Евгения Райнеш
Адам и Ева против химер

Глава третья. Появляется тот, о ком Лёля хотела забыть

Алёна Фёдоровна, прозванная Аркадием инопланетянкой за нестандартность мировоззрения, была женщиной возраста не совсем определённого. Скорее всего, она так часто выкручивалась, когда спрашивали, сколько же ей на самом деле лет, что уже сама запуталась.

Поэтому все намёки на данное обстоятельство она относила в категорию пошлых и неуместных. Женщины делятся на особ с изюминкой и пресных, – так считала Алёна Фёдоровна, себя причисляя к женщинам, безусловно, интересным. И к шуткам про возраст отношения никакого не имеющим.

Разговоры в подобной плоскости с поклонником Сергеем Петровичем (а Алёна Фёдоровна очень любила это слово – «поклонник») пресекались на корню. Если Сергей Петрович намеревался пошутить или рассказать какую-нибудь историю, по его мнению, занятную и не лишённую юмора, он делал красноречивую, практически театральную паузу, прищёлкивал пальцами, ухал филином и произносил нечто вроде:

– А вот, Алёна Фёдоровна, анекдот прямо из жизни. Меня сегодня водитель троллейбуса спросила: «Молодой человек, у вас пенсионное удостоверение?»

Сергей Петрович ухал, щуря глаза, а Алёна Фёдоровна демонстративно закрывала уши руками и строго подчёркивала слова:

– Сергей Петрович, никогда больше, слышите, ни-ког-да, не говорите при мне это неприличное слово.

– Алёна Фёдоровна, какое? – искренне недоумевал незамысловатый Сергей Петрович.

– Которое начинается на «п» и заканчивается на «я», – строго сообщала ему женщина с изюминкой.

На лице Сергея Петровича отражалась сначала задумчивость, следом – недоумение, мелькала скабрёзность. Потом он внезапно догадывался.

– Но почему слово «пенсия»…

Алёна Фёдоровна строго перебивала его:

– Я же просила, не говорить при мне это страшное слово.

– Но почему это вас так пугает? – продолжал недоумевать Сергей Петрович. – Мне просто было смешно. Это же юмор, понимаете…

– Нет, нет и нет, – отрезала Алёна Фёдоровна. – Такой юмор я вообще отказываюсь понимать.

Алёна Фёдоровна жила в квартире через стенку с Лёлиной. В свободное время она блуждала из угла в угол по жилищу одинокой женщины, которая претендует на свою исключительность, как она это понимает. И мечтала. Алёна Фёдоровна бесконечно поправляла салфеточки, рюшечки, абажурчики, котят в рамочках, готическую вазу в виде черепа, маску какого-то африканского вождя… Стоп! Впрочем, именно так – на ажурной салфеточке стояла ваза в виде черепа, а рядом с портретом чудесного котёнка с бантиком и в рамочке красовалась маска какого-то африканского вождя.

В Алёне Фёдоровне боролись две стихии – светлая и тёмная, лёд и пламень, вьюга и зной. Хотелось то африканских первобытных страстей, то холодной прелести, присущей настоящей леди. Терзаемая стихиями и противоречиями, Алёна Фёдоровна иногда пускалась во все тяжкие. А именно – занималась то чёрной, то белой магией. И совсем немножко баловалась астрологией и изучала мистерии острова Бали. По статьям в журналах, естественно.

Мечтала Алёна Фёдоровна когда-нибудь побывать на этом острове и привезти оттуда Маску Рангды. С выпученными, наводящими ужас глазами, длинными клыками и высунутым красным языком, охваченным символическим огнём. Она увидела такую маску в какой-то телепередаче и подумала, что вот тут, на стене в волнистые серые обои, она будет очень хорошо смотреться.

Так ходила Алёна Фёдоровна по своей небольшой квартирке и мечтала, мечтала… В общем, это великий секрет, но Алёна Фёдоровна вот уже несколько месяцев, как была… Да, в том самом страшном состоянии, которое начинается на «п» и заканчивается на «я». И у Алёны Фёдоровны в этом состоянии образовалась прорва свободного времени, которая заполнялась почему-то не милыми домашними делами, а какими-то смутными тревогами и непонятными ожиданиями. Что-то томило, подсасывало под ложечкой, туманно беспокоило.

Алёна Фёдоровна, закрыв входную дверь на нижний замок, верхний, щеколду и цепочку, присела в кресло и сосредоточенно занялась помятой запиской. На столе, выбиваясь из общего порядка, уже с полудня лежали свечи, принесённые на прошлой неделе из церкви, и фотография Сергея Петровича.

– Так, значит… «В полночь в полнолуние дома зажечь перевёрнутую церковную свечу (зажигать спичками). Заранее свечу в церкви купить без сдачи. Женщине взять…» Тут неразборчиво, что ж взять-то… А….. взять фотографию … «любимого мужчины и приложить лицом к своему причинному…

Алёна Фёдоровна запнулась:

– Ох ты, господи, к причинному, значит, месту и сказать громко девять раз…

Ритуал, который собиралась свершить Алёна Фёдоровна, относился к разряду темных и обещал полностью разделённую любовь предмета страсти. Мерещилось в нём что-то этакое, шокирующее Алёну Фёдоровну, а потому казалось: уж он-то точно будет действенным.

– Нет уж, нецензурную брань, как я могу? Ладно, один раз можно. Сейчас, куда не пойдёшь, все матерятся. Даже в тех заведениях, которые я считала приличными. Чего же мне разок для счастья в личной жизни нельзя? Тем более что никто и не услышит. Что ж потом, посмотрим… Так, «фотографию эту себе под постель положить, проколоть палец безымянный на правой руке и кровью капнуть в огонь свечи. Свеча должна сгореть полностью…»

Алёна Фёдоровна в сердцах кинула бумажку на стол. Ну как она может довести до конца это действо, абсолютно лишённое логики? Светлана Николаевна подсунула какую-то, извините за выражение, фигню. А ещё школьный завуч! Может, лучше уж ботокс поставить?

Она встала и подошла к большому зеркалу. Отражение в вечернем освещении было хоть и несколько уставшим, но все ещё прекрасным. Так хотелось верить Алёне Фёдоровне. Она вздохнула:

– Женщина должна красотой души мужчину удерживать, а не этим… причинным местом. Хотя, к сожалению, мой опыт подсказывает, что в жизни происходит именно так… Всё через причинное место.

Алёна Фёдоровна представила жизнь без встреч с Сергеем Петровичем и решительно произнесла сама себе:

– Придётся прикладывать.

Проделав немудрёный, но обескураживающий ритуал, Алёна Фёдоровна, словно стыдясь сама себя, суетливо засунула фотографию под цветастую простыню и нырнула в постель. Заснуть долго не удавалось, она ворочалась, чувствуя физически, как мнётся фото под её боками и бёдрами, ей было неловко перед Сергеем Петровичем. Ворочалась долго, пока, наконец, не заснула. И сон пришёл такой же беспокойный, прерывистый, словно расплачивалась она за свои отчаянные попытки обмануть природу.

***

За стенкой же Лёля готовила ужин, переживая за Еву, которая перестала отвечать на звонки с того самого момента, как поехала к какой-то непонятной гадалке черт знает куда. С подругой в последнее время происходило нечто неправильное: причин для печали у неё абсолютно никаких не было, тем не менее, Ева все больше напоминала выжатый лимон. Словно в ней образовалась какая-то брешь, из которой потихоньку уходили в землю жизненные силы.

Еве хотелось непонятного абстрактного счастья. Причем она даже не находила в себе воли придумать, в чём конкретно оно должно выражаться. Просто вот чтобы что-то прекрасное свалилось сверху, а Ева бы выбирала: подходит или нет.

Но Лёля четко знала: случайных удач не бывает. Ты получаешь то, что тщательно готовишь. Если хорошее прилетает неожиданно, следом жди счёт. Судьба – та ещё торговка. Если она и даёт что-то просто так – это аванс. И чем будешь расплачиваться, одному Богу известно.

– И тогда она мне заявляет: я, мол, не хочу жить, как прежде! – кричала Лёля Аркадию из кухни, громыхая посудой. – А хочу – как хочу. Будто кто-то не хочет жить так, как хочет. Кто себе только может это позволить? Это бунт, Аркадий. Просто натуральный бунт.

– Не ломай ей крылья. Вдруг получится? – лениво отвечал Аркадий, отвлекаясь от экрана монитора.

От возмущения Лёля выскочила из кухни, воинственно вытянув вперёд руки с большой овальной тарелкой:

– С чего бы вдруг? У недотёпы Евы? Она до сих пор про золотую рыбку лепечет и про желания, которых есть у неё в наличии.

Аркадий, обладавший энциклопедическим мышлением, секунду пролистал файлы у себя в голове, нашёл нужный и повернулся к ней:

– Сюжет Золотой рыбки Пушкин взял у братьев Гримм. А те, в свою очередь, подсмотрели его в народной сказке. Так что это истинное и глубинное стремление представителя любого народа – иметь того, кто бы выполнял желания.

– А ты бы хотел? – пошла Лёля «ва-банк».

Аркадий ухмыльнулся:

– А ты как думала? Конечно. Но в теме моей диссертации, – кивнул на экран компьютера, – даже Золотая рыбка с налёта не разберётся.

Лёля скептически хмыкнула, и ретировалась на кухню, потому что именно в этот момент зазвонил её мобильник. Она бросила взгляд на экран брызжущего бодрой мелодией телефона, удивилась, так как номер был незнакомый. А незнакомые номера беспокоили Лёлю крайне редко. Только какие-то компании, нечестным образом заполучившие базу данных и намеревающиеся продать Лёле что-нибудь совершенно ей не нужное. Как рекламщики проникают в жизнь порядочных людей, Лёля очень хорошо знала от Евы. Поэтому она ответила голосом строгим и официальным, чтобы на той стороне эфира сразу поняли: с ней им будет совсем непросто.

– Слушаю. Да, это я. Что вы хотели?

Но затем растерянно опустилась на стул.

– Ты? В городе?

И в этот момент всё, что строила долгие годы Лёля – тщательно, по правилам, при взаимном уважении и интересе, при четком понимании того, что за хорошее нужно платить, – вот это всё пошло трещинами, разлетелось мелкими осколками и полетело к чертям. Оставалось только молиться, чтобы никого больше этими осколками не задело. Но Лёля не умела молиться.

Поэтому она просто произнесла пару фраз типа «Я не могу сейчас» или «Когда ты объявился?», а затем взяла себя в руки и отключила телефон.

Когда Лёля зашла в комнату, вид у неё все равно был несколько сконфуженный, хотя виноватой себя она перед Аркадием не чувствовала ни с какой стороны. Он тоже уловил напряжённую паузу, спросил шутливо:

– Кто это тебя так поздно хочет?

Лёля встряхнулась, уже с иронией ответила:

– Ревнуешь? А вот не зря. Это старый поклонник.

– Насколько старый? – снисходительно полюбопытствовал Аркадий.

– Десятилетней выдержки. Мы тогда с тобой ещё не познакомились. На самом деле он или Миша, или Гриша, но все в нашей компании звали его Клодом.

– И почему бы это? – в голосе Аркадия зазвучали уже язвительные нотки.

– У художников свои причуды.

– Насколько я понимаю, это из студенческой поры, когда тебе хотелось быть богемой?

– Меня в эту тусовку затащила, кажется, Ева. Она мечтала профессионально танцевать, вот и ошивалась в творческих кругах. А я тогда даже стихи пробовала писать. Скоро бросила.

Лёля скривилась, отгоняя воспоминания:

– Глупости это всё…

Аркадий игриво привлёк её к себе, явно забыв о диссертации.

– Почему же глупости? Почитай мне. Нет, правда, я не шучу. Пожалуйста, почитай…

Лёля вдруг рассердилась:

– Нет. Нет. И нет. С этим покончено. Точка.

Через час она ходила вокруг студии Клода. Десять минут, тридцать. Знала: всё равно сделает это, но до последнего держалась, чтобы не перешагнуть порог. Уговаривала себя, не очень в это веря, что просто скажет Клоду оставить её в покое, не звонить больше, не пытаться встретиться. Но, как разумная взрослая женщина понимала, что всё гораздо проще – она очень хочет увидеть Клода.

Сколько лет прошло с того момента, как он просто пропал? Но до сих пор при воспоминании о нём перехватывало дыхание, подкашивались ноги, сердце падало в какую-то бездну, из которой – Лёля это точно знала, – сердца не возвращаются. Или возвращаются изрядно побитые. Как фармацевт она уважала химию, происходившую в её организме, но была категорически против процессов, которые провоцировал Клод. Поэтому когда-то раз и навсегда, отревевшись и отстрадавшись, она приказала организму заткнуться. И оно, Лёлино естество, молчало, пока не раздался вчера этот дурацкий, совершенно не нужный звонок. Восемь лет молчало.

Лёля навернула ещё круг по чистой, высушенной ветром мостовой и, заставив себя разозлиться, нажала кнопку звонка. Послышались торопливые шаги, замок щёлкнул, дверь отворилась, и Клод, как соскучившийся по хозяевам щенок, радостно бросился к ней, лепеча милый вздор. Лёлю закружило, завертело, куда-то потащило, срывая плащ. Она резко остановила этот фейерверк эмоций. Молча, только движением руки отстранила от себя повзрослевшего, но явно не поумневшего Клода. Посмотрела со стороны внимательно.

Всё так же изящен и красив. Даже лучше, чем раньше, в смысле обманчивого благородства. Точёный профиль: юношеский припухлый подбородок сейчас подтянулся, скулы выдались, рельефно заострились. Глаза, вокруг которых уже наметились мужественные морщины, приобрели загадочную значимость. И… Лёля с первой же минуты, вдохнув забытый запах, опять хотела только одного – прижаться к этому человеку. Чувство это ничего хорошего не сулило.

Не здороваясь, Лёля отрывисто и строго произнесла:

– Я просто была поблизости, зашла по пути ненадолго. Ты о чём-то хотел поговорить? Говори. А потом пойду.

– Почему ты такая сердитая? Я вот очень счастлив тебя видеть, – глаза Клода блестели неподдельной радостью.

Лёля огляделась. В студии царил бардак. Причём Бардак с большой буквы. Все ещё закрытая пыльными чехлами мебель; пустые мольберты, уныло отсвечивающие серыми остовами; тюбики с давно высохшей краской, разбросанные по полу. Везде валялись скомканные тряпки непонятного назначения и происхождения, а на небольшом столе явно со вчерашнего вечера вперемешку громоздились остатки закуски, пустые и начатые бутылки из-под спиртных напитков. В углу кучей навалились блокноты с эскизами, карандаши, одиночные носки и почему-то шерстяная шапочка. И именно от вида этой шапочки Лёлю передёрнуло до глубины души.

Клод подскочил к небрежно застеленному для ночи дивану (простынь сбита на край, одеяло в пододеяльнике собрано в комок, одежда вокруг постели разбросана в беспорядке), накинул на весь этот разгуляй замызганный клетчатый плед. Лёля, не снимая плаща, осторожно села на край дивана. Клод всё с тем же ясным сиянием в глазах смотрел на неё:

– Давай начнём с того, что мы очень рады друг друга видеть.

Лёля удивилась:

– Ты не находишь это странным?

– Что именно? – горячо затараторил Клод. – Я соскучился, нашёл твой номер телефона и, между прочим, очень волновался, когда его набирал…

– То, что ты пропал неожиданно на черт знает сколько лет, а потом вдруг объявился, как ни в чём не бывало. И ещё ведёшь себя так, будто имеешь на меня какие-то права.

Клод присел рядом с Лёлей, попытался её обнять, в голосе появились игривые нотки:

– А я не имею?

Лёля сбросила с плеча его руку:

– Абсолютно никаких.

Клод погрустнел:

– Лёль, я не… Ты не представляешь.… В общем, я получил тогда предложение, от которого не мог отказаться. И уехал за границу.

Лёля вспомнила тот ужасный год, когда она чуть не покончила с собой от тоски по его запаху и этим сильным, но изящным запястьям, и откровенно произнесла:

– Я бы последовала тогда за тобой на край света. Ты это знал.

– Не мог, пойми, я не мог… – очень тоскливо протянул Клод, и вдруг без всякого перехода зашептал на ухо, едва касаясь губами:

– Можно я тебя поцелую?

Лёля ещё нашла в себе силы отрицательно дёрнуть головой, но вдруг глаза её выхватили из всей картины этого дня чувственные запястья Клода, и её потянуло, закружило, опять перехватило дыхание. Запрет получился совсем не убедительный, и Клод воспринял это как сигнал. Не обращая внимания на её сопротивление, он захватил в капкан рук её талию. Отстраняясь, Лёля открыла шею, и тут же Клод, звериным инстинктом впился в неё губами. Это был последний штрих в его личной картине «Возвращение Лёли». Она позорно капитулировала. Теперь Клод жил везде – вокруг неё, над ней, в ней. Падая в свой малодушный позор, последнее, что слышала Лёля в ватной тишине, это горячий шёпот Клода:

– Только тебя… Только ты… Все это время… Всегда.

Ну, и ещё слышала Лёля, как кровь клокотала в висках.

Глава четвертая. Следы преступления

– Ох, нет, нет, – антиквар проявил необыкновенную для меланхолии обоих близнецов прыть. Он подбежал к Еве и попытался с силой выдернуть шарик из её рук. – Не сегодня, это вообще не для вас, у меня есть кое-что другое.

Но шар с глазом не желал отрываться от Евиной ладони. Он словно намертво прилип к ней, умоляюще вращая тёмным зрачком из-под вцепившихся в него пальцев Альфреда. Антиквар поднатужился, потянул изо всех сил, упёршись другой рукой в стену. Он весь покраснел от напряжения, и Еве стало его жалко.

– Это не я, – виновато прошептала она. – Оно само…

– Вот же, – закричал антиквар, и отпустил шар, который тут же мягко закачался на Евиной ладони. Ещё чуть-чуть, и он бы скатился с неё, если бы девушка не сжала торопливо пальцы.

– Чёртова Зреть, – рыкнул Альфред, метнув в шар взгляд, полный ненависти. – Ну почему у Странника опять не нашлось больше ничего для заклада?!

Антиквар неожиданно быстро успокоился и вытер локтем внезапно вспотевший лоб.

– Ну, раз он так решил, придётся подарить его вам. И вы…Дорогая, вы точно не ведьма? Зреть к кому попало не липнет.

Ева молча покачала головой.

– В ней заключена большая сила, – хмуро кивнул антиквар на шар. – Только не спрашивайте меня – какая. Странник постоянно закладывает его, я избавляюсь, а этот чёртов глаз опять и опять возвращается. И все время Странник сдирает за него три шкуры, уж вы мне поверьте. Втридорога. Но у меня Зреть ни разу не проявила себя. Никак. Валялась бесполезной безделушкой. А тут нате вам, характер показывает…

Шар неожиданно, но весело подмигнул Еве. И она поняла, что ей очень нужен этот…предмет.

– Может… – Ева прикидывала, сколько может стоить прозрачный мячик с человеческим глазом внутри. – Может, я смогу купить его?

Глаз в шаре благодарно засиял, а потом довольно зажмурился.

– И-и-их, – махнул рукой Альфред. – Берите так, раз уж он вас выбрал. Но за последствия я не отвечаю. Договорились?

Ева кивнула, а антиквар, вспомнив что-то, ещё раз ухнул с досадой. И протянул ей на раскрытой ладони небольшую статуэтку из дерева, выкрашенного в беспросветную смолу.

– Это же ваш год, год Чёрной козы, – торжественно объявил он.

Нового Альфред для Евы ничего не открыл. Она и без него знала, что это её год. Удивилась Ева, понятное дело тому, что антиквар знал год её рождения, хотя виделись они первый раз в жизни. Но решила не показывать своего удивления, а просто приняла изящную фигурку с золотыми, круто загнутыми рогами и не менее крутым, живописно выпирающим признаком мужского достоинства.

– Слушайте, это не коза вовсе, – обратилась Ева к антиквару.

Он шикнул на Агасфера, который в очередной раз поднял голову и заворчал, тут же горячо заспорил:

– Да вы что – не коза! Посмотрите. Это вам не собака, не свинья. Ну почему не коза-то?

– А я вам не девочка юная, – в Еве не вовремя взыграло упрямство. – Что же я, по-вашему, совсем ничего не понимаю? Говорю вам, это не коза. Это явный козёл.

Альфред выхватил статуэтку, глянул на неё внимательно, в ужасе закатил глаза.

– Ну вот, опять всё перепутали, сволочи, опять…

Ева несколько минут наблюдала за его страданиями, пока, наконец, он не успокоился. Вздохнул пару раз полной грудью, уже совершенно спокойно произнёс:

– Придётся вам взять и это. Ничего не поделаешь. Судьба. Поздравляю вас с наступающим годом чёрного козла!

Статуэтка чёрного козла нагло ощерилась прямо в лицо. И тут, именно в этот момент, что-то случилось с Евой. Мягко толкнулся в ладони глаз, и у неё закружилась голова. Антиквар, огромный пёс и вообще вся лавка поехали вдаль, в пространстве, заполняя его собой, засуетились какие-то крошечные существа, и из их мельтешения перед глазами образовалась совершенно иная картина.

Увидела же Ева явно, как стояли два брата-близнеца в таверне друг напротив друга много лет назад. Поняла она так же сразу, что Фред был спокоен, а лицо Альфреда в тот момент исказилось яростью.

– Почему всегда так? – кричал на брата Альфред. – Почему ты всегда такой безупречный, всеми любимый, и все достаётся тебе? Самые вкусные конфеты мама давала тебе, самые лучшие игрушки – тебе, таверну отец завещал тоже – тебе. А теперь…

Фред пытался успокоить брата:

– Нам все доставалось поровну, и, вспомни, я вдобавок всегда отдавал тебе свои конфеты. И половину таверны готов отдать. Но, извини, я не могу поделить между нами Жанну. Мы любим друг друга, так получилось. Успокойся. Ты встретишь ещё хорошую девушку, полюбишь. А здесь уже ничего не поделаешь. Я сделал предложение, и Жанна согласилась стать моей женой.

– Женой? Она? Твоей? – совершенно озверев, закричал Альфред, – Опять тебе! Все опять тебе!

И с этими словами он кинулся на Фреда. Фред попятился, отступил назад, но споткнулся и упал. Виском на угол стойки.

Вместе с Альфредом Ева в ужасе смотрела на тело, неподвижно лежащее на полу в луже крови. А затем оно медленно растаяло в воздухе. Будто ничего здесь и не случилось.

– Что с вами? – участливо спросил Еву Альфред. – Вы словно призрака увидели…

Она посмотрела на антиквара. Потом опять на пол. Опять на него. Всё покоилось на своих местах, как и несколько минут назад, когда они выясняли пол козла.

– Показалось, – буркнула Ева, незаметно разглядывая шар в своей ладони. Глаз был закрыт, и веко подёргивалось, словно он спал и видел тревожный сон. – Наверное, жарко у вас тут…

Остаток ночи, пока Адам где-то пропадал по своим неотложным делам, Ева провела на диване, закутавшись в толстый, тёплый плед. Старое дерево встретило её, как давнюю знакомую, и, кажется, даже обрадовалось, что гостья решила остаться на ночь.

Еве же, во-первых, торопиться было абсолютно некуда, а во-вторых, её просто поедом ело любопытство и ощущение удивительной тайны, что окутывала всё вокруг. Свой сегодняшний странный трофей – шар с глазом – она спрятала в диванных подушках от греха подальше, а фигурку чёрного козла поставила на полку среди книг Адама. Теперь ощущение следящего за ней глаза жгло затылок, а наглый козлище щерился в лицо, но уже из-за книжного прикрытия.

Зарыть глаз в диванные подушки было не совсем умно, но ничего лучшего Ева придумать не смогла. Чтобы забыть о странных подарках антиквара, она полезла на полку с книгами. Ту, что подальше от козла.

Неожиданно среди всей этой вкусно-пахнущей книжной пылью растрёпанной братии выплыло очень заинтересовавшее Еву жизнеописание Тёмно-розового кенгуру. По крайней мере, книга производила впечатление относительно нормальной. С первой же страницы на девушку в упор уставились большие, круглые, чуть испуганные глаза на бархатно-розовой морде. Начиналась книга цитатой из какой-то странной энциклопедии: «Темно-розовый кенгуру, известный так же на дальних островах под именем Оголтелый Упси, что в переводе с туземного означает Разбрасывающий сети на обломках вчерашней беды, как правило, является первым из проводников…»

Дальше Ева читать не стала, просто пролистала толстенный том, посмотрела на схемы трансформации Темно-розового, на чертежи и таблицы, подробно объясняющие, когда и почему он особенно опасен, яркие иллюстрации его брачных сезонов, списки видов и подвидов, психологических типов, подверженных влиянию Кенгуру в его предбрачный период. Утомившись от попыток разобраться, что это вообще такое, уже под утро Ева заснула на диване. Открыла она глаза, когда сквозь сон почувствовала, как в веки яркими пятнами бьётся утреннее солнце.

Осознание того, что она благополучно проспала электричку, которая останавливается на этой станции раз в сутки, почему-то Еву не очень расстроило.

Ей… вообще не хочется уезжать. Странное чувство, словно Ева наконец-то вернулась домой. Чушь какая…

У стола с дымящимся кофейником хлопотал Адам.

– Утро доброе! – сказал он, почувствовав спиной, что Ева открыла глаза.

Старое дерево, засунув в окно пару любопытных ветвей, важно произнесло:

– Кто рано встаёт, тому Бог подаёт…

Ева, зажмурившись, проговорила с надеждой:

– А ещё ведь рано, да?

Адам поставил к кофейнику на столе корзинку с румяными булочками.

– Все в мире относительно, – сказал он, – но в моей Вселенной время уже ближе к полудню.

– А в моей Вселенной… – начала важно Ева, но не выдержала торжественности момента и зевнула, – есть хочется. Слушай, почему мне со вчерашнего дня все время хочется есть?

– Наверное, ты тратишь много энергии? – предположил Адам.

Ева соскочила с дивана, подлетела к столу и с удовольствием вгрызлась в свежую булочку.

– Держи, – Адам положил перед ней мобильный телефон. – Только он безнадежно сломан. Не включается.

Даже издалека зияла сеть трещин на экране.

– А барсетка? – спросила Ева, едва взглянув на свой мертвый мобильник. – Там ещё…

Адам покачал головой.

– Ну, конечно. Она была набита деньгами. Кто ж вернёт? И документы, кажется.

Она полезла в карман и достала картонку с мультяшным паровозиком.

– Вот это там было. Ты, может, знаешь хозяина? Он такой… Белобрысый, с заметным шрамом через всю щёку.

Парень вдруг радостно улыбнулся. Еве показалось, что даже с каким-то облегчением:

– Не думаю, что он живет в нашем городке. А вот проездной не потеряй, хорошо? Он просто так в руки не попадает…

– А какой – такой? И зачем он мне может понадобиться?

– Позже узнаешь, – загадочно улыбнулся Адам. – Только тут дело такое. Без проездного к нам не попадешь.

– Но как называется ваш…

– Просто храни его, ладно? Постепенно все поймешь.

– А что ты узнал сегодня ночью? – спохватилась Ева. – Альфред выращивает мандрогору?

– Ну, в этом ничего особенного нет. Мало ли, зачем она ему нужна. Может, кто из любителей антиквариата интересуется. Но смотри: мандрагора плюс та старая история плюс то, что происходит последнее время с Жанной…

– А он её до сих пор любит… – задумавшись, произнесла Ева. – Это видно. Когда я с ним вчера разговаривала, он её по имени ни разу не назвал, а всё равно, как скажет «жена брата», у него голос на октаву выше поднимается.

– И что? – спросил Адам.

– Я не помню откуда, но знаю: при волнении у человека высота голоса меняется. Непроизвольно. И ещё…

Ева замялась, не зная, рассказывать ей о своих видениях или нет. Но Адам каким-то образом догадался сам.

– С тобой произошло что-то необыкновенное?

– Странно, но у меня… вроде… как видения были, – сказала, поёжившись, Ева.

Жестокий Адам, наблюдая, как она берет очередную булку, произнёс:

– От голода?

– Не язви. И не издевайся. Ко мне в антикварной лавке прицепился шар… Ну, знаешь такой… С глазом.

Добавила она, подразумевая, что Адам часто встречается с подобным явлением. Подумаешь, живые органы в прозрачных шарах. Но он, если и удивился, то совсем немного:

– Тебе открылась Зреть?

Ева кивнула.

– И что?

– Это она показала, да? Точно она?

Адам смотрел на неё, ожидая продолжения. Ева вздохнула и рассказала ему, что увидела.

– Нужно было у Фреда более подробно расспросить о той старой ссоре, – закончила она свой рассказ.

– Да, – сказал Адам. – Это хорошо, что Зреть тебя нашла. Теперь мы знаем, по крайней мере, в чём её способности. Глаз всё это время молчал, только подмигивал издевательски. И – видишь? Таланты начали открываться, как ты стала кому-то интересной.

– Тебе? – поинтересовалась Ева. – Кому-то… Это тебе?

– Не только, – улыбнулся загадочно Адам. Он потрепал её по голове и продолжил:

– А вот с Фредом что-то непонятное творится. Пока ты в лавке видения смотрела, я искал его, но нигде не нашёл. Он как сквозь землю провалился. Чтобы Фред, да так надолго оставил таверну.... Быть этого не может.

– Чего не может быть? – На пороге комнаты, опять чуть смущаясь своим неожиданным визитом, появилась Жанна. – Здравствуйте, извините… Не сочтите за навязчивость…

– Где ваш муж? – тут же выпалила с напором Ева, потом спохватилась, – Ой, здравствуйте…

Жанна, которой сейчас тоже было не совсем до светских любезностей, нисколько не удивилась ни вопросу, ни напору.

– Спит. Он всегда днём спит, – ответила она.

– А как вы общаетесь? В смысле, когда? – продолжала наступать Ева.

Жанна мечтательно улыбнулась:

– Очень романтично. Только на закате и рассвете.

– А с Альфредом?

Жанна растерянно и вопросительно оглянулась на Адама. Тот утвердительно кивнул.

– С Альфредом мы практически не видимся… Несмотря на то, что живём, можно сказать, в одном здании. И муж, и его брат – оба не большие любители выходить из дома. А так как они бодрствуют, в основном, ночью, то и ходить им особо некуда. Альфреду я приношу продукты на крыльцо. Каждый вечер, перед закатом. И…

Ева прервала её, сама ошеломлённая своей догадкой:

– Он пытался с вами поговорить, когда вы приходили?

– Всего раза два за все это время. Впервые сразу после нашей с Фредом свадьбы, а ещё месяца два назад.

– И после этого разговора у вас начались видения?! – спросил Адам.

Жанна застыла:

– Постойте… Точно. Так оно и было. Два месяца назад я принесла ему, как всегда продукты, поставила корзину на крыльцо. Но неожиданно раздался скрип двери, и на пороге появился Альфред. Я растерялась, так как мы не виделись уже много лет. Он схватил меня за руку и сказал: «Не уходи так быстро. Столько лет прошло. Дай хоть взгляну на тебя». Потом что-то вроде: я все так же красива, и попытался меня обнять. Спросил, почему я тогда выбрала Фреда…

– А почему? – не удержалась любопытная Ева.

– Потому что Фред родной и светлый. А брат его всегда меня пугал, в нем что-то мрачное и жуткое. Теперь я поняла: в нём так ничего и не изменилось. Подождите, Альфред сказал тогда эту же странную фразу: «Но мы же так похожи, мы одинаковые, мы – один человек…»

– Так и сказал: «Мы – один человек?», – почему-то насторожился Адам.

– Я не помню дословно, но смысл был такой, – вздохнула Жанна, – Впрочем, я вот зачем пришла.

Она достала из корзинки льняную салфетку и аккуратно её развернула.

– Сегодня утром я стирала со стола крошки, и увидела еле заметные остатки какого-то порошка на столе около кофеварки. Раньше я бы и внимания не обратила, но теперь все кажется мне странным. Посмотрите…

Адам принялся осторожно разглядывать еле заметные крупинки на салфетке.

– Так я и думал, – удовлетворённо кивнул он. – Вы обычно пьёте чай или кофе по утрам?

– Я кофе пью, – ответила Жанна, – Муж специально мне под утро зерна обжаривает и перемалывает. Просыпаюсь от запаха свежего жареного кофе. Вот уже много лет. Это аромат нашего семейного счастья.

– А Альфред… Он может зайти в ваш дом? Когда вы этого не видите?

Жанна удивилась.

– Даже если бы у него была такая возможность, он бы не стал… Никогда.

– А вход из таверны в вашу жилую часть? – продолжал Адам.

– Нет, когда родились близняшки – Берта и Альберта, муж сделал отдельный вход, чтобы посетители нас не беспокоили.