Ганс Якоб Гёбелер
Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U-505. 1941–1945

Последующие недели промелькнули довольно быстро, поскольку мы завершали окончательную подготовку к следующему боевому походу U-505. Во время предыдущего похода мы прошли расстояние в 13 253 морских миль (более 24 500 км), так что дизельные двигатели срочно требовали капитального ремонта. Как только ремонт был окончен, мы начали грузить на лодку торпеды и другие припасы. В отличие от нашего первого похода на этот раз никто из нас не возражал против чрезмерной загрузки продуктами. Мы все запомнили гастрономическую монотонность питания в первом походе и проблемы со здоровьем, которые мы все испытывали из-за отсутствия свежей пищи. К тому времени, когда мы закончили погрузку, наш центральный пост управления был больше похож на ресторанную кладовку.

За время предыдущего похода мы к тому же так хорошо изучили конструкцию лодки, что у каждого из нас было свое собственное секретное местечко, где мы хранили особые, наши личные вещи. Вещи эти разнились в зависимости от личных вкусов их владельцев. Небольшие запасы шоколада, сигарет, спиртного и пара-тройка сувенирных буклетов с женщинами в нескромных позах были тщательно запрятаны в различных укромных местечках U-505.

Накануне нашего отхода у нас на лодке побывал адмирал Карл Дёниц, командующий всеми подводными силами Третьего рейха. У Дёница было правило лично знакомиться со всеми командирами подводных лодок, и мы, весь экипаж, были польщены, когда адмирал прошел по настеленным мосткам на борт нашей лодки. Обсудив боевое задание с капитан-лейтенантом Лёве, адмирал Дёниц записал в бортовом журнале U-505: «Первое боевое задание командира новой подводной лодки выполнено продуманно и тщательно. Несмотря на долгое пребывание в оперативном районе, незначительная интенсивность движения вражеских судов не позволила добиться большего успеха».

Посещение высоким, уважаемым адмиралом нашей подводной лодки произвело на меня неизгладимое впечатление. Мы, подводники, питали к нему безграничное уважение за его способности и преданность долгу. Именно за эти качества мы заслуженно прозвали его Большой Лев. Многие читатели могут не знать, что в последние дни войны Карл Дёниц стал официальным главой Германского государства после смерти Гитлера¹⁹. После войны, несмотря на настойчивое желание мести союзников, Дёниц (и подводные силы в целом) не были признаны виновными в совершении военных преступлений Нюрнбергским трибуналом, прежде всего в результате мужественных показаний американского адмирала Честера Нимица²⁰.

Я никогда не переставал восхищаться гросс-адмиралом (с 1943 г.) Дёницем. В 1980 году я присутствовал на праздновании 89-й годовщины его рождения в старинном доме Дёницев в деревне Аумюлле в Германии. В кратком тосте, пока мы подняли бокалы за наших павших товарищей, Большой Лев выразил свою сердечную признательность верности и жертвам, принесенным подчиненными ему подводниками. Он произвел глубокое эмоциональное впечатление на всех нас. Несколько позднее в том же году я получил подписанное им личное письмо, одно из последних писем, которые он написал. Обращаясь ко мне как к «товарищу», он сердечно приветствовал мои усилия организовать встречу ветеранов U-505. Вскоре, 6 января 1980 года, я получил грустную честь присутствовать на его похоронах. Гросс-адмирал Карл Дёниц навсегда запомнится друзьям и врагам как мастер стратегии и истинный джентльмен.

В начале июня U-505 снова была готова к выходу в новый боевой поход. На этот раз недостатка в целях не предвиделось: адмирал Дёниц решил отправить нашу подводную лодку в богатые дичью угодья Карибского моря. Разумеется, «официально нейтральные» США агрессивно атаковали наши подводные лодки с сентября 1941 года, за целых три месяца до объявления войны Германии²¹. Мы горели жаждой мести за то, что рассматривали как недобросовестную войну Рузвельта против нас. С первых дней этой необъявленной войны американцы значительно усовершенствовали тактику своих действий против наших подводных лодок, но, даже учитывая это обстоятельство, ожидалось, что будет еще много недостаточно хорошо защищенных целей, которые мы могли бы потопить.

Что касается нас, членов экипажа, наша следующая миссия не могла начаться довольно скоро. Несмотря на различные виды развлечений, доступные для нас, мы были уже по горло сыты жизнью на базе. И несмотря на все трудности и опасности, мы заслужили возвращение в море. В наших жилах, можно сказать, уже текла морская вода. Мы также уже знали, что война вступает в решительную фазу. Сражения достигли своей наивысшей точки в Африке и России, и мы рвались вложить нашу лепту в эти военные успехи.

И вот 7 июня 1942 года U-505 вышла из гавани Лорьяна, и мы отправились в свой второй военный поход.

Глава 4
Карибский поход

К 20:30 вы вышли из гавани Лорьяна и направились в открытое море. Нашим первым местом назначения на этом плече плавания был квадрат карты DD50. Придя сюда, наш командир вскрыл запечатанный пакет и узнал оперативный район, в котором нам предстояло действовать: Карибское море. Нам предстояло рыскать в западной части Карибского моря и перехватывать суда, идущие через Панамский канал. Трепет прошел по нам, когда мы узнали, что нам предстоит плавание через Атлантику, поскольку американские воды все еще оставались богатыми охотничьими угодьями для наших подводных лодок на этом этапе войны.

Воды Бискайского залива трепали летние штормы, поэтому в течение нескольких дней мы прошли примерно треть этого расстояния в погруженном состоянии, сберегая моторесурс дизель-моторов и силы экипажа.

11 июня мы получили несколько кратких радиограмм от одной из подводных лодок того же проекта, что и наша U-105, тоже вышедшей из Лорьяна под командованием Генриха Шуха. Сквозь краткие строки радиограмм сквозило отчаяние: подводная лодка была атакована с воздуха и находилась в ужасном состоянии – теряла горючее и не имела возможности погрузиться. Спустя несколько минут радиограммы перестали поступать. Затем мы получили приказ из штаба Дёница: на полной скорости идти к тому месту, откуда была получена последняя радиограмма с U-105, и оказать ей содействие. Прежде чем мы достигли этого места, поступил новый приказ: нам следовало вернуться на наш прежний курс. Мы все прекрасно понимали, что это могло означать.

Когда же после окончания похода вернулись на базу, мы с радостью узнали, что U-105 не была потоплена, но в тот момент мы все переживали, думая о той судьбе, которая, как нам казалось, выпала на долю наших товарищей. Особенно плохое настроение испытывал я, поскольку первоначально, как только появился в Лорьяне, был назначен именно на U-105. Если бы не последующий счастливый перевод на U-505, думал я, то сейчас бы я был в той же водной могиле, что и мои прежние товарищи. Разумеется, жизнь шла своим чередом, и я должен был со всей ответственностью выполнять мои боевые обязанности в центральном посту управления лодкой. Но порой, когда все стихало и было слышно только монотонное гудение дизелей, я погружался в свои мысли и представлял себе лица моих товарищей, покоившихся в стальной могиле на дне моря.

К сожалению, счастливая судьба U-105 была исключением, но не правилом. Почти все из наших товарищей по этому начальному периоду войны постепенно исчезали в ходе боевых действий. Смерть столь многих товарищей, членов нашей боевой семьи, делала многих из нас угрюмыми и испуганными. Но не меня. По мере увеличения потерь подводников я становился только более яростным и убежденным в конечном поражении врагов нашей страны. Возможно, я был слишком молод и идеалистичен, чтобы прочитать надпись на стене²², но я верил – до самого конца – что Германия победит в войне.

Последующая пара недель прошла спокойно. Мы могли большую часть времени двигаться по поверхности, неплохо проводя время при пересечении Атлантики. Я полюбил нести вахту на мостике, особенно в относительно прохладные ночи. Пылающие звезды усыпали небеса, вся вселенная, казалось, окунается в море, нежно раскачиваясь с нашей лодкой. Около полуночи Антон (Тони) Керн поднимался на мостик, чтобы побаловать нас дымящимся котелком Mittel-wдchter, бодрящей смесью очень крепкого кофе с добавкой рома. Ему приходилось хранить этот котелок подобно ястребу, поскольку очень многие члены экипажа были охочи до его вкусного черного содержимого, даже не неся вахты.

Тони и я стали хорошими друзьями. Я вспоминал первоначальные времена, когда он пытался сварить большой котелок горячего чая для всего экипажа. Большинство немцев предпочитают кофе, поэтому Тони не учили заваривать чай на его четырехнедельных кулинарных курсах в нашем училище подводников. В своем неведении он пытался использовать такую же порцию чайных листьев, какую он брал для приготовления кофе. Эти листья он кипятил до тех пор, пока жидкость в котелке не напоминала своей чернотой старое машинное масло. Когда мы попытались попробовать его на вкус, то жидкость оказалась горькой, как яд. Мать капитан-лейтенанта Лёве была голландкой, поэтому сам командир предпочитал чай. Естественно, он потребовал, чтобы чай был заварен правильно. Было очень забавно наблюдать, как командир стоит, склонившись над плитой, словно терпеливая старая тетушка, пытаясь научить смущенного Тони секретам заварки чая.

Остаток нашего путешествия через Атлантику выдался вполне спокойным. Погода стояла довольно холодная, так что мы избежали серьезного внимания неприятеля с воздуха. Однажды мы осмелели до того, что вытащили стол на верхнюю палубу и насладились ужином alfresco²³. Это был последний раз за всю войну, когда нам удалось покрыть такое расстояние по поверхности океана без назойливого внимания противника с воздуха.

Несколько раз нас навещали стайки дружески расположенных к нам дельфинов, которые прыгали в воздух и пытались играть со своим новым и таким большим собратом. Было чудесно наблюдать за этими мощными игривыми созданиями, наслаждающимися своей беззаботностью и блаженно не подозревающими о той смертельной вражде, которая развертывается между их человеческими собратьями. Однажды старший помощник командира Нассау попробовал было поймать одного из этих гладких млекопитающих, чтобы прокатиться верхом на нем. К счастью для дельфина, а также и для Нассау, ему не удалось проделать такой трюк.

Спустя три недели такого спокойного плавания мы уже почти завершали наш путь через Атлантику. На всем протяжении нашего плавания мы сталкивались только с судами нейтральных стран. Но во второй половине дня 28 июня мы заметили в отдалении судно, идущее прямым курсом на юго-восток. Мы определили это судно как сильно вооруженный американский сухогруз типа «Робин Гуд» примерным водоизмещением 7000 тонн. Приказ Лёве стоять по боевому расписанию поверг нас в суматоху активности, когда же все заняли свои места, то воцарилось спокойствие, лишь наши сердца бились все чаще по мере роста оборотов наших главных двигателей. Неисправность нашего гирокомпаса была виной тому, что мы поначалу зашли в корму сухогрузу, но после семи часов гонки на предельной скорости мы догнали и обогнули сухогруз, заняв позицию для атаки. Такая гонка была связана с большим расходом горючего, но мы рассматривали это как наше вложение в победу.

Ровно в 18:00 мы услышали звонок, оповещавший о погружении, за которым последовало пение наших электромоторов «Сименс», поскольку мы уходили на перископную глубину. Еще через час преследования мы заняли идеальную позицию для проведения атаки. Мы в центральном посту управления были заняты тем, что точно уравновешивали лодку по горизонтали, ожидая того, когда сухогруз пересечет наш маршрут.

Судовая трансляция донесла до нас низкий уверенный голос Лёве:

– Мы начинаем атаку цели. Торпеды в аппаратах… один и два установить на глубину хода 3 метра, дистанция 800 метров… Товсь… ПЛИ!

Шумы, доносящиеся в центральный пост, сообщили, что торпеды вышли точно по команде. Потекли секунды до попадания… 22… 23… 24… БУМ! Первая торпеда ударила в борт сухогруза как раз перед капитанским мостиком, взметнув колонну воды высотой с мачту. Через мгновение вторая такая же колонна взметнулась чуть позади мостика. Идеальный двойной выстрел!

Сухогруз начал медленно уходить под воду с дифферентом на нос. Спасательные шлюпки были спущены, но Лёве приказал нам оставаться на перископной глубине. Причина этого приказа становилась ясна при одном взгляде через перископ: расчеты орудий вражеского сухогруза оставались на своих постах как у 100-мм бакового орудия, так и у 40-мм кормовых противовоздушных автоматов. Через час бравые артиллеристы, очевидно подчиняясь команде, покинули свои боевые посты и заняли места в спасательных шлюпках.

Когда около сотни спасшихся моряков из команды сухогруза отошли на достаточно большое расстояние от тонущего парохода, мы выпустили еще одну торпеду, предварительно установив ее на глубину хода в 4 метра. Она попала в то же самое место, что и первая, и погружение сухогруза ускорилось. Какое прекрасное зрелище представлял собой пароход, на палубе которого было установлено двадцать двухмоторных самолетов, а на корме дерзко развевался американский флаг, пока волны не скрыли его! Спустя несколько лет я узнал, что этим доблестным пароходом был Seathrush водоизмещением 6900 тонн.

Большую часть следующего дня мы провели, заряжая запасные торпеды, хранившиеся на стеллажах, в пустые торпедные аппараты – нудная и трудная процедура, требующая усилий половины экипажа. Даже те, кто не участвовал в этих работах, все равно не могли отдохнуть, потому что должны были убрать свои спальные места, пропуская 23-футовых (7-метровых) длинных черных «угрей». Когда эта работа была окончена, наши основные усилия сосредоточились на изготовлении небольшого брезентового победного вымпела, символизирующего наш пятый успех.

Мы были так переполнены энтузиазмом и гордостью от нашего успеха, что свободные от вахты члены экипажа, лежа в своих койках, сначала даже не уловили изменения в скорости вращения наших главных моторов. А ведь мы уже начали погоню за нашей следующей жертвой! Большое, тяжеловооруженное торговое судно, хорошо заметное в ярком лунном свете, шло зигзагообразным курсом в общем направлении на юг. Судно это шло без сопровождения, и нам понадобилось несколько тревожных часов, чтобы, сманеврировав, выйти на позицию для стрельбы. К нашей изрядной радости, корабельная трансляция, кликнув, донесла до нас приказ капитан-лейтенанта Лёве стоять по боевому расписанию.

Вскоре мы услышали, как носовые аппараты с шипением выпустили две торпеды, от чего подводная лодка было колыхнулась, но тут же заняла обычное горизонтальное положение. Торпеды неслись к своей цели, отстоящей от лодки на 1200 метров. Затем… вхум! Один из «угрей» угодил судну в корму, отчего оно немедленно потеряло ход. И снова бравые американские артиллеристы оставались на своих боевых постах, пока остальная команда спускала лодки и покидала подбитое судно.

Когда спасательные шлюпки отошли от тонущего судна, Лёве скомандовал всплытие, чтобы оказать помощь спасшимся. Поначалу люди в шлюпках пригнулись и даже легли на дно, полагая, вероятно, что мы откроем по ним огонь из пулеметов. Но когда они увидели, что мы не собираемся причинять им вреда, они привалились к бортам спасательных шлюпок, несколько нервничая, но явно любопытствуя насчет действий «безжалостной германской субмарины».

Мы передали лекарства и часть столь драгоценной для нас питьевой воды раненым людям в спасательных шлюпках. Наш командир, говоривший по-английски, узнал у спасшихся с парохода, что это был совершенно новый Thomas McKean водоизмещением 7400 тонн, делавший свой первый переход из Нью-Йорка в Тринидад. Подобно Seath-rush он нес на палубе около двух дюжин больших самолетов, которые все должны были быть доставлены в советский порт Баку²⁴. Мы все неимоверно обрадовались, что эти бомбардировщики уже никогда не обрушат свой смертоносный груз на наших ребят на Восточном фронте.

Хотя Thomas McKean после попадания торпеды и приобрел значительный крен на левый борт, он упорно отказывался тонуть. Предпочтя не тратить на него еще одну торпеду, командир отдал приказ расчету нашего носового орудия потопить его артиллерийским огнем. Расчет орудия открыл огонь, целясь в ватерлинию, но из-за медленного крена судна все снаряды ложились выше. Потребовалось выпустить 80 снарядов нашего мощного 105-мм орудия, прежде чем объятое пламенем судно перевернулось килем вверх и затонуло. Ранее Лёве был артиллерийским офицером, и он явно был расстроен столь большим расходом снарядов.

Командир позволил всем свободным от вахты членам экипажа подняться на верхнюю палубу и стать свидетелями горькой драмы потопления только что спущенного на воду парохода. По иронии судьбы, это стало для большинства команды единственным зрелищем проделанной ими работы. Картина была довольно эффектной, и кто-то воспользовался случаем сделать снимок горящего судна.

Когда судно окончательно исчезло под водой, несколько бомбардировщиков, сползших с его палубы, еще продолжали держаться на поверхности воды. Лёве сказал, что мы должны убедиться, что все бомбардировщики потоплены, так что он лично открыл по ним огонь из нашей 20-мм зенитной автоматической пушки. Он объяснил это тем, что мы должны уничтожить все свидетельства потопления этого судна, чтобы нас не обнаружили, но мы заподозрили, что руки старого артиллерийского офицера просто скучали по спуску зенитного автомата. Мы, конечно, не стали лишать его этого удовольствия, потому что победа добавила еще один вымпел на наш перископ, а наш дух воспарил к небесам. Как только командир вдоволь настрелялся, мы спустились под палубу и ушли из этого района.

Спустя 50 лет после окончания войны я встретился с одним из спасшихся тогда на спасательных шлюпках с Thomas McKean на собрании ветеранов в Тампе, Флорида. Чарлз Сандерсон был одним из членов экипажа, ответственным за состояние этих двадцати пяти самолетов, отправленных в Советский Союз. Кульминацией этого вечера встречи был момент, когда он опознал себя на одной из фотографий, сделанных нами с палубы подводной лодки. Разумеется, это был молодой Сандерсон, со шляпой на голове и с веслом в руках, сидящий в одной из шлюпок, которым мы передавали помощь. Во время этой встречи не было никакой враждебности между американцами и нами, немцами. Мы уважали их отвагу и доблесть, тогда как они были благодарны за гуманное отношение и помощь выжившим. Естественно, я подарил Чарлзу копию этой фотографии, и с тех пор мы стали друзьями.

День после потопления Thomas McKean мы провели почти так же, как и предыдущий: заряжали торпедами носовые торпедные аппараты и создавали еще один победный вымпел. Ближе к вечеру мы заметили катер, бороздивший воды, где затонул Thomas McKean, очевидно подбирая спасшихся. Лёве поспешил отдалиться от катера.

В течение следующей недели мы не заметили ни одного парохода. Очевидно, наш двойной успех разогнал все суда из этой акватории. Когда мы стали прочесывать воды севернее Пуэрто-Рико, экипаж воспользовался возможностью выбраться наружу и подышать свежим воздухом. Некоторые из членов экипажа оставались на солнце слишком долго и получили болезненные солнечные ожоги.

4 июля 1942 года мы вошли в акваторию Карибского моря. Температура воды составляла 29° по Цельсию и ощущалась как теплая ванна. Условия внутри лодки становились непереносимо жаркими, особенно в дневной период. Чтобы хоть как-то отвлечься от жары, я читал захваченный с собой английский роман Джона Найтеля, но капли конденсата, падающие с потолка, так пропитали страницы книги, что она склеилась в сплошную массу. Ко всем прочим прелестям, море начало штормить. Когда мы миновали западную оконечность Карибского моря, погода ухудшилась еще больше. Теперь мы чувствовали себя как участники американского родео на гигантских волнах, то поднимающих нас к небу, то опускающих в пропасть. Волнение достигало шести с половиной баллов. Лёве радировал в штаб флотилии, что он переходит ближе к южноамериканскому побережью, чтобы перехватывать суда, идущие через Панамский канал.

Когда мы приблизились к побережью Колумбии, активность вражеской авиации многократно возросла, но мы все равно никак не могли встретить хотя бы одно коммерческое судно. На второй неделе июля воздушные тревоги стали столь частыми, что мы даже не могли оставаться на поверхности достаточно долго, чтобы полностью зарядить сжатым воздухом баллоны высокого давления. Постоянные тревоги крайне отрицательно действовали на экипаж, поскольку мы были практически лишены полноценного сна. Я отчетливо помню, что мне как-то раз снился прекрасный сон, в котором фигурировала Жанетта, когда меня разбудила очередная тревога. Я сразу же проснулся, и мой чудесный сон тут же сменился душной и вонючей атмосферой нашего существования. Мне хотелось рыдать от разочарования. Тревога была объявлена потому, что мы начали было преследование цели, но наша добыча исчезла в начавшейся грозе, так что тревога оказалась напрасной.

Изматывающая тело и душу рутина гроз и воздушных тревог продолжалась еще более двух недель. Даже ночные часы не могли защитить нас от вражеских стервятников, постоянно стерегущих небо над нашими головами. Теплые моря отличаются частой флюоресценцией воды из-за множества микроорганизмов, делавших видимыми наш путь даже под водой за много миль с воздуха.

Ситуация еще больше ухудшилась после появления американских летающих лодок Consolidated²⁵, которые каким-то образом имели возможность обнаруживать нас в полной темноте, даже без фосфоресценции. Быстрота и точность, с которой эти летающие лодки были способны обнаружить нас, вызвали у нас подозрения, что эти вражеские самолеты были оборудованы самолетными радарами. Несколько раз глубокой ночью мы были ошеломлены внезапно расцветшим над нами цветком осветительной авиабомбы, превратившим ночь в яркий день. Когда такое случалось, у нас оставалось несколько секунд на экстренное погружение, прежде чем самолет разворачивался для захода на бомбежку. Пару раз они чуть было не потопили нас своими авиационными и глубинными бомбами. Со временем мы должны были бы стать экспертами по уклонению от налетов береговой авиации, но в результате постоянного напряжения и позорных пряток наше настроение и здоровье стали значительно ухудшаться.

Во второй половине дня 22 июля мы совершили диверсию, которая должна была иметь далекоидущие последствия. Мы лежали без хода у маленького островка Коуртаун-Кейс, когда в 30 градусах по нашему правому борту была замечена большая трехмачтовая шхуна с роскошным автомобилем, закрепленным на ее палубе. Прекрасная парусная шхуна не несла на корме никакого флага и шла зигзагообразным курсом – таким образом идут коммерческие и боевые суда, уклоняясь от торпед, но не парусники, ловящие ветер. Необычная шхуна вызвала любопытство Лёве, и он скомандовал подняться на палубу расчету бакового орудия.

Расчет орудия благодаря многократной практике быстро выбрался на палубу и изготовил орудие к ведению огня. Менее чем через 30 секунд орудие было заряжено и готово открыть огонь. Командир велел старшему офицеру артиллерийского расчета Штольценбергу сделать предупредительный выстрел по ходу шхуны – общепринятый сигнал остановиться и принять команду для досмотра. Но расчет орудия либо не понял команды, либо просто промахнулся, потому что первым же выстрелом снес грот-мачту шхуны. Прекрасный парусник теперь выглядел сплошным хаосом, поскольку его мачта с распущенным парусом накрыла его палубу подобно гигантскому тенту.

Несмотря на такое повреждение, шхуна и не думала останавливаться. Капитан-лейтенант Лёве приказал сделать еще два предупредительных выстрела по ее курсу. Парусник поднял колумбийский флаг, но по-прежнему и не думал ложиться в дрейф. Неужели они и в самом деле думали, что лишенный одной мачты парусник сможет обогнать подводную лодку? Мы двинулись параллельно курсу шхуны, поскольку та по-прежнему отказывалась остановиться для досмотра. На корме шхуны мы прочитали ее название: Roamar из Картахены.

По выражению лица Лёве можно было понять, что он борется с собой, намереваясь принять серьезное решение. После минутного раздумья наш командир все же принял решение, о котором он будет сожалеть до конца своей жизни.

– Потопите ее, Штольценберг, но сделайте это побыстрее.

Первого же снаряда, попавшего в борт шхуны, оказалось достаточно, чтобы убедить ее испаноязычный экипаж в необходимости покинуть парусник. Мы дождались, когда едва ли не впавшие в истерику члены экипажа отошли от парусника на спасательных шлюпках на достаточное расстояние, и открыли беглый огонь на поражение. Расчету нашего бакового орудия потребовалось только 40 минут, чтобы превратить в пылающий факел 400-тонный парусник. Это было прекрасное достижение для расчета нашего бакового орудия, но Лёве чувствовал, что сделал большую ошибку. Мы немедленно покинули этот район, сообразив, что парусник располагал вполне долгим временем, чтобы сообщить о нашем пребывании.

Мы считали, что у нас были все правовые основания для потопления парусника. Технически мы вообще имели все причины потопить судно, находившееся в объявленной зоне боевых действий, которое отказалось лечь в дрейф и позволить проверить его груз. Если не рассматривать правовые вопросы, то после первого сделанного нами выстрела, который снес грот-мачту парусника, у нас не было другого практического выхода, как только стереть все следы нашего пребывания здесь, потопив шхуну.

Лёве, однако, никак не мог отделаться от ощущения, что совершил огромную ошибку. Капитан-лейтенант, обычно воплощение стального спокойствия, начал проявлять признаки нервного срыва. Его физическое состояние резко ухудшилось в течение нескольких следующих дней и начало влиять на принимаемые им решения. Он, казалось, буквально сам считал себя больным. Все чаще и чаще решение рутинных ежедневных вопросов корабельной жизни стал брать на себя первый помощник командира лодки Герберт Ноллау. (СПРАВКА: На основании компетенции, проявленной во время этого происшествия, Ноллау был повышен в должности и стал командовать своей собственной подводной лодкой, U-534, которая была потоплена 5 мая 1945 года глубинными бомбами, сброшенными с британского самолета типа «Либерейтор». В 1993 году лодка Ноллау была поднята в проливе Каттегат у побережья Дании. Она была выкуплена Обществом сохранения кораблей, перевезена в Англию в мае 1996 года и сейчас выставлена в морском музее «Наутилус» в Биркенхеде под Ливерпулем. Таким образом, по иронии судьбы, Ноллау служил на двух из трех подводных лодок, сохранившихся до наших дней.)

Остаток июля мы провели в бесполезном крейсировании вдоль побережья Южной Америки в поисках целей. Нам стало казаться, что союзники каким-то образом постоянно знают наше местоположение и направляют маршруты своих судов в обход нас. Как впоследствии оказалось, наши подозрения были вполне обоснованными. Втайне от нас союзники не только определяли наше местоположение методом триангуляции с использованием радаров, но и смогли взломать наш самый секретный код «Энигма»²⁶ и теперь свободно расшифровывали всю переписку подводных лодок и штаба.

Тем временем наши проблемы продолжали множиться. Лицо командира день ото дня становилось все более бледным, говорил он теперь редко. Ноллау продолжал выполнять все больше его обязанностей. Состояние моря тоже ухудшалось, на поверхности гулял семибалльный шторм. Подводную лодку мотало с борта на борт так, что буквально все вещи внутри корпуса приходилось привязывать, чтобы потом не искать их на полу. Удары волн были столь сильны, что даже сорвали наружную крышку одного из торпедных аппаратов. Члены экипажа постоянно думали о том, как бы не оказаться на полу, даже во время попыток хоть немного поспать. Ужасная погода имела только одно преимущество: она держала вражескую авиацию на земле.

В последнюю ночь июля мы наблюдали запомнившееся нам знакомство с огнями святого Эльма, причудливым атмосферным явлением, вызванным большой электрической насыщенностью воздуха. Вся коническая рубка лодки и ее верхняя палуба начали светиться мистическим голубым светом. Если намочить одну руку, то пальцы ее тоже начинали мерцать этим светом. Подобный феномен представляет изрядное развлечение для тех, кто следует на круизном лайнере в мирное время, но мы волновались, не будем ли мы замечены в этом свете нашими «друзьями» в воздухе. Сменившись с вахты, мы наслушались многих баек бывалых матросов о значении этого загадочного явления.

А состояние Лёве тем временем продолжало ухудшаться. Только с величайшим физическим напряжением и мобилизовав всю силу воли он мог выполнять свои обязанности. Становилось совершенно ясно, что ему просто физически плохо – намного хуже, чем просто беспокойство относительно инцидента с парусником. 1 августа мы отправили в штаб флотилии радиограмму о том, что вынуждены вернуться на базу по причине здоровья командира. Естественно, мы были разочарованы необходимостью возвращаться только с тремя победными вымпелами, но нашей главной заботой было спасти жизнь нашего обожаемого командира.

Во второй половине дня 3 августа нам опять пришлось прибегнуть к экстренному погружению из-за атаковавшего нас самолета. Большой бомбардировщик, спикировав, пронесся так близко к нам, что во время погружения мы могли слышать рев его моторов. Было ясно, что вахтенные на мостике прохлопали его приближение. Мы были удивлены, когда капитан-лейтенант Лёве, щекам которого на краткое время вернулся их обычный цвет, с трудом вышел из своей каюты, чтобы обратиться к экипажу. Не повышая тона голоса, но так, что его слова и то, как они были произнесены, невозможно забыть, он напомнил нам о необходимости сохранять бдительность. Ни один человек не был наказан, хотя тихое разочарование Лёве стало наказанием для всех нас. Вахтенный матрос, оплошность которого в первую очередь позволила самолету подобраться к нам так близко, после этого похода был переведен на другую лодку, но без всяких порочащих отметок в его послужном листе.

Я не стыжусь признаться в том, что пронесшаяся так близко к нам смерть породила в нас настоящий страх. Грохот дизелей, который так часто раздражал меня, теперь казался красивой мелодией, возвещавшей о нашем возвращении на базу. К востоку от Антильских островов мы встретились с подводной лодкой U-463, чтобы заправиться с нее недостающим горючим для возвращения на базу. U-463, которой командовал ветеран подводных лодок, участвовавший еще в Первой мировой войне, Лео Вольфбауэр, была субмариной из серии «дойных коров», специально сконструированной, чтобы пополнять лодкам, находящимся в боевом походе, запасы горючего, торпед и других расходных материалов. К счастью для нас, море было гладким как зеркало, и мы без труда соединили разъемы наших шлангов для перекачки горючего.