Ева Ми
Наследство
Глава 15.
Круговорот
Никита уставился на Ивана. В голове роились мысли и догадки, никак не желающие сложиться в логичное объяснение. Но одно Никита знал почти наверняка – перед ним, если и не сам Иван Кольцо, то, по крайней мере, его прямой потомок.
Хозяину нравилось наблюдать, как мысли, одна противоречивее другой, отражаются на Никитином лице. Он не выдержал и расхохотался в голос. Успокоившись и вытерев выступившие слезы здоровенным кулаком, Иван обратился к гостю:
– Ну давай, спрашивай уже.
Парень еще мгновение собирался с духом, но, наконец, выдавил из себя:
– Вы и есть Иван Кольцо?
Голос его прозвучал так тонко и боязливо, словно кролик спрашивал удава, съест ли он его сегодня на ужин. Иван снова расхохотался еще веселее прежнего. Немаленький хозяин дома в этом припадке громоподобного смеха казался каким-то сказочным великаном. Придя в себя, он ответил:
– Нет, парень, Иван Кольцо – мой пра-пра-пра-пра-прадед. Но, ей богу, мы с ним одно лицо!
Никите стало немного легче. Хотя бы биологический закон смены поколений тут действует.
– Так, значит, тунгусы не убили кольцовских казаков? – спросил он.
– Да лучше б убили, – настроение Ивана резко сменилось, он стал серьезным, даже угрюмым. – Они месяц гнали казачье через тайгу. Связали их, кормили крохами, чтобы сил хватало только на ходьбу, и чтобы о побеге никто не думал. Наконец, пришли в тунгусский поселок. Посадили казаков в какой-то чум на отшибе, охрану приставили и еще месяц там мариновали. Потом пришел в тот чум шаман, давай их расспрашивать, откуда у казаков сила взялась. Те рассказали, от царя, мол, дар был, чтобы Сибирь быстрее покорялась, сверхлюдей государь сделать из них захотел. Шаман им тоже рассказал, что тварь эта – древний паразит, его Чингисхан из Индии привез, тоже хотел из своих воинов сверхлюдей сделать. Но как пользоваться зверушкой не знал, все к шаманам разным ходил, к тунгусским тоже, хотел изучить сущность. Но помер хан, не успел испытать. Тогда внук его, Батый, решил сделать из своих ребят небывалых бойцов, а испробовать решил в походе на Русь. Но не свезло, стащили у него питомца, кто – неизвестно. Да только вот несколько столетий про паразита ни слуху, ни духу не было, а тут – нате, нарисовались казачки, да еще и с таких содержимым.
Рассудил шаман, что надобно паразита изничтожить, а то бед может наделать. Решили на древнем тунгусском капище провести ритуал изгнания, только вот, какой именно ритуал нужен, никто не знал. Покамест решили подержать казачков там. На капище энергетика сильная, носители злого паразита уйти оттуда не могли. Но тунгусы – народ человечный, они не просто так месяц казаков мариновали в чуме. На месте капища, точнее совсем рядом с ним, поставили несколько срубов, чтобы хлопцы жить там могли, покуда шаман не придумает, как паразита уничтожить. Так и поселились там кольцовские казаки. Защита, которую капище давало, далеко распространялась, так что казаки могли сами на дичь в тайге вокруг охотиться, но при этом за границы защитные не заходить.
Видать, непростая задача с паразитом-то была. Затянул шаман с ритуалом. Так и жили казаки, потом к ним в поселение тунгуски стали приходить, детишки пошли. Со стороны, так вообще, обыкновенная деревня. Даже попы, бывало, приезжали. Казаки просили им помочь, освободить от паразита, но православная церковь там была бессильна, тунгусы тоже не знали. Так и застряли казаки тут.
Иван тяжело вздохнул, отрезал себе еще мяса, стал жевать, погрузившись в мысли. Воспользовавшись паузой, Никита размышлял: «Вот почему дед здесь оказался. Если тут рядом капище, он наверняка приехал его изучать. Ничего не подозревая, решил тут остаться. А что потом с ним случилось? Как он заразился?».
Хозяин, словно услышал мысли Никиты, встрепенулся и вернулся к рассказу:
– Деду твоему не повезло просто. Не в том месте, не в то время оказался.
Тут же как происходит: вот есть мужик, у него внутри паразит. Сидеть он в нем будет до тех пор, пока у мужика десятым по счету ребенком не родится сын, тогда паразит в ребенка перейдет, а мужик освободится, стало быть, может уехать. Да кто же уедет, наклепав тут десяток детей? Ты сам-то представляешь, каково это, попытаться родить столько детей, чтобы десятый был сыном? Не многим это удавалось, а мой предок, вот, не оплошал.
Иван снова расхохотался, Никита тоже улыбнулся.
– А так, мужики в основном помирали с паразитом внутри, – лицо Ивана опять стало серьезным, – а, как только рядом с мертвым телом оказывался другой мужик, паразит сразу в него переселялся. Вот и получается, что никуда из этого круга не деться и от паразита не избавиться.
А с дедом твоим такая история приключилась. Он, когда в деревню к нам приехал, поздно уж было, все по домам сидели. Он в первую избу зашел, а там как раз Толька, покойник, лежал, его на завтра хоронить собирались. Всех мужиков, кто без паразита, внутрь строго-настрого было запрещено пускать, ну, а дед твой не знал, зашел, и на тебе. А хороший был мужик он, добрая душа.
Иван опять замолчал, предавшись воспоминаниям о Никитином деде.
Сам Никита сидел, уставившись в одну точку, и пытался переварить услышанное. Он не был до конца уверен, что Иван его не разыгрывает. Но на лице хозяина не было и тени усмешки. Если все, что произошло с Никитой за последние дни, реальность, а не галлюцинация, то такое объяснение тоже может быть правдой.
И на него всей своей тяжестью обрушилось понимание: для Никиты нет пути обратно. Он будет вечно тут прозябать, не имея никакой возможности сбежать из проклятой деревни. Иван, наблюдавший за реакцией парня, грустно усмехнулся:
– То-то же, брат. Тебе, как и деду, не свезло…
Глава 16. Осознание
Какое-то время Никита сидел, уронив голову на руки и пытался обуздать снующие в его мозгу мысли. Иван не торопил его, он медленно среза́л с мерзлого куска тонкие пластины мяса, с наслаждением жевал их. Затянувшееся молчание прервала Сонька. Она как мышка прокралась к отцу, прильнула к нему и пролепетала:
– Папочка, Звездочку надо выпустить погулять.
Ее тоненький и нежный голосок выдернул Никиту из тяжких раздумий. Он, суетясь, стал собираться. Иван что-то шепнул девочке, и та снова убежала наверх, а сам хозяин проводил Никиту до двери.
– Ну, брат, бывай. Если с мясом туго будет, заходи, угощу. А вообще, ты себе тоже запасы сделай. Тайга капризная бывает, а в последнее время так вообще плохо с дичью стало.
– Что, в тайге не хватает зверья? – удивленно спросил Никита.
– Представляешь, сколько лет мы уже тут сидим? – с усмешкой ответил Иван. – Всё в округе пожрали.
Со второго этажа раздались маленькие частые шаги и цоканье когтей. Сонька вела на поводке белоснежную пушистую лайку. Пока девочка одевалась, собака нетерпеливо металась от двери к Соньке и обратно. Ивану надоело эта суета перед глазами, и он прикрикнул на лайку: «Сидеть, Звезда!». Та послушно уселась, прижав уши.
– Она папу слушается, – похвасталась девочка.
Все вместе вышли на крыльцо. Сонька со Звездочкой стали играть в догонялки. Когда собака догоняла девочку, та падала в снег, и обе начинали веселую возню. Отец смотрел на это зрелище с такой теплотой и нежностью, что Никите тоже стало хорошо.
– Звезда – Сонькина любимица, – объяснил он. – У меня раньше три охотничьих лайки были, теперь вот одна осталась, да и та старая, охотится уже не может. Обычно я ее на улице держу, конуру хорошую сделал, но Сонька уж сильно ее любит, упрашивает иногда в дом пустить. Детей-то у нас в деревне не очень много, ведь большую семью кормить надо. Вот дочка с собакой, как с человеком и дружит. Недавно вернулся с охоты, а они обе меня на пороге встречают, так Сонька Звезде даже косички заплести умудрилась.
Иван расхохотался, да и Никита, представив пушистую белую собаку с цветными резинками на спине и боках, тоже улыбнулся. Он хотел было спросить, где Сонькина мать, но не решился нарушить то умиротворение, которое овладело Иваном, когда он наблюдал за дочерью.
Никита пожал руку Ивану и направился домой. Парень шел по единственной в деревне улице, озирался по сторонам и разглядывая дома. Давно стемнело, и во всех окнах по-домашнему уютно горел свет, из печных труб шел дымок, в каком-то дворе лаяла собака, где-то открылась дверь и на крыльцо вышла женщина в тулупе и закурила. С виду ничем не примечательная деревня, каких по всей стране великое множество. За одним единственным исключением: под этими обыкновенными крышами живут древние паразиты, дающие сверхсилу в обмен на свежую кровь. Вдруг на Никиту ударами в самое темя начала нисходить истина: «Бам! – теперь ты тоже носитель паразита! – Бам! – теперь ты вынужден всю жизнь есть сырое мясо! – Бам! – тебе никогда не избавиться от этого! –Бам! – ты останешься здесь навечно».
Последнего удара Никита уже не мог вынести и рванул с места изо всех сил, надеясь, что встречный поток воздуха выветрит из его головы эти страшные выводы. Он надеялся дойти до дома пешком минут за двадцать, но добежал за полминуты и даже не сбил дыхание. Наевшись мяса у гостеприимного хозяина и набравшись сил, паразит продемонстрировал своему носителю, на что тот теперь способен. И Никите это понравилось. У него будто появился новая девайс, и ему не терпелось ее протестировать.
Он забежал в дом, схватил топор и пошел в тайгу. Полчаса – и весь пол в маленьком доме был завален дровами. Осталась лишь узкая тропинка от двери к кровати. «Ну теперь хотя бы о тепле не нужно беспокоиться», – довольно подумал Никита, глядя на свой результат. Но было самое время позаботиться о еде. Идти ночью в тайгу на охоту было не самой лучшей идеей, но другого такого же прилива сил у Никиты не будет до тех пор, пока он не раздобудет себе еды.
Но он не раздобыл. Проторчав в лесу несколько часов, Никита вернулся несолоно хлебавши. Даже за то недолгое время, что он живет здесь, парень понял, что с добычей в округе действительно не очень. К полудню он будет уже не в состоянии охотиться, даже не сможет доковылять до соседа, который обещал поделиться едой, слишком далеко до его дома. На рассвете нужно было идти к Ивану. Остаток ночи Никита просидел возле печки, подбрасывая дрова и наблюдая за пламенем. Адреналин, в избытке вырабатывавшийся при беге и работе топором, стал снижаться, на смену ему пришло ощущение усталости и в сердце медленно стало проникать отчаяние.
Если все, что рассказал ему Иван о невозможности уехать из Горома – правда, значит, жизнь Никиты в этот самый момент встает с ног на голову. И он не сомневался, что все услышанное им вчера вечером является правдой. Паника захлестнула Никиту, он схватился за голову. Он чувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Ему отрезали все пути, кроме одного – остаться в Гороме и выживать по-звериному.
Не будет больше привычной квартиры, постели, еды. Не будет работы, рутины. Не будет толп людей, счетов на коммуналку, ответственности за что-то, кроме собственного выживания. Все будет максимально просто, но в тоже время, будет в тысячу раз сложнее, чем когда-либо.
Никита понял, что сейчас раздирающие его противоречия не имеют никакого смысла. Все «за» и «против» можно и нужно взвешивать, когда речь идет о решении, которое ты принимаешь сам. А сейчас все было иначе. Он ничего не решал, ничего не мог изменить, кроме своего отношения к происходящему. И его сразу успокоила эта мысль. Значит, он останется здесь. Навсегда.
Глава 17. Казнь
Еще на подходе к дому Ивана Никиту стала переполнять тревожность и какое-то невнятное чувство обреченности. Он точно знал, что произойдет что-то плохое, и он не сможет это предотвратить.
Его покидали последние силы, он уже не шел, а едва переставлял ноги. Дышать было трудно, ледяной воздух обжигал легкие. Паразиту было невыносимо на морозе, он бился внутри парня, будто подхлестывал лошадь, чтобы та поскорее дошла до укрытия.
Дом встретил его молчанием и темными окнами. Несмотря на поздний час, хозяина дома не было. Зато у крыльца вилась белоснежная лайка. До Никиты дошло: это именно то, чего он боялся, когда шел сюда. Теперь он в точности знал, что произойдет в следующие минуты.
В чувства его привел детский крик. Никита вскинул взгляд и встретился глазами с ребенком. Сонька жалась к отцу, ее лицо было залито слезами, глаза были распахнуты, в них плескался страх. Иван стоял на широко расставленных ногах, одной рукой пытался оттеснить дочь себе за спину, а пальцы другой были сжаты в кулак так крепко, что побелели костяшки. В отличие от детских глаз, глаза Ивана были наполнены не страхом, а яростью. Почему же он не нападает на Никиту? Не хочет еще сильнее пугать дочь? Но ведь он не может не отреагировать на то, что видит.
А увидел Иван, как его лайка Звезда, верная спутница в таежных вылазках за дичью, любимица его дочери лежит в луже собственной, темно-алой крови на пороге его дома, а над ней, склонившись, сидит человек и со звериным наслаждением рвет зубами ее печень. Лицо и руки человека перепачканы, глаза стеклянные, его человеческая сущность сейчас загнана в самые дальние уголки сознания, он действует инстинктами, но не своими, а паразита, который живет в нем. Сейчас это и не человек вовсе, а просто безвольная кожаная кукла, которой управляет кровожадная и жестокая древняя тварь. Поэтому Иван не напал на Никиту. Он понимал, что сам парень тут не при чем.
Никита так и сидел неподвижно, боясь пошевелиться. Молчание прерывалось только детскими всхлипами. Наконец, Иван повернулся к дочери, что-то тихо прошептал ей и легонько подтолкнул в сторону соседнего дома. Девочка поплелась прочь.
Хозяин дома подошел в распростертому телу собаки, с минуту смотрел на нее молча. Никита так и не решался двигаться, только вращал глазами. Ему казалось, что пока он неподвижен, он остается невидимым, а стоит ему пошевелить хотя бы пальцем, он будет обнаружен, и на него обрушится гнев хозяина. Но тут Иван заговорил, в его голосе не было ни гнева, ни осуждения, только усталость.
– Что, не дотерпел? Невмоготу уже было?
Никита понял, что бить его не собираются, и, сбросив с себя воображаемую маскировку, ответил:
– Не помню, как все случилось. Вроде, вот я захожу в калитку, вижу собаку, потом моргаю, а, открыв глаза, уже вижу вас и это…
Он покосился на труп животного.
Иван молча ушел в дом, а вернулся с мусорным пакетом. Не глядя Никите в глаза, он протянул парню мешок и едва заметно кивнул на собаку. Никита все понял и принялся упаковывать останки. Когда на снегу осталось только алое пятно, он едва слышно сказал:
– Дайте лопату, я сам выкопаю яму.
– Не нужно ничего копать, – глухо ответил Иван, – себе забери. На что она мне теперь? Палку с табличкой я и так воткну в пустую землю.
Хозяин снова ушел в дом, а Никита остался стоять посреди двора, держа в руке черный мусорный пакет. Теперь, когда тварь насосалась и притихла, к нему снова стал возвращаться рассудок, и осознание произошедшего обрушилось на Никиту бетонной плитой.
Вместе с останками собаки он упаковал в него остатки своей человечности. Он стал монстром, убийцей. Конечно, он не отдавал себе отчета в том, что делает, он просто отключился. Но разве это может его оправдать? Разве это может извинить его за то, что Соньке теперь много лет будет сниться ее растерзанная любимая собака?
Когда по телевизору показывали репортаж про очередного психа, который творил дикие вещи, а потом, прикрываясь своей, якобы невменяемостью, просил его оправдать, Никита смотрел и думал: «А, может, и правда, он не виноват? Отключился же, ничего не соображал, ничего не помнил. Что с него взять?». Но после сегодняшнего он точно знал, что никакая отключка, никакое помутнение сознания не может снять с человека ответственности за его преступление. И если бы сейчас его приехали арестовывать за содеянное, набежали репортеры, высыпали из домов соседи, то он бы бился до последнего, кричал бы до хрипоты, что он виновен и что требует для себя высшей меры наказания.
До сегодняшнего дня жизнь Никиты была похожа на идеально гладкий с блестящими боками шар. А теперь он ощутил, как по блестящей поверхности побежали некрасивые трещины, как она потускнела, как местами на ней стало слезать глянцевое покрытие и обнажать какую-то мутно-зеленую субстанцию, находящуюся внутри. Он ощутил всю хрупкость своей человеческой сущности, которая может вот так треснуть и даже совсем развалиться в любой момент. Никите захотелось во что бы то ни стало починить свой шар, заклеить трещины, отполировать поверхность, закрасить проплешины. Ему хотелось сделать что-то такое, что могло бы перечеркнуть произошедшее, исправить его, как досадную двойку в школьном журнале.
Что там обычно делают люди, когда хотят убедить себя и окружающих, что они хорошие? Садят деревья? Кормят собак в приютах? Переводят старушек через дорогу? Покупают компьютеры в школы? Тут это все не сработает. Но не потому, что здесь полно деревьев, собаки все домашние, а старушки ходят сами. Просто все это не сможет уравновесить весы, на одной чаше которых лежат отнятая жизнь и детский испуг. Хоть всю планету засади зеленью, время вспять уже не повернешь. Что произошло, того не отменить, и единственным способом казнить себя для Никиты было – жить с осознанием содеянного. Палачом, который станет ежедневно приводить приговор в исполнение, будет взгляд Соньки. С ним Никита научиться просыпаться, засыпать, жить. Даже спустя годы, когда острота вины естественным образом притупится, он будет насильно вспоминать глаза маленькой девочки, наполненные ужасом, горем и болью. Он сам назначил себе такое наказание, а значит, не сможет пойти на попятную.
Никита не знал, сколько он уже стоит во дворе Ивана с черным пакетом в руках. Окна в доме не горели, у соседей тоже. Возможно, была уже глубокая ночь. Нужно было возвращаться к себе.
Каждый шаг давался парню с неимоверной тяжестью. Ему казалось, что до своего дома, стоящего в пятистах метрах от деревни, он дойдет только рассвету. Наконец, он увидел свое зимовье. Из трубы уютно шел дым, в окнах тускло горел свет, с неба тихо сыпался снег, вокруг царило спокойствие и тишина. В доме была Александра.
Вся окружающая Никиту идиллия никак не вязалась с руинами в его душе, и от этого ему становилось еще горше. Ему казалось, что он все портит своим присутствием, пачкает собой все кругом, а особенно Александру. Хотя, в тоже время, он понимал, что она – единственный человек, способный ему сейчас помочь. Он не знал, чем, но был уверен, она сама все поймет, сама все сделает.
Он положил плотно завязанный пакет у порога, прикопал его снегом, чтобы не добрались звери, и толкнул дверь. Треск дров в печи, неяркий, но приятно обволакивающий свет от огарков на столе, примостившаяся у печи Александра сделали, пустовавший долгое время домишко, настоящим раем. Но от всего этого тепла и уюта на душе у Никиты становилось только тяжелее.
Он молча подошел к Александре, сел на пол и положил голову к ней на колени. Она стала гладить его своей теплой рукой, приговаривая:
– Полноте, омолги, все пройдет.
Никита чувствовал, как все его лицо заливают горячие слезы, но не мог их остановить.
– Сегодня, – начал было он, но женщина прервала его.
– Молчи, – мягко, но настойчиво сказала она. – Все знаю, не рассказывай.
– Знаете и не презираете меня? – поднял мокрое лицо Никита. – Вы не ненавидите меня? Не считаете меня монстром? Вам не противно сидеть со мной рядом?
– Нет, – пожала она плечами, – ты сам себя ненавидишь и считаешь монстром, зачем мне еще сверху добавлять? Ты сам себя казнишь, омолги. А эта самая суровая казнь, но самая справедливая.
Глава 18. Новенький
Они сидели долго, до самого рассвета. Молчали, слушали, как воет ветер за окном и трещат дрова в печи. Присутствие Александры, ее теплые руки действовали на Никиту как успокоительное. Постепенно слезы высохли, мысли пришли в порядок, сердце восстановило обычный ритм. Но Никита по-прежнему сидел у ног женщины, боялся пошевелиться, спугнуть ее. Ему казалось, что если она уйдет, то весь недавний кошмар возобновится.
Когда стало светать, он все же поднялся на ноги и спросил, не хочет ли она прилечь, ведь всю ночь она не сомкнула глаз.
– Нет, спать мне некогда, – ответила Александра, кутаясь потеплее в шаль, – скоро нужно открывать магазин. Я пойду, а ты поспи.
Когда она уже стояла в дверях, Никита спросил ее:
– Откуда вы узнали, что произошло?
Женщина долго и внимательно посмотрела на парня, наконец, сказала:
– Ты же не первый, омолги. И уж поверь, тебе повезло, что попалась собака. Другие живут с историями пострашнее.
Не попрощавшись, она вышла, оставив Никиту наедине с догадками о том, с чем пришлось столкнуться другим носителям.
События прошедшего дня и бессонная ночь высосали из парня все силы. Он доплелся до кровати, рухнул на нее как подкошенный и тут же провалился в сон.
Ему снилось заснеженное поле без единого куста или дерева. Никита со всех ног бежал по нему, будто кто-то гнался за ним. Чтобы не споткнуться, приходилось смотреть под ноги, и вдруг Никита понял, что бежит не по снегу, а по шкуре с длинным белым мехом, простирающейся до самого горизонта. Потом по пути ему стали попадаться алые пятнышки, они становились все больше, превращались в лужи. Подняв глаза, Никита увидел, что бежит вдоль берега озера или пруда. Вода в нем ярко-красная. Посреди водоема что-то возвышалось, но на бегу невозможно было разглядеть. Тогда парень остановится и напряг свое зрение, вгляделся. В ту же секунду он каждой клеточкой своей кожи почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он резко обернулся и увидел два огромных глаза во все небо. Он узнал их, это были Сонькины глаза. Ему стало невообразимо страшно, захотелось спрятаться от этого взгляда. Никита хотел бежать, но ноги не двигались, он завяз в чем-то густом, будто в гудроне. Парень стоял по колено в крови, посреди водоема и не мог никуда спрятаться от Сонькиных глаз. Осознав, что находится в ловушке и сбежать из нее невозможно, Никита попытался закричать, но из разинутого рта не вылетало ни звука. Он стал метаться в попытках вытащить увязшие ноги, не выходило. Обессиленный, он стал падать, как в замедленной съемке. Подняв глаза к небу, он увидел, что оно похоже на дощатый пол. А еще оно дрожало, как от ударов. Дрожь сопровождалась странным ритмичным громом. Кто-то, огромный и невидимый, определенно стучался с той стороны в небо. Вдруг в небе распахнулась дверь, из нее протянулась рука, схватила Никиту и вытащила его.
Он проснулся и обнаружил, что его держит за грудки и трясет какой-то бородатый мужик, от которого невыносимо несет самогоном. В комнате были еще двое, никого из гостей Никита не видел раньше. Он еще не совсем проснулся и не понимал ни слова из того, что орал ему бородатый, все звуки доносились до него словно через вату.
Один из троих непрошенных гостей, приземистый лысый мужичок в камуфляжном бушлате, попытался утихомирить бородатого и оттащить его он Никиты. Тот, наконец, разжал кулаки, и Никита, как куль с картошкой, упал на кровать.
Ему понадобилась еще минута, чтобы окончательно сбросить с себя морок сна.
– Мужики, вы кто такие? – хрипло спросил он, – чего вам тут надо?
Бородатый снова было ринулся к парню, но лысый повис у него на руке и не дал сдвинуться с места. Третий же безучастно стоял в дверях, поигрывая перочинным ножом.
– Это ты кто такой, мразь?! – взревел бородатый, все еще вырываясь из хватки лысого. – ты за каким хреном сюда приперся?! Да еще и творишь такое!
До Никиты дошло, в чем его обвиняют. Они пришли чинить над ним самосуд за то, что он сделал с собакой. Парень не знал, как вести себя в такой ситуации. Никита ни разу в своей жизни не дрался, он вообще не любил конфликты, старался всеми силами их избегать. Оправдываться и молить о прощении бесполезно, да он и не стал бы, прекрасно осознавая тяжесть своего поступка. Дерзить им тоже страшно, прихлопнут прямо тут. Успокаивать разъяренного мужика – все равно, что махать красной тряпкой перед быком, только еще больше разозлишь. Оставалось одно – признаться, рассказать все как есть. Александра говорила, что он не первый, кто натворил бед после того, как в нем поселился паразит. Может, кто-то из этих мужиков тоже пережил такое, или даже хуже.
– Мне дико стыдно за то, что я вчера сделал, но я собой вчера не управлял, – начала Никита.
– Бухой что ли был? – спросил третий, стоявший у двери гость. Его голос был таким низкий и сиплым, что парень даже не сразу разобрал услышанное.
– Нет, – потупился Никита, – но потерял над собой контроль. Вообще не помню, как все случилось, Последнее, что видел, собаку во дворе, а потом уже хозяин с дочкой пришли, и девочка закричала. Я тогда пришел в себя.
Бородатый немного остыл, но все еще пытался изредка дергаться в медвежьей хватке лысого. Он снова повысил голос:
– Да если бы ты знал, как ты дитё напугал! Меня дома не было, а потом, когда пришел, жена все и рассказала, как Сонька зарёванная и икающая к нам прибежала, как двух слов связать не могла, как плакала навзрыд полночи. Да ей же теперь по ночам кошмары сниться будут! Она же теперь умом тронется!
Чем больше бородатый вспоминал девочку, тем сильнее распалялся. Он снова был готов ринуться на Никиту, но тут к ним поближе подошел сиплый, сел на корточки у кровати, наклонил голову на бок и начал медленно сантиметр за сантиметром рассматривать Никиту. Его колючий и неласковый взгляд забирался парню в самое нутро, и это было не фигурально. Никита буквально чувствовал, как все его внутренности зашевелились в нем. Или, это был паразит? Закончив сканирование, сиплый ухмыльнулся и произнес:
– Да он наш, мужики.
Двое других застыли, смотря на Никиту во все глаза. Никита тоже ощутил что-то странное, будто он знает этих троих очень давно, и все они – старые добрые друзья. Ярость и страх, наполнявшие комнату до этого момента, исчезли.
– Стало быть, ты вместо деда Самойлыча теперь? – спросил лысый.
Никита только кивнул.
– Так это ж совсем другой разговор тогда, – уже спокойно сказал бородатый, стряхивая с себя лысого в камуфляже. – Будем знакомы, меня Серёгой зовут.
Серёга протянул парню здоровенную грубую ладонь. В ней Никитина смотрелась спичечным коробком.
– Степан, – тоже протянул для приветствия руку лысый.
Это двое теперь казались добродушными и веселыми, а вот третий, несмотря на признание Никиты своим, выглядел настороженно. Будто еще до конца не решив, как относится к новичку, он все же представился, но руки не протянул:
– Штырь.
Он действительно был похож на штырь или на кусок арматуры: высокий, тощий, но в нем чувствовалась сила.
– Ну рассказывай, малец, – по-свойски и даже развязно сказал ему Серёга, – какими судьбами ты тут оказался? Откуда сам?