Евгений Красницкий
Сотник. Бывших не бывает

Часть 1
Дорога

Глава 1

Конец ноября 1125 г. Окрестности Ратного

Снег поскрипывал, неказистая каурая лошадёнка неторопливо тащила сани по накатанной дороге. Возница её не подгонял, да и зачем? До Ратного оставалось ходу всего ничего, так на что животину мучить. Так же, видимо, думал и обозный старшина, поэтому сборный обоз Младшей стражи и купца Никифора из стольного града Турова, предводимый бояричем Михаилом, десятником Егором и самим Никифором, растянувшись длинной змеёй по узкой лесной дороге, медленно приближался к столице Погорынского воеводства.

На четвёртых от головы обоза санях, тех самых, что с философской неторопливостью влекла вперёд каурая лошадёнка, лежал человек. От легкого, но ощутимого морозца его защищал длинный тулуп, в который путник временами зябко кутался. Из-под тулупа выглядывали сапоги, а голову венчала мохнатая овчинная шапка. Большие чёрные глаза на смуглом лице, прямой нос и черная кучерявая борода, щедро тронутая сединой, выдавали в нём иноземца, скорее всего, грека. Простая тёмная одежда странника и торчащий из-под тулупа край рясы позволяли стороннему наблюдателю предположить, что видит он перед собой лицо духовного звания.

Новый ратнинский священник отец Меркурий ехал к месту своего служения, к будущей пастве, чтобы встать на место павшего от руки ляшских находников отца Михаила, которого уже начали именовать страстотерпцем и святым мужем не только односельчане, но и на епископском подворье.

Отцу Меркурию хотелось знать, каков был на самом деле его предшественник. «Славянин древнего рода, обучался в Константинополе, да где! В Патриаршей школе и в Магнавре, в вере стоял твёрдо, сердцем горел, как воину Христову и надлежит, в схватке один на один поверг колдунью и вырвал из тенет диавольских невинного отрока, сотнями крестил язычников», – об этом поведали ему в Турове, где отцу Меркурию пришлось обретаться аж с мая месяца, ожидая решения о своем назначении. Правда, там случались и другие разговоры, полные туманных намёков и прямых приказов…

* * *

После представления епископу и беседы с ним молчаливый и почтительный до подобострастия служка, ни о чём заранее не предупредив, привёл отца Меркурия из епископских покоев в ярко освещённую келью, поклонился чуть не до земли и исчез. Жаркий свет свечей и масляных ламп ослепил шагнувшего в него прямо из темного коридора монаха. Деревянная нога привычно нашла устойчивое положение на полу, а вот зрение никак не желало служить отцу Меркурию. Понял только, что келья велика, а изрядную часть её занимает постель с лежащим на ней человеком. Лица хозяина рассмотреть пока не удавалось, в глазах плавали цветные круги.

– Здравствуй, хилиарх, – раздался с кровати странно знакомый голос, – давно не виделись.

Вот уж кого не ждал тут встретить бывший первый сотник тяжелой пехоты базилевса, так это друнгария арифм Георгия. Конечно, он слышал краем уха, что тот за участие в очередном заговоре против Алексея Комнина пострижен в монахи и, по слухам, будто бы ослеплен, но что их пути когда-нибудь пересекутся, да еще здесь, в далекой Скифии – даже и предположить не мог… Кого поддерживал тогда Георгий: сродственных ему Дук, Диогенов, Гаврасов, Палеологов, или базилевс просто решил избавиться от неблагонадежного и амбициозного командира гвардейской тагмы, хилиарх Макарий не знал и знать не хотел. К тому времени он, как и многие другие увечные воины, принял постриг в монастыре святого Георгия и стал братом Меркурием…

– Здравствуй, друнгарий, – как ни велико оказалось потрясение, но бывшего хилиарха четвертой таксиархии «Жаворонков» Макария сбить с ног было не так-то просто, во всех смыслах.

– Ну теперь не друнгарий, а брат Илларион, – насмешливо раздалось в ответ.

Зрение наконец вернулось, и только тут гость смог разглядеть своего собеседника. Из клубка повязок на него смотрело знакомое хищное лицо. И хотя истерзанный увечьями калека мало напоминал былого циничного красавца, с одинаковой лёгкостью игравшего женскими сердцами, алчностью и честолюбием сановников, чёрной злобой и властолюбием евнухов гинекея, жизнью солдат и своей собственной, отец Меркурий не мог его не узнать. За годы, что они не виделись, на этом лице появились морщины, кожа побледнела, но глаза, холодные и жестокие, не изменились. Жажда власти светилась в них ещё сильнее, чем раньше. Власти явной и тайной. Власти любой ценой!

– Как видишь, оба мы теперь служители Божьи: ты отец Меркурий, будущий настоятель храма в скифских лесах, а я смиренный брат Илларион, граматевс^[17] епископа Туровского, – продолжил меж тем собеседник, – и оба не по своей воле. Только тебя в монахи определили сельджуки, а меня всемилостивейший базилевс Алексей, царствие ему небесное.

Вот теперь кое-что прояснилось. О подвиге брата Иллариона, получившего увечье от подлых язычников, когда он нес им в глушь и тьму лесов свет христианства, отец Меркурий уже наслушался, а потому быстро нашелся с ответом.

И хотя не допустил при этом ни голосом, ни выражением лица и тени насмешки, не смог совсем уж удержаться от некоторой двусмысленности.

– Что ж, я рад встрече, брат Илларион, и молюсь о твоём избавлении от телесной немощи. Я слыхал, что увечье своё ты получил, огнём и мечом искореняя языческую мерзость? Это дело богоугодное и для тебя не новое.

– Да, хилиарх, язык твой – враг твой, – усмехнулся Илларион, вполне уловив намек в словах собеседника. – Присядь, нечего изображать статую на ипподроме.

Отец Меркурий пересёк келью и опустился на лавку так, чтобы раненому было удобно на него смотреть. Он уже успел понять, что же случилось с его собеседником. Крепки оказались язычники, раз сумели сломать спину командиру двух сотен катафрактов здешнего властителя. Однако коли не умер сразу, то может и встать со временем, всякое бывало – такие мысли посетили между делом голову бывшего сотника, а Илларион, дождавшись, пока отец Меркурий усядется, продолжил:

– По талантам своим и храбрости ты мог бы стать таксиархом, и кто знает, может, закончить свою жизнь доместиком схол Востока или Запада. Паренёк, в шестнадцать лет вставший в строй, а в восемнадцать уже произведённый в декархи и отмеченный золотой похвалой, способен на многое. И командиром лоха ты стал быстро, только вот беда – в этом чине и застрял. Не любят стратиги, когда пехотный лохаг оказывается прав, не любят… Чтобы забраться наверх, приходится время от времени лизать чью-то задницу. А ты эту истину так и не понял, брат-солдат.

Слова бывшего друнгария лились спокойно и неторопливо, но каждое жгло не хуже калёного железа. Илларион умел бить по больному.

– Я ведь всегда присматривался к тебе, с тех самых пор, как мы шатались по самым тёмным и вонючим дырам, которые для нас умудрились отыскать наш всемилостивейший базилевс и его стратиги, – и я знаю, кто на самом деле командовал «Жаворонками» после гибели таксиарха Николая.

Ты думаешь, почему моя тагма так часто оказывалась рядом с «Жаворонками»? Друнгарий арифм легко может шепнуть кое-что на ушко доместику схол, а если повезёт, то и базилевсу. Не подумай, что я хочу сказать, будто чином хилиарха ты обязан мне, нет, ты стал им сам. Но у тебя нашлись влиятельные недоброжелатели. Именно недоброжелатели; были бы они врагами, ты бы давно стал падалью на обочине дороги или развлёк зрелищем своей смерти толпу на Месе.

– Зачем ты говоришь мне это, брат Илларион? И не боишься ли ты, что о твоих словах узнает хотя бы епископ? – В монастыре святого Георгия, что во Влахернах, бывший хилиарх хорошо научился играть словами и скрывать свои настоящие мысли, но иногда прямота оказывалась лучшим оружием.

– Нет, не боюсь, – ответил епископский секретарь. – У Комнинов руки длинные, но не настолько, чтобы дотянуться до меня тут. Да и что можно найти в моих словах? Только то, что я тайно покровительствовал хорошему солдату и верному слуге базилевса. Не думаю, что даже друнгарий виглы способен найти тут какую-то вину. Кроме того, брат-солдат, я бы не сказал тебе этого, если бы не был в тебе уверен.

В келье стало тихо. Илларион молчал, давая своему собеседнику осознать услышанное, а отец Меркурий ждал продолжения. Несколько долгих мгновений собеседники молча смотрели друг на друга. Первым нарушил молчание хозяин.

– А вот вопрос «зачем» куда более важен… – Положение примотанного бинтами к доске тела не изменилось, но Илларион весь как будто подобрался, а лицом снова стал донельзя похож на хищную птицу.

– И что же ты ответишь мне на этот вопрос? – отцу Меркурию с трудом удалось сохранить выражение спокойствия и безразличия.

– Не будь нетерпелив, мой брат во Христе, – усмехнулся Илларион, не обманувшийся видимым равнодушием собеседника. – Я отвечу, но сначала ты ответишь мне. Согласен?

– Согласен. Спрашивай.

– Вот и хорошо. Скажи, для чего мы вместе глотали пыль в Фиргии, Киликии, Фракии и ещё чёрт знает где?

Для чего сражались в десятке крупных битв и осад, а стычкам давно потеряли счёт? Зачем мы голодали, загаживали своим помётом, частенько кровавым, обочины тысяч дорог и троп, да отмывали задницы от дерьма после боя, за что ты потерял ногу и положил своих верных «Жаворонков» под Поливотом, а, брат-ромей?

– Единая вера, единая мера, единая империя! Един Бог на небе – один базилевс на земле! – как будто кто-то другой произнёс за отца Меркурия эти слова. Для него они значили всё: белённый известью дом под красной черепичной крышей, где он родился и вырос, маленький виноградник, клочок каменистой земли, старые оливы, синеву Пропонтиды^[18], маленькую церковь святого Георгия, громаду города на севере, соседей, друзей, товарищей, с которыми он двадцать лет стоял плечом к плечу в строю, сказки, которые когда-то рассказывала ему мама, всё, что было ему дорого, и всё, за что не жаль отдать свою жизнь. Казалось, он давно забыл их в сонном болоте монастыря, где чтили несколько иные догмы, но, как выяснилось, они только ждали своего часа…

– Верно! Так должно быть, и так когда-то было. Но сейчас стало по-другому. Нас заставляли воевать за Комнинов, за великого логофета, за то, что латиняне хозяйничают на землях империи, а Комнины отдают им всё: земли империи, власть, золото веру, всё… И ведь они ещё ничего – вспомни Никифора Вотаниата^[19], который отдал варварам всю Малую Азию! И что, мы воевали за них?! Нет, хилиарх, за своих товарищей, за семью, за тот клочок земли за длинными стенами, где стоит твой домик… Где сейчас твой дом, хилиарх?! Где твоя семья?! – Голос Иллариона взлетел чуть не до крика. – Их нет, венецианские наёмники убили их, сожгли твой дом, пока ты воевал с турками. А кто привёл их на священные земли империи? Комнины!

– Вот ты и сказал то, что заинтересует друнгария виглы, брат мой, – ответ отца Меркурия прозвучал спокойно, вот только чего стоило ему это спокойствие! – Но ты прав, я не доносчик. Ты не был бы собой, друнгарий, если бы откровенничал со мной, не зная точно, что я не донесу. – Меркурий чуть помедлил и решительно взглянул в глаза собеседника. – Ты прав: за что мы должны были сражаться и за что сражались на самом деле – совсем разные вещи, – язык его произносил эти слова, а душа корчилась в адском пламени. Хотелось схватиться за меч, убивать, душить, рвать зубами, вот только кого?

«Елена, Николай и Маврикий, мама – их нет и больше никогда не будет, на месте дома – давно остывшее и, наверное, застроенное новыми хозяевами пепелище. Что толку с того, что убийц потом покарали…

Их смерть никого не воскресила! Да, нанял венецианцев базилевс Алексей, но где была гвардия? Почему пьяным наёмникам позволили бесчинствовать? А может, кому-то было выгодно, чтобы венецианцы резвились именно там? Не договариваешь ты, друнгарий, не договариваешь…»

Вслух, однако, ничего не произнёс и продолжил разговор, загнав боль так глубоко, как только смог:

– И правду сказал о том, кто в этом виноват. Я ведь тоже присматривался к тебе, друнгарий. И видел, что не просто так ты больше времени проводишь на войне, чем в Палатии. А также помню историю Иоанна Цимисхия и Никифора Фоки.

– Да, я не ошибся в тебе, – Илларион слабо и осторожно покивал головой: большего ему не позволяли повязки, – только я стараюсь не для себя, а для законного базилевса Никифора Дуки^[20], веры и империи.

– Согласен, империи нужен новый базилевс, молодой и энергичный, способный вернуть её былое величие, – отец Меркурий говорил то, что от него и хотели сейчас услышать, но думал о другом.

«Ну, Георгий, всё очень просто: посадить на трон слабовольного мальчишку, а самому править из-за его спины… Дальнейшее известно и случалось не один раз в палатийском змеюшнике – в одно прекрасное утро базилевс Никифор проснётся отдельно от головы, а на троне будет сидеть базилевс Георгий».

Впрочем, обмануть опытного интригана ему не удалось.

– Не прикидывайся идиотом, хилиарх, я не потратил бы три года жизни, чтобы затащить сюда недоумка. Ты не хуже меня знаешь, что мой дальний родич Никифор Дука сопляк и тряпка, если на то пошло, ныне царствующий Иоанн Комнин и его сын Алексей куда лучше! За душой у Никифора нет ничего, кроме самомнения, похоти и стремления к удовольствиям. За него будет править тот, кто посадит его на трон. Не скрою, когда-то я сам мечтал стать базилевсом, но теперь понял свою ошибку. Да и какой из меня базилевс? Я монах, а теперь и калека. Неизвестно, смогу ли я когда-нибудь ходить, – лицо Иллариона оставалось спокойным, голос звучал ровно и уверенно. Казалось, он воспринимал своё увечье как досадную, но не слишком важную помеху своим планам. – Да, раньше я любил ликующие толпы, приветствующие меня, но теперь поумнел и смогу обойтись без этого. Но доживать свою жизнь безногим калекой в монастырской келье я точно не хочу. Я предлагаю тебе, хилиарх Макарий, не просто заменить одного базилевса на другого, да отсюда этого и не сделаешь, – криво усмехнулся Илларион.

Неожиданно голос бывшего друнгария окреп. Келью заполнил уже не шёпот страдающего от телесной немощи монаха. Нет, от стен, потолка, даже от пола кельи отражался голос стоящего на кафизме императора!

– Христос Пантократор! Я предлагаю тебе большее. Ты можешь встать у истоков силы, которая спасёт империю, укрепит и защитит веру и даст в руки тем, кто создаст её огромную власть. Власть, о которой базилевсы могут только мечтать! – Глаза у Иллариона сияли, лицо покрыл лихорадочный румянец.

Отец Меркурий понял, что слышит сейчас сокровенные мысли бывшего друнгария. Он не прятался больше за недомолвки и полунамёки. Видимо, все случившееся с ним здесь заставило Иллариона пустить коней галопом. Секретарь заштатного епископа из затерянной в скифских лесах епархии шёл напролом, не тратя времени и сил на хождение вокруг да около, он позволил себе быть откровенным. Или счел, что так скорее и вернее достигнет желаемого.

– Эта сила сможет менять базилевсов и патриархов в случае нужды, эта сила сможет восстановить величие империи и веры! Она будет хранить империю и церковь, пресекать ошибки, бороться с ересями, держать в повиновении и знать и чернь!

– И во главе этой силы ты? – отец Меркурий не столько задавал вопрос, сколько утверждал очевидное.

– Да, я, – просто ответил Илларион. – Может, у тебя на примете есть кто-то получше, а, хилиарх?

– Да нет, – Меркурий позволил себе слегка скривить губы в подобии ироничной усмешки. – По крайней мере, никого, кому бы пришла в голову идея создать что-то, способное менять базилевсов по своей воле, я не знаю. Все как-то хотят сами усесться на трон. В том, что ты представляешь, что делаешь, я тоже не сомневаюсь. – Странно, но отставной хилиарх вдруг начал относиться к этому разговору, как к диспуту, упражнению в логике. – Но ты еще не сказал мне, что это за сила, и как можно создать её тут, в Скифии?

– Мы с тобой были ещё молоды, брат-солдат, когда воевали в Киликии против Боэмунда и его франков, но именно там я впервые об этом задумался, – продолжил тем временем Илларион. – Ты помнишь франкских катафрактов, одетых в чёрные туники с белыми крестами поверх доспехов? Тех, что прикрывали бегство франков при Диррахии?

– Помню. – Перед отцом Меркурием как наяву встали полсотни чёрных катафрактов на вороных конях, бросившихся в самоубийственную атаку на пять полных тагм имперской кавалерии и полегших в этой схватке до последнего человека. – Они дорого продали свою жизнь и такой ценой дали всему этому варварскому сброду убраться в свой лагерь. Они были солдатами!

– Подай воды, брат-солдат, сам я напиться не способен, – в голосе Иллариона звякнул металл.

– Сейчас, друнгарий! – Солдат в отце Меркурии откликнулся на эту просьбу – приказ быстрее разума. Нельзя отказать в помощи раненому, даже чужому. Можно милосердным ударом избавить от мучений и тем оказать воину последнюю почесть, но отказать в просьбе – никогда. Этому его учил ещё отец.

Поить раненого из покрытого затейливой резьбой деревянного ковшика оказалось весьма удобно. Бывший друнгарий пил жадно, крупными глотками. Напившись, он откинулся на тонкую подушку. На лбу выступили капельки пота.

– Спасибо, брат-солдат, – кивнул Илларион и, дождавшись, когда отец Меркурий вновь утвердится на лавке, продолжил:

– Да, они умерли достойно! Но разве тебе не интересно, кто они такие? – В голосе Иллариона прорезалась усмешка. – Ты не задумался, почему одни варвары-франки бежали, а другие, жертвуя собой, прикрывали их бегство? И почему они одевались, подобно нашим катафрактам, в одинаковые плащи и туники?

– Нет, друнгарий, не задумался. Как-то было не до того. Ты же помнишь, «Жаворонкам» тогда здорово досталось…

– Помню… – Раненый с легким вздохом опустил веки. Потом открыл глаза и прямо взглянул в лицо собеседнику. – Ну, если не задумался тогда, задумайся теперь, хилиарх. В тот раз ты видел, как сражаются и умирают рыцари ордена святого Иоанна Крестителя, монахи-воины… Они подчиняются только отступнику-папе и своим командирам. И, опираясь на них, отступник римский может разговаривать с варварскими цезарями на равных. – Илларион поморщился.

– А теперь подумай, хилиарх, что случилось бы, если бы православная церковь имела такой орден, такое братство?! Ты же немало знаешь о Спарте, брат-солдат, немало знаешь о равных… А теперь представь православных равных, но не отягощённых ни семьей, ни имуществом, спаянных железной дисциплиной, отдающих всё своё время войне, молитве и воинскому обучению. Никаких обязанностей, кроме войны во славу Господа и империи… – бывший друнгарий тяжело сглотнул. – Какая это будет сила! Кто сможет противостоять им? И какую власть обретут те, кто встанет во главе их? Сможет ли тогда патриарх искажать веру, базилевс разрушать империю и уклоняться в латинскую ересь, а прониары рвать себе куски пожирнее? Смогут ли поднять голову ереси? Смогут ли папские ублюдки, варвары и язычники хозяйничать на имперской земле?! – Казалось, Иллариона не удержит даже доска, к которой его примотали, так сильно и уверенно звучал теперь его голос. – Кто сможет нанести вред Церкви и Империи, когда у них будет такой страж?!

Отцу Меркурию в какой-то момент даже почудилось, что на лице его собеседника остались одни глаза.

– Никто не сможет! – Илларион остановился и нервно сглотнул.

– А почему ты мне рассказываешь об этом здесь и сейчас? – этот вопрос бывший хилиарх задал вполне искренне.

– Ты ведь тоже не готов довольствоваться всего лишь монашеским клобуком и смиренно пасти овец Божьих – слишком хорошо я тебя знаю! Именно здесь и сейчас мы с тобой и начнём создавать наш орден! Орден Михаила Архангела! Сам архистратиг небесных сил бесплотных поведёт нас во славу империи! Мы станем его огненным мечом, и этот меч своим священным пламенем сначала очистит империю от скверны, предательства, ереси и слабости, а потом сотрёт с лица земли всех её врагов! Как един Бог на небе, так и на земле будет один базилевс, одна империя, на страже которой будет до скончания веков стоять орден Михаила Архангела!

– Я ещё не согласился, друнгарий! – ответ отца Меркурия прозвучал чётко.

– Ты согласишься, оплитарх ордена! Согласишься! Потому что сам господь ведёт меня! – Нет, Илларион не бредил, как сначала показалось его собеседнику. – Этой весной мне было знамение!

– Знамение?! – Тут отец Меркурий в очередной раз поразился сверх меры. Дело пахло уже не подземными нумерами Буколеона и не Месой, а патриаршим судом и костром. И никакое увечье от этого не спасет…

«Ничего себе! А не попало ли от язычников моему старому знакомому ещё и по голове? Во что он решил меня втянуть? И ведь это уже не в первый раз, Георгий и раньше делал мне интересные намёки. Но сегодня он прёт напролом. Оплитарх – главнокомандующий пехотой, ставки-то на этот раз больно уж высоки… Но знамение? Прости меня, Господи, в последние годы ты что-то не часто посылаешь знамения своим детям, однако шутить с такими вещами слишком даже для друнгария. Значит, он или сам в это верит, или хочет, чтобы поверил я. Ну что ж, старайся, Георгий, а я послушаю!»

– Да, знамение! – решительно, как гвоздь забил, продолжил Илларион. – Слушай меня, брат Меркурий! Этой весной, перед самым началом великого поста, сюда приехал сотник катафрактов архонта, или, как тут говорят, князя Вячеслава.

– А при чём тут этот несомненно достойный муж? – Меркурий пожал плечами, не скрывая своего недоумения.

«Какой-то скифский кентарх (или как он тут называется) вряд ли сможет стать силой, способной хоть как-то повлиять на дела империи. И при чём тут знамение?»

Илларион, не обращая внимания на жест собеседника, спокойно продолжал рассказывать.

– Этот достойный муж потерял ногу в сражении с половцами, и, само собой, нашлись желающие занять его место, но кентарх Кирилл оказался далеко не дураком. Да и трудно ждать глупости от человека, сумевшего жениться на внебрачной дочери своего князя… Не нынешнего, Вячеслава, а предыдущего – Святополка, – счел нужным пояснить Илларион, отвечая на удивление в глазах Меркурия. – Так что наш сотник – родич опальной ветви здешнего правящего рода. Но дело не в этом. Сотню, которой ныне командует Кирилл, больше ста лет назад отправили в самый глухой угол здешних земель, чтобы мечом нести язычникам слово Божье. Пока у них это получается, но и это не главное.

«Интересно, а что же тогда главное? Ты же ведь не просто так рассказываешь мне о скифском сотнике. Не спорю, возможно, он смел, ловок, удачлив, похоже, далеко не дурак, но в делах империи кентарх здешних катафрактов, будь он хоть трижды родственник правящей тут династии, не значит ничего – песчинка. Однако мой старый знакомый никогда ничего не говорит просто так. Послушаем».

– Кирилл прекрасно понимал, что должен произвести на князя впечатление, и для этого взял с собой внуков, из которых особенно выделяется старший.

– А при чём тут внуки? Неужто князь столь чадолюбив? – Меркурий позволил себе усмехнуться. Впрочем, он искренне не усматривал связи между необходимостью старому увечному воину убедить архонта в своей полезности и его внуками, будь они хоть сколько угодно многочисленными и смышлеными, не говоря уж об отношении всего этого к ранее сказанному.

– Наберись терпения, будущий оплитарх, – усмехнулся Илларион, – терпение тебе понадобится. – Важны не все внуки, а только тот, самый старший – Михаил. Хоть и было ему тогда всего тринадцать лет, именно он смог произвести впечатление на князя, да как! Ему пришло в голову показывать представления, вроде тех, что устраивают бродячие акробаты в империи, или того, как демонстрируют выучку схоларии и эскувиторы на ипподроме. В империи к такому привыкли, а тут это стало делом невиданным. Словом, через несколько дней о них судачил весь город.

– И что из того? – Отец Меркурий попытался замаскировать интерес сомнением. – Парнишка неплохо заработал. Ты обещал мне рассказать о знамении.

– Будет тебе и знамение, оплитарх. – Илларион стал очень серьёзен. – Владыка послал меня проверить, не скрывается ли в этих представлениях языческая мерзость. Я не без интереса посмотрел действо, а потом имел с Михаилом долгую беседу. Он необычный отрок, весьма необычный, особенно для мальчишки, родившегося и выросшего в скифской глуши.

– И что же тебе сказал сей необычный отрок? – отец Меркурий не смог удержаться от прямого вопроса.

– Его ответ поразил меня. В том числе и разумностью и ученостью, кою трудно ожидать в отроке из столь глухого уголка Скифии, но главное – тем, что именно он сказал. Потому я и запомнил всё почти дословно, так что – суди сам. Илларион прикрыл глаза и не сказал, а чётко продекламировал:

– «Я, отче, восьмое колено воинского рода, потому и мыслю как воин… В войске крестоносцев, которое Гроб Господень освободило, многие рыцари пожелали служить Господу, но с оружием расставаться не захотели. Так появились рыцарские ордена, которые никому, кроме Папы римского, не подчиняются. Страшная сила в руке католической церкви. Вот бы и православной церкви такой иметь. Можно было бы и княжеские усобицы пресечь, и драчливых соседей образумить, и новые земли под руку истинной веры привести».

Ничего удивительного, что Илларион запомнил эту встречу: слова неведомого скифского отрока потрясли и отца Меркурия. Пожалуй, схожие ощущения испытал когда-то лохаг Макарий, получив по башке болгарской булавой. Окружающий мир утратил чёткость и поплыл, в ушах шумело… Только, в отличие от той стычки, свет в глазах не померк и мысли не пропали. Наоборот, они принялись скакать подобно голодным блохам в казарме:

«Как?! Как такое могло прийти в голову тринадцатилетнего сопляка, ничего не видевшего в жизни, кроме своих лесов? Чёрт меня возьми, прости господи! Лучшие мужи империи не смогли прийти к этой мысли, только Илларион – Георгий, этот хищный властолюбец, додумался. И то через полтора десятка лет размышлений… У самих франков этих орденов всего один или два, как я слышал, и они только становятся на ноги. А тут… Так не бывает… В таком возрасте думают не о судьбах мира, а о том, как добиться доступа к ηουνί^[21] подружки… Несомненно, кто-то внушил мальчишке эту мысль, но вот кто?

Его дед? Возможно, но тогда он бы заговорил об этом сам… А что, если незнакомый мне скифский кентарх куда хитрее, чем кажется на первый взгляд? Тогда он мог научить внука тому, что и кому следует сказать. Какой спрос с парнишки в случае неудачи? Может быть и так… Судя по всему, этот кентарх не падаль на обочине дороги и отлично знает, что не стоит совать голову в пасть живого льва… Жениться на женщине из рода цезарей, пусть и внебрачной дочери, и остаться после этого в живых способен не каждый. И повод попасться на глаза и архонту и епископу он придумал необычный, но действенный. Очень действенный, и при этом не вызывающий подозрений… Да, этот сотник Кирилл совсем не прост… Вопрос в том, откуда об этом мог знать он сам?

Приехал, называется, к неиспорченным палатийскими нравами варварам… Это тебе не трепаться о политике возле лагерного костра или в винном погребке и даже не сторониться заговоров, в которые тебя пытались когда-то втянуть из-за пяти сотен гоплитов, что были под твоей рукой… Тот же Георгий и пытался.

Но если предположить, что дед не вкладывал свои мысли в голову внука, а только использовал его выучку для того чтобы самому попасться на глаза властям предержащим? Тогда выходит, что эти мысли в голову отрока вложил кто-то другой. Кто?

В селе тех, кто посвятил свою жизнь защите веры, обязательно есть священник… Маловероятно. Каким бы ни был этот священник, ему нет нужды задумываться о таких вещах. Не лишённый же сана митрополит у них там, в самом деле…

Не митрополит… Но ордена только зарождаются… Макарий, ты осёл! Парень говорил об орденах как о чём-то давно существующем, а они ещё не отучились гадить под себя и сосать титьку!

Кто мог рассказать мальчишке такое?! Или Господь, или сатана! Но зачем врагу рода человеческого давать в руки Церкви разящий меч против себя? А что, если это не меч, а отравленный кинжал евнуха из стражи базилиссы? Тот самый, у которого два острия, направленные в разные стороны от одной рукояти… Вон как друнгарий заговорил о власти. Возмечтал стать выше базилевса и патриарха… И ведь это возможно, ещё как возможно! Но если во главе этой силы станет человек, для которого благо империи превыше всего? Тогда империя действительно способна восстать из пепла… Пути Господни неисповедимы… Господи, дай мне мудрости познать волю твою! Дай мне сил творить её к вящей славе Твоей!»

– О чём задумался, оплитарх? – голос Иллариона вернул отца Меркурия к реальности. – Впрочем, не отвечай – я вижу по твоему лицу о чём. Такие мысли посещали и меня после разговора с отроком Михаилом.

Отец Меркурий уставился на собеседника в немом удивлении.

– Не смотри на меня так, брат-солдат и брат мой во Христе. Нельзя не сомневаться когда Господь испытывает нас! Я знаю, какие вопросы ты хочешь мне задать, и отвечу на них. Это нетрудно, оплитарх, после того как сам прошёл тот же путь. Слушай: ты хочешь знать, кто вложил такие мысли в голову отроку Михаилу? Я отвечу – Господь, Христос Пантократор, и ты сейчас поймёшь почему.

«Не заметил, слава богу! “Я вижу, о чём ты думаешь” Я-то чуть было не поверил, что он и впрямь читает мои мысли, а он просто приписал мне свои. Теперь нужно показать сомнение, и он выложит всё!»

– Почему? Сатана хитёр, брат Илларион.

– Хитёр, брат Меркурий, но недаром Господь дал нам разум, чтобы мы познавали волю Его и противостояли козням врага рода человеческого, так что давай рассуждать, – Илларион облизнул губы и продолжил: – На такие размышления мог натолкнуть отрока его дед, кентарх Кирилл. Это было бы ему выгодно, но я в это не верю. И знаешь почему?

Отец Меркурий только вопросительно взглянул на собеседника.

– Через несколько дней местные бродячие артисты, которых тут называют скоморохами и которых наш отрок оставил без заработка, устроили засаду на него, его братьев и моего помощника брата Феофана. Они ранили брата Феофана, но мальчишки сумели убить двух разбойников и одного ранить, а после этого кликнули стражу…

– Однако! – Меркурий удивлённо вскинул брови, – Отроки, похоже, и впрямь не простые – положить вооружённых разбойников не шутка. Интересно, каковы же тогда их отцы?

Но Илларион, увлеченный своей идеей, продолжал рассказ:

– Стража схватила татей, при обыске у них нашлись краденые вещи и колдовские предметы. Причём не для каких-нибудь любовных приворотов, а для смертного колдовства. Под пыткой раненый разбойник покаялся и обещал указать дорогу к языческим капищам, а два его товарища – старик и девка – только изрыгали хулу на Господа…