Евгений Голубев
Так начинала рыться яма
19
Нет, всё было не так. Это сейчас Они сидят в торговом центре целыми днями. Ни сала, ни консервов нет, но ведь были же! Он не помнит, чем Они питаются. Нет, еда уже кончилась. Деньги ещё остались. И вот Они идут на автовокзал.
Свободных мест хватает. Сядут в левом дальнем углу, если смотреть со входа. Она – сумка – Он.
Время тянется очень странно, обрываясь и продолжаясь с какого-то совершенно нового для Него места. С Ними познакомится алкоголик. Он выглядит подобающе, и даже говорит не как здоровый человек: язык вечно заплетается и ударяется о зубы и щеки. Ночью Они зачем-то пошли с ним. Мужчина купил хлеба в круглосуточном магазине. Очень свежий и навязчиво липнет к пальцам. Вкусно. В ларьке посреди пустой улицы он купит пачку сигарет, и Они пойдут во дворы. Домофонов нигде нет, и попасть в тёмные подъезды не составит труда. Они просто сядут посреди лестницы на пятый этаж, опрокинут головы на колени и попытаются забыться, но скоро проснутся от криков. Ещё совсем темно. Он обернётся.
– Да это жена моя с ребёнком! Отстань, – отвечает мужчина старухе, стоящей в дверях своей квартиры в облаке жёлтого света.
В ответ посыплются оскорбления и угрозы полицией. Он плохо соображает и не хочет всего это слушать, и вернётся ко сну, а очнётся уже утром. Она тихо жуёт хлеб, мужчина лежит на боку, на лестничном пролёте, лицом к Ним, и редко сопит. Он оглядится и засомневается. Кажется, они перешли в другой подъезд. Всё равно. Покончив с хлебом, Они подождут мужчину, а когда тот проснётся, Она попросит у него пару сигарет. Выйдут на улицу и закурят.
Когда они разминулись, Он плохо помнит, но сейчас это снова вокзал. Страшно похолодало. Все рейсы отменили, люди заполнили здание в простой человеческой надежде, что трассы вот-вот откроют, и они разъедутся. Скоро новый год. Но мороз не отступает. Он не знает, какое число, и как давно Они на улице в этот раз. Не меньше трёх дней Они находились в торговом центре, потом пьяница с сигаретами, теперь нет денег. Он не ест ничего уже второй день, как Ему кажется. Лишь изредка выходит на улицу со взятым где-то бумажным стаканчиком, набирает в него снег, возвращается на вокзал и ждёт, пока тот оттает. Пьёт через силу. Вкус просто ужасный. Отдаёт резиной или химией. А Она – ничего. Даже не морщится.
Когда мест не останется совсем, Они потеснятся и расположатся на двух сиденьях. Человек на третьем часто сменяется другим и, на Их счастье, всегда оказывается прилично одетым. Но те, что напротив, не меняются. Это трое пропитых мужчин. С двумя из них Она о чём-то переговаривалась, а третий всегда молчал и дурно пах. Он подозревал, что и сам не лучше, но от запаха пьяницы иногда непроизвольно сводило скулы. Приходится терпеть. Одна из причин: справа от Него за стеклом расположилось кафе, где со столиков то и дело уносили недоеденное, иногда почти целую выпечку. Она говорила Ему смотреть туда не переставая. Может, поймут, что Он голоден. Это не сработало, но как-то раз молодой охранник поинтересовался, как Они. Она не растерялась и рассказала, что Они такие же невезучие пассажиры, чей рейс отменён, а денег у Них нет. И он накормил Их.
– Да мы карманники. На дело сходим, и деньги будут, – гордо заявляет один из двух мужчин напротив. Высокий и тощий.
Второй, низкий и такой же худой, лишь редко обращается к товарищу, и делает это всё на том же малознакомом Ему языке.
Разговорились.
– А вы тоже оттуда? – воскликнет Первый. – Надо же! Так давайте у меня жить. Только дождёмся, когда автобусы пойдут, а я уж с водителем договорюсь. У меня тут полгорода знакомых.
Станет как-то веселее. Вот бы у него получилось. Вот бы дожить до конца морозов. И дожил. Скоро потеплело. Новый год ещё не наступил. Двое пьяниц вышли покурить, а Они обсуждают, что будет дальше. И не заметили, что те не возвращаются. И долго смотрят на двери. Она выйдет на улицу, но там никого.
– На двоих проще уговорить, – обиженно выдохнет Она, садясь на место.
Снова плохо.
20
Она надолго пропадает. Уходит искать оброненные кем-нибудь деньги. Звонит на них Тёте. Где-то в районе вокзала, говорит, есть платный телефон. Случается найти денег и на хлеб. Декабрь никак не кончится.
– Дочь говорит, что её нет дома, – сокрушается Она. – Хотя я слышала её голос где-то далеко. Она то ли спрашивала, кто звонит, то ли что. А когда узнала…
– Я понимаю, – оборвал Он. Нет… зачем было врать?
– Попробую ещё раз.
– Давай, – сухо бросит Он и потупит глаза в пол.
Её долго нет. Вечереет. Сквозь окна внутрь проливается последний солнечный свет. Он выгибает спину, приподнимается на сидении и устало выдыхает. Людей меньше, вонючий пьяница куда-то пропал. Охрана Их не трогает. Скорее бы кончилась зима. За лето можно будет что-нибудь придумать. Он оборачивается ко входу и видит Её. Не разглядеть, что на лице. Подошла ближе.
– Едут. С мужем, – и тут же Её скрутил подавленный неконтролируемый смех. – Я решила, что это будет последний звонок. И сказала, что «ребёнок замерзает». Она сразу же подошла к телефону.
– И что дальше?
– Я попросила у неё денег в долг. На билеты к нам.
Эйфория съела время, и на улице совсем стемнело. Неужели всё будет хорошо? Они не сводили взглядов со входа и, увидев знакомый силуэт, быстро встали с мест. Тётя с мужем бросились к Ним. Расспросы, причитания, сожаления. Тётя также привезла немного еды. Он точно помнит пельмени и чёрный чай с бергамотом в банках среди полосы быстро сменяющихся кадров.
– Я всё верну, – заверяет Она, приняв купюру.
– Не нужно.
– Нет, я верну, верну!
– Не нужно, пожалуйста, – и положит левую руку себе на грудь. – Или я обижусь.
Она помолчит, недолго пожевав нижнюю губу, поблагодарит за всё сделанное для Них. Их отвезут на железнодорожный вокзал. Это была старая красная «Лада», это было массивное здание в фонарях и белеющих окнах. Тётя обняла Её, Его, и пожелала всего наилучшего. На том и распрощались.
Эпилог
21
Уверенно идут к заданному адресу. Денег теперь достаточно. С собой та же хозяйственная сумка с вещами, что и раньше. Снег быстро поплыл в слякоть вместе с потеплением. Спускаются к частному сектору у моста, растянувшегося между двумя берегами города.
– И что там?
– Там, – Она усмехнётся и покачает головой. – Ужас. Но, – ещё в улыбке. – Это ничего…
Он не понимает, для чего было возвращаться после всего. Но Она и не думала о другом. По приезду на железнодорожный вокзал Они купили два билета на следующее утро. Долгая дорога, сладкое спокойствие. Он остался на автовокзале, – том же маленьком здании с огромным козырьком, – Она ушла на несколько часов. Всё прошло отлично. Он ни в чём не сомневался.
Потемневший горбыль высокого забора скрывает за собой приземистый грубо выбеленный домик. Войдут внутрь: у печки возится чернолицая бесформенная старуха. Поприветствует Их. Это хозяйка. Их комната – справа от входа. Проходная. От неё идёт ещё одна, с вечно закрытыми и плотно завешенными дверьми в стёклах. Там трое студентов: две девушки и парень. Снуют туда-сюда и странно смотрят на Них. Она подмечает, что парень походит на дауна своим вечно приоткрытым ртом. Другие соседи – пьяницы – живут в комнате со входом с кухни, совсем около печки. Одного из них Он видит почти постоянно, второй же живёт будто сам по себе: никого не замечает, и его никто – тоже. Первый часто пытается вывести Их на диалог, и быстро надоедает. Он напивается и лезет к Нему со своими разговорами и историями. Она угомонила бы его, но на работе до самой ночи. Кем-то в кафе или даже пивнушке. Он не ложится спать один и допоздна смотрит телевизор в паре метров от себя. Ближе к ночи на одном из каналов показывают интереснейший зарубежный сериал про детективов. Ей он тоже нравится. Вернувшись с работы, Они ужинают под него. Не могут позволить себе ничего кроме чая и хлеба с дешёвым маргарином. Даже посуду используют ту, что была здесь до Них: нож, пиалы и чайник. С постелью тоже повезло. Хозяйка не пожалела Им нескольких одеял для небольшой кровати. Не такой уж и тесной, если бы не приходилось спать в одежде. Дом очень холодный. Топить печку обязалась хозяйка, но часто опаздывала, а всем остальным нет дела. Он не умеет и даже боится прикасаться к чему бы то ни было. Печка упирается в металлические подпорки, и Ему кажется, что вот-вот рухнет.
22
В тот день отключат свет. Надолго. Уже темнеет. Он мечется по комнате, забыв, который час. Часто выходит в холодные сумерки и спешными шагами добирается до забора, чуть приоткрывает дверь и вглядывается: никого. Белесый туман ползёт с реки неподалёку, и в очередной раз в нём нет ни единого силуэта. Чернеющие дома сливаются друг с другом и угрожающим монолитом вырастают из земли. Виднеются звезды.
В бессилии Он молится, лишь бы с Ней ничего не случилось. Мысль, что Его дальнейшая жизнь в очередной раз окажется под вопросом, не даёт спокойно стоять и сидеть, и Он мечется из стороны в сторону по комнате, на кухне, на улице. Почти каждый день так. Подошёл к тяжёлой двери и выглянул: знакомое синеющее очертание вдалеке.
– Неужели, – шепнёт Он облегчённо, но успокоение быстро сменится раздрожённостью. Вернётся в дом.
Послышится открывающаяся дверь. Не ошибся.
– Свет отключили? – с порога удивится Она и пройдёт в комнату.
Он встанет со стула.
– Чего так долго?
– Отметила увольнение, – бросит Она и поставит чёрный пакет на кровать. – Сейчас с одной работницей пока ехали в такси, выпили по бутылке пива. На прощание.
Он хочет спросить, зачем было увольняться, но увидев, как Она достаёт банку шпрот, моментально вспоминает о терзающем голоде. Следом пиво и бутылка газировки. Найдёт свечу в сумке.
– Жаль, что света нет. Телевизор бы посмотрели, – говорит Она, жуя. – Давно, кстати?
Он пожимает плечами. Это похоже на что-то хорошее. Несколько дней назад Она пришла также со вкусной едой. Он посмотрел дикими глазами и спросил обо всём без слов.
– Нас нашли, – Она опустила голову в усмешке. – Бабушка отправила деньги.
Март. Уже собрали все свои вещи и готовы съезжать. Она говорит, что там лучше. Купила кефира и булочек на обед, чтобы не заваривать чай. Да и маргарин кончился. Он к нему больше не вернётся. И к такой жизни – тоже. Её Болезнь (как выяснится позже – ОКР) после жизни на улице притупилась, но не прошла полностью.
Так начинала рыться яма.
58
Ничего этого не было. И другого – тоже. Я открыл глаза. Когда-то в детстве я перестал ночевать в спальне; постелила мне толстое одеяло в зале, которое я использовал и в качестве матраса. Почему? Не помню, но мне нет дела. Встану, скатаю его к стене у моего стола, и пускай подождёт. Впрочем, я ещё не раз прилягу на него или хотя бы облокочусь: люблю так смотреть телевизор. Тепло меня веселит и окутывает чем-то. А телевизор не новый, большезадый и рябит. Так было раньше, так есть и сейчас, я думаю. А что там? Всё это я видел уже тысячу раз! Сколько можно показывать одно и тоже! Сволочи! Сходить некуда, да и отпустит разве? А мне сколько? Я вот не помню свой возраст, хотя как-то отмечали. И не только свой не помню, а всех вокруг. Когда спрашивали в военкомате и ещё где, я пугался и как-то называл. Не уверен, что верно. Спросить бы, да как можно? Стыдно не знать. Родственники твердят, что пора жениться. Хочу спросить: «Зачем?», но горло запирает на замок, и я только пожимаю плечами. Мне это не нужно. Дымка за белым окном балкона за мутным стеклом окна комнаты. Жара на улице, не иначе. Вырос. Можно и так увидеть, что там. А раньше на носки или подпрыгивал. Окна немытые, и к ним нельзя подходить. Пригляжусь, и ведь да, слой пыли на подоконнике! Как можно так следить за чистотой! Я уже не вижу и не замечаю: просто тёмный силуэт промелькнул через дверь и протянул зубную щётку. А разве не в ванной умываются люди? Он не помнил. Я, то есть! Спрашиваешь, почему «тёмный»? А каким ещё быть? Не знаю, как Болезнь сейчас. Вижу, что хуже, но а что-то кроме? Говорит, у меня тоже есть. Ненормальная. Откуда у меня то? И даром эта чистота не нужна! Да, однако, солнце сегодня не щадит. Новый забор вокруг школы в сотне метров. А при мне старый был, и ничего! Зачем менять, если стоит? Работа, работа… Хоть с ней всё в порядке. Сейчас стаж наработаю, а потом, гляди, и повысят. И всё-таки я слежу за собой. Сижу себе, и вдруг раз – смотрю со стороны. Что делаю, улыбаюсь или нет. Сомневаюсь в себе. А всё ли нормально? Уже завтрак? Конечно, каша, что же ещё. Но ем. С детства мечтаю, что ничего этого не было. А сейчас пришла за тарелкой. Отдал. Наверное, хорошо сейчас погулять в парке с друзьями. Раньше здесь бетон был, в парке то за окном, правее школы, но его вымостили плиткой. Лавки поставили. Молодцы! А толку, если туда и дети с грязной обувью лезут, и животные на прогулке. Посмотришь и вздыхаешь. Нет, туда я не сяду. Да и не позволит. Где, кстати? Ах, стирает. И так до вечера. А мне – на работу? Нет, я ведь не нашёл ещё… Ничего вокруг нет. Сколько лет здесь, а ничего нет. Когда-то было, а теперь ничего не вижу. Мельком схватишь – вроде наметил контур, а приглядишься – мутит в глазах. Только улица вваливается в комнату. Пришла отдохнуть. Руки в язвах. И продолжает тратить все деньги на порошки и мыло. Дед ведь и так от себя отрывает. А он теперь на пенсии. Зажгла свет. Да, уже смеркается. И снег выпал! Ужин – снова каша. Лучше бы окно помыла, неприятно ведь в такой грязи. Ночь. Лежу и думаю, таки странно это: я живу тут, а что Ты тут делаешь?