Евгений Александрович Жиляев
Хроника одного задания
Через час небольшая группа партизан прошла в сторону склада.
Артюхов сидел на лавке и что-то записывал в свою толстую тетрадку. Лицо у него было довольное. Он думал о награде, что ждёт его после столь успешно проведённой операции. Денег теперь у него достаточно. Можно, наконец, перестать прозябать в этой стране. Пора осуществить давнюю мечту побывать в цивилизованной Европе. Прикупить там домик, желательно на берегу моря или даже океана и пожить в своё удовольствие, обязательно с прислугой, лучше с молодой. Надоело на самого себя батрачить. Фантазии только-только стали уносить завхоза в далёкие грёзы, как дверь открылась, и на пороге появились люди с оружием, которые быстро окружили его, что-то сказали. Забрали у него тетрадь, заставили встать, обыскали, сняли ремень. У Артюхова от неожиданности всё стало расплываться перед глазами, он никак не мог уловить суть происходящего. Его настолько бесцеремонно и грубо вырвали из чудесных далей, что Юрию Валентиновичу не получалось нащупать твёрдую основу под ногами, земная реальность какое-то время не давалась ему. Но постепенно ясность сознания возвращалась к нему и вот уже перед непрошенными гостями стоял грозный, в необузданной ярости человек, который в один миг лишился всего желанного. Артюхов, не разбирая лица своих обидчиков, бросился с диким криком на одного из пришедших, стремясь схватить за горло и душить, душить, всех душить. Мощнейший удар в челюсть остановил неистовый порыв завхоза. Он отлетел в обратную сторону от своей жертвы, ударился головой о бревенчатую стену и обмяк, потеряв сознание.
– Ну и туша, – проговорил Николай, разглядывая лежащего перед ним Артюхова, постепенно приходя в себя от дикой животной выходки завхоза, – здорово ты его, Алексей, приложил. Думал, этот кабан снесёт нас всех, растопчет. Не так я представлял себе арест.
– Страшное зрелище, – согласился Руденко, – до чего может опуститься человек. А ведь я его знал много лет и ни разу не слышал, чтобы он даже голос повысил.
– Вязать его надо, пока не очухался, – деловито предложил Тишков.
Берестов с партизаном богатырского телосложения принялись связывать бесчувственное тело, при этом Алексей крайне внимательно ещё раз ощупал одежду Артюхова. Разжал ему челюсти и заглянул в рот, там было чисто.
– Его надо отдельно поместить, – сказал старший лейтенант, – и охранять усиленно. Допросим, когда придёт в себя. Хотя, не думаю, что начнёт говорить. Его в Москву надо доставить, пускай там с ним занимаются.
После задержания Артюхова Алексей закурил и не спеша побрёл в типографию, желая только одного, лечь и заснуть.
***
07 декабря 1941 г.
«В течение ночи на 7 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«Арест Артюхова снимал оковы с отряда».
Алексей дождался, когда в партизанский отряд бойцы Тишкова доставили людей, к которым ходил лейтенант Эрих Рейнберг. Все трое были застигнуты врасплох дома ночью в своих кроватях и сопротивления не оказали. Их связали, посадили на телеги и повезли. За всю дорогу они не проронили ни слова. Точно кули сидели с партизанами и раскачивались в такт движения повозок. Также молча они позволили сопроводить себя в крепкую постройку, где им предстояло дожидаться каждому своей участи. Партизаны смотрели на них враждебно и сочувствия или снисхождения к ним не проявляли. Всё было понятно без лишних слов.
В командирскую землянку привели первого из троих пособников оккупантов. Это был пожилой человек с густой окладистой бородой, чёрными как смоль волосами, в добротной одежде. Посадили его на стул в центре укрытия.
– Назовите ваше имя, отчество, фамилию, – начал допрос уже Берестов.
– Нестор Фёдорович Брылин.
– Вы знаете почему находитесь здесь?
– Догадываюсь, – мрачно ответил Брылин и тяжело посмотрел на сидящих за столом.
– Тогда продолжим. Какого года рождения?
– 1885-го года рождения.
– Местный?
– Да. Мой отец, дед, прадед жили в Бабичах.
– До войны кем работали?
– Бригадиром в колхозе «Красный октябрь».
– С Артюховым Юрием Валентиновичем, начальником райпотребсоюза знакомы?
– Довелось познакомиться.
– Когда были завербованы Артюховым?
– Чего?
– Когда стали работать на Артюхова?
– А-а, ещё до войны.
– Конкретнее.
– Я так точно сказать не могу. Лет пять.
– Почему вы согласились работать на него?
– Жизнь хорошую посулил.
– Вы же, насколько я знаю, и так зажиточно жили. Чего вам не хватало?
Брылин отвернул голову в сторону и ничего не ответил.
– А всё-таки, Нестор Фёдорович, – спросил Руденко, – что вы ожидали от сотрудничества с Артюховым?
Брылин ещё немного помолчал, а потом сказал.
– Говорил, что власть Советов не долго будет. Землёй меня одарит, батраков даст. Заводик поможет поставить.
– И вы поверили? – Пётр Аверьянович с интересом задавал вопросы.
– А почему не поверить, он щедро деньги давал.
– Платил за что, за какую работу? – спросил сухо старший лейтенант.
Брылин опустил голову.
– Ну, отвечайте, – уже властно потребовал Алексей.
– Про людей спрашивал, – медленно начал Брылин, – какие идейные, есть ли сомневающиеся, кто партийный.
– Писали?
– Писал.
– Интересовался, с кем больше всего общается секретарь райкома, когда заезжает? – при этом вопросе Руденко сначала посмотрел на Берестова, а потом на бывшего бригадира.
Брылин с удивлением воззрился на старшего лейтенанта.
– А это вам откуда известно?
– Отвечайте на вопрос!
– Да. Он, то есть Артюхов, просил потом присматривать за теми людьми.
– Что стало с «теми людьми» с приходом немцев?
Брылин снова опустил голову и замолчал.
– Я повторяю свой вопрос, – Берестов требовал ответа, – Что стало с «теми людьми» с приходом немцев?
– Знамо что. Расстреляли.
– Вы по приказу Артюхова лично травили скот в своём колхозе или поручали кому?
– Лично. Платил за это много.
– Кто травил скот в других колхозах?
– Не знаю. Читал об этом в газете. Значит нашлись люди, вроде меня. Артюхов говорил, что таких как я много. Выходит, не врал.
– Вот именно нашлись! – возмущённо заговорил комиссар, – собственному народу палки в колёса вставлять. Люди напрягаются, все силы отдают, не досыпают, лишения терпят, с таким трудом новое поднимают, а такие как ты перечёркивают многолетние усилия. А знаешь ли ты, сколько твой колхоз убытков понёс? А ведь это дома труженикам, школа, сад. Ты деньги получил, а они что? Ты дальше собственного носа и кармана ничего не видишь. Ты вот гордишься, что род твой в Бабичах давно. Это село всегда славилось сплочённостью, тут все одной семьёй старались жить. А ты, лично ты, наплевал каждому в душу. Я бы очень хотел, чтобы тебя народ судил. Чтобы они посмотрели, кто их обокрал, предал, ударил ножом в спину. Но сейчас война, и мы твой суд. Мы будем судить тебя от имени народа. И наш суд будет справедливым. Никто, преда́вший народ, не уйдёт от возмездия.
Руденко сел, закурил. В землянке установилась тишина. Берестов с Тишковым переглянулись. Майор приказал Брылина увести. Когда бывшего бригадира увели, Пётр Аверьянович продолжил.
– Понимаете, такие душонки способны разрушить любые самые благие начинания, они способны растоптать общие, народные, достижения. Самую прекрасную идею, могущую осчастливить многих людей, низринуть на свою, личную землю и растоптать. Для таких людей нет общего, они понимают только «себе», «мне», «моё», остальное абстрактно, несущественно, глупо. Этот пережиток надо искоренять. Пока образование не найдёт способа изживать этот анахронизм ещё в детском возрасте, всегда будет существовать угроза социализму, его дарам и благам для всех.
– Не горячись, Пётр Аверьянович, – Тишков стал успокаивать комиссара, – таких Брылиных действительно много, но людей хороших, надёжных, не в пример больше. Их даже сравнивать не имеет смысла в количественном выражении.
– Нет, Степан Иванович, – Руденко был немного подавлен, – далеко ходить не надо. Возьми Артюхова. Он в одиночестве столько душ загубил, столько зла принёс, что подсчитать не получится. Столько усилий потрачено, чтобы одного негодяя обличить. Ты же понимаешь, он мог весь отряд уничтожить, если бы не Алексей Николаевич. И вот сидят такие Брылины, Артюховы и подтачивают народные сваи, на которых мы строили и строим наше будущее несмотря на то, что сейчас идёт война, и враг топчет нашу землю.
– Ты, Пётр Аверьянович, знаешь пословицу: была бы голова, а вши найдутся. Так что с этим пока приходится мириться.
– Я как секретарь райкома, как коммунист, как партийный работник должен знать и видеть все возможные угрозы, что способны нанести вред нашему общему делу. И не надо прятать голову в песок. В этой войне мы победим, я нисколько не сомневаюсь. Но предательство, что вылезло сейчас, затаится, и будет ждать снова своего часа, чтобы поднять голову. Предательство в умах, где главенствует принцип «моё», «своё ближе к телу», «моя хата с краю». У него много личин. Так-то. А вот как научиться распознавать предателя, как лишить его возможности делать своё чёрное дело, большой вопрос. И о нём надо думать уже сейчас.
– Видишь, Алексей Николаевич, какую теорию из одного допроса комиссар вывел. А ты что думаешь? – спросил Берестова майор.
– Я, как вы выразились, Степан Иванович, вшей ловлю, – Алексей попытался отшутиться, – и вот собираюсь ещё с двумя побеседовать.
– Что ж, резонно. Тогда продолжим заниматься более приземлёнными делами.
Тишков велел привести на допрос следующего. Второй пособник оккупантов по внешнему виду разительно отличался от первого. Это был совсем седой человек, даже борода была у него белая, немного сутуловатый, с жилистыми узловатыми пальцами. Говорил он едко, словно весь мир был у него в неоплаченном долгу. При этом сам мир не имел ни малейшего понятия о подобном положении вещей.
– Ваше имя полностью? – спрашивал Берестов.
– Афанасий Петрович Кульнев
……..
– Когда были завербованы Артюховым?
– В 1938 году.
……..
– Почему вы стали сотрудничать с ним?
– Ненавижу советскую власть!
– Что же она вам такое сделала?
– Шурина моего раскулачили. Он спину от зари до заката не разгибал. И была-то у него лошадь, да две коровёнки. Богач! – зло усмехнулся Кульнев, – вы такого богача за Урал сослали. А знаете ли вы, что он на свои богатства детей кормил, чьи родители богу душу отдали. Стыда у вас нет. За что вас после этого уважать? Пришли в хату «кулак мол» и всё голытьба забрала, а ребятишек в приют.
– А может не так всё было? – неожиданно вмешался в допрос Руденко и прямо посмотрел Афанасию Петровичу в глаза, – тебя послушаешь, так мы ироды проклятые. То, что в районе перегибы были не отрицаю. Не везде поступали по совести и правде. Только твой случай другой! Шурина твоего судили! И не за две коровы, а за то, что он против советской власти воевал. Сначала с оружием. Простили! Не успокоился. Принялся за старое, то сено колхозное подожжёт, то инвентарь попортит, то головы людям дурит, небылицы рассказывает про лютость советской власти. А сам при этом детишек батрачить на себя заставляет. Это они за тарелку супа спину не разгибали с утра до вечера. Прикажешь за это по голове его погладить? Так что ли? Советская власть, несмотря на старания таких как ты, шурина твоего и вам подобных сумела людей накормить, школы, сады, больницы построить, дорогу молодым дать. А что ты лично хочешь? Молчишь? Две, три, четыре коровы, стадо и всё одному! И молоко сдавать, и деньги в кубышку складывать, сундуки набивать.
– Да, хотел развернуться, – огрызнулся Кульнев, – верно сказал, хотел и хочу стадо иметь. Не вижу ничего дурного в том.
– А разве колхоз не давал тебе такую возможность? Председателем тебя хотели избрать. Ты сам отказался. Сделал бы свой родной колхоз богатым, преуспевающим. Что здесь не так? Что тебе не по нраву? Опять молчишь! А я скажу тебе. Не хочешь ты для людей стараться, всё по старинке желаешь «себе», только в свой дом, в свой амбар.
– А чего это я голытьбу должен поднимать? Кто они мне? – рассвирепел вдруг Афанасий Петрович.
– Это граждане нашей страны. Все должны жить достойно. А не только единицы! И помогать надо другим, если у них не получается.
– Я лентяям не помощник.
– Народ лентяем быть не может!
……..
Тишков в разговор не вмешивался. Когда же Берестов задал все интересующие его вопросы и Кульнева увели, майор с негодованием высказал Руденко.
– Ну, Пётр Аверьянович, ну кого ты хочешь перевоспитать? До кого хочешь достучаться? До них что ли? Не допрос, а беседа «по душам». Только ты перед ними свою душу изливаешь, а они сидят и о прибытках утерянных сожалеют. Давай, комиссар, договоримся, последний допрос проведём без спасительных бесед. Вошь, которую ловит Алексей Николаевич, давить надо и дело с концом. Я так считаю.
– То всё-таки не вошь, а человек. Понимаешь, Степан Иванович.
– Всё, Пётр Аверьянович! У меня с такими людьми разговор короткий. Не дети! Больше полувека прожили. Свой ум нажили и им пользуются. А если ум по кривой дорожке повёл, то туда им и дорога. Пусть отвечают за всё. И кончим на этом.
Оба командира закурили. Каждый стал думать о своём. Дым окутывал головы сидящих, словно мири́л собеседников. Хотя их отношения нисколько не испортились и не могли испортиться, но сами допросы выявили различия в их характерах. Прямолинейный Тишков был не похож на секретаря райкома Руденко, для которого важным было докопаться до дна человека, понять его, что-то обобщить, сделать свои выводы. Иначе он не мог. Различие между майором и комиссаром дополняло существующий тандем, делало его более глубоким, разносторонним, а главное помогало нести ответственность за сотни человеческих жизней, которые верили своим командирам и уважали их.
Третий допрос уже прошёл «спокойно», как надо. Завербованный Артюховым колхозник Семён Павлович Ткаченко поведал о нескольких пособниках начальника райпотребсоюза, которые принимали активное участие в порче продовольствия, отправляемого в воинскую часть, а также за пределы района. Именно сведения, полученные от Ткаченко, помогли значительно пролить свет на масштабы деятельности Артюхова, много лет занимавшегося вредительством, начиная от порчи инвентаря, заканчивая идеологическим разложением неокрепших молодых умов.
Теперь предстоял трудный разговор с самим «Хозяином». Берестов не питал особых иллюзий по поводу Артюхова. Тот ничего говорить не станет, а потому единственно правильным видел своё решение отправить его в Москву, пусть там с ним поработают.
Тишков приказал привести бывшего завхоза. Но дело это оказалось не таким простым. Когда Артюхова вывели из «тюрьмы», то партизаны обступили его и конвой тесной толпой. И стали требовать немедленно расправы над ним. Стоило больших усилий успокоить людей.
– Гад, удавить тебя мало! – лез прямо на Артюхова свирепого вида партизан.
– Отойди, Мишаня, – обратился другой к здоровенному деревенскому трактористу, сопровождавшему Юрия Валентиновича, – дай в глаза этой падле посмотрю»!
– Не положено! Не напирай! Сам бы, братушки, прибил бы, но нельзя. Командир приказал доставить живым! – при этом Мишаня аккуратно отталкивал наседавшую толпу, прикрывая собой предателя.
– А он и будет живой, только малость помятый, – пошутил кто-то мрачно и тут же воплотил «шутку» в жизнь. Как-то изловчившись, так пихнул Артюхова ногой, что тот не удержался и упал, сильно ударившись спиной о землю. Вид лежащего бывшего завхоза ещё больше распылил партизан. Мишане и двум его помощникам стоило больших усилий утихомирить людей. Сам же Артюхов, когда его подняли и повели, озирался по сторонам, стараясь сохранить спокойствие и самообладание. Однако, страх сильно сковал его сердце. Оставаться равнодушным среди народа, в котором кипит справедливый гнев, мало у кого получится. Невозможно подойти к пламени и не почувствовать его жар на лице, на руках, невозможно не ощутить опасность от него всем телом. Артюхов непроизвольно сжался и в таком виде был доставлен в командирскую землянку, где он быстро пришёл в себя.
Беседа с ним действительно не задалась, как и предполагал Алексей. «Хозяин» наотрез отказался отвечать на вопросы. Единственное что он сказал, было сожаление о проявленной нерешительности в отношении старшего лейтенанта. «Ты мне сразу не понравился, – обратился Юрий Валентинович к Берестову, – когда объявился здесь. Смотрел я за тобой, да проглядел, шустрым ты парнем оказался. С Чепцом быстро управился, а Никита воробей стрелянный. Да, разжирел я, постарел, хватку потерял. Поздно понял, что ты за птица. Ладно, сегодня ваша взяла. Решайте судьбу мою, разговор окончен».
Алексей смотрел на «настоящего» Артюхова. Перед ним сидел опытный, расчётливый, матёрый агент. От благодушного, учтивого, заботливого, исполнительного, внимательного начальника райпотребсоюза не осталось и следа. Сбросив шкуру «овцы», обнажился волк. Да, его поймали, с этим фактом он уже смирился и точка. Не стал вилять, выпрашивать снисхождения, никакого проявления слабости. Он внутренне упивался «своей былой охотой», а за дальнейшее уже не переживал.
Артюхов виделся старшему лейтенанту ущербной личностью, лишённой большей части человеческих добродетелей. Но Алексей отметил в нём недюжинный ум, его изворотливость, чутьё на изъяны в душах, поистине гипнотическую способность подчинять своей воле других людей. Ему доставляло удовольствие играть чужими жизнями. Правильно немцы дали ему псевдоним «Хозяин». Только хозяин пороков и человеческих слабостей. Хозяин рабов.
***
08 декабря 1941 г.
«В течение ночи на 8 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«Отряд готовится к новым вызовам».
Берестову предстояло обеспечить безопасность встречи партизанских командиров. В составе группы разведчиков, куда входили также Демьян Лобов, Николай Чертак, Андрей Мохов, он отправился осматривать округу села Рябцево. От старожилов села Алексей заблаговременно узнал про все возможные дороги, тропы, что вели к месту сбора партизан. Ему было важно исключить внезапное появление немцев в случае, если произойдёт где-то утечка информации, подготовить пути отхода. Через оставшихся подпольщиков он надеялся получить своевременный сигнал о намерениях немцев выдвинуться в сторону села Рябцево. Составив чёткий план и приведя его в исполнение, Берестов доложил майору Тишкову о своей готовности.
Встреча лидеров партизанских отрядов состоялась, как и было запланировано, десятого декабря. На ней было решено совместными усилиями устраивать диверсии на железной дороге, добывать и передавать разведданные, вести пропаганду среди местного населения и многое другое. Командиром партизанского соединения был назначен майор Тишков.
Уже вечером после окончания встречи между Тишковым и Берестовым состоялся разговор. Майор возвращался в лагерь с лёгким сердцем, наконец-то «сидение» закончилось и для такой деятельной натуры как Тишков наступали «благословенные» дни.
– Алексей Николаевич, а хочешь догадаюсь о чём ты думаешь? – лукаво спросил командир партизанского соединения.
– Попробуйте.
– Пора, как говорится и честь знать, засиделся здесь! Угадал?
– Есть такое, – улыбнулся Берестов.
– Есть такое, – повторил майор, – только ты домой не спеши.
Старший лейтенант вопросительно посмотрел на собеседника. Тот выдержал взгляд и продолжил.
– Штаб партизанского движения поставил перед нами серьёзные задачи. Нужны и ресурсы соответствующие. Как только станет возможным нам доставят груз с оружием, боеприпасами, зимним обмундированием, продовольствием, медикаментами на новое место нашего базирования. Кроме того, к нам пошлют специалистов по взрывному делу и врача, их наказали беречь как зеницу ока. Поэтому прошу тебя взять на себя доставку грузов и людей в отряд. С твоим непосредственным начальством всё согласовано. Дают добро. А после, следующим рейсом, ждут тебя. Извини, что вышло как будто без тебя тебя женили.
– Зачем извиняться, Степан Иванович, понятно всё. Если честно, прикипел я здесь что ли. Прав Пётр Аверьянович, партизаном стал.
– Лес твоя стихия, Алексей Николаевич. Это не я, это Руденко подметил. Он сказал, с трудом будешь отрываться от нас. Что касается меня лично, я рад, что ты задержишься в отряде, да и не только я.
– Значит, ещё повоюем вместе, Степан Иванович.
– Повоюем, Алексей Николаевич…
И их кони пошли галопом…
Шли дни. За это время Алексей успел поучаствовать в нескольких партизанских операциях. Одна из них была связана с засадой на дороге. По приказу разведки фронта они должны были во чтобы то ни стало перехватить автомашину полковника Вальтера Балька с секретными документами. По возможности самого полковника взять живым. Задание осложнялось тем, что маршрут следования был засекречен и до самого последнего момента оставался неизвестным. Кроме того, дополнительную трудность составляла внушительная охрана полковника.
Алексей с Тишковым долго «ломали головы» над решением поставленной задачи. Они проанализировали все разведданные, какими располагали, стараясь зацепиться за любую деталь, позволившую бы им чётко определить время и направление движения. Наконец, они пришли к единому мнению. Собрали людей, которых должен был возглавить Берестов и уже собирались выходить, как из разведки фронта пришло сообщение с точным маршрутом полковника Вальтера Балька. Оно соответствовало тому выводу, к которому пришли майор и старший лейтенант.
– Ну, Алексей Николаевич, давай! – положив руку на правое плечо сказал Тишков.
– Я верю в удачу! – ответил Алексей.
Вскоре группа ушла.
Через несколько дней она вернулась в полном составе. Однако, некоторые партизаны были ранены, одного принесли на плащ-палатке. Берестов нёс тугой портфель в руке, а Демьян Лобов толкал перед собой полковника Вальтера Балька, уже далеко немолодого человека, типичного штабного червя, привыкшего составлять планы, отчёты, а не делать марш-броски. Обрюсшее тело немца еле держалось на ногах, ему не давали полноценно отдыхать, делая лишь небольшие привалы и снова пускаясь в путь. И только когда группа пришла в лагерь, полковнику позволили расслабиться. Он сразу закатил глаза к небу, сидел весь красный и задыхался от продолжительной ходьбы.
Всех раненых отвели к фельдшеру, полковника определили в тёплую землянку к Эриху Рейнбергу, чтобы не замёрз и было с кем поговорить.
Остальные участники операции отправились отдыхать. Берестов же пошёл к майору передать захваченный портфель с секретными документами. У Тишкова он узнал, что девятнадцатого декабря будет самолёт. К этому времени новая база отряда будет полностью готова принять грузы и людей.
– Да, – подтвердил командир отряда, когда увидел уставшие глаза старшего лейтенанта, – на передышку времени мало остаётся. Загонял я тебя.
– Не беспокойтесь, Степан Иванович, сейчас пойду, лягу и засну богатырским сном. Главное, чтобы не будили как медведя в берлоге.
– Хорошо-хорошо. Беспокоить не буду. Я вот уже сейчас думаю, как без тебя обходиться буду. Ладно, Алексей Николаевич, иди.
Берестов вышел, вдохнул чистый воздух. Увидел вдалеке деда Шумейко с трубкой во рту, он помахал Алексею рукой. В ответ тоже получил поднятую руку в приветствии.
Каким бы уставшим не был старший лейтенант, он не мог не любоваться красотой декабрьского леса, вершинами деревьев, устремившихся ввысь. Ему нравилось всё: и крепкий морозный воздух, и небо в тучах, и хруст снега под сапогами.
Расслабившись, Алексей почувствовал, как отяжелели веки, как глаза закрываются сами собой. Зов принять горизонтальное положение был так велик, что стоило Алексею дойти до своей землянки, положить голову на самодельную подушку, как сон пришёл сразу и увлёк за собой в пустоту.
Обещание своё Тишков сдержал. Никто Берестова не потревожил. Молодой же организм старшего лейтенанта сделал своё дело, восстановил силы и подготовил его к новым вызовам…
***
19 декабря 1941 г.
«В течение ночи на 19 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«В отряде ждали с нетерпением грузы».
Самолёт приземлился. Открылась дверь, и пилот спустил трап. По нему на землю сошли несколько мужчин и одна женщина. Берестов их поприветствовал и представился «Алексеем». Передал пассажиров Демьяну, а сам занялся выгрузкой грузов. Поторапливать партизан не было необходимости, все всё понимали, а потому действовали привычно слаженно. Освободив салон от вещей, в самолёт стали заносить раненных. В последнюю очередь посадили Артюхова, Вальтера Балька и Эриха Рейнберга. Их на руки приняли трое военных с автоматами.
Берестов перебросился парой фраз с конвоирами, попрощался с пилотами и на этом «свидание» закончилось. Самолёт поднялся в небо и полетел в одну сторону, а партизанский обоз отправился в другую. На прощальный гул моторов никто не обратил внимание. Людей заботило только одно желание поскорее добраться до спасительных деревьев.
Лес поглотил вереницу телег, скрыл их из виду. Большая поляна опустела. Костры потушены и разобраны.
Теперь предстояла долгая дорога в лагерь. Во время движения Берестов оказывался то во главе колонны, то в её конце, то в середине. Иногда он исчезал вместе с разведчиками, чтобы проверить дорогу, окрестности. Возвращался и обоз трогался с места. Во время одной из непродолжительных стоянок Берестов подошёл к женщине.
– Устали? – участливо спросил он.
– Ничего, – ответила врач с уставшей улыбкой.
Это была молодая женщина приблизительно одного возраста с Алексеем, может, чуть старше, с правильными чертами лица, плавными движениями. То, как она поправила шапку на голове, заставило старшего лейтенанта непроизвольно залюбоваться.
– Потерпите, осталось недолго, – подбодрил её старший лейтенант.
– Я справлюсь, Алексей.
– Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня.
– Да, хорошо.
Специалисты по взрывному делу шли молча. Берестов подошёл и к ним.
– Скоро будем на месте, – внёс ясность старший лейтенант.
– Курить хочется, – ответил один из них.
– Повремените. А впрок могу угостить сигаретами, трофейными, – предложил Алексей.
– Вот это гостеприимство! – отозвался другой, – я не откажусь.
Берестов угостил всех желающих. К нему подошёл Демьян с озабоченным видом, что-то шепнул другу на ухо, и они вместе покинули взрывников.
Алексей приказал остановить обоз и приготовиться к бою. А сам с Лобовым и несколькими разведчиками растворился среди елового леса.
Так простояли около часа. Алексей вернулся и сказал, что пронесло. Велел обозу трогаться. Дальше шли без остановок до самого лагеря.
Тишков, Руденко были рады благополучному возвращению партизан. Отряду представили взрывников и нового военврача Нину Анатольевну Шелкову. Шелкова быстро нашла общий язык с фельдшером. Они составили прекрасный дует. Между ними не возникало ни трений, ни каких-либо недопониманий.
Жизнь в лагере с появлением новых людей пошла по другой колее… Особенно сильно изменения коснулись старшего лейтенанта и военврача. Для них время словно сделало исключение. Точно в быструю горную реку вошли обе души, сначала тёплую, а потом горячую…
Нина Анатольевна быстро освоилась в партизанском отряде и чувствовала себя здесь комфортно. Часто к ней заходил Берестов, ставший начальником разведки объединённого отряда, численностью своей уже доходившего до восьмисот человек. Он справлялся о раненых товарищах. Приносил им какой-нибудь презент или просто интересовался их самочувствием.
Нина Анатольевна сначала спокойно воспринимала начальника разведки. Ей импонировала его тактичность, выдержка, манера общения. Затем она поймала себя на мысли, что обращает внимание на его внешность, а после и вовсе её стало интересовать всё с ним связанное. Постепенно она узнавала Алексея как лично, так и от других людей. И чем больше Шелкова открывала для себя Берестова, тем яснее чувствовала, как её затягивает в омут, противиться которому она уже не могла. Какая-то сила уже безудержно влекла её к нему, заставляла думать о нём, переживать за него. Нина Анатольевна поставила себе диагноз, и удивилась быстроте прогрессирования «болезни».
Когда Алексей уходил на задание, она стала «сопровождать» его, шла вместе с ним по заснеженным лесам и полям, мёрзла в засадах и бесконечных ожиданиях. Она теперь всё чувствовала, могла с уверенностью сказать, что происходит с её любимым человеком. Она этого боялась, такой глубине сопереживания. Нина Анатольевна боялась потерять то, что стало её частью, стало вообще ею. Она с большим нетерпением ждала возвращения Алексея. А когда видела его, старалась отвести взгляд, только не очень у неё это получалось. И всегда в таких случаях встречалась с глазами Берестова.
Первым заметил перемену в военвраче Семён Яковлевич. Он подошёл к ней и, как всегда галантно, спросил.
– Нина Анатольевна, вы позволите мне кое-что вам сказать?
– Вы о чём Семён Яковлевич?
– Я, извините, о ваших чувствах к Алексею Николаевичу.
Шелкова покраснела и отвернулась от фельдшера.
– Нина Анатольевна, вы прекрасный врач. Но, как я погляжу, никогда до сей поры не переживали ЭТО по-настоящему, такие чувства, что нахлынули на вас. Не сопротивляйтесь им. Пусть они заполняют вас до краёв. Любовь – это великий дар. Его нужно принимать целиком. Пусть он жжёт сердце, не даёт покоя ни днём ни ночью. Поверьте, эти мгновения станут самыми ценными в вашей жизни. Алексей Николаевич хороший человек. Для него пока непонятны ваши взоры, но он чувствует на себе ваше «дыхание сердца». Алексей Николаевич, насколько я успел его понять, не будет бегать. Вот увидите, он подойдёт к вам, чтобы всё прояснить. И тогда многое будет зависеть от вас. Ничего не говорите, но и ничего не скрывайте. Мне кажется, вы нашли друг друга. Хоть ваш избранник ещё этого не понял.
Нина Анатольевна выслушала речь фельдшера молча, затем повернулась к нему и обняла его, поцеловала в щёку.
– Вы замечательный, Семён Яковлевич. А теперь давайте работать.
– Давайте, – согласился довольный фельдшер.
И они вдвоём принялись готовить целебный отвар для партизан…
Алексей же ходил и никак не мог в себе разобраться. Он был как прежде, оставался таким же, но стоило ему увидеть Нину, на него находило волнение, он становился словно легче, у него прояснялся разум, он чётче слышал природу вокруг, отмечал в ней новые краски и грани. Берестову не хотелось выходить из этого состояния. Но когда Шелкова исчезала из его поля зрения, всё как-то разом меркло, тускнело, пропадала сочность. Возникало ощущение пустоты, нехватки чего-то жизненно важного. Алексей стал пристально следить за своими мыслями и чувствами. Он отмечал, стоило Нине посмотреть в его сторону или приблизиться к нему, даже заговорить с ним, Берестов мгновенно преображался, делался другим. Он пока не мог дать себе полного отчёта, что с ним происходит, но он нравился сам себе больше в новом качестве. Алексей наблюдал в себе появление неизвестных ему граней самого себя, что делали его лучше, богаче, интереснее. Берестова начало тянуть к Нине всё сильней и сильней. В конце концов он решился.
