругами, над головами людей. Оглянувшись, я поздоровался с присутствующими. Варрава собрал у себя не только свою верхушку, но пригласил людей и из других группировок. Было здесь и несколько человек, которых я видел впервые. Судя по разношерстности компании, я понял, что это будет представление одного актера. Варрава держался с достоинством и спокойствием, как будто ничего не случилось, и лишь блеск его глаз выдавал его внутреннюю нервозность.

Сходка началась, и все было так, как я и думал. Говорили много, но ничего конкретного. Слова летали, как мухи над навозной кучей, но дело было сделано. По реакции присутствующих я видел, что Варрава, настраивая влиятельных братков против Акифа, достиг своей цели. Уже никто и не думал о каких бы то ни было перемириях. Подпорки из-под Акифа, если и не были выбиты, то были существенно подпилены, и оставалось только толкнуть их.

Когда присутствующие разъехались, я заметил, что Варрава, сбрасывая с себя маску, надетую по случаю его «выступления», как-то сразу осунулся. Он молча достал из шкафа бутылку самогона и, разлив его по стаканам, устало сказал:

– Помянем… парня! …Обязан я ему!

И, не дожидаясь нас, жадно, как воду, осушил свой стакан. Халим, я и Бэдя, не чокаясь, выпили следом.

Обведя нас взглядом и опервшись руками о стол, Варавва со скорбью в голосе, вздохнув, словно потерял любимого сына, проговорил:

– Похороним Пашу!… А там и схлестнемся с Акифом! Схлестнемся! – обведя нас взглядом, зло бросил он. – Чтобы понял, сучара, на кого руку поднял! В пепел сотру! В порошок! Медленно сотру, чтобы прочувствовал начало своего конца!

– 21 -

Взгляд

Хоронили Кислого в воскресенье. Варава хотел устроить пышные похороны с отпеванием в центральном соборе, но мать Кислого настояла на своем, и отпевали его в старом храме на окраине. Так как в то утро Варрава задерживался, к храму я подъехал один.

Погода была теплая и сухая. Казалось, что в этот скорбный день природа хотела одарить людей своим последним уходящим теплом. Когда, чуть наклонившись, я, пройдя через крашеную-перекрашенную арочку калитки, ступил на длинную ведущую к храму аллею, то сразу понял, как была права мать Кислого, настояв на своем. И сама аллея, густо поросшая с двух сторон деревьями, и изредка стоявшие вдоль нее зеленые скамейки, и сам храм, чисто выбеленный, с нежно-зеленого цвета крышей, со своими тремя небольшими куполами, устремленными золотом крестов в небо, и усыпавшие аллею ярко-рыжие листья деревьев завораживали. Во мне вдруг стало разливаться необычайное спокойствие. Мне стало казаться, что я коснулся душой неземного, незнакомого мне, мира, словно куполом укрывшего территорию вокруг храма. У меня возникло ощущение того, что обычная земная жизнь с ее суетой осталась где-то далеко-далеко, хотя до калитки был всего один шаг.

За свою жизнь мне нечасто доводилось бывать в храмах. И потому я всегда чувствовал себя в них транзитным пассажиром на чужом вокзале, одним глазом выискивающим буфет с минералкой, чтобы утолить жажду, а вторым – следившим за поездом, чтобы не отстать от него. Поборов неловкость, я, наскоро и неумело осенив себя крестом и жадно глотая пряный осенний воздух, медленно пошел вдоль аллеи к центральному входу храма. Подойдя, я увидел стоявшую сбоку от входа крышку гроба и повязанный белым полотенцем крест с надписью «Кислов Павел Федорович». Скользнув взглядом по датам на кресте, я без труда высчитал возраст Павла – 23 года. Войдя в храм и опять неловко перекрестившись, я, интуитивно почувствовав невидимую границу, разделявшую находившихся в нем людей, подошел ближе к своим. Мы и люди со стороны матери Павла стояли обособленно. Я заметил, что они смотрели на нас так, как смотрит путник на лежащую впереди него чужую землю: с любопытством и страхом, как на непонятный и пугающий мир. По своему опыту я знал, как потом все громче и громче будут шептаться за спиной его матери о том, что сын ее был бандитом. А сейчас и «друганы» Павла, и сама его смерть от пули в перестрелке окутывала его ореолом «таинственной романтики».

Гроб с телом стоял посреди храма, а у его изголовья, поддерживаемая под руки двумя другими женщинами, с выражением безысходного горя на лице застыла миловидная мать. При взгляде на нее у меня вдруг возникло чувство вины перед ней. Будто именно из-за меня она потеряла своего сына. Я знал, что Павел был у нее единственным ребенком, и с его гибелью она оставалась совсем одна. Ее муж и отец Павла, работавший испытателем на автозаводе, погиб десять лет назад. Когда я купил автомобиль, то Павел, тянувшийся ко мне, сам вызвался обучать меня. Водил он виртуозно, и однажды после того, как я похвалил его, он, зардевшись, показал мне карточку отца, которую бережно хранил. С нее, обаятельно улыбаясь, смотрел светловолосый молодой мужчина в кожанке и шлеме.

Варрава, заметивший привязанность Павла ко мне и не препятствовавший нашим отношениям, будто специально настоял на том, чтобы вместо Шалого и Танкиста я взял его и Рыжего. Так как дело было очень серьезное, ни Павел, ни Рыжий меня не устраивали. Но Варрава в этот раз был непреклонен:

– Пора их в дело вводить! Хватит им дурковать да телок развлекать! Пора сдуть с них понты! – когда я сказал ему об этом, резко пресек он тогда меня.

«Вот с одного уже и сдули!» – невольно подумал я, глядя на гроб с телом Павла.

В свете горевших свечей казалось, что он спит, и лишь восковая бледность лица его говорила о том, что он был мертв.

Вскоре на ступенях раздались тяжелые шаги, двери распахнулись, и в лучах солнечного света, проникшего в храм, возникли темные фигуры. Отбрасывая длинные тени, прорезавшие ломаными линиями, словно ножами, внутренность храма, вошли Варрава, Халим и Бэдя. Ни на кого не глядя, Варрава, трижды поклонившись, истово перекрестился. Бэдя, глядя на него, прочертил своей лапой непонятную фигуру, напоминающую крест. Халим не крестился вовсе. Через распахнутую черную шелковую рубаху на его груди виднелся золотой полумесяц размером с кофейное блюдце, болтавшийся на толстой золотой цепи. Певчие, посмотрев на него, недовольно переглянулись. Но равнодушно жующему жвачку Халиму было наплевать не только на них. Поздоровавшись со мной взглядом, Варрава подошел к матери Павла и, участливо тронув ее за руку, зашептал слова соболезнования. Но она, с ненавистью посмотрев на него пустыми от слез глазами, и, словно видя перед собой Дьявола, резко выдернув руку, отпрянула в сторону. Не обращая никакого внимания на ее реакцию, Варрава, невозмутимо поклонившись ей, подал знак служке и отошел к загородившему вход в храм Халиму. Вскоре вышел священник, и панихида началась.

Мысли мои, и так рассеяно блуждавшие во мне, теперь окончательно заблудились в моей голове. Я совершенно не мог уловить ни смысла в словах священника, ни смысла в пении певчих. И тихий шорох, издаваемый людьми, и запах ладана, и потрескивающий огонь свечей сбивали меня. Стараясь не смотреть на гроб с телом, я, бездумно рассматривая иконы и недорогое убранство храма, вдруг ощутил на себе чей-то притягивающий меня, словно магнитом, взгляд. Бездумно поводя глазами, я неожиданно для себя наткнулся на потемневшую икону с изображением Христа. Его лик, едва заметно улыбаясь, смотрел на меня, словно живой. Нежно-грустный всепонимающий взгляд Христа, пронизывая меня насквозь, заставил затрепетать мою душу. Не в силах оторвать свой взгляд от лика, я вдруг почувствовал, как легкий холод прошелся по моей коже. Я смотрел на него, не замечая вокруг себя никого. У меня стало возникать ощущение того, что под его взглядом я словно растворяюсь. Обволакивая мою душу, словно коконом, взгляд Христа пробуждал во мне целый хоровод чувств. Страх, стыд, стыд, страх, и внезапно внутреннее блаженство опалило меня огнем! У меня сильно запершило в горле, сдавило грудь, и мне захотелось плакать. Глаза мои наполнились слезами, и вдруг я услышал пение. Услышал и голос батюшки, и голоса певчих! Мягко сливаясь и дополняя друг друга, голоса наполняли пространство храма необъяснимой и чудной мелодией. Исподволь посмотрев на стоящих в храме людей, я увидел, как просветлели их лица, и почувствовал, как разделявшая нас невидимая граница, связывая наши души воедино, начала бесследно исчезать.

– 22 -

Всю жизнь в тюрьмах-лагерях

Халим на кладбище не поехал, и потому Варрава с Бэдей ехали в моем автомобиле. Колонна двигалась утомительно медленно, и мы не разговаривали.

Уже подъезжая к кладбищу, Варрава первым нарушил молчание:

– Жаль! Жаль парня!

– Да, – встрял в разговор Бэдя, – вышивал Кислый неслабо. За рулем, шо чертила! Ас… я те дам!

– Причем здесь это?!! Умелых много, умных мало! – прервал его Варрава. – Павел парень надежный был… Внимательный! Еще до обстрела уводить тачку начал, едва те хмыри Акифовы форточку на двери открыли! А так бы, – не окончил он, замолчав, но через время снова продолжил: – За кой… плачу этим?!! Метались, как жир по сковороде, а толку ноль, – намекая на наемную охрану, кивнул он головой назад.

– Слышь, Варрава! – подался к нему Бэдя. – А мож наехать на них?!! Хай платят, коль фраернулись! А то за шо им такое бабло отстегивать?!!

Варрава, закурив, выпустил вверх тонкую струйку дыма.

– Нельзя, Бэдя, наезжать! Нельзя! Мне они для понтов положены! Не возьму же я тебя или абреков Халима?!! И так от моей анкеты шарахаются! А вы и остальных разгоните, как хорьки в курятнике кур, – закончил он.

– Слышь, Варрава! А шо… если и нам свое агентство открыть?!! – сделав ударение на первом слоге, почему-то перешел на шепот Бэдя.

– Только послушай, Михай, – усмехнулся Варрава, перекривив Бэдю, – «агенство»! А туда же!

– А что?!! – через время, подумав, сказал Варрава. – Чем не мысль?!! – и повернулся к Бэде: – А?!!

– А я че базарю?!! – вновь оживился обидевшийся Бэдя. – И волыны законно тягать можно и ментов бывших нанять! А наймем их в шестерки – сами будем их пасти! Мент, он и в Африке мент, только и секи за ними!

– Голова! – с ехидцей похвалил его Варрава.

– Да ладно! – не почувствовав в словах Варравы сарказма, расцвел Бэдя и, заерзав от удовольствия, добавил: – Жаль Кислого! Так и не скопил на хату! Все матери хотел хату купить! Вытянуть ее из коммуналки.

– Считай, скопил, – задумчиво сказал Варрава и повернул ко мне голову: – Проследи, Михай.

– Ей сейчас не до этого, – ответил я.

– Сейчас нет! А потом да! – сказал Варрава. – Жизнь продолжается!

– Да какая у нее там жизнь будет?!! – вспомнив свою маму, ответил я.

– Слышь, Михай, не надо! Не надо мне на психику давить! – недовольно пробурчал Варрава. – Нет в его смерти моей вины! И твоей нет, – вздохнул он. – Судьба!

«Да… судьба!» – подумал я, не ответив Варраве.

– Слышь, Варрава, а какую хату брать будем матери-то Кислого?!! – не унимался Бэдя.

– Трехкомнатную в центре. Скажем, расчетные сына, – спокойно ответил тот.

– Да это же такое бабло надо! – присвистнул Бэдя.

– Тебя, видно, мать не учила, что «пусть будет жалко, чем стыдно!», – обрезал Варрава и Бэдя вновь обиженно замолчал.

Когда близкие Павла начали прощаться с ним, некая невидимая сила потянула к нему и меня. Подойдя к гробу и наклонившись над телом Павла, я поцеловал его в лоб, покрытый белой лентой с тисненным на ней золотым крестиком. Внезапно дунувший легкий ветерок пошевелил локон его волос, и мне показалось, что Павлу мое прикосновение было приятно. Выпрямившись, я, встретившись взглядом с Варравой, увидел мелькнувший в его глазах сарказм.

«Пусть думает, что хочет», – равнодушно подумал я, отходя от гроба.

Едва подняли крышку гроба, чтобы забить его, мать Павла кинулась к сыну, осыпая его лицо поцелуями. Находившиеся рядом с ней женщины, что-то говоря ей, пытались отвести ее от гроба. Но она, не слушая их, вдруг выпрямилась и, ища кого-то взглядом, оглянулась назад. С тяжелым сердцем наблюдая за матерью Павла, я увидел, как к ней подошла девушка, что-то протягивая ей. И мать, словно боясь опоздать, торопливо взяв у нее из рук игрушечную, со стертой краской, машинку, бережно положила ее в гроб. У меня вновь заныло в груди – я понял, что это была детская игрушка Павла. Не сдержавшись, я подошел к стоявшему автобусу и, войдя в салон, нажал клаксон сигнала. Водитель удивленно взглянул на меня, но, все поняв, стал сигналить сам.

Когда начали забивать гроб, мать Павла обмякла и пришла в себя только тогда, когда его уже опустили в яму. Когда она бросила на крышку гроба ком земли, ей снова стало плохо и над ней вновь захлопотали женщины. С навалившейся на меня тоской, я, как и другие, подойдя к яме, бросил в нее три горсти земли. С легким стуком они упали на крышку гроба, и в их ритмичном стуке я будто услышал голос Павла:

«Всю жизнь в тюрьмах-лагерях

В старых рваных прахарях,

А теперь о маме я пою!»

Всю дорогу домой слова песни то слабее, то сильнее крутились у меня в голове, не оставляя в покое ни на минуту. Войдя к себе в комнату, я лег на кровать, но они по-прежнему все крутились и крутились во мне, лишая меня душевного равновесия.

«…Всю жизнь в тюрьмах-лагерях! …Всю жизнь в тюрьмах-лагерях!»

И вдруг я вновь увидел лик Христа. Он смотрел на меня со старой иконы, висевшей в углу. Икона висела здесь всегда, но сейчас я увидел ее как будто впервые. Все тот же нежно-мудрый взгляд, который смотрел на меня и в церкви. Он, словно преследуя, молча звал меня. Не имея сил оторвать от него взгляда, я, медленно поднявшись с кровати, как завороженный, тихо прошептал: «Господи!.. Господи!» Но слова «…В старых рваных прахарях… В старых рваных прахарях!», крутившиеся во мне заезженной пластинкой, перебивая робкие слова моей первой молитвы, не давали мне больше ничего вспомнить.