Фредерик Марриет
Иафет в поисках отца

Глава XVIII

Но я пропустил одно очень важное происшествие, которое случилось вечером за день до помещения Флиты в пансион. Разбирая вещи в моем чемодане, я увидел подарок Натте, сделанный ею на память Флите. Я развернул бумагу и нашел в ней большую коралловую цепь, оправленную в золото, в которой хотя было менее золота, нежели кораллов, однако по пробе золота можно было судить, что она стоила дорого. Флита надела ее на шею и задумалась несколько минут.

– Иафет, – сказала она, – я видела эту цепь прежде, и, как мне помнится, я ее носила. Она, как старый друг, припоминает мне прошлое, и я уверена, что при ней много воскреснет воспоминаний минувшего детства.

– Постарайся припомнить, Флита, все, что можешь, и сообщи мне завтра.

– Не стоит стараться, потому что тогда я ничего не узнаю. Когда мое воображение силится удержать какой-нибудь предмет, то он, как нарочно, ускользает, и тогда все напрасно. Нет, лучше я дам волю мечтам моим… Быть может, они сделают более. Прощай, Иафет!

Она пошла спать, а я стал любоваться цепью и придумывать обстоятельства, по которым она досталась Мельхиору. Мне тотчас пришло в голову, что цепь могла быть на шее Флиты, когда ее украли от родителей, которых она нам поможет отыскать. Это была не простая обыкновенная цепь, хотя и отличалась грубой обработкой. Видно было вещь, выделанную людьми не искусными в деле, и с которою далеко не могла равняться ценность материала, на нее употребленного; вообще трудно бы было найти другую ей подобную.

На следующее утро Флита была слишком расстроена для того, чтобы рассуждать о вчерашнем. Однако я спросил ее, не вспомнила ли она чего-нибудь.

– Нет, – ответила она, – потому что я проплакала всю ночь, думая о нашей разлуке.

Я советовал ей носить цепь постоянно на себе и беречь ее; но уехав, сожалел, что не взял ее с собой, а потому и решил сделать это в первый мой приезд к Флите, утешая, однако, себя тем, что она, смотря на нее, вспомнит что-нибудь для меня любопытное.

Продолжая путешествие, я спросил одного сидевшего возле меня в дилижансе, какое самое модное место в Лондоне, где бы молодой человек мог остановиться. Он рекомендовал мне Пиаццу в Ковент-Гарден, и я последовал его совету, приехав в столицу. Выбрав хорошенькие комнаты, я заказал легкий ужин. Стол был накрыт. Тимофей явился в своей ливрее и казался очень смешным в новом наряде. Когда же мы оставались одни, то оба хохотали над своей барской прихотью.

– Не правда ли, Тимофей, это славная штука? Но сядь со мной и помоги мне допить бутылку вина.

– Нет-нет, сударь, если вы позволите, то я лучше буду делать то же, что и прочие мои собратья, – ответил Тимофей. – Оставьте только бутылку на подносе, а там уже я поделюсь и с вами и с нею, как должно. Притом, может кто-нибудь войти нечаянно, и какое получит мнение о господине, видя его за одним столом со слугою? Мы оба должны выдержать характеры. Меня на кухне совсем замучили вопросами: кто вы, как ваше имя, откуда едете, чем занимаетесь и прочее… Я ответил, что вы заканчиваете давно начатое путешествие по материку земному, а фамилию вашу переврал так, что и сам не вспомню.

– Зачем же ты это сделал?

– А затем, что вы и сами не знаете настоящего вашего имени.

Но тут разговор наш был прерван мальчиком, принесшим письмо на серебряном подносе.

– Вот письмо, сударь, адресованное Г. И. Н. по возвращении его из путешествия, – сказал мальчик, – и я думаю, что оно вам.

– Оставьте его, – ответил я небрежно. Мальчик положил письмо на стол и ушел.

– Странно, – сказал я Тимофею, – письмо это наверно не ко мне адресовано, а между тем заглавные литеры моего имени и моей фамилии. Может, кто-нибудь подслушал на кухне твои рассказы, заметил мою фамилию и теперь просит поделиться деньгами, думая, что я сорю ими.

– И я думаю то же, но прочитайте, однако; мы увидим, что оно запое г.

– Но если я распечатаю, то стыдно будет отослать его назад. Не лучше ли оставить, как оно есть?

– Если это только вас беспокоит, предоставьте на мое попечение, я знаю, как отделаться от этого народа.

– О, как приятно быть богатым и получать просьбы!

Я распечатал письмо, в котором находилось еще одно, адресованное на другое имя; первое же заключалось в следующих словах:

«Дорогой племянник!

– Браво, сударь, браво! – вскричал Тимофей. – Вот вы уж нашли дядю; наверное, скоро отыщете и отца. Читайте-ка дальше!

Не полагаясь на верную доставку писем в чужие края, я дал тебе только легкий очерк открытий последнего года. Теперь же, зная, что ты остановился в Пиацце, я посылаю запечатанное письмо на имя господина, Мастертона, от которого ты получишь пакет, заключающий описание всего того, что было сделано во избежание ошибки, если ты приедешь во время моего отсутствия.

Безо всякого сомнения, дело может быть замято, и я надеюсь, что осторожность, с какой мы поступили, тебе понравится. Словом сказать, я делаю все, чтоб только не запятнать чести нашей фамилии.

– Я всегда думал, что вы хорошего происхождения, – заметил Тимофей.

Я бы хотел, чтобы ты последовал моему совету и остался инкогнито, в противном случае внезапное твое возвращение наделает много шуму и произведет бездну подозрений и догадок.

Долгое твое пребывание в Геттингенском университете и потом путешествие заставили забыть твою наружность, а я между тем могу представить тебя в обществе как сына моего друга. Потому-то и назови себя каким-нибудь именем, только не Смитом и не Броуном. Это слишком низкие и пошлые фамилии. По получении письма адресуйся в мой дом, Порт-Ленд-Сквер, и напиши, что такой-то приехал. Если меня не будет или письмо твое не застанет меня, то пиши в замок Ворчестер, где оно непременно найдет меня, и я, получив его, тотчас же к тебе явлюсь.

Не забудь же написать на билете принятое тобой имя, и если оставишь Пиаццу, то уведоми и об этом.

Любящий тебя дядя Виндермир».

– Самое ясное тут то, что это письмо не ко мне, – сказал я, бросив его на стол.

– Почем знать, что это не ваш дядя? Во всяком случае, делайте, как он приказывает.

– Что ты, Тимофей, мне идти за чужими бумагами? Нет, этого я не сделаю.

– Боже мой! Как же вы отыщете вашего отца, если не хотите воспользоваться таким случаем войти в хорошее общество? Узнавая секреты других, вы легко можете узнать свои.

– Но это бесчестно, Тимофей.

– Совсем нет, письмо адресовано вам, следовательно, очень естественно, если вы его распечатаете, прочтете и исполните то, о чем оно вам говорит. Притом знайте, Иафет, что обладание чужими тайнами есть самое верное средство к прочному преуспеянию. Подумайте о своем положении в свете. Значит, вы не должны церемониться.

– Это печальная истина, Тимофей, и я начинаю действительно думать, что необходимо отложить в сторону излишнюю честность.

– Поступайте так, пока не разбогатеете, а после уж можно будет удовлетворять всем правилам чести, потому что она очень дорога. Многие без малейшего упрека совести лишают вас доброго имени, которое вы должны возвратить себе. Потому берегитесь – свет лукав. С одной стороны, пламенное мое желание отыскать отца, с другой – удобный случай воспользоваться чужой доверенностью оставляли меня в нерешимости. Я заперся в своей комнате и стал размышлять, но равновесие склонялось то на ту, то на другую сторону. Наконец, я лег спать, и мне привиделся странный сон. Я стоял на уединенной скале, окруженной водой; море бушевало, и волны его, подымаясь все выше и выше, готовы были проглотить меня каждую минуту. Мне стало страшно. Земля от меня была недалеко, и я видел, как люди на ней веселились, танцевали, пели, смеялись… Я кричал, протягивал к ним руки, они меня заметили, но никто не шел на помощь. Я трепетал за себя при виде приближения разъяренной влаги, но в ту же минуту что-то прикатилось со стороны земли… то был мост, доходивший до скалы, на которой я стоял; я бросился к нему, чтобы спасти себя, но на краю скалы сияла надпись огненными буквами: «Здесь непроходимое место». В ужасе я отступил назад и не смел более подойти. Но вдруг кто-то в белом явился возле меня и сказал: «Ищите своего спасения – таков закон природы». Я поднял глаза и увидел Кофагуса в черном платье, с тростью, прислоненной к концу носа; он говорил: «Иафет… прекрасный мост… гм… ступайте смело… ваш отец на той стороне, и так далее». Я бросился опять к мосту, который качался на воде. Мне казалось, будто бы он был сделан из бумаги, но я перешел по нему и явился среди толпы, принявшей меня ласково. Тут подошел ко мне какой-то пожилой мужчина, в котором я как будто бы узнал отца и бросился в его объятия; но в это время я проснулся.

Объятия и поцелуи все еще мелькали передо мною в моем полусне. Сон этот оказал на меня такое впечатление, что я на другой день решился, во что бы то ни стало, последовать советам Тимофея. Так человек часто принимает собственные свои чувства и мысли за предвещания, когда все дневные помышления обращает в доброе знамение судьбы. Так он основывает на нем сверхъестественную помощь и думает, что небо придаст ему силы исполнить свои предприятия в то время, как все это противно божественному закону. Таким образом, воображение мое заблудилось, завело меня в темноту непроходимую и дало такую силу моим преднамерениям, что я не мог различить ни доброго, ни злого.

Глава XIX

На следующее утро я рассказал мой сон Тимофею. Он от души смеялся, когда я сказал ему, что полагаю это предзнаменованием судьбы. Наконец, заметив, что я на него уже сержусь, он принял на себя серьезный вид и сказал, что он сам в этом уверился.

Когда я окончил завтрак, то послал спросить, где дом лорда Виндермира и, написав ему коротенькую записку: «Иафет Ньюланд приехал и остановился в Пиацце, Ковент-Гарден», отослал ее с Тимофеем, а сам отправился с другим письмом к Мастертону, которого и нашел в первом этаже какого-то предлинного и огромного дома. Только что я намеревался дотронуться до колокольчика, как он уже зазвенел очень громко и почти без моего пособия; вслед за тем дверь отворилась и, пропустив меня сквозь узкие свои половинки, заперлась сама собой; я, как пойманная мышь, очутился в передней, среди толпы слуг. Отсюда меня провели в кабинет Мастертона, где мы представились друг другу по всем правилам высшего тона. Я заметил с первого взгляда, что Мастертон был старичок, маленького роста, с очками на глазах. Когда я вошел в его святилище, то застал его сидящим за столом, покрытым бумагами. Он мне предложил стул, а я ему подал письмо.

– Я вижу, что имею честь говорить с мистером Невилем, – сказал он, прочитав письмо. – Поздравляю вас со счастливым возвращением… Может быть, вы не помните меня?

– Признаюсь, я вас почти не помню, – ответил я и хотел уже признаться, что я вовсе не Невиль.

– И неудивительно, вы так долго находились в чужих краях, притом и сами вы ужасно переменились. На вашем лице нет ни одной черты минувшего детства. Без комплиментов скажу вам, я никогда не ожидал, чтобы вы так похорошели… (Я поклонился ему.) Но получили ли вы известие от вашего дяди?

– Да, лорд Виндермир прислал мне несколько строк вместе с вашим письмом.

– Здоров ли он?

– Как нельзя лучше.

Мастертон, спокойно усевшись при начале нашего разговора, теперь встал, вынул из железного сундука сверток запечатанных бумаг и подал их мне, стиснув в знак вежливости вялые посиневшие свои губы.

– Вы прочтете их, мистер Невиль, с большим любопытством. Я участвовал тоже в этом деле, и советую вам не являться под настоящим именем, пока дело совсем не кончится. Ваш дядюшка мне пишет, что он вам тоже об этом говорил.

– Я это уже исполнил и ношу вымышленное имя и фамилию.

– Позвольте узнать их?

– Иафет Ньюланд.

– Довольно странное имя, но, конечно, не хуже всякого другого. Я запишу его на всякий случай. Где вы живете?

– В Пиацце, Ковент-Гарден.

Мастертон записал мое имя и адрес, а я взял бумаги и положил их бережно в карман. Потом мы расстались, довольные нашим свиданием. Я возвратился домой, где нашел Тимофея, ожидавшего меня с нетерпением.

– Иафет, – сказал он мне, – лорд Виндермир еще не уехал из города. Я видел его, потому что, отдав записку, я сейчас же ушел, но он послал за мной лакея и велел вернуться. Когда я вошел в зал, где лорд завтракал, то он стал меня расспрашивать: как вы поживаете, давно ли приехали, счастливо ли окончили свое путешествие от Милана до Лондона и прочее и прочее. Опасаясь, что он задаст вопрос, на который я запутаюсь в ответе, я сказал ему, что служу у вас не более двух дней. Потом он сказал мне, что в два часа будет у вас.

– Итак, сударь, позвольте, я пойду разбужу его, чтобы он имел время встать к вашему приезду! – сказал я.

– Лентяй! – сказал он. – Скоро час, а он еще изволит почивать. Ступай и одевай его скорее.

Через четверть часа красивая карета, запряженная серыми лошадьми, подъехала к крыльцу нашей гостиницы. Лорд послал лакея спросить, где остановился мистер Ньюланд, и, получив в ответ: «Здесь», сказал своему посыльному:

– Хорошо, Джемс, хорошо, отвори дверцы. Спустя минуту лорд Виндермир был уже в моей комнате, и мы глядели один на другого.

– Лорд Виндермир, если не ошибаюсь? – сказал я, протягивая ему руку.

– Ты прежде меня узнал, Джон, – говорил мне благоприобретенный дядя, сжимая в своих объятиях и смотря пристально мне в глаза. – Боже мой! Возможно ли, чтобы неловкий мальчик сделался таким красивым молодым человеком? Я буду гордиться моим племянником. Узнал ли ты меня, как я вошел в комнату? – Нет, лорд, но ожидая только вас, я думал, что никто не может быть другой.

– Девять лет уже, как ты меня не видел, девять лет так изменили тебя, Джон… Но я забываю, что надобно тебя звать Иафет… Верно, ты недавно читал Библию, что выбрал такое странное имя?

– Нет, милорд, совсем не то… Этот дом так похож на Ноев ковчег, что я, рассматривая его, нечаянно набрел на это имя.

– Но ты ничего не спрашиваешь о твоей матери?

– Милорд, я хотел…

– Вижу, вижу, – продолжал лорд, – но вспомни, Джон, что все-таки она твоя мать. Кстати, читал ли ты бумаги, отданные тебе Мастертоном?

– Нет еще, милорд, вот они неразвернутые, да мне что-то и не хочется их распечатывать.

– Но тебе необходимо их прочесть. Я уверен, ты узнаешь из них много приятного; притом, я не могу с тобой говорить об этом деле прежде, нежели ты не ознакомишься с содержанием всех этих бумаг.

Я взял пакет, и лорд сам распечатал его.

– Я требую, чтобы ты прочел его сейчас же, – продолжал он. – В семь часов приходи ко мне обедать, а там, оставшись вдвоем, мы поговорим о чем нужно.

– Непременно прочту, милорд, если вы этого требуете.

– Я должен требовать, Джон, и удивляюсь, как дело столь нужное так мало тебя интересует.

– Я повинуюсь вам, милорд.

– Ну, так до свиданья, мой дорогой. Прочитай же все до обеда, а завтра, если тебе угодно, можешь со своими вещами переселиться ко мне. Впрочем, я не принуждаю тебя к этому. Но кто делал тебе это платье? – спросил он, рассматривая меня со всех сторон.

– Портной принца Гессен-Дармштадтского, – ответил я.

– Мне кажется, тебя бы лучше одели в Англии. Нужно будет заказать Стульцу; при твоем сложении платье должно сидеть хорошо. Жаль даже видеть человека приятной наружности, одетого так дурно. Но прощай, до свиданья.

Мы простились, пожав дружески руки, и только что карета отъехала, Тимофей вошел и спросил меня:

– Рад ли был ваш дядюшка видеть вас, сударь?

– Да, – ответил я. – Посмотри все эти бумаги. Он велел мне прочесть к обеду и сам распечатал их.

– Очень было бы неучтиво, если бы вы не исполнили его требования, – сказал Тимофей улыбаясь. – Чтобы не отвлекать вас от занятий, я лучше оставлю вас одних.

Глава XX

Я сел за стол, взял распечатанный пакет, разложил его по порядку пронумерованных листов, и только что начал читать, уже был им сильно заинтересован. Секрет! Притом секрет, касающийся чести и репутации лучших фамилий в королевстве, и который, если бы был узнан, унизил бы эту знать донельзя и покрыл бы бесчестием и виновного, и правого. Этот секрет не имел никакого отношения к истории моей жизни, и я прочел его во всей подробности с величайшим вниманием. Из содержания бумаг я узнал все, что нужно было для поддержания принятой мною роли. Причина, почему вверили секрет этот мне, племяннику, за которого меня считали, состояла в том, что он был прямой наследник богатого имения, и его-то спрашивали, согласен ли он, как и другие, не предъявлять своих прав до тех пор, пока смерть не предаст забвению и преступника, и преступление.

Если бы я был на его месте, то согласился бы наверно; итак, приготовившись к ответам, я сложил опять бумаги, запечатал их и, одевшись, отправился обедать к лорду Виндермиру. Когда убрали со стола, он встал, сам запер двери, повернув ключ два раза, и потом тихо сказал мне:

– Ты теперь все прочел, знаешь, на что в этом несчастном деле решились другие действующие лица. Скажи мне, каково твое мнение?

– Мое мнение, милорд? О, я почел бы себя счастливым, если бы не знал того, что сегодня прочел. Мне кажется, самое лучшее не говорить более об этом, а действовать сообразно с тем порядком, какой предложен в бумагах.

– Очень хорошо, – ответил лорд, – и стало быть, дело кончено, и ты согласен. Меня радует твоя честность и твои хорошие чувства. Итак, мы навсегда оставим этот предмет в покое. Хочешь ли ехать со мною в замок Ворчестер? Он недалеко отсюда.

– Признаюсь, милорд, я хотел бы лучше остаться в Лондоне, если вам угодно будет представить меня в общество ваших знакомых, которых у меня здесь очень мало.

– Хорошо, хорошо, я тебя познакомлю под именем Ньюланда. Но, кстати, не видел ли ты кого-нибудь из нашей фамилии? Они, наверно, думают, что ты еще в чужих краях, и трудно их будет после разуверить, что ты переменил фамилию. Не желаешь ли видеть свою мать?

– Теперь невозможно, милорд, но через короткое время я надеюсь повидаться с нею.

– И мне кажется, это будет лучше. Перед выездом из Лондона я напишу майору Карбонелю и отрекомендую тебя как моего друга, и попрошу его ввести тебя в свет. Он знаком со всем почти городом.

– Когда же вы едете, милорд?

– Завтра утром, а потому мы простимся уже сегодня. Покамест я открою тебе кредит на тысячу фунтов у моего банкира Друммонда, и чем дольше ты проживешь на эти деньги, тем лучше.

Лорд дал мне рекомендательное письмо, а я отдал ему запечатанные бумаги, простился с ним и ушел.

– Ну, что нового, сэр? – сказал Тимофей, когда я вошел в свою комнату. – Я умираю от нетерпения узнать эту тайну.

– Тайна должна остаться тайной. Тимофей принял серьезный вид.

– Да, я даже и тебе не смею ее вверить, я обязал себя честным словом.

Но на слове честность совесть моя не заговорила. Мог ли я назваться честным человеком, узнав этот секрет?

– Дорогой Тимофей, я и то уже много сделал дурного, не заставляй меня делать еще худшее.

– Так и быть, не станем говорить об этом. Но, Иафет, скажите мне, что случилось и что вы намереваетесь делать?

Я передал ему весь разговор мой с лордом Виндермиром.

– Теперь ты видишь, Тимофей, что я достиг своей цели – быть в хорошем обществе.

– С достаточными средствами можно поддержать себя, – сказал Тимофей, потирая руки. – Тысячи фунтов хватит надолго.

– Даже и очень надолго, потому что я твердо решился никогда не употреблять их… а то это было бы чистое плутовство.

– Ваша правда, – ответил он удивленно, – об этом-то я и не подумал.

– Я и сам не больше тебя об этом думал. К лорду Виндермиру на днях приедет настоящий его племянник Невиль, и тогда проделки наши все будут открыты.

– Боже мой! И что будет с нами? – продолжал Тимофей с испуганным лицом.

– Тебе нечего бояться, вся беда падет на меня, но я готов вытерпеть вдвое против этого, только бы найти отца. Я не страшусь гнева лорда Виндермира, знание же тайны его может меня обезопасить и доставить еще его протекцию, если я захочу воспользоваться ею.

– Желаю, Иафет, чтобы все счастливо кончилось, однако я все чего-то боюсь.

– А я, напротив, очень спокоен. Завтра же отвезу письмо к Карбонелю и начну мои розыски. А теперь, Тимофей, прощай.

На следующее утро я, не теряя времени, отвез письмо майору Карбонелю. Он жил в первом этаже, на улице Сент-Джемс. Когда я приехал, он завтракал. На нем был шелковый халат. Зная, что вид непринужденности отмечает светского человека, я вошел к нему, небрежно бросил письмо на стол и сказал:

– Вот письмо, майор, прошу прочитать.

Без приглашения уселся я на софу, и, пока он читал его, я хлопал хлыстиком по сапогам и чуть было не засвистел. Майор Карбонель был человек лет тридцати пяти, недурен собой, с открытым лицом, которое он обезобразил огромными усами, проходившими около рта до самой шеи. Сверх того, он был высок ростом, хорошо сложен и во всем следовал моде. Утренняя одежда его была чиста. Казалось, он щеголял ею и кольцами, которыми унизаны были почти все его пальцы.

– Позвольте, милостивый государь, покороче с вами познакомиться, – сказал он, прочитав письмо, вставая со стула и протягивая мне руку. – Мне весьма приятно видеть друзей лорда Виндермира; каковы бы они ни были, но с такой наружностью, как ваша, они мне делаются вдвойне приятны.

– Майор Карбонель, я с вами еще не более двух минут сижу, но уже чувствую особенную благосклонность к вам. Вы, может быть, знаете, что я только что закончил мое путешествие?

– Да, я это вижу из письма. Мистер Ньюланд, мое время к вашим услугам. Где вы остановились?

– В Пиацце.

– Прекрасная гостиница. Я буду у вас сегодня обедать, и вы закажите, пожалуйста, суп mulligatawny^[3]; там его делают бесподобно. А после обеда мы поедем в театр.

Я удивлялся его светскому обращению и тому, какой так скоро и без церемоний предложил свое участие в моем обеде. Но через минуту я уже знал, с каким человеком имею дело.

– Майор, вы меня почти обижаете, сказав, что обедаете со мной сегодня. Я хочу, чтобы мы обедали вместе каждый день, когда вы не бываете приглашены кем-нибудь другим. Притом, мне приятно, если вы сами станете заказывать обеды и будете приглашать к ним всех, кого вам угодно. Не надобно ничего делать вполовину. Теперь я понимаю вас, как будто бы уже десять лет живу с вами.

Майор схватил мою руку.

– Милый мой Ньюланд, жаль, что мы не знали друг друга десять лет тому назад, как вы говорите, но что делать… Вы уже завтракали?

– Да, и теперь не знаю, что делать, раззнакомившись почти со всеми за долгим отсутствием. Я завтракал за час раньше обыкновенного и теперь готов к вашим услугам.

– Скажите лучше, что я к вашим. Но позвольте мне одеться, а вы между тем возьмите журнал и почитайте его, просвистите две-три арии, словом, займитесь всем, чем вам угодно, пока я окончу свой туалет. Это займет не более десяти минут.