Евгения Дмитриевна Ерёменко
Рассказ об опоздавшем чуде
Во время прогулки товарищ Т. присела отдохнуть на случайную лавку. Стопы сводило судорогами, мозоли болели. Высокий худой мужчина присел рядом с ней и заговорил. Статный, несмотря на ранение. С военной выправкой. Старше на 10 лет, как она узнала позже.
Им не хотелось говорить о войне, но вопросы напрашивались сами собой.
Проговорив с ней достаточно долго, он предложил ей прийти в это же время завтра на эту же самую лавку, надеясь, что доктор не ограничит его передвижения пространством восьмиместной палаты за столь длительное сегодняшнее отсутствие. И она пришла. В маминых галошах, потому что следующий день выдался дождливым, а ей нельзя было студить ноги. Возвращаясь в тот день с их второго свидания, она попала под ливень. Вымокла до нитки за пару минут. И слегла на следующий день с очередной ангиной. Мамины галоши оказались бессильны.
В поезде на обратном пути в Санкт-Петербург я прочитал несколько рассказов из подаренной книги. Заинтересовался личностью Чехова, в ученической библиотеке нашёл его биографию в серии «Жизнь замечательных людей». На форзаце стояла Её подпись и имя ниже: «Тимофеева Анна». Мне показалась удивительной судьба этого писателя. Всё-таки настоящие доктора-большие оригиналы. Нет более творческой профессии, чем профессия врача, и творчество должно иметь множество воплощений. Как говорится, талантливый человек талантлив во всём. Это не Чехов сказал, кстати. Это Фейхтвангер. Ознакомьтесь на досуге».
***
«Товарища Т., Анны Тимофеевой, не стало через пару месяцев после нашей встречи, почти перед моим выпускным. Муж позвонил в мою гимназию. Директор зашёл в наш класс перед первым уроком во вторник- сообщить об этом звонке и о печальном известии из Москвы.
Я забывал всё крепче и сильнее свой неуспех на Олимпиаде и всё более и более отдалялся от математических размышлений. К июню созрела мысль попробовать поступить в медицинский. Моё юношеское воображение рисовало неисчислимое количество Чеховых в качестве моих будущих коллег: оригинальных, щедрых, благородных, с потрясающим чувством юмора. Конкурс в вуз был сумасшедший! Но с этим испытанием я справился. Правда, учился я не в вашей богадельне. К счастью или к несчастью-вам решать.
Шел всё же тот же 1956 год, я был первокурсником. Казалось, нет ничего сложнее и непреодолимее, чем биология в медицинском вузе и органическая химия. Вы меня понимаете. Знаете, как это бывает. Я пересдавал контрольные, не спал ночами. Учил червей, бактерий, инфузорий, строение сахаров и окисление органических веществ.
Шансов удержаться было мало. Я вгрызался в гранит науки и чуть не поломал все зубы.
После одной из неудачных попыток сдать коллоквиум по органической химии я заявил преподавателю: «Знать ответы на все Ваши вопросы невозможно».
На что тот ответил мне: «Нет ничего невозможного. И в Вашей жизни произойдёт чудо, которое в этом разуверит».
«Профессор, но человек, например, никогда не улетит в космос».
«Никогда не говорите никогда. Нужно верить в чудеса. И в то, что с третьего раза Вы всё-таки сдадите коллоквиум. Встретимся на пересдаче».
Связанного с этим преподавателем чуда у меня не произошло. Коллоквиум я, конечно, сдал. Но пошёл на третью отработку к другому профессору, более лояльному. Так как иначе я рисковал быть отчисленным».
***
«В октябре на втором курсе, в 1957, на лекции по анатомии, в качестве доказательства активного развития отечественной медицины доцент кафедры морфологии рассказал нам о первой операции, проведенной при митральном стенозе. Выполнил ее в Научно – Исследовательском Институте грудной хирургии Александр Николаевич Бакулев. Многие великие сердечно-сосудистые хирурги навсегда вписали свои имена в историю врачевания, разрабатывая методики операций на клапанах при пороках сердца: Борис Васильевич Петровский, Сергей Алексеевич Колесников. Сколько жизней, семей, учителей и учеников они спасли своими руками! Но тогда, в 57-м, для меня чуда не произошло знаете ли. Дорогой мне человек погиб, не обретя величайшего дара, который могли бы преподнести ей хирурги, если бы начали проводить такие операции чуть раньше.
Я был жутко расстроен, зол и разочарован. Я так хотел бы снова поехать в Москву, выйти на Пушкинской, пробежать по тротуару до уже знакомого дома, позвонить в крикливый звонок и увидеть молодую счастливую женщину в цветастом платье. Пожать её руку, поздравить с выздоровлением, с еще одной Победой. Познакомиться с шумными, любопытными курносыми детьми и их отцом.
Я размышлял тогда: «Какая несправедливость! Как быстро шагает вперед медицина, но скольким уже нельзя помочь. Как неумолим этот тандем: несвоевременность научных открытий и трагедии, которые они могли бы предотвратить, но опоздали со вступлением в науку». Моя юношеская горячность лишила меня веры, сделав данный случай фактом с высоким уровнем доказательности, как говорят сейчас в век доказательной медицины, неоспоримым аргументом. Как многих уже не вернуть.
