Фридрих Хеер
Мир Средневековья. Рождение Европы: эпоха великих завоеваний и выдающихся свершений
Глава 3
Вера церкви и народная вера
Средневековая народная вера была смешением самых разных представлений и воззрений – языческих, античных и христианских. Ее исповедовали крестьяне, многие аристократы, городская буржуазия, бедное священство и монашество. Внешне казалось, что эти ее разнородные элементы могли служить причиной для конфликтов, однако в повседневной жизни они прекрасно уживались. Этот факт иллюстрирует пример Бретани. Традиционно она считается оплотом французского католицизма, самой католической из всех областей Франции. Католические социологи выделили в истории этого вопроса четыре важных фактора: примитивную народную веру, галло-римский политеизм, позднее римско-католическое и кельтское христианство. Равновесие между ними всегда было шатким, и поэтому очень трудно точно сказать, когда, например, магические заклинания уступили место подлинно христианской молитве и, vice versa, определить, когда молитва незаметно обратилась в магические практики. Церковь, Дом Божий, встала на месте языческого капища и переняла его функции. Церковный календарь повторял языческий; его праздники и торжества проходили через всю жизнь человека от колыбели до могилы. Языческие идолы и добрые духи превратились в святых, присутствие которых ощущалось очень явственно; с ними можно было договариваться, и люди предпочитали быть похороненными на церковных кладбищах в пределах их спасительной силы.
Христианство и церковь порицали подобную народную веру в сверхъестественные силы. Христианский Бог был Богом Всемогущим (зачастую благочестивый народ не видел различия между Христом и Богом Отцом); Господь внушал страх и одновременно вселял радость. Человек попал в рабство к дьяволу по причине первородного греха, но сохранил послушание Богу. Fides, вера, означала послушание, религиозное и общественное; она была могущественным законом, связывавшим человека страхом и любовью (Итог et amor) с Господом Богом и его святыми, соработниками Бога в борьбе с дьяволом.
Вся жизнь была полем битвы – битвы Бога с Сатаной, двух владык мира, между духами злобы и отважными исповедниками Христа, короля-воина, знаменосцем которого был святой Архангел Михаил. Месса и Святое причастие, как средства спасения, были решающим вкладом в эту войну. Гонорий Отенский, чьи комментарии и толкования Библии типичны для начала XII в., рассматривал мессу как духовную битву Бога с дьяволом. Священнические одеяния символизировали броню спасения, сам священник был представитель Христа, ведущим народ в свое вечное небесное Отечество после победы над древним врагом. Этого народного представления о мессе придерживались также французский теолог Жан Белет и итальянский прелат Сикард из Кремоны. Оно было отвергнуто схоластами XIII в., но они не смогли искоренить его в народной среде. Существовала еще одна популярная интерпретация мессы, о которой также упоминает Гонорий. Народ воспринимал мессу как суд, во время которого Бог судит грешников, дьявол является обвинителем, а священник выступает в качестве защитника.
Можно получить прекрасное представление об этой народной вере, обратившись к изучению романских церквей Европы. Церкви во Франции, Германии и Центральной Европе преимущественно строились в этом стиле, начиная с эпохи Карла Великого, и к XII в. он окончательно утвердился. Сохранялся этот стиль на протяжении всего Средневековья, несмотря на появление готики и других новых направлений в церковной архитектуре, и он оказал сильное влияние на формирование личности человека.
Романская церковь имела мощные каменные стены (дома простого народа, даже замки аристократии в течение длительного времени строились из дерева, так что камень сам по себе считался, можно сказать, священным), и ее приземистая, но массивная башня была твердыней Бога на земле. Здесь только Бог был владыкой всего. Здесь Он дарил мир, безопасность и радость истинным верующим. Здесь изгонялись все злые духи, чудовища ада, которые склоняли человека к греху, влекли его к смерти, в преисподнюю. Сцены изгнания этих демонов воплощены в скульптурных группах на фасадах, а иногда и на капителях колонн в интерьере. Церковь, Дом Бога, давала защиту, убежище и правый суд человеку, постоянно преследуемому своими грехами. Негативные энергии обращались в позитивную силу через покаяние и принятие Святого причастия, и люди вставали на путь исцеления и спасения. Звон колокола отгонял зло. В освященной церкви был источник божественной энергии, которая исходила также от гробниц святых и других священных реликвий, многократно возраставшей благодаря тому, что в Причастии невидимо пребывал сам Христос Владыка. Священные реликвии для храма собирали по всему миру ктиторы церкви, епископы, аббаты, светские властители и простые священники. Все они стремились преумножить чудодейственную силу своих храмов и привлечь в свою страну еще больше паломников, а с ними и денег.
Людям нравилось, когда их хоронили под защитной сенью церкви и ее святых, чтобы вместе с ними ожидать со страхом и надеждой всеобщего Воскресения и Страшного суда. Особую значимость люди придавали поминовению усопших, во время которого живущие приобщались к великому братству мертвых. Заупокойные службы у клюнийцев, которые стояли в авангарде движения за реформу монашества, были столь торжественными и впечатляющими, что они привлекли на свою сторону оказывавших им покровительство аристократов Франции, Испании и Священной Римской империи. Начиная с первобытных времен почитание умерших проходило в форме похоронных тризн, тем самым их участники показывали свое единство в духе со святыми и почившими. В Средние века монастыри и церкви получали богатые пожертвования для устройства ежегодных поминальных трапез в день кончины человека и празднования дня памяти святого, покровителя церкви. По традиции в домах старых бретонцев в особые дни продолжают оставлять за столом свободное место для умерших членов семьи. В бенедиктинском монастыре Кремсмюнстер в Верхней Австрии в годовщину его основания съедается туша кабана, чтобы почтить память сына основателя обители, который во время охоты был растерзан этим зверем, и эта церемония продолжает совершаться без перерыва с 777 г. вплоть до нашего времени.
Жалобы на чревоугодие и пьянство монахов и общинного клира, которые в XII в. стали особенно частыми (в Англии даже появилось сатирическое сочинение «Апокалипсис Голиаса», резкая сатира на эти и другие пороки), должны рассматриваться в этом контексте. Идея пиршества любви, в котором участвует Христос и Его чада, то есть апостолы и все верующие в Него, была центральной в евангельском повествовании об искуплении. Совместное принятие пищи и вина во время празднования памятных событий, которое совершалось в святые дни, было средством способствовать осуществлению человеческого искупления. Поскольку это была общая точка зрения, то народ и клир, аристократы, епископы и монахи с чистой совестью и глубокой верой именно в подобной манере отмечали их союз с дорогими умершими. До того, как в церковь начали проникать всевозможные ереси и начались ее реформы, клир с пониманием относился к верованиям и религиозным чувствам своей паствы, и это было то, что придавало церкви этой эпохи такой открытый и толерантный характер.
В это время клир еще представлял собой единую социальную группу общества. Высший клир – епископы, аббаты и кафедральное духовенство – вел тот же образ жизни, что и приходские священники. Все было как у всех: все посещали турниры и празднества, охотились и враждовали. На церковных соборах (например, на Втором Латеранском соборе в 1139 г.) предпринимались безуспешные попытки отучить их от этих мирских привычек и обычаев. Священник на приходе, имевший страсть к охоте, не мог удовлетворить ее иным образом, кроме как занимаясь браконьерством. У него были сыновья, которые наследовали ему. Целибат клириков вводился в сельской местности с большим трудом. С этим были такие же проблемы в Европе в XII–XIII вв., как и в Латинской Америке в XX в. Народ верил, что в мире идет постоянная невидимая битва между плотью и духом. Борьба приходского священника или монаха с дьяволом ничем не отличалась от реального сражения с врагом. Бог и Сатана, блаженные святые и злокозненные демоны были повсюду и рядом; для крестьянина они были привычным элементом его повседневной жизни. Существовали определенные правила поведения по отношению к ним, как и в любом другом деле; только следуя им, человек мог поступить «правильно».
Каждое Божье создание занимало свое место в мире согласно определенному порядку (prdo), имело свой легальный статус, защищало свою честь и отвечало за свои действия. Так, проходило множество необычных судебных процессов. Примером может послужить состоявшийся в 1478 г. в Базеле суд над майскими жуками, которые нанесли урон посевам; большой крысиный процесс в Отене в середине XVI в.; процессы против жаб, ведьм и плохих соседей. Dieu et mon droit («Бог и мое право») – таков был непременный девиз; и вера в стремлении обеспечить господство права была могучим оружием. С самого раннего Средневековья церковь постоянно вынуждали дать благословение на очень древний обычай поединка и Божьего суда, глубоко укорененного в народных верованиях. Священники начали благословлять не только привычные объекты, такие как дома, домашний скот и плоды урожая, но также и вещи, используемые для проведения Божьего суда, – воду и огонь, железо, плужный лемех и котел (для испытания кипящей водой), хлеб и сыр (при испытании освященной пищей), щит и оружие участников поединка. Обычно Божий суд устраивали либо в церкви, либо рядом с ней, так как именно в храме было место для наивысшей справедливости, здесь Бог, Высший судия, обязательно должен был помочь человеку добиться правды. Недаром главный портал готических кафедральных соборов украшает изображение Страшного суда.
Часто средневековое благочестие упрекают в материализме, в его обращении к магии и ворожбе, в недостатке подлинной духовности и склонности к суеверию. Вполне понятны такие обвинения, которые исходят от людей, имеющих совсем иной жизненный опыт. Средневековая народная вера была воинствующей трезвой и практичной, лишенной сентиментальности (романтизм любого вида был чужд человеку той эпохи), но не без радости, и она стояла на страже закона. Тем самым она выполняла важную функцию в обществе, охваченном войной, в котором каждый должен был сражаться за свои права и в котором беззаконие было обыденностью. Эта вера имела еще одну важную функцию. Весь окружающий мир находился в опасности, под угрозой темных мистических сил. Во времена голода, эпидемий и различных стихийных бедствий, в случавшихся каждый день «происшествиях», которые стоили человеку жизни, эти силы уже открыто заявляли о себе. И людям открывалось знание, что под внешней красотой мира таятся разрушительные силы, готовые каждую минуту вырваться на поверхность. Подобный опыт могла иметь только та вера, которая была способна живо вообразить себе все те страхи, что она вкладывала в образ Бога. Бог, Владыка жизни и смерти, внушал одновременно и страх, и радость. Ужас, исходящий от грозного Владыки Синая, который был подобен вулкану, извергавшему огонь, растворялся в торжествующей радости церковной мессы.
Войны, беззаконие, распри, всеобщий ужас перед жизнью – все можно было преодолеть, если только каждый начнет бороться за справедливость, вести праведную войну, прежде всего с дьяволом, участвовать в богослужениях в Божьем доме и не забывать о собственных обязанностях. Назовите, если хотите, это средневековое благочестие народа наивным и примитивным, но в свое время оно выполняло важные в жизни человека и общества функции. Для того чтобы оценить в полной мере, чего удалось достичь с помощью средневековой народной веры, в которой наряду с христианскими постулатами присутствовали и архаичные, языческие и фольклорные элементы, уместно задаться вопросом, какие функции выполняет религия в жизни христианина индустриального общества XX столетия. У человека Средневековья была одна вера: Бог, святые и священники все трудятся вместе, чтобы защитить, исцелить и искупить его. Теперь эти функции приняли на себя различные «профессии»: доктора и психоаналитики, техники и агрономы; и, конечно, промышленники, владельцы крупных предприятий, занимающиеся всевозможной экономической деятельностью – от организации досуга до войны. Ядерный реактор пришел на смену небольшим крепким сельским церквам, чьей задачей было научить людей вере и так преобразить их, что их искупленные, освобожденные и освященные, их уже преображенные тела могли подняться на высший духовный уровень. Их наследники заняты работой по преобразованию материальных элементов. Человека оставили стоять за дверью, и вряд ли он способен осознать, что может случиться, если взрыв, произведенный ядерной энергией, совпадет по времени с взрывом его собственного эго, его необученного, незрелого и непреображенного внутреннего «я».
Вернемся к теме народной веры в Средние века. Если мы попытаемся найти то место, где действительно находилось сердце церкви в те дни, когда она еще не изменилась под влиянием еретических учений, ислама и ее собственных реформистских движений, то мы обнаружим его в монастыре. Это факт исключительной важности. Вплоть до середины XII в. вождями христианства были не папы, не церковные правоведы и получившие образование в университетах теологи, но монахи. В те полстолетия, что предваряют 1122 г., папами стали несколько монахов, а Бернард Клервоский был некоронованным папой своего времени. Великими учителями теологии были монахи, например Гуго Сен-Викторский; таковыми были первые великие философы-историки Оттон Фрейзингский и Иоахим Флорский. Обучением народа занимались проповедники-монахи, и они же были хранителями его культуры. Именно в стенах монастырей сохранялись произведения народного изобразительного искусства; памятники романского стиля заимствовали из него символику животного мира, которая появилась в эпоху миграций народов и отражена в народных сказаниях и произведениях устного народного творчества. Монахи жили в гуще народа и делили вместе с ним горести и радости; именно в монастырях крестьяне находили прибежище во время феодальных междоусобиц и кормились в голодные годы.
Народ ожидал, а возможно, и требовал от монахов безупречного поведения. Они должны были быть совершенны, как совершенен был сам Христос. Это утверждение имеет большое общественное значение и должно быть по достоинству оценено. Без этого даже движение Реформации не может быть правильно понято. Люди, жившие вне монастырских стен, – дворяне, крестьяне, епископы, церковные сановники, сельские священники, постоянно находившиеся в водовороте конфликтов и страстей, прекрасно понимали, что их жизнь далека от высоких христианских стандартов. Они были убеждены – и это было наиболее глубокое убеждение средневекового христианства, – что невозможно жить в миру и быть истинным и совершенным христианином. Все же должны быть такие люди, которые способны вести совершенную христианскую жизнь в некотором предназначенном для этого месте; и монахи в своих монастырях были призваны к этому деланию. Глубоко символично, что монастырь называли «вратами рая» или просто раем. Все надежды, молитвы и просьбы средневекового христианина, обращенные к монахам и монастырям, сосредотачивались на одном ожидании – что им удастся достичь совершенной святости и совершенной христианской жизни. Всем было хорошо известно, что высочайшим долгом христианина было стать святым. Но для большинства людей подобное было невозможным. Мир был полон насилия, погряз в смертных грехах и пороке; среди суетного мира только монах мог достичь морального совершенства.
Это убеждение лежало в основе всех реформ и реформаторских движений. Потому что если монахи не добьются поставленной цели, значит, весь мировой порядок и сама церковь находятся в большой опасности, что все это иллюзия, фикция и ложь, так как не существует больше надежды на возможность обрести христианское совершенство здесь на земле. Таким образом, все зависит от сохранения чистоты монашества; поэтому необходимо реформировать его, если оно пребывает в состоянии упадка. Каждый, кто ищет христианского совершенства, может отречься от мира и уйти в монастырь. Но что делать ему, когда сами монастыри превратились в вертепы, стали ничуть не лучше публичных домов. Среди обвинений в отношении монастырей, зафиксированных хронистами, есть и такое: они суть «силки, наживкой в которых служат блудницы». Во времена, когда монашество стало прибежищем порока, благородного происхождения девственницы, поступавшие в женские монастыри, подвергались угрозе совращения, а их монастырские собратья вступали в постоянные перебранки друг с другом и предавались пьянству. Тем самым все христиане, независимо от их социального положения, были заинтересованы в монастырской реформе. В раннем Средневековье, а особенно начиная с IX в., возникло сразу несколько реформационных движений, оставивших яркий след в истории церкви. В XI–XII вв. эти движения окончательно оформились и приобрели широкое общественное и политическое значение. К XII в. они еще больше окрепли благодаря тому, что были созданы специально для проведения реформы новые монашеские ордены, которые открыли новую эпоху контролируемой папством церкви. Это были учащие нищенствующие ордены, ставшие ее основной действующей силой.
Следует подчеркнуть, что многие реформы, произошедшие ранее XII в., и даже большинство новых орденов, основанных в этом веке, имели консервативный характер; реформировались только уже существующие институты. Происходило это следующим образом. Какой-либо аристократ, или епископ, или даже сам король и император собирали обычно дюжину монахов (аббат вместе с двенадцатью монахами символически изображали Христа и Его двенадцать апостолов) и поселяли их на своей земле. Они находились в юрисдикции вышеозначенных лиц, образуя своего рода небольшой островок святости. Там они были обязаны молиться за своего сеньора и его семейство, служить мессы, хоронить и поминать усопших. С завидным постоянством, после смены двух-трех поколений монахов, дисциплина обычно начинала расшатываться. Ее падение имело различные причины: растущее благосостояние обители за счет все новых пожертвований и дарений; праздность, поскольку выполнялась только первая часть старого правила бенедиктинцев ora et labora («молись и работай»), а на монастырских землях могли трудиться мирские братья и вилланы; и, не в последнюю очередь, общение с «миром». Братия монастыря окончательно «развращалась». Было невозможно откладывать и дальше назревшие реформы, опасность грозила уже самой деревне и благополучию и спасению души членов семейства ктитора. Ктиторы или их потомки озаботились реформированием «своего» монастыря с помощью епископов и аббатов и, возможно, даже папы. В монастыре должен был строго соблюдаться устав; это мог быть либо реформированный устав святого Бенедикта, патриарха монашества Запада, либо устав, ошибочно приписываемый святому Августину. Таким образом, существовали различные планы реформирования монашества, имевшие одну цель – вернуться к истинному назначению монастырей, которые должны выполнять свои специфические обязанности. Не было намерения реформировать сам окружающий мир, церковь и мирское христианство; это пришло бы само собой, если бы монашество вновь обрело духовное здоровье и тем самым смогло бы благотворно повлиять на мир, лежавший вокруг.
Реформаторские движения и реформирование духовных орденов, имевшие место в XI–XII вв., косвенно вели к реформе церкви в целом и реформе мирского христианства, к созданию новых анклавов святости. Каждый раз, когда основывался новый монастырь или реформировался старый, очищался кровоток христианства. Эти жизнетворные обители были частью Царствия Небесного на земле, местами спасения для христиан, бежавших из мира в поисках христианского совершенства. Но старое монашество устава святого Бенедикта отражало самодостаточность раннего периода своего развития. Эти монастыри были фактически полностью независимыми, напоминавшими небольшие государства. В XII в. довольно часто можно было наблюдать, как подобные монастыри успешно противостояли вторгавшимся в их пределы реформаторам, которые временами начинали понимать, что роли поменялись. Например, немецкие хронисты, описывая изгнание подобных незваных гостей, с восторгом говорят о решительной победе над всеми пришедшими извне чужаками (возможно, французскими реформаторами), посягнувшими на «добрый старый обычай», установленный отцами основателями монастыря.
Основание новых монастырей было характерным явлением своего времени. Отчасти это было ответом на призыв к реформам, а с другой стороны, папство, для удовлетворения растущих потребностей церкви и своих властных амбиций, искало себе союзников. Орден понимался теперь как монашеская конгрегация, каждый монастырь которой находился в юрисдикции высшей инстанции, несшей ответственность за духовную дисциплину в нем и, там, где это было необходимо, за его реформирование. Такие ордены получали одобрение папы. Проведение монашеской реформы теперь уже не зависело от случая или прихоти церковного или светского синьора. Теперь это стало обязанностью самого ордена, деятельность которого все больше регламентировалась и который регулярно созывал капитул, свой руководящий орган. В XII в. мы уже видим сложившуюся, тщательно выстроенную сеть новых учреждений и монастырей наряду с продолжающими существовать монастырями раннего Средневековья с менее строгой организацией. В Германии действовала Конгрегация Хирзау, окончательно сложившаяся во второй половине XI в., в которую входило несколько реформированных по примеру Клюни бенедиктинских монастырей. Это были первые монастыри в Германии, которые покончили с правом аристократов учреждать для себя церкви и монастыри, создали институт светских братьев, готовили странствующих проповедников и сформировали общины мирян, жившие под монашеским духовным руководством, в основе которого лежали принципы аскетики.
Аскетизм был решительным ответом монашества на все происходившее в мире; монашеский ригоризм противостоял роскоши и насилию светского мира. Орден Гранмон, орден картузианцев (основанный святым Бруно Кёльнским в 1084 г.), орден Фонтевро (основанный архипресвитером Робером д’Арбрисселем около 1100 г.) и многочисленные более мелкие обители свидетельствовали о жизненности растущего аскетического движения. Всем им были присущи общие черты: бегство от мира, проповедь бедности и подражание Христу. Это движение может быть понято только в свете крайней «обмирщенности» средневековой церкви и христианства в целом. Такие христиане от «мира сего», зачастую впервые в своей жизни, приходили к пониманию греховности мира. Этого не могло бы произойти без глубокого осознания человеком основ христианского учения, что было достижением аскетизма.
XII столетие стало свидетелем рождения двух орденов, которые во многом были устремлены в будущее, – цистерцианцев и премонстранцев. В начальный период своего существования проповедь цистерцианцев была для верующего подобна глотку родниковой воды. Бернард Клервоский, самый влиятельный церковный деятель эпохи, вступил в орден в 1112 г. Это было время правления англичанина святого Стефана Хардинга, третьего настоятеля аббатства Сито (орден цистерцианцев получил свое название от латинского наименования аббатства Cistercium). Бернард основал 65 дочерних монастырей, продолжая управлять собственным аббатством в Клерво. К 1270 г. цистерцианцы в Западной Европе имели уже 671 аббатство. Во главе ордена стоял настоятель Сито, он же председательствовал на генеральном капитуле; ему подчинялись аббаты первых четырех дочерних монастырей. Полевые и монастырские работы выполняли светские братья. «Серые монахи» (так они были названы по цвету их одеяний из грубой шерсти) колонизовали славянские земли в Восточной Европе. Цистерцианцы были пуристами, хотя и не слишком строгими: они остановились на полпути к пониманию готики, стиль их построек уже проторил для нее дорогу. В своем понимании меры и пропорции, чувстве классической незамутненной красоты и не в последнюю очередь благодаря дару духовного руководства они близки гуманистам XX в.
Там, где гуманисты наиболее искренни в своих похвалах любви земной и небесной, своей утонченной и изысканной манерой выражения они обязаны вдохновению цистерцианцев. Поколение, пришедшее позднее им на смену, ставшее под влиянием тяжелых времен ханжеским и склонным к запретам, запретило публикацию цистерцианских комментариев к Песни Песней.
Орден премонстрантов, или «белых каноников», был основан святым Норбертом Ксантенским (скончался в 1134 г.). Премонстранты уделяли особое внимание служению литургии, проповеди, попечению о душах верующих и теологии. Они также сыграли важную роль, особенно после того, как Норберт стал архиепископом Магдебурга в 1126 г., в обращении в христианскую веру полабских славян и колонизации их земель, расположенных к востоку от Эльбы. Орден имел строгую иерархическую структуру (стоявший во главе настоятель носил титул генерала), отделения на государственном и региональном уровнях. Аббатства делились на провинции (circaria). В XIII в., времени расцвета ордена, насчитывалась 31 провинция, которые были объединены в Генеральную конгрегацию. Имеются ранние свидетельства о наличии в ордене национальных противоречий, в частности между французами и немцами, имевшими благородное происхождение. В начальный период существования ордена «белые каноники» основывали «двойные» монастыри, с мужской и женской общинами; примером чего может служить аббатство Фонтевро. Эта форма монашеской жизни была характерна для ирландского монашества и пережила частичное возрождение в Англии в XII в.; инициатором этого движения был Гилберт Семпрингамский (скончался в 1189 г.). Но на континенте подобная форма монашеского общежития не привилась, и орден отказался от нее по собственной инициативе.
Современники смотрели на новые монашеские общины и ордены со смешанным чувством удивления, надежды и смутных опасений. В самом деле, смогут ли эти новые монахи вдохнуть новые силы в христианство? Или же они были вестниками конца мира, Страшного суда и пришествия Царствия Божия на земле? Как это новое многообразие (ордены отличались друг от друга образом жизни, обычаями, одеждой, правилами служения литургии) можно примирить с единством церкви? Ненависть, недоверие и завистливое соперничество проявились очень скоро во взаимоотношениях между «серыми монахами» и «белыми канониками» и, в свою очередь, между ними и старыми клюнийцами, между вновь образованными монастырями и старыми и кафедральными капитулами. Конфликт между францисканцами и доминиканцами был еще впереди. Но еще более пугающим был для современников тот факт, что даже эти новые монастыри были не в состоянии удовлетворить назревшие религиозные потребности и оправдать горячие ожидания людей. Не смогли они противостоять и напору новых идей и духовных движений, пришедших из стран Средиземноморья. В начале своей миссии Петр Вальдо, основатель движения вальденсов, отправил двух своих дочерей в Фонтевро. Но это была скорее случайная связь старого реформаторского движения и нового; между ними так и не были наведены мосты.
Монашество было изначально «аристократическим» институтом и оставалось таковым и в XII в., связанным с землей и сельским хозяйством, далеким от городов и державшимся особняком от «простого народа», хотя и были исключения из этого правила там, где были стерты четкие границы с миром. Монахи были далеки от симпатий к интеллектуалам, которые активно работали в школах при кафедральных соборах и преподавали в университетах. Ни один из них не вышел из их среды; задачи монашества были другие. Они намеренно отгородились от тех интеллектуальных центров, в которых в XI–XII вв. бурно развивалась научная и общественная мысль – новых городов и высших школ.
Существовал принцип «постоянства места» (stabilitas loci) монашеского служения, хотя и были исключения из этого правила. Церковь и монашеские ордены были международными институтами, однако, когда монахов отправляли из монастыря с поручением, даже на длительное время, они продолжали сохранять связь со своим монастырем. Тысяча с лишним бенедиктинских монастырей, приорств, аббатств и скитов и более сотни новых орденов, построенных по тому же принципу, были «оазисами» в глуши лесов, на берегу небольших рек и в горных долинах Италии и Германии, на широких равнинах Восточной Европы, в отдаленных безлюдных местах Прованса, среди изумрудных полей Британских островов. Эти древние монастыри пребывали в вечном безмятежном покое. Они могли стать желанным прибежищем для беженцев этого беспокойного времени; но они не могли игнорировать или отказаться от своего основного предназначения. Именно в монастырях дремавшие и ожидавшие своего часа умственные и духовные силы пришли в движение и привели к созданию «новой» Европы.
