Евгения Фабр
Жизнь как жизнь
Глава 3
Что делать после школы, Варя решила давно. Личностью она была творческой – любила стихи и хорошо читала со сцены, участвовала в школьных конкурсах и неизменно занимала призовые места, играла в театральной студии. Вся школа знала, что она хочет стать актрисой. Варя даже поступила в музыкальную школу. Серафима, хоть и «прокатила» Варьку с Золотой медалью, но относилась к ней с уважением и по достоинству ценила её способности. Может быть, она пожалела о том, что сделала, но изменить уже ничего было нельзя. И в свое оправдание при вручении аттестатов об окончании школы Серафима подарила Варьке книгу о Великом Станиславском – одном из основателей Художественного театра. На титульном листе красными чернилами выделялась надпись поучительного содержания, сделанная рукой Серафимы. Варя не обижалась на старую учительницу и расценила это как акт примирения. Варька вообще редко помнила обиды. Отходчивая она была.
Поступать она пошла в школу-студию МХАТа, потому что очень любила этот театр, и считала его лучшим. Про себя она решила, что, если не поступит, значит, таланта у неё нет. Конечно, это было детство. В школу-студию она не поступила, не прошла даже второй отборочный тур. В аудитории, где проходило прослушивание, сидел какой-то дядька весьма нетворческой наружности. Варя повертела головой и в недоумении постояла, ожидая ещё кого-нибудь из экзаменаторов. Больше никто не появился. Дядька выжидающе смотрел на Варю.
– Ну, что вы приготовили? Читайте, – нетерпеливо произнёс он.
Собравшись и встав в позу, Варя начала декламировать своё любимое трагическое стихотворение Мусы Джалиля об ужасах концлагеря. Обычно к концу публика рыдала. Но на «дядьку» её чтение не произвело никакого впечатления. Он слушал, разглядывая девушку совсем не с творческой стороны. Его взгляд скользил с ног, обутых в летние «лодочки», на высокую грудь, обтянутую тонкой тканью мужской рубашки, затем на лицо, и замер, сосредоточившись на копне светлых волос. Внешний вид Вари совершенно не соответствовал трагизму образа. Не дослушав до конца, «дядька» поблагодарил Варю и попросил подождать в коридоре. На этом попытки Вари связать свою жизнь с театром закончились. Скорее всего, театр не был её заветной мечтой, либо эта «зараза» не успела проникнуть слишком глубоко в её сущность, иначе она обязательно стала бы актрисой.
В «керосинку» Варя поступила случайно, если не считать, что случайность есть часть закономерности. После провала в театральный Варя подала документы в МГУ на филологический факультет. Там её тоже ждал провал. Не помогла и медаль. Первый и единственный для неё экзамен был профильный – русский язык. Варька с позором получила двойку. Что делать дальше, она решительно не знала. Видимо, все-таки история с медалью выбила её из колеи. Тут выручила мама простым житейским советом:
– Иди куда-нибудь на химический. Ведь с химией у тебя всегда было хорошо. Что тебе болтаться целый год, или просиживать секретаршей.
Почему именно на химический? У неё и с остальными предметами было всё в порядке. Наверное, просто нравились колбочки и пробирочки. Да и таинственный вид химической лаборатории с её паутиной шлангов, банками с реактивами, меняющими на глазах цвет растворов, ректификационными колонками со струящейся по ним жидкостью, завораживал. И Варя подала документы на вечерний химфак МГУ, потому что на дневной приём был уже закончен. Торжественная обстановка главного Университетского здания на Ленинских горах очаровала Варю. Гранит и мрамор внутренних интерьеров невольно внушали уважение и трепет. Суета около многочисленных скоростных лифтов передавалась и новичкам. Снующие студенты, абитуриенты, преподаватели и просто непонятные личности создавали серьёзную деловитую обстановку. Варьке очень захотелось тоже стать частицей этого «броуновского движения».
Химический факультет, не случайно расположенный в стороне от главного здания Университета, каждого входящего ошеломлял «букетом» незнакомых и, главное, непонятных запахов. Так может пахнуть только Наука! На первом экзамене по математике преподаватель два часа гонял её почти по всему материалу и в результате поставил четвёрку. Пришлось сдавать все остальные предметы и идти по конкурсу наравне со всеми. В результате Варвара из-за физики не добрала одного балла. После очередного досадного провала в МГУ, она, поплакав в очередной раз на плече Кита, плюнула и подала документы на вечерний химфак Института Нефти и Газа, который находился всего в двадцати минутах ходьбы от Университета.
Сначала Варька горевала – красивое и таинственное здание МГУ на Ленинских горах невозможно было сравнить с современным убогим фасадом «керосинки». Но вскоре она поняла, что ничего страшного не произошло. Учиться было интересно. Девчонки в группе оказались компанейскими. Некоторые из них поступили сюда так же, как Варя, сначала попробовав свои силы в других ВУЗах. Правда, музыкальную школу пришлось бросить.
Недолго думая, Варька устроилась лаборанткой на опытный завод при Научно-исследовательском институте нефтепереработки (НИИ Нефтегаз) в центральную контрольную лабораторию. Чуть раньше туда же пришла девчонка с забавной фамилией Сорока. Звали её Галка. Очень смешно звучало сочетание – Галка Сорока, поэтому Варя стала звать свою новую знакомую просто Сорокой. Сорока закончила ПТУ по специальности лаборант – химик и её распределили на этот же заводик. Они сразу подружились. Сорока была без лишних амбиций и совершенно неконфликтная, кроме того, была глухой на одно ухо. В детстве она чем-то болела и получила осложнение. При разговоре Сорока, как птица, поворачивала голову здоровым ухом к собеседнику, стараясь лучше расслышать сказанное. Она сразу признала Варькино главенство и стала преданной и надёжной подругой.
В первую же неделю им, как самым молодым, да ещё новеньким, предложили поехать на две недели в колхоз. Сентябрь был удивительно теплый, и девчонки с удовольствием согласились – насидеться в лаборатории они ещё успеют. Бесспорно, лучше поработать в колхозе и оттянуть хотя бы ненадолго начало своей трудовой деятельности. Честно сказать, Варьке понравилась работа в лаборатории. Запах бензина, битумов и прочей нефтегадости волновал её. Ей нравилось приходить в большой светлый зал с длинными рядами столов, заставленных приборами, и вдыхать букет непривычных ароматов. Поработать в колхозе тоже было неплохо. Девчонкам было совершенно все равно, что убирать или собирать. Компания предполагалась большая – молодые сотрудники из двух институтов: девочки – из нефтяного и мальчики их «конторы» Сухого – «летчики-конструкторы-пилотчики». Автобус отходил прямо от НИИ. Путь лежал в деревню с мрачноватым названием Могильцы.
Приключения начались, как только автобус въехал в Волоколамский район. Перед опущенным железнодорожным шлагбаумом остановились. За автобусом с «колхозницами» пристроилась кобыла, впряжённая в телегу, в которой на подстилке из сена стояла длинная деревянная клеть с гусями. Хозяин дремал. Гуси тихонько о чём-то беседовали. Кобыла пряла ушами отгоняя назойливых мух. Лохматый хозяйский пёс нетерпеливо крутился около телеги с опаской поглядывая на урчащие машины и изредка чихая от выхлопных газов.
«Хвост» из стоящих машин все увеличивался. Ждать, видимо, предстояло долго. Водитель автобуса открыл двери и предложил всем подышать свежим воздухом. Девчонки высыпали наружу. Варька и Сорока дышали «через сигаретку» воздухом, напоённым густыми выхлопами грузовиков и легковушек.
Вдалеке, наконец, зашумел состав. Водители и пассажиры, вышедшие покурить, заспешили обратно. Поезд с оглушительным свистом пролетел мимо, обдав их пылью дальних странствий, запахом туалетов и гарью угольных «титанов». В этот момент лошадь, запряжённая в телегу, громко фыркнула, дёрнула головой и с испугу попятилась назад. Телега наехала на, стоящий позади неё, новенький «москвич» и разбила обе фары. От удара дверца клети, стоявшей на телеге, открылась, и перепуганные гуси хлопая крыльями начали выпрыгивать на дорогу. Хозяйский пёс метался между машинами. Орущие гуси, тяжело переваливаясь, разбегались не только по проезжей части, но уже бродили и по железнодорожному переезду.
Водители орали на бедного дядьку, давили на клаксоны, требуя начать движение. Суматоха продолжались пока из будки не появилась ОНА – женщина в оранжевом жилете. Увидев эту картину, женщина онемела. Сознание вернулось к ней не сразу. Её монолог был краток и не отличался разнообразием идиоматических выражений. Восхищало их количество. Дядька, наконец, пришёл в себя, сдвинул на лоб замызганную кепчонку с пуговкой на макушке и почесал затылок.
– Ты понимаешь, что я не могу открыть движение, пока здесь гуляют гуси? – проникновенно спросила она.
Дядька молча кивнул головой и принялся прилаживать отвалившуюся дверцу клети. Какой-то парень уже тащил первого пойманного гуся.
– Мужики, – раздался из толпы чей-то голос, – помогите собрать гусей, а то мы так никогда не уедем.
– А они щипаются, – пропищал детский голосок. Толпа засмеялась. Несколько добровольцев поспешили в разные стороны в поисках гусей. Хозяин чуть не плача, принимал очередного беглеца и, кланяясь, благодарил спасителя.
Народ в ожидании конца приключения мирно расположился у обочины на пыльной траве. Слышался смех. Кто-то уже разложил картишки. Мамаши выгуливали засидевшихся детишек. Суета и неразбериха продолжались около часа, пока последний гусь не оказался запертым в клетке. Как выяснилось, виноватых среди присутствующих не оказалось. Виноват был поезд, но он давно уехал.
Наконец поднялся шлагбаум. «Спектакль» был окончен. Шофёр тронул автобус, и он покатил своей дорогой. Позади остались несчастный дядька с гусями и лохматым преданным псом и владелец «москвича» с разбитыми фарами. Было смешно и грустно. Девчонки, сначала покатывающиеся со смеху, теперь искренне сочувствовали незадачливому дядьке в смешной кепчонке с пуговкой и лохматому преданному псу, тихо сидевшему у ног расстроенного хозяина.
Глава 4
Оба автобуса почти одновременно добрались до места дислокации. Галдящую, уставшую толпу разместили в старом здании сельской школы. Здание было настолько ветхим, что прогнившие половицы угрожающе прогибались и грустно скрипели от тоски и одиночества. «Мальчиков» и «девочек» развели по разным классам в разных концах коридора. Запах прелого дерева пропитал сваленные в углу комнаты матрасы, на которых предстояло спать. «Удобства» располагались на улице. Недалеко от крыльца, под навесом – старое кострище летней кухни сиротливо поблёскивало антрацитом обугленных деревяшек.
Место же было удивительное. От главного входа вниз уходила старинная лиственничная аллея. Где-то высоко над головой огромные деревья величаво покачивали разлапистыми пушистыми ветвями, осыпая поросшую травой дорожку нежной мягкой хвоей. Конец аллеи терялся среди беспорядочно растущих старых лип и упирался в давно прогнивший забор. Кривая калитка сиротливо висела на одной петле чудом уцелевшего столба. Прямо за калиткой сверкал небольшой бочажок, в котором бил хрустальный родник, откуда брали воду для кухни и умывания.
Деревенька Могильцы была малонаселённой. Прямо за околицей начинались поля с рядами сжатых снопов сухого льна. Лён был здесь главной культурой. Десятилетиями из поколения в поколение его выращивали на этих полях, окружённых вековым лесом. Главная усадьба находилась километрах в трёх. Затяжная тёплая осень торопила с уборкой. Как долго продержится вёдро, никто сказать не мог, поэтому с утра всех сразу отправили на лён. Ребята подвозили с поля осыпающиеся снопы к молотилке. Девчонки с двух сторон хватали сноп и заталкивали его между крутящимися валками. Вблизи молотилки в пыли не было видно лица напарницы. Старенький агрегат работал без перебоев и остановок. Девчонки, повязанные платками так, что видны были только глаза, походили на таинственных восточных красавиц.
К вечеру все не чувствовали рук. Мыться было негде. Можно только ополоснуть лицо ледяной водой, да о ствол лиственницы выбить въевшуюся сухую пыль из одежды. Оборудовать кухню ребята ещё не успели, поэтому, сидя на влажных чурбаках у костра, ужинали толстыми макаронами с говяжьей тушёнкой, наскоро приготовленными дежурной поварихой. Молодёжь устало перебрасывалась репликами, ловя на себе быстрые любопытные взгляды друг друга. Варьке было не до переглядов. Болели исколотые сухой соломой руки, ныла натруженная спина. Лежать на полу на жестком матрасе было неуютно. От усталости сон не шёл, пока далеко за полночь, под тихий шелест ветра, запутавшегося в макушках деревьев, Варька, наконец, ни уснула. Снился ей, как всегда, Кит – он несёт её на руках по полю, кругом ромашки, ромашки, а они улыбаются, опять что-то говорят и мирятся. Каждый раз, когда ей снился Кит, она просыпалась с ощущением счастья и недоумения одновременно. Почему «мирятся»? Ведь они никогда не ссорились. Просто Кит никогда не любил Варю!
На следующий день работа пошла веселее. Девчата со смехом, в лицах рассказывали ребятам об истории на переезде. После ужина решили устроить танцы. У ребят оказался старенький приемник, который ловил музыкальный «Маяк». На ближайшую лиственницу закинули длинный провод, и станция ловилась почти без помех.
Через несколько дней все перезнакомились. Варя и Сорока оказались самыми молодыми в этой компании и держались всё время вместе. К Варьке подвалил Витёк – молодой технолог из «конторы» Сухого. Сороке он не понравился сразу – чересчур развязный. Витьку было лет двадцать семь, и он уверенно пошёл в атаку, но Варвара только осторожно прогуливалась с ним вечером по деревне, не позволяя особенно фамильярничать. Поздно вечером они забирались в душистый стог сена. Витёк, томимый желанием, совершенно «нечаянно» клал руку на Варькину грудь. Варя, как бы ненароком, подтягивала обе коленки к подбородку и, мечтательно обхватив их руками, спрашивала:
– А вот почему самолёты летают?
Рука Витька слабела, и он азартно начинал объяснять Варьке «принципиальную конструкцию» крыла самолёта и нюансы тяги двигателя. А вопрос: «Откуда берётся электричество?» – приводил Витька в трепетный ужас. Он воздевал руки к звёздному небу, закатывал глаза и произносил, как заклинание:
– О, Господи! Женщины в технике – это катастрофа. А ведь ты сдавала физику, когда поступала в институт!
– Ага, – соглашалась Варя. Затем наивно вопрошала: – ну и что? Физика объясняет только законы, по которым существует электричество. А откуда оно берётся – непонятно!
– Но это же очевидно – электричество – это направленное движение электронов, – начинал злиться Витёк.
– А откуда берутся эти электроны, и кто их направляет? – весело парировала Варька.
После столь заумной беседы Витёк с головой зарывался в колючее сено, рыча от «беспредельной тупости» Варьки. Желание обладать этой «убогой» девицей моментально пропадало. Витёк тяжело вздыхал, поднимался, вытряхивая из-за ворота рубашки набившуюся сухую траву, и обречённо брёл к едва светящемуся в темноте зданию школы. Самодовольно улыбаясь, Варька неторопливо шла за ним, предвкушая удовольствие Сороки от очередной неудачи парня.
А если бы Витёк знал, как Варька сдавала физику, то просто потерял бы сознание от её тупости. Во-первых, кроме раздела «оптика», Варя не знала физики вообще. И вовсе не по причине своей “тупости”, а потому что сначала долгое время не было учителя, а потом они всё время менялись. Во-вторых, она даже предположить не могла, что физика ей когда-нибудь в жизни понадобится. Выпускной экзамен она сдала на пятёрку только благодаря хорошей памяти, своей удаче и снисходительности школьных учителей. Но на вступительных в институт это не помогло бы. Целыми днями Варя зубрила учебник, но в день экзамена вдруг поняла, что ничего не знает. С утра Варя сидела в комнате на диване с учебником физики на коленях, раскрытом на одной и той же страниц. В конце концов, она махнула рукой: будь, что будет.
Около аудитории, где шёл приём экзамена по физике, никого не было. Варя осторожно приоткрыла дверь. Там тоже никого не было, кроме женщины, собиравшей разбросанные по столу листки исписанной бумаги. Заметив Варю, она взглянула на часы.
– Девушка, вы ко мне?
– Я на экзамен, – испуганно пролепетала Варя.
– А экзамен окончен.
– Как же так! Неужели я перепутала время? – очередной провал в институт был бы для неё личной катастрофой. Видимо выражение лица Вари было такое, что женщине стало её жалко.
– Ну, хорошо. Раз уж вы пришли, берите билет, – вдруг предложила экзаменатор. – Члены комиссии уже разошлись, но я приму у вас экзамен.
Варя глазами пробежала вопросы билета и поняла, что, как и предполагала, физики, включая первый закон Ньютона, она не знает, о чём честно сказала преподавателю. Та удивлённо посмотрела на Варю.
– Не может быть, чтобы «ничего». Сидите и вспоминайте.
Наверное, с перепугу Варя действительно кое-что вспомнила.
– Ну, вот. А вы говорите «ничего», – улыбнулась женщина, разглядывая экзаменационный лист Вари с рядом округлых жирных пятёрок. – Так не бывает. А если решите вот эту задачу, – придвинула она Варе листок с заданием, – то будет прекрасно. Но сниму балл за опоздание.
Задачу по оптике она осилила – чего не сделаешь от отчаяния. Но весь курс обучения в институте, как обязательный ритуала, пересдавала физику по несколько раз.
Глава 5
Варька сознательно «крутила динамо», понимая, что Витёк, как говорят в народе – «профессиональный ходок», поэтому ему было абсолютно всё равно, когда и с кем. Главное, чтобы была особа женского пола. Кроме того, Варьке он казался старым, поэтому она упорно делала вид, что не понимает намёков измученного желаниями парня. Все его попытки обольстить Варьку и «разжечь огонь желаний» оставались безуспешными. Она, как уж, выворачивалась из каждой пикантной ситуации. В конце концов, Витьку надоело обхаживать молоденькую «дурочку», и он решил переключиться на кого-нибудь постарше и попонятливей. Варька совершенно не огорчилась, а Сорока облегчённо вздохнула.
Как-то вечером, в старую школу «на огонёк» забрели местные мальчишки. Тимоха и Колька учились в десятом классе. Каждое утро вся деревенская ребятня гурьбой ходила на главную усадьбу, где была их новая школа. Занятия у старшеклассников начинались позже, потому что в сентябре в колхозе была самая горячая пора. К десятому классу почти все сельские мальчишки могли управляться с колхозной техникой. Вот с ними-то и подружились Сорока с Варькой. Тимоха работал механизатором.
По утрам округа сотрясалась от рёва комбайна «Нива», который Тимоха подгонял почти к самому зданию старой школы, и подруги на «личном транспорте» отправлялись на работу. Картина была классная, достойная кисти мастера советской живописи! Сорока и Варька, вцепившись в трясущиеся железные поручни, ехали стоя на площадке огромного комбайна, а в кабине важно восседал молодой комбайнёр. Сорока, всматриваясь вдаль, театрально приставляла ладонь козырьком ко лбу: «Вперёд, комсомольское племя!!!»
Тимоха часто со смехом рассказывал им байки из деревенской жизни. Особенно он любил истории про своего отца Ивана Тимофеевича. Как взрослеющий деревенский мужик, Тимоха позволял себе слегка высокомерно подтрунивать над его слабостями. То, что Иван Тимофеевич пил, секретом не было. Попивало почти всё мужское население деревни, а матерились все деревенские, начиная с малолетства. Диалог бабки с внуком выглядел примерно так:
– Петька, сука, ты опят штаны порвал, – спокойно говорила бабка. На что Петька отвечал:
– А ты, старая, чего орёшь? Мамка на огород, послала, а там, блин, крапива. Я прыгнул, штаны на жопе и порвались.
Причём слова проговаривались скороговоркой, и вся речь сминалась в один непонятный ком. Это был обычный деревенский разговор. Они не ругались. Просто матерные слова были словами – связками в прямой речи. В разговоре их даже не замечали. Разнообразием они не отличались. Также разговаривали и Тимоха с Колькой. Правда, перед городскими девчатами, парни старались сдерживаться. И если вылетало «непотребное» слово, они прикрывали рот рукой и, ёрничая, говорили:
– Извиняюсь. Мы люди деревенские.
Одной из историй, над которой до сих пор потешалась вся деревня, была история о том, как Иван Тимофеевич пошёл осенью на рыбалку. Рыбалка у деревенских была не только развлечением, но и способом пополнения семейного бюджета. Рыбу ловили сетями и заготавливали впрок – солили, вялили и коптили. По деревенским меркам Иван Тимофеевич был отличным семьянином с золотыми руками. Более ухоженного хозяйства и дома – «полной чаши» – ни у кого в колхозе не было. Механик от Бога, он по звуку мог определить неполадку в любой технике, поэтому в уборочную страду был нарасхват.
Когда, наконец, Иван Тимофеевич собрался ставить сети, по воде уже шла ледяная шуга, но река еще не встала. Обычно сети бросали недалеко от берега. Летом это было делом нехитрым. Осенью же приходилось надевать огромные резиновые сапоги до бедра. Иван Тимофеевич, изрядно «нагрузившись» по поводу предстоящего мероприятия, собрался на реку. Идти в таких сапогах до реки по заледеневшим кочкам было тяжело. Перекинув сеть через плечо, решил надеть сапоги прямо на берегу. Жена, Евдокия Ивановна, попросила Тимоху проводить отца и помочь ему побыстрее управиться. Но Иван Тимофеевич решительным жестом отодвинул сына от двери и, пошатываясь, вышел из дома. Жена махнула рукой, взяла ведро и заторопилась в сарай задать скотине корм. Тимоха, очень довольный тем, что не пришлось тащиться по холоду на реку, да ещё стоять на ветру в ледяной воде, уселся доделывать уроки.
Прошло несколько часов. За суетой Евдокия Ивановна забыла о муже. Опомнилась, когда уже стемнело.
– Тим, отец не приходил?
– Да, наверное, на сеновале спит, – отмахнулся Тимоха..
– Ты сходи, посмотри, – настаивала мать.
Тимоха нехотя оделся. Не было его долго. Вернулся озадаченный.
– Папани нигде нет, – уныло протянул он.
–Ты у Милки – то смотрел? – Она знала, что иногда, чтобы пьяным не заходить в дом и не слышать попрёков жены, муж уходил спать в сарай. Подняться на сеновал он не мог, ноги не слушались, а охапка свежего сена всегда лежала рядом с коровой.
– Смотрел, – снова заныл Тимоха.
– О, Господи, утоп, – запричитала Евдокия Ивановна. – Пьяный ведь. Подымай, сынок, людей. Искать пойдём. Пусть багры и фонари берут, – распоряжалась Евдокия Ивановна, натягивая резиновые сапоги и кутаясь в тёплый платок.
Тимоха тоже забеспокоился. Рысью, на ходу напяливая телогрейку, побежал созывать соседей и родственников. Через полчаса у дома Ивана Тимофеевича собралась толпа с фонарями и факелами. Под предводительством Евдокии Ивановны все направились к реке. До реки было метров триста. Шли молча, сосредоточенно. Собака Мушка бежала рядом с Тимохой. Если в деревне что-нибудь случалась, Мушку брали обязательно. Мушка была небольшая чёрная, с белой отметиной на лбу, брехучая собачонка. Зато она очень хорошо ходила по следу. Никто не учил Мушку этой науке. Видно чутьё «на след» у неё было природное.
До берега, где обычно ставили сети, оставалось недалеко. Шли молча, только тонкий ледок замёрзших лужиц похрустывал под ногами. Вдруг Мушка подняла уши и насторожилась. Остановилась и замерла вся толпа. В тишине ночи под тёмным звёздным небом совершенно отчетливо раздавался здоровый мужской храп. Мушка рванулась вперёд. Толпа зашевелилась и, обгоняя Евдокию Ивановну, поспешила на звук. В свете фонарей и факелов они увидели картину, которую обсуждала вся деревня целый год. Мужики и бабы сразу начинали «ржать», вспоминая эту историю. У самой кромки берега лежал человек, завёрнутый в рыболовную сеть. Его ноги болтались в ледяной воде. На одной ноге был надет высокий, до бедра, сапог. На второй – надет наполовину. Кусочки льда плавали внутри широкого раструба. Человек спал крепким сном. Так мог спать только совершенно счастливый человек.
Ивана Тимофеевича на руках оттащили в дом. Жена с Тимохой раздели спящего хозяина и начали растирать самогоном. Во время этой процедуры храп не прекращался. Мужики, стоя рядом и ухмыляясь, посоветовали «налить внутрь». Потом опомнились и добавили:
– Не-а, нельзя. Захлебнётся, – и опять заржали.
Как ни странно, но к утру проспавшись и выпив огуречного рассола, Иван Тимофеевич, как ни в чём небывало, отправился на работу. Он не только не заболел воспалением лёгких, но не подхватил даже лёгкого насморка. Вот это и есть русская натура!
