Евгений Хмызов
a voice
Лампа в плафоне медленно разгорается и через пару секунд освещает меня –трясущегося голодного дикаря. Я хватаю ртом воздух, смешивая его с теплым хрустящим тестом. Смотрю внутрь конверта, пытаясь разглядеть серую начинку. Лук. Много лука, намертво запеленавшего небольшое количество белой массы в самом низу. Чертов абориген. Рву зубами испускающее дух тесто, всё ближе подбираясь к начинке.
– Ну ты и даешь.
Вцепившись в еду, я оглядываюсь по сторонам и замечаю девушку, стоящую около дороги.
– Настоящий спринтер, – говорит она, потирая глаза.
Изнеможение не позволит мне сделать очередной рывок. Моя жизнь обесценена усталостью и голодом. Уж если мне и суждено сейчас умереть, то я, наверное, даже уже и не против. Только бы без особых мучений. Я скрещиваю пальцы на своей левой. Наверное, скрещиваю, так как не чувствую рук.
Беспомощный и беззащитный, я держу искусанный треугольник перед собой, остужая его своими холодными пальцами. Накатывающее чувство стыда сдерживает меня от того, чтобы я не проглотил его целиком на глазах у прохожих.
Девушка одета в серую шерстяную кофту, застиранную до крупных катышков, юбку до колен и толстые серые колготки – защиту от цистита, нежелательной беременности и половой инфекций. Кеды грязного цвета с серыми шнурками. Черные растрепанные волосы чуть ниже плеч.
– Торопишься? – спрашивает она своим праздничным тоном.
– Нет. Я тут вроде просто гуляю.
После моих слов девушка меняется в лице, надув щеки, будто ее рот набит дикими пчелами. Глаза краснеют от подступающих слез, губы размыкаются, сокрушая воздух волной истерического смеха.
– Гуляю! – взрывается она.
Девушка сгибается вдвое, пытаясь сдержать ребра, чтобы их не разорвало. Ее трусит от распирающего, ищущего выход смеха.
– ГУЛЯЮ!
Я держусь за свой треугольник, пытаясь не обращать внимания на странные взгляды прохожих и, наконец, добираюсь до лука.
– И как? – говорит она, потирая глаза. – Получается?
Я пожимаю плечами, переживая о том, что сыр слабо укутан и вот-вот совсем остынет.
Колени отзываются дрожью, тело жаждет спасения от холодной смерти. Девушка кивает в сторону машины, небрежно припаркованной посередине тротуара.
– Ладно, – говорит она, – поехали.
«Пора», – думает голос, думаю я: «Я заебался!»
8.
Я не могу встать, мне больно шевелить ногами. Руки связаны перед собой, правый глаз затянут застывшей коркой чего-то липкого. Я лежу в яме, и сверху на меня падают комья сырой грязи. Один большой ком падает мне на живот, на стены летят темно-красные брызги чего-то вязкого, и я корчусь от нестерпимой боли.
Я приподнимаю шею и вижу, как из меня торчат грязно-розовые мясистые шланги, на одну из которых падает еще один земляной ком. От боли я откидываю голову назад, бьюсь об землю и просыпаюсь.
– Они забрали Дэнни, – шепчет Райан, сидя около моей кровати.
За окном было темно. До подъема оставалось еще два или три часа.
– Я проснулся от того, что кто-то хлопнул дверьми, а когда поднял голову, то кровать Дэнни оказалась пустой.
Укрывшись с головой, я отвернулся к стене.
– Может, он вышел подышать, – говорю я, пытаясь всмотреться в часы на стене.
– Нет. Я слышал его стоны. Я думал, – сказал Райан, обернувшись. – Я думал, – повторил он шепотом, – что мне это приснилось. Как думаешь, что они сделают с ним?
– Порежут на органы, – сказал я, придерживая живот рукой, – как и нас с тобой.
Оставшиеся два или три часа Райан ходил по квартире, пытаясь просить помилования у Бога. Я понимал, что уснуть уже не удастся и просто лежал, уставившись в потолок. Мне было лень разуверять Райана в обратном, что если бы Бог существовал, мы бы здесь не оказались.
***
Я подхожу к машине, мечтая окончательно не остыть, как мой треугольник. Желудок одобрительно отвечал на тесто урчащим спазмом. «Мяса не будет», – думаю я. Будет всего лишь лук с привкусом отчаяния и ощущением скорой кончины.
Я кидаю взгляд на авто. Выгоревшая до темно-серого черная краска, свисающий в левую сторону передний бампер, неглубокие царапины на водительской двери. В правом верхнем углу лобового стекла раскинулся паук из тонких длинных трещин.
Я подхожу к пассажирской двери, слегка вогнутой внутрь, выталкиваю ее наружу и падаю на сиденье, усеянное кусочками эко-кожи.
– Не обращай внимания. Я только учусь водить, – говорит девушка.
Я кусаю холодный конверт, поддевая лук и кусочек сырной начинки. Перед последней поездкой хотелось бы подкрепиться получше.
– Если захочешь перебить этот вкус, у меня есть тик-так? Хотя с отрыжкой после хачапури ему явно не справиться.
Я смотрю на остатки своего предсмертного пира, отрываю половину и глотаю, едва еда успевает коснуться зубов.
– По мне так лучше умереть голодной смертью, чем есть хачапури Давида. Ты видел его ногти? Он прямо-таки Крюгер на пенсии.
Я пожимаю плечами, пытаясь не подавиться этим вязким слоеным комом.
– Ну и вонь, – говорит она, открывая свое окно.
Девушка делает пару коротких вдохов, морщит лоб, выхватывает остатки еды из моих дрожащих рук и выбрасывает в окно.
– Когда же вы уже перестанете переваривать зверей!
– С- с- сыр, – говорю я дрожащими губами.
– А что на счет лука? Ты разве не знал, что он жарит его на свином сале.
9.
Дэйв садится за кухонный стол, хрустит шеей и достает из кармана маленькие электронные весы. Случай с Микелем стал для всех нас хорошим уроком.
Дэйв кладет на чашу пустой зип-пакетик, обнуляет табло и приступает к контрольному взвешиванию. Он смотрит на меня после каждой выложенной на весы закладки, оттачивая свои навыки психолога.
– Все нормально, – говорит Дэйв, протягивая мне телефон и листок с координатами.
Я выхожу на улицу, вдыхая влажный осенний воздух. Оглядываюсь по сторонам и иду в направлении первой точки.
Ветровка отражает фары машин, люди спешат увернуться от моего громоздкого зеленого бокса.
Я достаю телефон, чтобы свериться с точкой, прикладываю его к уху и растягиваю импровизированный диалог с матерью, которая якобы волнуется за меня.
– Да, мам. Нет, нет. Да, скоро буду.
Говорю громче обычного, понемногу смещаясь в сторону тропинки, ведущей к заброшенной стройке.
– Мам, да скоро буду, мам. Ну что? Ну нет, мам. Мам, не… Только не говори отцу, что я… Нет, мам. Мам!
Свободной рукой я достаю из кармана джинсов сверток, и на землю падает пачка жвачки. Наклонившись, чтобы поднять ее, я слышу шепот, доносившийся из-за стены в десяти метрах от меня.
– Он затих, сэр. Пора?
– Да.
Выпрямившись, я скидываю с себя рюкзак и убегаю, оставив на земле пачку мятной резинки.
Шаги за спиной становились все громче. Один из шептавшихся остался на месте, пока другой гнался за мной.
Люди, столбы, лавочки, урны. Я бегу, не сокращая расстояния. Прыжок полицейского означал бы прощание с сестрой. Запыхавшись, я кричу, что есть сил, взывая о помощи. Кричу, обращая на себя внимание людей. Кричу, обзывая полицейского маньяком. Кричу о том, что меня хотят изнасиловать.
Я больше не слышу его шагов, повисших у меня на плечах. Обернувшись, я вижу, как кто-то преградил полицейскому путь, кто-то ударил его по лицу.
– Держите его! – кричит он, размахивая, наверное, своим жетоном, пока я удаляюсь в подземку.
Метро – живая пустыня. Я забегаю в кишащий муравейник, скидываю с себя ветровку и становлюсь частью безликой толпы. Ощущение временной безопасности.
Я захожу в вагон, выдыхая паром, и обхватываю плечи в надежде согреться. Влажные волосы остужали мои мысли. Холодная голова, теплый лоб. Мурашки под футболкой и свитером, дрожь по всему телу. Я чихаю, высвобождая из носа мертвых лейкоцитов. Стук в висках. Лампы бьют желтым по моим карим глазам.
Я сажусь на ближайшее к дверям пустое место, тру друг о друга ладони, словно отражение мухи на потолке. Где-то в конце вагона мелькает зеленая ветровка. Голоса, переходящие в крик, спор мужчины и девушки.
– Убери! Убери свои руки! – кричит девушка, мельтеша зелеными рукавами.
– Успокойся, успокойся тебе говорят!
Голоса приближаются ко мне.
– Мира! – кричит мужчина, – подумай о своем брате. Еще один шаг, и он станет вечным.
– Я не могу больше, – взвывает девушка.
Голос из динамиков предупреждает о закрывающихся дверях.
– Не могу! – вопит девушка, и волны истерики одна за другой накрывают ее.
Она бьет мужчину в колено и бежит на противоположную сторону платформы.
– Вот черт!
Прихрамывая, мужчина выставляет руку, не давая дверям вагона закрыться.
– С дороги! – кричит он, толкая бездомного, который заходит внутрь.
Девушка стоит на краю платформы. Ее отчаянный взгляд говорит о полной готовности к действию. Я слышу отдаленный звук приближающегося поезда.
– Не подходи, я спрыгну! – кричит она.
Поезд показывается из туннеля, и у несчастной остается последняя возможность для прыжка. Я чувствую напряжение. У меня пересыхает во рту. Она струсит, надеялся я. Пусть она струсит. В мгновение девушка подгибает колени и отталкивается от платформы. Я закрываю глаза, представляя разрыв кожных покровов, брызги крови, лопающиеся внутренние органы. Поезд останавливается. Я открываю глаза и выдыхаю. Она так и не решилась.
– Хорошая девочка, – говорит мужчина.
Он берет девушку под руку и тянет за собой к нашему отходящему вагону. Его взгляд – взгляд отчима на повзрослевшую падчерицу, которой необходимо преподать урок.
– Ты чувствуешь это? – говорит бродяга, наклонившись ко мне и втягивая ноздрями воздух.
От его дыхания я чувствую кислый привкус переваренного в желудке молока.
– Что? – говорю я, закрывая футболкой рот и нос.
Его улыбка – улыбка джокера. Сумасшедшего фанатика с поехавшей крышей. Отечное лицо. Густые вьющиеся брови. Фиолетовая шапка с белой полосой посередине. Впалые щеки, острые скулы. Жидкая бородка, свисающие крошки хлеба. Под носом белая корка застывшей мокроты.
– Запах смерти, – говорит бездомный.
Он поднимает кулак у себя над головой, опускает подбородок и высовывает язык.
***
Незнакомка закрывает окно, трет друг об друга два проводка, машина неохотно мычит, после чего начинает трястись. Стон заведенного двигателя повергает ее в восторг.
– Есть! – довольно восклицает она.
Я включаю печку, пока девушка пытается вырулить в правую полосу. Мы слышим ругательства из внедорожника, чуть не въехавшего в нас.
– Ну… как прошел твой день?
Мой день – деликатес для утонченных гурманов китайского ресторана: каша с желудочным соком, хумус из личинок, паштет из кузнечиков.
Я вытаскиваю спрятанную под мышкой ладонь, показываю больший палец и снова прячу ее.
– Кстати, как тебе моя машина?
С нами ровняется белая «киа», водитель которой размахивает руками. Он кричит, и его губы точно произносят «сука» и «свет», и еще какие-то слова, которые я не могу разобрать.
– Точно, свет.
Она переключает рычаг на руле, и сначала габариты, потом фары освещают дорогу.
– Оу! – восклицает она и сигналит в ответ обгоняющей нас «киа».
– Спасибо!
– Это так романтично гонять по ночам. Не находишь?
Я пожимаю ей в ответ своими все еще трясущимися плечами.
Мои последние минуты, последние блики света сменяющих друг друга фонарей. Под правым дворником болталась брошюра с довольным лицом мертвого альбиноса. «Будь выше этого». Я улыбаюсь в ответ покойному грешнику. Будь ты проклят, если эта хрень не сработает.
– Я угнала ее сегодня с парковки супермаркета. Не думала, что это так просто. Стоит лишь набрать в поиске, как угнать машину. Погоди. Сейчас покажу.
Девушка лезет в карман своей кофты, достает телефон, открывает браузер и быстро стучит по экрану своим короткими черными ногтями.
– Вот, смотри, – она показывает мне видео, где какой-то парень стоит возле уставшего серого седана.
Машина съезжает на тротуар, цепляя его правым передним колесом.
– Ой, – говорит она, выравнивая руль.
Парень на видео что-то рассказывает, усердно жестикулируя руками. Он обходит машину со всех сторон, тщательно всматривается в салон. На его лице черные очки в пластмассовой оправе. В руках железная тридцатисантиметровая линейка. Машина снова цепляет тротуар, едва не задев человека с большим бумажным пакетом. Мужчина просовывает линейку под стекло водительской двери, возится несколько секунд, пока маленький пластмассовый колпачок замка не выскакивает наружу.
– Видишь, как все просто, – говорит девушка и снова выравнивает руль в сторону дороги.
– Класс, – говорю я, и моя челюсть перестает дрожать.
– А хочешь, я покажу, как научилась водить? – говорит она и снова стучит по экрану.
– Лучше не надо, – говорю я.
Девушка сердито смотрит на меня, прячет телефон в карман и говорит:
– Ну, какие планы на жизнь?
– На эту?
10.
Дверь отомкнулась и в комнату вошел мистер Сайлент. Он с грустью посмотрел на Райана и как только сделал шаг в его сторону, тот кинул на меня беглый взгляд и выбежал на балкон. Сайлент медленно двигался в сторону открытой двери, с сожалением смотря в сторону загнанного в ловушку зверя.
– Мне жаль, мой мальчик, но сестричка тебя подвела.
Райан перекинул одну ногу через балконное перекрытия, видимо, для того, чтобы успеть надышаться. Он смотрел на меня своими испуганными глазами, шепотом что-то приговаривая про себя.
– Удачи, друг, – сказал Райан и с криком сорвался вниз, едва Сайлент ступил на порог балкона.
Если бы я был посмелее, то спрыгнул бы в след за Райаном, не дожидаясь, пока меня задушат или расчленят. Я мог сбежать в любой момент, но ведь и Энни могла, однако я всё еще оставался в живых.
***
От включенной печки в машине со временем стало тепло. Девушка на ходу стягивает с себя кофту, обнажая исцарапанную черными чернилами кожу на правой кисти. Я вглядываюсь в черный круг, напоминающий лицо с двумя крестиками вместо глаз и изогнутой скобкой в виде улыбки.
– Зачем люди калечат себя? – спрашиваю я, вглядываясь в улыбку, которая, кажется, смотрела на меня и становилась шире.
– Ты про тату? Если разобраться, люди калечат себя другими способами. А тату… Тату лишь придает индивидуальности.
– Другими способами?
– Ну знаешь, я имею в виду страдания. Депрессии там, неврозы. Всю эту надуманную хрень.
Поверх смайлика я замечаю две параллельные линии от свежих, будто бы сделанных только что шрамов, тянущихся до середины предплечья. Я провожаю их взглядом, пока девушка разминает запястье до хруста.
– О да, – говорит она, и улыбка на смайлике, кажется, становится еще шире.
– Ты объяснишь мне, во что я ввязался?
Она смотрит на меня, и ее зрачки расширяются, наполняясь слезами.
Девушка, подъезжает к обочине, глушит мотор и, откинувшись в кресле, концентрирует взгляд на яркой кроваво-красной луне.
– Я никогда не забуду ухмылку мистера Сайлента в день, когда он впервые пришел к нам в приют…
Часть вторая.
1.
Лучшая смерть, как говорила нам мама, – смерть во сне. Сон – это и есть имитация смерти. Сколько людей засыпают в полной уверенности, что на утро они вернутся в свой, полный дел, замкнутый круг. Мы всегда засыпаем без страха, но не всегда просыпаемся, эгоистично оставляя весь ужас и последствия близким.
Планируя всё заранее, мать отказалась от ужина. Вечером ее сильно рвало. Не переставала смывать кнопка слива. Я прижимала голову брата к груди, мечтая о том, чтобы кто-нибудь прижал и мою.
Дверь в ванную открылась, бледнеющая мать заглянула к нам и попросила ее не беспокоить. «Маме плохо», – объяснилась она. Ее глаза слезились от рвотных спазмов, руки тряслись и казались тоньше, чем обычно. Такой мы ее и запомнили.
Закрыв в свою комнату дверь, мама долго разговаривала сама с собой, как это обычно бывало. На этот раз она просила прощения, говорила, что больше не может так. Мама просила позаботиться о нас. Просила послать нам хорошую семью. Просила оберегать нас. Просила, просила, просила.
***
Медленно шагая по коридору, мистер Сайлент заглядывал в комнаты, прощупывая каждую детскую макушку своими глазами.
– Прошу прощения, – сказал мистер Сайлент, заглянув в кабинет директора.
Любопытство преодолело страх и, сняв обувь, я бесшумно подбежала к закрывающейся двери.
– Добрый день. Меня зовут мистер Сайлент.
Мужчина говорил с немецким акцентом, из-за чего согласные звучали более резко и грубее.
– Чем могу помочь? – с недоверием спросил мистер Дэвис.
– Мистер Дэвис, в вашем приюте столько замечательных деток. И я бы хотел, как это сказать, усыновить некоторых из них. Предоставить им жилье, комфортные условия и, разумеется, заботу.
– Что вы имеете в виду? – спросил директор, повысив голос.
– Желательно, чтобы это были родственники, – продолжал мистер Сайлент, – брат и сестра, или это могут быть две сестры. Понимаете? Я не хочу никого разделять. И если…
– Сэр! – возразил директор, скрипнув стулом.
– И если, – продолжил мистер Сайлент, – мы с вами договоримся, то я не останусь в долгу. Прошу, просто взгляните.
После его слов я услышала шуршание бумаги.
– Сэр, это невозможно. Боюсь, что я вынужден буду просить вас…
– Оо, прошу, не торопиться с ответом. Сперва вспомните о недавней трагедии. Директор приюта совершил акт самосожжения и вместе с собой унес жизни нескольких десятков сирот. Какой ужас.
– Убирайтесь, – сквозь зубы сказал мистер Дэвис.
Я услышала, как ухмыльнулся мистер Сайлент. Сказав что-то на немецком, он в три размашистых шага подошел к двери, дернул за ручку и сбил меня с ног.
– Прошу прощения, – сказал мистер Сайлент, протянув мне свою руку, – разве подслушивать – есть хорошее дело?
– Нет, – сказала я, мотая головой.
Мистер Сайлент помог мне подняться, оттряхнув мои плечи.
– Как тебя зовут? – спросил он, оценивая меня своими глазами.
– Энни.
– Энни, – сказал он, гладя меня по волосам, – тебя ждет большое будущее.
Чувствуя прикосновения мистера Сайлента, мне хотелось выцарапать ему глаза. Этот человек явно затевал что-то гнусное. Покидая приют, он продолжал заглядывать в каждую комнату, не переставая при этом довольно бормотать что-то на своем языке.
Не знаю, чем мог быть так доволен человек, получивший отказ, но на следующий день мистер Дэвис не вышел на работу, а спустя несколько дней Сайлент получил то, что хотел.
2.
Следующим утро я проснулась раньше Чуи и, заглянув в мамину комнату, едва окликнула ее.
– Мам, – прошептала я, войдя внутрь, – мама.
Мама, которая всегда просыпалась от малейшего шороха, неподвижно лежала в своей кровати. Правая рука свисала к полу, левая лежала на животе.
– Мама, – сказала я, подойдя ближе.
Живот матери впал внутрь, будто из него вышел весь воздух. Я посмотрела, не дрожат ли от дыхания ее приоткрытые губы.
– Мам, – сказала я, коснувшись ее холодной щеки. – Мама.
***
Нас отбирали, подобно скоту.
Мистер Сайлент тыкал пальцем в приглянувшихся ему детей и отвешивал шутки мистеру Роджерсу, временно исполняющему обязанности директора.
– Завтра заберем наших счастливчиков, а пока подготовьте бумаги, – сказал мистер Сайлент, подмигнув мне.
Тогда-то я и решила наведаться к Сету.
Я проснулась глубоко после отбоя. Всеобщее сопение – отличный знак для предсмертной вылазки. Поцеловав Чуи в лоб, я сняла с подушки свою наволочку и пошла в туалет. Живи свободно, мой дорогой брат. Порезав ткань на толстые лоскуты и связав их между собой, я сделала скользящий узел, который мог свободно ходить вверх-вниз. Привязав край к дверной ручке, я просунула голову в петлю и повисла в нескольких сантиметрах от пола. Стягивающая боль, будто тебя пытается задушить ребенок. Зажмурив глаза, я пыталась уснуть, но дверь открылась и стукнула меня по голове. Это была Хлои – еще один отобранный кандидат. Она кинулась вытаскивать меня из петли, бросив на пол свою разорванную простынь.
3.
Полиция, скорая помощь, социальная служба. Каждый представитель из присутствующих органов заполнял свои бланки, чтобы закрыть брешь в виде меня, мамы и Чуи. Делайте то, идите сюда. Единственные родственники – бабушка с дедушкой по линии отца – отказались от нас. О самом отце мама никогда не рассказывала.
– Его просто не стало – вот всё, что вам следует знать.
***
Два черных минивэна въехали на территорию детского дома, чтобы погрузить живой биоматериал для своих нужд. Семь девочек и четыре мальчика. Перед тем, как нас разделили, Чуи подбежал ко мне и прижался к моей груди, вцепившись своими пальцами в мои лопатки.
– Не бросай меня, – пропищал он.
– Не брошу, – ответила я дрожащими от страха губами.
Наш фургон привезли в большой двухэтажный дом где-то в черте города. Одна спальня внизу и две наверху. Стены темнели от проступающей плесени. Лестница скрипела почти на каждой ступени. На полу расплывались размашистые черные пятна от жженых костров.
– Добро пожаловать домой! – воскликнула женщина, опершись на перила второго этажа, как только мы показались в дверях. – Ах какие же милые девочки!
– Марта будет приглядывать за вами, – сказал Сайлент, кивнув в сторону плотной женщины в черном парике.
– Можете звать меня «мамой», – сказала она, спускаясь по лестнице.
В этот же день приехал врач, чтобы нас осмотреть. Первый макияж, первая фотосессия. Хлои смотрела на меня, качая головой.
– Я не смогу, – шептала она, пока другие неловко позировали на камеру.
Нам выдали зеленые ветровки, которые были похожи на те, что носят доставщики еды.