Евгений Авербух
Ксаны. По ту сторону моря

Я продолжил с интересом рассматривать девушек: одна из них была небольшого роста и чертами лица, немного полноватого и добродушного, была похожа на своего отца. В общем-то, её внешность была типичной для многих японок и не являлась особо запоминающейся для нас, европейцев. Обратив свое внимание на вторую сестру, я почувствовал, как мое сердце застучало быстрее: внешне она совсем не походила на своего отца и была на полголовы выше сестры. Высокая и стройная, она отличалась нежными и правильными чертами лица: огромные и, конечно же, черные глаза с длинными ресницами, обрамленные небольшими и аккуратными бровями; небольшой и прямой нос правильной формы; слегка полные и чувственные губы, а также маленький и нежный подбородок. Всё это делало девушку просто неотразимой. И даже небольшой, едва различимый старый шрам с правой стороны подбородка, идущий от его основания к шее, лишь добавлял некую изюминку к ее гармоничному лицу.

Заметив мой пристальный взгляд, она на мгновение подняла на меня свои огромные глаза, но тут же стушевалась и быстро отвела их в сторону. Я поспешил напомнить себе, что невежливо рассматривать незнакомок, тем более под носом у их отца в его же доме. К счастью, никто, кроме самой девушки, не обратил на это никакого внимания.

Поставив чайные принадлежности на стол, девушки присели рядом с нами на свободные подушечки дзабутоны⁴.

– К сожалению, мы не можем провести полную чайную церемонию. – произнёс Тохимиро после того, как его дочки заняли свои места. – Это заняло бы много времени. Но всё же у нас принято встречать гостей, тем более столь редких, нашим старинным традиционным ритуалом.

Раздав нам самоиспаряющиеся салфетки для дезинфекции рук и предложив нам угоститься богамоти – сладостями из сладкого риса и пасты из бобов адзуки, Токихиро начал укороченную церемонию распития чая с риторического вопроса:

– Знаете ли вы, что чай в Японию завезли ещё в седьмом веке из Китая?.. О распитии чая в те времена имеются сведения в различных письменных источниках двух последующих веков. Но потребовалось еще пять столетий, чтобы, начиная с двенадцатого века, распитие чая получило свое распространение по всей Японии, и еще три столетия для того, чтобы в пятнадцатом веке монахи начали осваивать технику чайного ритуала. А в следующее столетие эта техника достигла своего совершенства, превратившись в известную нам чайную церемонию.

Токихиро приоткрыл крышку чайничка и высыпал туда немного жасминовых листьев. Слегка помешав содержимое чайничка венчиком, он закрыл крышку, и по комнате распространился еще более насыщенный запах жасмина.

– Таким образом, – продолжил управляющий свой рассказ, – чайная церемония олицетворяет собой изящество и благость покоя, которые были присущи японским монахам, следующим идее ваби, мировоззрения, провозглашающего стремление к простоте и естественности. Кстати, – улыбнулся Токихиро, – в средневековой Японии чайную церемонию обычно проводили мужчины, но в наше время инициативу в свои руки взяли женщины, – он лукаво посмотрел на своих дочек. – Только вот в наше время эту церемонию теперь мало кто проводит. Разве что в специализированных ресторанах.

«Это логично, – подумал я. – Ведь в наши дни умы большинства людей поглощены голосистемами. Сегодня не надо быть в Риме, чтобы посмотреть Колизей, – можно просто войти в его голографическую репродукцию, задать необходимые координаты, и точная копия античного амфитеатра появится перед вами в полном масштабе в мельчайших подробностях. Зачем выходить из дома, если, сидя в кресле, можно рассмотреть любую царапину на любом кирпиче любого архитектурного сооружения? Лежа на диване, можно побывать в любом уголке Земли, посетить открытые для широкой публики научные лаборатории Марса, принять участие в играх, соревнованиях, представлениях… Вполне объяснимо, что какие-то там чайные церемонии, проводимые вживую, сейчас мало кого интересуют».

– Это очень прискорбно, – произнес я. – Необходимо как-то ограничить вмешательство всей этой высокоорганизованной технологии в нашу жизнь. Из-за нее мы теряем связь с реальностью и свою индивидуальность.

Токихиро вновь внимательно посмотрел на меня:

– Полностью согласен, – сказал он. – Я хотел бы поговорить с Вами об этом как-нибудь на досуге, но сейчас предлагаю продолжить наслаждаться легким чаем, который мы называем усуча.

– А разве не принято пить всем из одной чаши? – спросил Майк, наблюдавший за выверенными движениями управляющего, расставляющего пиалы в ряд. – Я где-то об этом слышал…

– Если бы мы проводили полную церемонию, – с полной серьезностью ответил Токихиро, – то мы начинали бы чаепитие с особого чая, который готовится в специальной чаше – пиале тяване – из густого порошкового зеленого чая – маття. Именно такой чай принято пить из одной чаши, передавая ее по старшинству и соблюдая полную тишину. А после этой стадии церемонии принято пить легкий чай в отдельной чаше для каждого гостя.

– Это все так необычно, – задумчиво произнесла Лидия, – у меня такое ощущение, что всё происходящее сейчас со мной проходит в каком-то замедленном действии. На душе так непривычно спокойно и тихо…

«Добро пожаловать в рай!» – подумал я.

– Для этого и существуют такие места, как наш остров, – неожиданно вмешалась в разговор одна из сестер – та, что была поменьше ростом.

Вторая сестра легонько стукнула ее по руке и посмотрела на нее с некоторым укором во взгляде.

Это незаметное движение, казалось, ускользнуло от всех, но только не от меня, искоса наблюдающим за понравившейся мне девушкой.

– Здесь заняться нечем только, – произнесла она шепотом, явно смущаясь своих слов и своего несовершенного английского.

– Сэнго! – резко одернул ее отец. – У нас гости, которые приехали к нам отдыхать, и сейчас не время для таких разговоров!

Сэнго улыбнулась и вежливо кивнула отцу, опустив голову. Но ее плотно сжатые губы явно говорили о том, что она испытывает некий дискомфорт, слушая разговор о спокойствии и тишине. Сэнго вновь бросила на меня взгляд своих больших глаза, а затем повернулась к своей сестре и что-то прошептала ей на ухо. Обе хихикнули.

После этого небольшого инцидента Токихиро попросил Шинджу разлить чай. Вновь размешав венчиком содержимое чайничка, девушка разлила горячий напиток каждому в его пиалу, и мы принялись, дуя на кипяток, пить обжигающий губы божественный напиток древних японских монахов. Пусть церемония и не была проведена по всем правилам, но вкус и аромат горячего и утоляющего жажду напитка от этого никак не пострадал.

Вдыхая аромат жасмина и наслаждаясь незатейливой мелодией фуэ, мы непринужденно слушали рассказ Токихиро об истории Аошимы.

– Мы так и не увидим Вашу жену? – неожиданно спросил Майк, когда управляющий окончил свое повествование.

Лицо Токихиро, до этого весело рассказывающего о кошках, заполонивших Аошиму в прошлом веке, вдруг сразу погрустнело и осунулось. Погрустнели и его дочки, а в особенности Сэнго.

– Она давно не с нами, – грустно ответил он, – умерла при родах Сэнго.

– Извините, – сконфузившись, произнес Майк.

– Это было двадцать с небольшим лет назад, – Токихиро повернулся к окну и засмотрелся на раскинувшееся за ним море. Помолчав некоторое время, он вновь повернулся к нам. – Боль уже притупилась… Вы меня извините, но меня ждут дела и нам пора прощаться.

Видимо, решив, что он явился причиной окончания приема и смены настроения у семейства Одзаки, Майк потупил свой взор. Заметив это, управляющий дружелюбно добавил:

– Майк, не думайте, что это из-за Вас. Мне действительно необходимо решить несколько не терпящих отлагательства дел.

Закончив чаепитие, Токихиро перевел коды ключей от наших домиков со своего планшета на наши. Напомнив об обеде и ужине в общей столовой, управляющий начал кланяться нам на прощание. Поблагодарив его, мы обулись и вышли на улицу, вдохнув полной грудью свежий морской воздух.

Несмотря на то, что путеводитель на планшете показал нам, как добраться до домиков, управляющий счел нужным послать с нами своих дочерей, чтобы они проводили нас до предоставленных нам на ближайшее время жилищ.

Миниатюры

Время близилось к вечеру, и на острове уже ощущалось дуновение освежающего ветерка. На поверхности моря начала появляться небольшая рябь, которая через час другой должна была превратиться в волны средней высоты, доставляющие определенное неудобство небольшим рыбацким катерам.

Хотя особой опасности в этом не было, но мы заметили, как несколько лодок уже заплывают в бухту и медленно, неся в своем трюме пойманный улов, приближаются к пристани. Кошки, возившиеся всё это время у пристани, учуяв добычу, подняли хвосты и, жалобно мяукая, начали группироваться возле причалов. Еще несколько рыжих котов повылезали из каких-то только им известных нор и, ловко лавируя между нашими ногами, присоединились к своим собратьям.

– Надо будет завтра их накормить, – произнесла Шинджу, обращаясь ко всем нам, – а то совсем оголодали бедняжки.

– Вы их подкармливаете? – спросила Лидия, с детским умилением на глазах рассматривающая разношерстную, с преобладанием рыжего цвета, ватагу кошачьих.

– Да, – ответила Шинджу, говорившая, в отличие от своей младшей сестры, на английском практически без акцента, – каждый раз, когда мы возвращаемся с Нагахамы⁵, мы привозим с собой пакетики с кошачьей едой.

– Шинджу может говорить о кошках много и долго, – вмешалась Сэнго, – но вы, наверное, много устали? – спросила она нас.

Я и Майк согласно кивнули в ответ. Взяв свои чемоданы, мы двинулись за девушками, повернувшими налево от своего дома. Пробравшись через небольшую стаю усатых рыжиков, ринувшихся было за ними, девушки пошли впереди нас по узкой заасфальтированной дорожке, идущей между теснившихся друг к другу домиков-минка.

Пройдя метров пятьдесят, мы очутились перед ступеньками, ведущими на возвышенность к небольшому и отреставрированному зданию синтоистского святилища, которое мы раньше видели на карте в доме у управляющего. На первом лестничном пролете возвышались сделанные из белого камня тории священные ворота, ведущие к капищу, по бокам которых находились сделанные из такого же камня фонари.

– Дзиндзя⁶, – указала Сэнго пальцем наверх.

Остановившись и опустив свои чемоданы, мы взглянули на местную достопримечательность.

– А оно еще функционирует? – поинтересовался Майк.

– Вы опоздали лет на сто семьдесят, – пошутила Шинджу.

– Интересно, а что делали в этом джинджу? – спросила Лидия.

Усмехнувшись над неправильно произнесённым словом, Сэнго ответила:

– Туда приходить, чтобы бросить монетку, – она сделала движение, как будто бросила вверх мячик, – кланяться, – она поклонилась в сторону святилища, – и хлопать ладоши! – Сэнго что есть силы хлопнула в ладоши и рассмеялась.

– Странная джинджу… – заулыбалась Лидия. – Интересно, зачем нужен был такой ритуал – с подбрасыванием монет, поклонами и хлопками?

– Сюда приходить, чтобы благодарить богов за хороший улов и просить хороший погода, – ответила Сэнго, – Только они забывать еще просить хороший работа.

– Дзиндзя – это синтоистское святилище, – останавливая свою шутившую сестру, серьезно ответила Шинджу. – Синто означает путь богов. Наши предки верили, что у многих вещей есть своя духовная сущность, называемая ками, которая сосуществует вместе с людьми и душами умерших. Поэтому они считали, что надо жить в любви и согласии с природой и с другими людьми, так как именно добро способствует укреплению гармонии в мире.

– В этом, безусловно, что-то есть, – задумчиво произнёс Майк. – Я считаю, что в мире нет случайностей. Может быть, путь богов и их принципы любви и добра помогут нам разобраться в самих себе и в том, куда катится этот мир, светящийся за бортом вашего острова.

– Кто-то искать себя в храме, а кто-то пытаться выбраться из него, – Сэнго явно не нравился этот разговор, и она, взяв сестру под руку, последовала дальше по дорожке.

Вновь подняв свои чемоданы и мысленно проклиная их за тяжесть и за отсутствие колесиков, мы продолжили идти за сестрами. Где-то метров через тридцать домики справа от нас закончились, и перед нами вновь открылся вид на море, огороженное от берега каменной насыпью. Пройдя еще немного, мы оказались возле двух примыкающих друг к другу двухэтажных домиков с небольшими двориками, заросшими подстриженной травой. В каждом дворике была высажена японская магнолия, и вдоль невысокого забора виднелись кусты азалии и гардении. С самих домиков открывался вид на бетонированное заграждение от волн и на море за ним. До воды было метров двадцать, и всё пространство от домика до заграждения заросло травой и какими-то неопознанными мной кустами. В общем-то, именно такое место я и искал: место, где я мог бы спокойно отдохнуть душой и телом; место, где я смог бы стряхнуть с себя пыль современного техномира. Море, солнце, зелень и тишина были мне просто необходимы.

Видимо, Майк и Лидия тоже были в восторге от увиденного. Лидия от радости даже захлопала в ладоши.

– Ну вот мы и пришли, – сказала Шинджу, – добро пожаловать к себе домой.

Из двух домиков мой располагался справа. Сославшись на усталость от переездов и поблагодарив еще раз за радушный прием, я махнул рукой чете Томских на прощание и двинулся ко входу в свой домик-минку.

Уже подойдя к двери, я услышал тихий шелест ткани кимоно за моей спиной. Обернувшись, я увидел серьезное и красивое лицо Сэнго. Томские еще что-то обсуждали с ее старшей сестрой, а она зачем то пошла за мной.

– Я что-то забыл? – в растерянности спросил я у нее.

– Можно я показать мистеру Эйку его новый дом? – неуверенно спросила она, остановившись в нескольких шагах от меня. – Я очень любить этот дом и всегда показывать его новым гостям, – объяснила она, заметив мой удивленный взгляд.

– Именно этот дом, а не тот? – я показал на смежный домик слева.

– Ага! – кивнула Сэнго.

Я посмотрел на Шинджу и Томских, которые дружно рассматривали морской горизонт. Шинджу обернулась к нам, ища глазами свою младшую сестру. Увидев ее рядом со мной, она крикнула:

– Сэнго, я уже ухожу домой!

– Я только показать мистеру Эйке его дом. Скоро вернусь, – ответила она.

– Только недолго! – Шинджу распрощалась с Томскими и зашагала обратно по узкой дорожке.

Майк и Лидия, тихо рассуждая о чём-то, двинулись к своему новому жилищу.

Я нажал на иконку ключа на планшете, и электронный замок, зажужжав внутри двери, открылся. Пропустив Сэнго вперёд, я зашёл за ней в помещение.

– Эйрик, – поправил я ее, когда мы остались одни.

В мгновение ока Сэнго превратилась из озорной и колючей барышни в милую и приятную девушку. Ее лицо, носившее маску бунтарства с налетом юношеского нигилизма, смягчилось, придав ей еще большую миловидность.

– Что – Эйрик? – переспросила она, улыбаясь.

– Мое имя не Эйка, а Эйрик.

– Имя Эйка⁷ как-то идти тебе больше, – смущенно произнесла она. – Хотя изначально это быть женский имя, но в наше время это не важно уже.

– Эйка Кэррол… – попробовал я на слух, – Ну что ж, мне нравится, – улыбнулся я ей, – зови меня Эйка, если тебе так удобней.

– Я буду звать тебя Эйка Кэори⁸, – засмеялась она.

– Пусть будет Эйка Кэори, что бы это ни означало, – не стал спорить я, поддавшись ее хорошему настроению.

Сняв обувь в небольшой прихожей и оставив там свои чемоданы, я и Сэнго прошли по коридору мимо лестницы с правой стороны коридора и мимо двери, закрывающей какое-то помещение. В конце коридора, прямо напротив входа, было расположено длинное узкое окно до пола, сквозь которое виднелись заросли кустов, а на полу стояла высокая напольная ваза с цветами орхидеи. Дойдя практически до конца коридора, мы зашли через открытые двери в просторный салон, занимавший всю левую часть здания. Увидев интерьер салона, я сразу понял, что внутреннее помещение домика оборудовано не под классический японский стиль, а больше походит на смесь японской сдержанности и европейского чувства комфорта.

Салон был метров шесть в длину и пять в ширину. Его стены покрывали светло-коричневые экосистемные панели с черной рамкой, соединявшиеся друг с другом черного цвета панелью с позолоченным кубическим орнаментом. Слева от входа располагались два больших окна, выходившие на небольшой дворик с видом на море. По краям каждого из них свисали шторы темно-коричневого цвета с горизонтальными линиями золотой окраски. Непосредственно перед окнами находилось небольшое возвышение с деревянным столиком темного цвета на нем и двумя мягкими диванами без спинок по обеим сторонам столика.

У левой стенки салона стоял диван побольше со спинкой и лежавшими на нем подушками. Стена напротив этого дивана была обрамлена панелями черного цвета с прожилками, в центре которой была встроена развлекательная система, сделанная под стандарты конца тридцатых годов прошлого века.

На полу был настил из отполированных досок опять же черного цвета, на которые в центре настелили паркет под цвет бамбука. На всём этом лежал ковёр в том же светло-коричневом тоне, что и экопанели, на котором стоял массивный журнальный столик из дерева.

То тут, то там по салону были расставлены керамические вазочки, некоторые из них с цветами, а на стенах были развешаны различные миниатюры, выдержанные в тон всего интерьера дома.

Убранство всего салона было просто идеальным, комфортным и очень эффективным. Даже ящички этажерки, примостившейся слева от окон, были столь искусно расставлены, что их практически не было заметно.

Потолок украшали две огромные биолампы, а возле дивана стоял торшер.

– Ух ты! Красиво! – только и смог выговорить я.

– Да, красиво очень! – Сэнго явно была очень довольна моей положительной реакцией и восхищенным выражением лица, отражавшим восторг от увиденного.

– Это – салон, а лестница, что мы видеть сразу при входе, вести Вас на второй этаж со спальней и ванной комнатой. А за ней сразу вход в кухню. Хощешь я тебе показать?

Вспомнив, что Сэнго обещала своей сестре скоро вернуться, я решил ее не задерживать.

– Спасибо! – ответил я. – Но я не хочу тебя задерживать.

Сэнго кивнула в ответ и, пройдясь вдоль салона, остановилась у окна. Одернув штору, она устремила свой взор за окно, явно не горя особым желанием побыстрее вернуться домой.

Я же, в свою очередь, стал разглядывать миниатюры, висевшие вдоль стен. На некоторых из них были изображены безмятежные и успокаивающие портреты женщин в темно-коричневых и черных тонах, выраженных в классическом японском стиле прошлых веков. На нескольких картинах автор изобразил спящих кошек всё в тех же темных тонах и в тех же умиротворяющих и расслабленных позах. Было понятно, что все миниатюры были тщательно подобраны и принадлежат кисти одного и того же художника.

– Это Икенага Ясунари⁹, – Сэнго присела на диван у окна, – моя прабабушка очень любить его работы! Она говорить мне, что эти картины вызывать у неё мечтательный ностальгия.

– Да, – согласился я, – такое впечатление, что девушки, изображенные на картинах, словно бы пришли к нам из глубины веков и теперь непринуждённо взирают на нас с высоты своего прошлого. Все они выглядят такими спокойными, нежными, красивыми… – тут я замялся, – и чем-то похожи на тебя!

Произнеся последнюю фразу, я заволновался, подумав, что сказал что-то лишнее. Но, видимо, мой комплемент пришелся Сэнго по вкусу, так как она кротко улыбнулась и пригласила меня сесть на диванчик напротив нее.

– Здесь жила твоя прабабушка? – спросил я, разгадав секрет ее любви именно к этому домику.

– Ага! – Сэнго обвела салон долгим взглядом, словно бы пытаясь еще раз ощутить давно забытые чувства.

– Прабабушка, – продолжила она, – бабушка моего отца по материнской линии. Она родилась в Мацуяма, но в начале двадцатых годов прошлого века, когда ей исполнилось десять лет, они переехать сюда на Аошиму и купить эти две минки. В те дни здесь, благодаря кошкам и туристам, была хорошая заработок. Только вот через пять лет префектура истребила почти всех кошек и Аошима опять опустеть. Но семья прабабушки уже не хотели возвращаться. Они отремонтировать эти два дома – этот они жить, а второй сдавать в аренду.

– И ты жила вместе с ними?

– Отец часто приводить меня сюда, и я очень любить свою прабабушку. Ее звали Кумико, и за тринадцать лет, которые я успела с ней провести, она многому меня научила. Она умереть семь лет назад.

– Сожалею… – сказал я. – А что же прадедушка и другие бабушки и дедушки?

– Прадедушка умер молодым – утонуть во время шторма, когда ловить рыбу. А родители отца всё время работали, и я редко их видеть, но они всегда помогали и помогают нам, как могут. Сейчас они уехать отдыхать в Токио. А вот родители матери – они живут в Мацуяма – после смерти мамы поссориться с отцом и со всеми нами… – я заметил, как глаза Сэнго наполнились влагой, а еле заметный шрам на подбородке приобрел алый оттенок. – Отец с ними не общаться давно, а мы с Шинджу иногда их навещать. Отец мамы большой человек в префектуре и иногда, из-за этого, отцу тяжело.

Увидев мой сочувствующий вид, она встряхнула головой и весело заявила:

– Но что-то я тебя загрузить, Эйка Кэори! А ты зачем приехать сюда? – неожиданно спросила она.

Вспомнив слова Сэнго, произнесенные ею за чайным столом и возле храма, выражавшие ее обеспокоенность бесперспективностью проживания на острове, я тяжело вздохнул, мысленно готовясь к тому, что мое мировоззрение будет ей непонятно.

– Хотел отдохнуть пару недель перед своим вылетом на Марс, – коротко ответил я.

Упоминание о Марсе вдруг показалось мне таким странным и неуместным в этом тихом месте – словно пришедшим из фантастических рассказов, где люди из будущего возвращаются в прошлое и поражают всё человечество непонятной для них технологией.

– Так далеко?! – удивилась Сэнго. – Но почему именно на Марс? И почему надо отдыхать здесь – в таком месте, о котором все боги уже давно забыть?

– Это длинная история… – у меня не было желания пускаться в разъяснение всей моей истории, но большие глаза Сэнго, внимательно смотревшие на меня, словно сами собой развязали мой язык.

– Понимаешь, Сэнго, – заговорил я, – тебе это может показаться странным, но я устал бороться с технологиями, бешеный темп развития которых всё больше поглощает человеческий разум.

Посмотрев на нее, я увидел всё тот же внимательный взгляд двух глаз – взгляд двух темных озер – и продолжил:

– Я немногим старше тебя, но вот уже около восьми лет я состою в общественном движении, которое борется против повального засилья голографических технологий. А до этого я всегда был странным ребенком, который не хотел играть в голографические игры и вставлять в свой мозг биочип. Когда мне исполнилось семнадцать и я стал совершеннолетним, я начал активно работать в общественном движении, борющемся за умеренное развитие голосистем и за контроль над андроидными технологиями.

– Ты модерат?! – воскликнула Сэнго, прервав меня.

Я кивнул головой в знак согласия:

– Да, так нас называют.

– Я слышать о вас, но думать, что вы заниматься какой-то чепуха, – от волнения она стала еще больше путать слова.

– Сэнго, – взмолился я, – пожалуйста! Я приехал сюда отдохнуть от всех этих споров.

– Извини, Эйка! – улыбнулась она, успокаиваясь.

Встав с диванчика и вновь подойдя к окну, она немного помолчала и уже спокойным тоном продолжила:

– Я выросла на этом острове и любить его. Может быть, по моим прежним словам ты подумать другое, но это не так. Я еще молодая, но не как Шинджу, которая любить покой и простоту, – я любить действовать, я любить жизнь и общение, я любить все те технологические новшества, что ты не любить. Что человек без технологий? Этот как самурай без своего меча и саке!

Она задернула штору и обернулась ко мне, взирая на меня своими дивными глазами.

– Я любить Аошиму, любить свою семью и этот дом, но, как говорила моя прабабушка Кумико, повторяя нашу народную древнюю мудрость: «Никто не спотыкается, лежа в постели».

– Сэнго, – ответил я, – я вовсе не против технологий, а против их чрезмерно быстрого развития. Человек не успевает следить за всеми изменениями, к которым они приводят, а тут еще хотят выпустить на мировой рынок системы, которые включают в себя планирование человеческой активности. Представляешь, аппараты начнут принимать решения за нас! Этого ли хотела Кумико?

Сэнго непонимающе пожала плечами.

– Представь, что компьютерные системы начнут решать за нас, что и когда нам кушать, что и когда нам можно говорить, когда и куда нам можно ехать… О ЧЁМ НАМ МОЖНО ДУМАТЬ!

– Я думать, вы, модераты, слишком преувеличивать! – ответила она, вновь садясь на диванчик.

– Я так не думаю. Посмотри на эти картины, которые так любила твоя бабушка, – я перенес свой взор на стену салона, где висели миниатюры, – Почему она их любила? – спросил я у нее.

Сэнго подошла к одной из миниатюр и долго всматривалась в столь знакомое ей изображение женщины, как будто бы видя его в первый раз. Я тихонько подошел к Сэнго и остановился позади неё, чтобы посмотреть, что же ее так зачаровало.

На картине была изображена молодая девушка, – вернее, ее лицо и руки, – лежащая на одеяле, разукрашенном цветами: красивые кисти и пальцы рук расслаблены и покоятся перед полусонным и нежным лицом с правильными чертами лица; слегка полуоткрытый рот и полузакрытые глаза, собирающиеся вот-вот утонуть в мире грез… – вся зарисовка создавала атмосферу умиротворения от повседневных забот и проблем.

Неожиданно я поймал себя на том, что рассматриваю спину и затылок Сэнго, любуясь их тонкими и стройными контурами. Только я успел об этом подумать, как Сэнго резко обернулась, поймав мой не совсем уместный взгляд на ее фигуру.

Мне стало неловко, и я отвел глаза, чувствуя, что краснею, но Сэнго еще какое-то мгновение продолжала всматриваться в мое лицо.

– Наверное, мне пора, – пролепетала она, явно смущенная моим взглядом, и двинулась к выходу.

Я проводил ее до двери. Обувшись, Сэнго вышла во двор, вновь превратившись из милой девушки в озорную и колючую барышню.

– Спасибо за экскурсию по дому! – поблагодарил я ее.

Она склонилась в легком поклоне:

– Приходи к моему отцу, – сказала Сэнго, – я думать, что ты ему очень понравился.

«А тебе?» – подумал я.

Сэнго развернулась и отправилась обратно домой.

Я уже повернулся, чтобы вернуться в дом, когда услышал, как она зовет меня:

– Эйка! Кумико очень любить эти картины, потому что их подарить ей мой прадедушка, который утонул.