Елена Михайловна Шевченко
Опять ты про свою Грецию!

Пролог.

Название – это не только заголовок, это эпиграф. Так на мои рассказы о Греции реагируют близкие, возводя глаза к небу, но я все одно – возвращаюсь к своим греческим наблюдениям и приключениям. И вновь еду в Грецию за новой порцией Эллады. И каждый раз Греция для меня открытие, не такая, как в прошлый или позапрошлый раз. И только оливы все такие же, как и дружелюбные греки, которым, как попрекают меня близкие, многое прощаю. Они правы. Прощаю, потому что они – греки.

В книжке нет подробных маршрутов, полезных советов, нет даже точной хронологии, – это разрозненные впечатления от моих поездок в Грецию за двадцать лет. Можно было, конечно, придумать романтическую историю любви к юноше, играющему на свирели, редкие встречи, поиски друг друга (Греция располагает к таким фантазиям, а автор писал телесериалы), но я не стала делать и этого. И все же книжка о любви – о моем постижении Греции. Книжку можно читать с любой страницы и в любой последовательности, можно (и даже нужно) не соглашаться с автором. Ведь это моя история любви, которая длится уже четверть века.

А вот и эпиграф. Само собой из греческой поэзии. Сеферис – создатель новых канонов, которым восхищался Генри Миллер, и лауреат Нобелевской премии (это мой ответ тем, кто заносчиво бубнит, что греки ничего не создали в новое время). И, наконец, это одно из самых точных описаний состояния перед путешествием в Элладу.

Еще чуть-чуть,

и мы увидим, как цветут

миндальные деревья,

и как сияет мрамор

под солнцем окрыленным,

увидим море

и бег кудрявых волн услышим.

Еще чуть-чуть, мой друг, чуть-чуть

давай взлетим чуть-чуть повыше.

/Здесь и далее, если специально не оговорено, стихотворения Й. Сефериса/

Мои заметки, накопившиеся за двадцать лет, ни в коем случае не претендуют на путеводитель или художественное произведение, хотя доля вымысла здесь, конечно, есть – все мы чуть-чуть приукрашиваем свои приключения. Это даже не классические записки путешественника. Это моя Греция.

Первый раз. Конечно, Крит!

– Ну и зачем тебе турфирма, – говорили мне знакомые американцы в московском офисе. – Это же Греция. Там все ясно. Сама справишься, дешевле обойдется.

Они проводили там каждое лето. Дешевле, чем юг Франции или Италия.

– Но только острова и только острова.

Они давали мне советы, как и куда. Словом, сошлись на Крите.

– Только юг острова!

– На севере волны.

– И не в город.

Я не успевала запоминать. И как-то все само собой получилось, что я еду в Агиа Галини, к Дафне, названия отеля которой никто не помнил, как и ее фамилию. Зато мне дали отличную схему на листочке из блокнота. Море, Бас Стоп, Отель.

Получив визу (за взятку в 50 долларов) и купив билеты на «Внуковские авиалинии», я с рюкзаком и дочерью-подростком, вышла в аэропорту Венизелоса в Афинах.

Правда, меня не хотели впускать в Грецию. Что-то смущало пограничников. Все русские шли организованной группой с туроператором во главе. А мы сами по себе. Нас проводили в какой-то кабинет и стали беседовать.

– Зачем приехали?

– Отдыхать?

– Где вы остановитесь?

– На Крите. Вот здесь, – я достала свою схему на листочке – море, остановка, отель. Это было все, что я могла им сообщить. Греки робко спросили, знаю ли я телефон отеля. Я простодушно сказала, что нет. Они как-то удивились, спросили, какие у меня еще есть документы, кроме паспорта. Все, что я нашла, были мои визитные карточки. Это повергло их еще в больший шок. И они позвали старшего.

Дочь уже начала всхлипывать, что нас никогда, никогда не пустят. Наши соотечественники уже давно покинули аэропорт. (Позже она скажет, что я авантюристка – поехать с ребенком 12 лет бог знает куда, просто так, как-то разберемся).

Все наши в те девяностые годы летели в Турцию или Египет. Организованно и культурно, в отель от трех до пяти звезд, кому что позволяли финансы. А вот так, просто и запросто, было чем-то невозможным и диким. В моем детстве так и говорили – отдыхать дикарем. Но мне хотелось именно в Грецию. Чтобы увидеть все картинки из учебника истории 5 класса, полюбоваться греческими пейзажами, что пленяли воображения в фильмах. А потом рвануть в Италию. Зачем мне Турция? Не нужен мне этот берег турецкий, где так уютно моим соотечественникам, потом как все у них инклюзив.

– Зачем вы прибыли? – спросил старший. Этот вопрос мне уже задавали. Наверное, я не убедила греков.

– Отдыхать. Вот здесь, – я опять показала свой листочек, чем ввела его в полное смущение. Но он оказался смышленым.

– А у вас есть обратные билеты?

Это запросто. Я предъявила. И тут он смущенно спросил:

– На что мадам будет жить?

Я достала кошелек и вынула все свои новехонькие доллары. Тогда как раз появились доллары нового образца, само собой, зарплату выдавали этими глянцевыми купюрами. Он таких еще не видел, они только-только появились в России (с ними я потом намаялась, но это отдельная история). И все же он нас пропустил.

И вот мы вышли на площадь аэропорта. Мы в Греции. Автобус отвез нас в Пирей, где мы должны были сесть на паром до Ретимно. И нам все удалось, у меня же была отличная американская инструкция.

Но кто бы знал, что есть такой фактор, как капризная девочка двенадцати лет. Это она сейчас говорит, что я абсолютный авантюрист – самой по себе рвануть, не зная толком куда, да еще и с ребенком двенадцати лет. А тогда девочка радостно грызла фисташки, что я купила у кого-то нищего в аэропорту.

Тем не менее мы удачно сели на огромный паром, плывущий в Ретимно. И тут выяснилось, что инструкция моих американских консультантов не работает для путешествия с капризным ребенком. Мы оказались в огромном пульмановском зале с креслами, с баром за спиной, балконом вокруг, а нам предстояла ночь. Дочь заскулила, как мы будем спать сидя, и я пошла к начальнику, кого нашла, он отвел меня к другому начальнику. Мое требование было просто:

– Нам бы с кроваткой.

Мне предложили доплатить двадцать долларов за каждый билет (это против билетов по восемь). И мы переехали в замечательный четырехместный номер на нижней палубе без окон. Ребенок еще больше заскулил, как тут жить, если окон нет. Я опять побежала к уже известному мне человеку в форме. Он совсем не знал немецкого языка, как и я его вольного английского. Но мы как-то объяснились. Я поняла, что поездка обойдется мне в восемьдесят долларов. Ну что делать? Как говорится, вы же отдыхать приехали, хотя мы все еще ни фига не доехали. Тут случилось невозможное: пришел стюард в белых перчатках и форме, взял наши два рюкзачка и повел нас по бесконечным трапам на самую верхнюю палубу. Это была шикарная каюта – с окнами, телевизором (все на греческом), холодильником (где стояла одинокая кока-кола), телефоном, откуда мы даже позвонили в Москву (никогда я еще не звонила с борта корабля).

Прекрасное Ретимно встретило нас этим прекрасным утром. Нам предстояло найти автобусную остановку, но спозаранку мы заблудились в старом городе, бродя вокруг крепости и фонтана. Я дивилась рододендронам и глициниям, а невыспавшийся ребенок хотел есть. Кафе были еще закрыты. На улицах бродили только кошки. И тут нас позвали на террасу, где еще только-только меняли скатерти. Я обрадовалась возможности выпить кофе, а дочь – горячей булочке и соку. Мы были первыми посетителями кафе. Город еще спал. Хотя кто-то уже мыл крыльцо своего магазина из шланга, кто-то протирал витрины, привезли ящики с фруктами в кафе, рыбаки торговались с хозяевами. Словом, мы были уже не просто в Греции, мы были на Крите. Выяснить у хозяина кафе, где автобусная остановка так и не получилось, он что-то говорил, я опознала только японское слово Эдо. Позже я выясню, что это вполне греческое слово – Здесь. А пока я только кивала головой, делая вид, что мне все понятно. Мне было непонятно, как мы вообще добрались до Крита. Хозяин не взял денег за наш завтрак, потому как кафе еще не открылось. И тут нам страшно повезло – мы увидели такси. Пока я пыталась объяснить таксисту, что нам надо пересечь остров и попасть в Агиа Галини, подъехали еще машины и все, просто все, стали уверять на греческом языке, что именно они это сделают. Я не знаю, почему мы оказались именно в той машине, но не зря.

Я показала водителю карту, купленную мною в аэропорту. Мол, мне сюда. Мы сторговались на сорока долларах и поехали.

Ни фига я не разгильдяй. Я внимательно смотрела на названия городов и сверялась с картой. И поняла, что едем мы не туда!!! Водитель что-то понял и стал говорить на английско-греческом. Я поняла, что это его родной город, и мы просто обязаны его посетить. Выбора на горной трассе не было и я смирилась. Будь что будет, все же мы уже на острове. Таксист весло зарулил в деревню. Из его объяснений я поняла, что это его родина, и тут должен побывать каждый. Спили значилась в моей памятке объектов, что мы должны посетить, и я махнула рукой, отпустив все на волю случая. Мы сели за столики напротив знаменитого Львиного фонтана. Кофе, сок, булочки. Дочь была рада, я тоже, пошла к фонтану. Когда вернулась, водитель решил, что нам пора. На предложение заплатить он замахал руками:

– Нет, нет.

Это он нас пригласил. Только если фото на память. Он никогда не видел русских. И всем покажет наше совместное фото, всем своим родственникам в Спили.

Дальше пошло веселее, мы влетели в Агиа Галини, на тот самый Бас Стоп с моей дурацкой карты на листке из блокнота. Но, к моему сожалению, здесь оказалось четыре гостиницы, построившиеся в ряд. В шесть утра на улице было не многолюдно, а все, что я знала, что мне нужно найти Дафну (без фамилии). Просто Дафна в гостинице, названия которой я не знаю, близ автобусной остановки (а их тут семь или восемь). Я не успела сказать все слова, как наш чичероне покинул нас, хлопнув дверцей машины, убежал. Через пару минут вернулся с группой граждан, которые рассматривали нас, интересовались, откуда мы прибыли, почему именно к Дафне, у них тоже отличные отели, но я стояла на своем, показывая им свою убогую уже замызганную карту на листочке из блокнота. Жители Агиа Галини оживились, что-то горячо стали обсуждать, заспорили, позвали еще кого-то.

Добрые греки рассмотрели мою картинку. Все что я смогла сказать: «Дафна». И они засыпали меня вопросами, какая Дафна. Откуда я. Чего я хочу. Я села на тротуар и закурила. Дочь заныла, что надо было все делать через турагентство. Меня охватило отчаяние.

Я добралась, но куда? И что дальше? И почему я поверила американским друзьям. Толстяк жестами позвал меня в кофейню, что стояла прямо у этой проклятой автобусной остановки. На улице близ кафе было всего два столика зеленого цвета, у каждого по два стула. Он принес мне отличный кофе и стакан воды, ребенку – апельсиновый сок(другого он и не предлагал) и какие-то орешки. Толстяк уселся за соседний столик и закурил крепкую сигарету. И тут остальные привели девушку в очках.

– Дафна! – сообщили они радостно.

– Дафна? – я мучительно подбирала фразу хотя бы на немецком.

– Говори по-русски. Я же МГУ закончила. Истфак.

Отступление. Дафна. История любви.

Дафна, что была старше меня года на три (а мне тогда было почти 32), родилась в Тбилиси, в семье понтийских греков. Если вы не знаете, то это самые настоящие греки, их турки не тронули, и они сохранили настоящий генофонд. Так они сами утверждают. Впрочем, критяне уверяют, что самые настоящие греки это они. Папа ее был адвокатом, потому у Дафны не было выбора – она поступила на истфак МГУ, дальше, как положено хорошей девочке – аспирантура. А потом – место мнс в институте Советской торговли, был такой (очень блатной и престижный). Как говорила Дафна, там нельзя было не брать взятки. И потому все у нее складывалось хорошо. Только вот замуж она не спешила, что уже тревожило ее тбилисских родственников.

И вот умная и хорошенькая девочка решила с подругой поехать в Грецию, все же этническая родина. Знание греческого (из семьи) и английского, а также пухлый кошелек помогало жить весело. Но… И тут начинается вся история. Что-то девчонки загуляли, самолет отложили, деньги кончились. И Дафна устроилась (временно, совершенно временно) на работу переводчиком – русский-греческий-английский. Хозяин компании предложил ей продолжить работать. Но начинался учебный год в институте. Пора возвращаться. И тут случился роман (вы правильно угадали) с тем самым хозяином. Подружка отбыла на родину. А Дафна осталась. Из-за вспыхнувшей любви. Хорошо, что тогда не было мобильных телефонов, потому родня не могла выносить мозг ежедневно. И вот роман подошел к логическому завершению (или алогичному, ну уж как случилось). Дафна была в отчаянии. Стелиос, наоборот, обрадовался беременности Дафны. Но он был женат. Он поставил условие, что если она родит девочку (сын у него был), то он сразу разведется и женится на ней. Заманчивое предложение. Дело в том, что в Греции главный наследник – дочь, ибо именно через ее детей продолжается род.

Девушка с кандидатской степенью рискнула.

– Я каждый день ходила в храм и молилась деве Марии о девочке.

Девочка родилась, может, дева Мария помогла, а может, они оба так мечтали о семье.

Девочку назвали Антониной, хотя Дафна хотела Марией. В Греции имя дают по святцам во время крещения. Только так и никак иначе. Я как-то видела полугодовалого малыша, которого звали просто бэби. Как мне объяснили, его родители не накопили на крестины денег и потому у малыша нет имени. Крестины же мероприятие дорогое, ведь надо пригласить всех-всех родственников, которые щедро одарят малыша и родителей. Греки очень серьезно подходят к семейным событиям, как и к церковным обрядам. Греки православные. По-настоящему православные. Они впитали все христианские заповеди с молоком матери. Помоги ближнему, не воруй, не гневись без повода, все люди братья (есть исключение – турки, это тоже с молоком матери). Русские вдвойне братья, потому как мы не просто христиане, мы ортодокс – православные. Они всей деревней ходят по воскресеньям в храм и не работают в праздничные дни. Хозяева апартаментов всегда предупреждали нас заранее – мол, завтра святой Василий, святая Параскева, святой Лука. Праздников много и в каждой деревне свои, согласно своим святым. В церкви не продают свечки, они просто лежат в корзине или коробке, а рядом ящик для пожертвований, и никто не проверяет, сколько ты туда опустил и опустил ли вовсе. И еще любопытнее – маленькие часовенки вдоль дороги. В свой первый раз я вздрагивала, вспоминая дорогу к своей даче в Подмосковье, где стоят небольшие монументы на месте гибели рисковых мотоциклистов. Я вздыхала, кода мы проезжали мимо очередной часовенки, горюя о многочисленных жертвах горного серпантина. Как-то Стелиос заметил это и объяснил, что это Кандилакии или Проскинитарии, и они не всегда установлены по трагическому поводу. Иногда это, наоборот, благодарение за что-то хорошее или подтверждение обещания, данного Богу. К тому же это очень полезная вещь для путников, которые идут по дорогам Крита. Мы остановились и я присмотрелась – за стеклянной дверцей лежали монеты, пачка сигарет, зажигалка, бутылка воды, однажды я увидела даже пачку аспирина. Любой путник может взять то, что ему нужно и положить что-то взамен, хотя это необязательно. Я положила несколько монет, а Стелиос пачку «Мальборо» – пусть они помогут путнику. Но вернемся к истории Дафны.

Как вы поняли, больше Дафна в Москву не вернулась. К ним переехал ее папа, который сразу занялся бурной деятельностью в местном муниципалитете, он по утрам проверял чистоту витрин и кафе. Из Афин они переехали на Крит, где вечное лето – ребенку будет комфортно. Но деятельная Дафна не могла быть просто мамой и очень счастливой женой. Мало этого, поэтому они открыли овощной магазин (ведь у Стелиоса большие плантации апельсиновых деревьев) и гостиницу. Гостиница даже процветала, хотя и стоила 13 долларов за скромный номер. Хотя почему скромный? Все есть. И даже кафе Петрокакиса во дворе, в двух метрах от входа.

Москва. Горьки парк.

Как-то мы утром пили кофе и сок у Петрокакиса, где было всего два столика. Нет, не подумайте, еще можно было заказать омлет. Но к чему он, когда вкусный омлет в порту у Яниса, это мне сразу объяснил муж хозяйки Стелиос. Еще он вложил мне в голову информацию, где можно есть рыбу, а где не стоит, где отличная пицца, а где так себе. И еще дал дополнительное знание: надо говорить в кафе, что я живу у него. Я кивала головой. Стелиос понял, что я совершенно непослушная.

И как-то, когда мы завтракали в кафе, он подъехал на мотоцикле, что-то сказал Янису, и – о Боже – мой счет уменьшился, а порции увеличились. Я даже не могла осознать, как это помещается в мою дочь. Но омлет с морепродуктами был так вкусен, что она все уплетала быстро. Так вот, вернемся в кафе у нашего дома. Вышла Дафна, поинтересовалась счетом и тут же устроила скандал, мол, почему апельсиновый сок так дорого, если апельсины хозяин кафе покупает у нее. Счет изменился. Мне было как-то неловко. И еще мне было неловко, что дочь лихо покупает фрукты в овощной лавке, не платя и драхмы. Но это же была лавка Дафны и Стелиоса. Я пошла к ним рассчитаться, но гордый Стелиос, а он считал себя не только греком, но еще и критянином, объяснил мне, что мы его гости и лайф-реклама, и потому в его лавке для нас все абсолютно бесплатно. Я объяснила дочке, что больше мы в эту лавку не ходим. Она не спорила. Она нашла себе пекарню, что ее заинтересовала еще больше, чем абрикосы с виноградом.

Там были волшебные пирожные в виде мишек или мышек, или ежиков. И чудесные корзиночки с фруктами. И когда Лиза (а так зовут мою дочь) выходила утром за колой (я позволяла и жизнь в поселке позволяла почти отроковице бродить одной), то она возвращалась с большим пакетом пирожных.

– И откель такие богатства? – интересовалась я. – Я же дала тебе только на колу.

– Завтра отдашь или послезавтра. Все знают, что мы живем у Дафны и Стелиоса.

Счет я потом оплатила. Но не все относились к нам с таким доверием. Тогда ходили драхмы (помните эти большие купюры?). Греки гордились своей валютой, ведь это самые старые деньги на земле, дожившие до наших дней.

И мы пошли в обменный пункт менять наши новые-новехонькие доллары, а как все русские, мы владели лишь стодолларовыми купюрами. В офисе банка долго смотрели на купюру, я поняла, что они видят ее впервые (у нас они тоже появились месяц назад). Потом нас спросили, где мы живем. Мы ответили – у Дафны. Потом нам предложили кофе и спрайт. Они тянули время, я стала волноваться, что-то не так. Они (я подсмотрела) засунули мою денежку в факс и отправили куда-то ее изображение. И спокойно вздохнули, увидев ответ, что да-да, именно так сейчас выглядят сто долларов. Я получила огромную пачку драхм и уже собиралась покинуть этот замечательный офис, но они все же решились и спросили:

– А вы откуда?

– Россия, Москва.

Молодой клерк обрадовался:

– Москва. Ред Платц. Я читал такой детектив.

– А я нет, – удивила я его.

Другой замечательный грек постарше сообщил, что «Горький Парк» Смита ему очень понравился. Эту книжечку я пролистала. Но моего немецкого при их знании английского никак не хватало для обсуждения английской вещицы.

Мы решили сменить офис банка. Но в следующем, а их всего в нашем поселке было два, нас сразу узнали по долларам. Так и сказали:

– О! Москва. Горьки Парк. Доллары!

– Типа того (это не переводимо ни на греческий, ни на английский, которого я все равно не знаю).

С той поры мы и проходили под кодовым именем Москва, Горьки Парк.

Но в городишке нас полюбили, почему-то. Сама не знаю, почему. Может, Стелиос свою лайф-рекламу развернул.

Критянин Стелиос.

Стелиос был невероятный хвастун. Хвастовство – отличительная черта греков. У них все самое лучшее – оливковое масло, остров, сын, пляж, поселок, апельсины, внуки, пирог, испеченный женой (вас, конечно же, угостят), сорт инжира, оливковое масло, которое делают родственники в деревне, вино, которое производит брат, сад, дизайн апартаментов и прочее. Хотите или не хотите, но вам расскажут и объяснят. Светловолосый высокий критянин Стелиос не был исключением. Он выращивал самые вкусные апельсины на острове самого редкого сорта, который нигде не растет, кроме как на самом лучшем острове, да и на острове не всюду приживается.

А еще он был совсем не последним парнем в Агиа Галини. И это правда. Он знал всех хозяев ресторанчиков. И по его рассказам получалось, что там его сват или брат, или какой еще родственник.

Стелиос был младшим сыном в семье, потому к семейному бизнесу по производству критских апельсинов и какао-бобов его не привлекали, и даже позволили учиться на философском факультете Афинского университета, все равно, что от него, что от философии никто проку не ждет. Надежды возлагали на его старшего брата.

Старший брат погиб в 1973 во время восстания в Афинском политехническом университете. (Это я потом узнала про восстание в Афинском Политехе, где началась революция, свергнувшая режим черных полковников. И так до сих пор никто и не знает, сколько молодых горячих голов там полегло, называют цифры от 24 до 1000, этим отважным молодым людям поставили памятник).

Так Стелиос стал старшим, а значит, должен был наследовать семейный бизнес. И пришлось ему выращивать и поставлять в Европу какао-бобы и апельсины, которые растут только на Крите, потому что Крит – это Крит, это даже не Греция, это круче. Мы как-то даже ездили на поля Стелиоса, где работали два трактора Беларусь, ими Стелиос гордился. Там мы совершенно ошалели, я никогда не ела такого вкусного горячего апельсина, только что сорванного с дерева. А дочь удивилась стручкам фасоли, что висят на дереве. Это было не шоколадное дерево, как говорил Стелиос, а рожковое. Но Стелиос настаивал, что из этой древесной фасоли получается отличный шоколад. Еще Стелиос утверждал, что настоящие греки родом с Крита. Что такие апельсины, как здесь, больше нигде не растут. И даже пальмы, что мы увидим в Мони Превели, не приживаются на другой земле. Пробовали, не получилось. И рыба у них особая плавает, только здесь и нигде больше. Словом, рай земной и золотой Иерусалим – на Крите, все остальное сомнительно. Спорить с ним невозможно. И потому я кивала головой. И мне уже самой так казалось. Так и есть.

К нам он как-то привязался. Узнав, сколько мы заплатили за поездку в Кноссос и Фестос, он принял решение. В шесть утра он бибикал под балконом и предлагал поехать с ним в Плакиас, Превели или еще куда. Он по делам, а мы гуляем, а потом он нас везет обратно. Стелиос никогда не видел русских туристов (Дафна не в счет, она же гречанка, хоть и из Тбилиси). Он был поклонником России и коммунизма. Так и говорил:

– Я коммунист.

– С чего вдруг? – веселилась я, – Ты же землей владеешь на Крите.

– Я работаю на своей земле. Я труженик. Но я против транснациональных компаний. Они разрушают нашу ментальность.

– Интересная разновидность коммунизма.

– Да! – горячо говорил не грек, но критянин Стелиос, – Я мечтаю поехать в Москву, пойти к Ленину в мавзолей. И трахнуть на снегу русскую проститутку.

– Дафна, – поворачивалась я к его жене, – Скажи ему, что у него отвалится после столь экзотического секса.

Дафна переводила что-то свое. Мол, холодно зимой. Но Стелиос был отважным парнем.

– Я не боюсь мороза. Я зимой хожу в горы, без шарфа и перчаток. А в январе там до минус двух бывает.

– Круто! – восхищалась я.

Дафна смеялась. Они были влюблены. И потому вечно подначивали друг друга.

Как-то Стелиос предложил мне поехать в Ханью (ого-го, как далеко).

– Но без Лизы, – хитро подмигнул он.

– Почему?

– Ну знаешь, у меня вот немка была, француженка была, хорватка была, норвежка была…

– А русской не было, – оборвала я его.

– Не было, – вздохнул он.

– А я при чем?

– Ну больше русских нет в поселке, только украинки полы моют.

– Не могу тебе ничем помочь, – сказала я миролюбиво.

Стелиос не обиделся, но речь не закончил:

– Знаешь, ты, когда куда-то едешь, к русским и белорусам в машину не садись (как он их отличает?). Это для грека охи значит охи. А у вас не так. У вас охи – это может быть. Это флирт.

Он уехал в свою Ханью, а мы остались с Дафной. Она почему-то знала, что ее муж делал мне пикантное предложение.

– Да, – созналась я. – Так и было. Но охи значит охи.

Мы с ней в тот вечер отлично посидели, обсуждая мужчин. А утром вернувшийся из Ханьи Стелиос потребовал меня к ответу:

– Что там Дафна говорит? Что она придумала? – он злился и заводился, а потом выдал, – Знаешь, я в этом мире люблю только три вещи – море, солнце и Дафну.

– Дафна не вещь, – парировала я, так и не признавшись, о чем мы говорили ночью. Словарного запаса русского и немецкого Стелиоса не хватило выпытать у меня правду.

Мы говорили на странной смеси русского, английского, немецкого с вкраплениями греческого (когда Стелиоса переполняли чувства, он переходил на родной язык). В тот день чувства его просто распирали. И он заявил, что наш пляж это и не пляж вовсе, а так фигня для туристов. И сегодня же мы едем на настоящий пляж. И я увижу настоящий Крит.

Мою дочь и маленькую Антонину запихнули в кабину старенького грузовичка форд, выдали им по апельсину, мы с Дафной забрались в кузов (добрый Стелиос даже растянул над нашими головами брезент), нам тоже дали по апельсину, Дафна предусмотрительно взяла домашнее вино, и мы отлично расположились в кузове. Тронулись по каким-то дорогам без асфальта, через оливковые рощи.

Через час добрались до пустынного пляжа. В море торчали две скалы. Стелиос объяснил, что это спорные острова. Спорили, само собой, с Турцией. Потому там никто не живет. Это был чудесный день. Песок и пустынный пляж.

И день еще не кончился, над пляжем проживали в одиноком доме друзья Стелиоса, и мы пошли к ним обедать. Деревянный стол и лавки во дворе. На столе – жареная рыбешка в сковороде, огромная миска правильного деревенского салата (в правильном помидоры и огурцы нарезаны крупно, фета одним ломтем сверху, а оливки обязательно с косточками, иначе – это греческий салат для туристов), фета, сковорода почти в метр с яичницей на помидорах. Ну и волшебный греческий хлеб. А еще вино. А еще черешня, персики и арбуз толстыми ломтями. Словом, бесконечно вкусный греческий минимализм. Мы лениво беседовали, наслаждаясь теплым вечером, шумом моря и едой. Даже дети притихли.

Стелиос хвалился тем, что мы русские и живем у него. Я рассыпала комплименты волшебной рыбке, которую можно есть с костями и головой.

И тут с горы спустились или свалились два туриста с рюкзаками в мощных армейских почти по колено ботинках. Они хотели есть, мы подвинулись на лавках и они присоединились к нашей трапезе. Ребята оказались американцами из Айовы. Они путешествовали автостопом по Криту. А тут заплутали, и такое счастье, что им подвернулась таверна. Я не поняла, почему все сотрапезники странно переглянулись. И американцы тоже не поняли. Они провозгласили тост за Грецию, которая объединила за одним столом греков, русских и американцев. Это были правильные слова. Внизу шуршало море и стояли спорные острова. Как-то появилась еще одна сковородка с жареной мелкой рыбкой. И все разомлели, не хотелось вставать из-за стола. Но солнце заходило и нам было пора возвращаться, тем более, что малышка Тоня уже заснула на лужайке, рядом с ней уселся кот.

Отчаянно не хотелось уходить, но все поняли, что пора. Наши американские друзья (поверьте, мы за три часа стали друзьями) полезли за бумажниками, чтобы достать драхмы. И тут выяснилось, что они попали не в таверну, а в гости. И как же не накормить путника, если он голоден. Хозяева что-то шумно говорили по-гречески, Дафна переводила на английский, и все более удивленными становились лица наших случайных сотрапезников. Словом, им донесли, что с гостей денег не берут. И тогда наши свежеобретенные друзья стали потрошить свои рюкзаки: мне и Стелиосу досталось по пачке настоящего американского «Мальборо», Антонине – гора леденцов, а хозяевам – горячие объятия.

На этом наши приключения не закончились. Стелиос повез нас в гости к своему университетскому приятелю. Этот чудак, по словам Стелиоса, владел огромным количеством земли на Крите, так сложилась жизнь, он был убежденным коммунистом (и так бывает). На земле возделывали апельсины и стручковое дерево, за этим приглядывал управляющий, а сам хозяин жил в шалаше, сам доил коз и сам делал сыр, питался овощами со своего огорода, яйцами своих кур и рыбой, выловленной в море. Он жил отшельником и читал Маркса. Стелиос привозил ему колониальные товары – чай, кофе. Сахар заменял мед. Греческая земля этого не производила. Хотя почему греческая? Это же Крит. Это особый мир.

Оставив нас в машине, Стелиос один пошел к другу. Он может и не пустить к себе, объяснила мне Дафна, он странный.

– Чем?

– Если пустит, поймешь. А нет, так и незачем говорить.

Узнав, что мы россияне, хозяин милостиво согласился нас пустить. И даже вышел нам навстречу. Это было настоящее шоу: он был одет в жилетку из козьих шкур и домотканые штаны, загадочной конструкции сандалии (он сшил их сам). Это было его кредо: жить только своим трудом. За ним, как собачки, шли две козы. Мы пили чай у костра – самый вкусный чай из горных трав – и говорили о коммунизме. Он утверждал, что он истинный коммунист. Но мне подумалось, что он истинный киник, последователь Антисфена и Диогена, кто призывали к минимализму в потреблении, независимости от общественного мнения и общества, абсолютной личной свободе. Я не стала ему сообщать о своем открытии. Чтобы не нарушать личного пространства абсолютно свободной личности. Мы просто сидели у костра.

Дочь-подросток позже вынесла вердикт: он сумасшедший. Но я не согласилась. А в тот вечер я не помню, как мы вернулись. Домашнее вино имеет свою силу. Особенно летним вечером на Крите. Я была счастлива – домой нас все равно довезут, что же волноваться, когда можно наслаждаться этим днем. Но он еще не кончился.

Стелиос был не остановим. Он хотел показать сразу весь Крит. И потому тормознул свой фордовский грузовичок над обрывом и выскочил собирать сорняки. Букет он вручил мне и стал горячо объяснять, что это отличная критская хорта (по-русски трава). Я опознала в букете только цикорий с синими цветочками. Это вкусно, убеждал меня Стелиос. Но мне пробовать не хотелось. Стелиос расстроился, стал ощипывать листочки и жевать их. Хотя ему тоже было невкусно.

Дафна сердито забрала мой букет, велела заходить к ней завтра вечером. И вечером действительно была изумительная хорта (пюре из трав), томленная в оливковом масле с лимоном. А к ней виноградные улитки. Целая сковорода. Дочь испугалась вида этих почерневших при готовке слизняков. И ей сварили обычные немецкие сосиски, щедро сдобрив их кетчупом. Кажется, все были довольны этой трапезой. А маленькая Антонина сидя на полу радостно ела руками и улиток, и сосиску.