Елена Архипова
Конец света состоится при любой погоде
© Елена Архипова, 2018
ISBN 978-5-4485-0698-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Реальность разлетается вдребезги
Нет, конец света где-то в трёх шагах – это точно. Раньше крестьянину достаточно было в феврале, на какого-нибудь там Фрола-ветродуя, помусолить палец и воздеть его к небесам, чтобы безошибочно определить: лето будет жарким. Сейчас же климат настолько разладился, что ни одна примета уже не действует, а наше традиционно жаркое сибирское лето разливается дождями, что твои тропики. И добром это кончиться не может.
Так рассуждала я, глядя в окошко на нудные струи дождя. Со мной явно были солидарны мокрая кошка и забытая во дворе старушка с мусорным ведром. Дело близилось к вечеру, но это обстоятельство нисколько не меняло намерений дождя идти до последнего. И так не хотелось мне выбираться из удобного кожаного кресла, из своего кабинета – и шлёпать по лужам к машине. Но давно пора было домой.
Я захлопнула ежедневник и уже было поднялась, как в дверь мелким горохом постучали, и в кабинет просочился Сашенька.
Когда «Экстаз» только-только открылся, и я металась от одной заботы к другой, разрываясь между бухгалтерскими счетами, работой с поставщиками и воспитанием своего небольшого коллектива, Сашенька сам явился ко мне прямо с улицы, как приблудный котёнок. Выглядел он жалким и просто горем убитым (как я потом узнала, только что закончилась очередная единственная любовь Сашеньки), но это не помешало визитёру нахально заявить, что он хочет работать у меня. Я откровенно рассмеялась: что было делать в магазине дамской одежды и нижнего белья этому субтильному существу неопределённого возраста? Но когда мы прошли с ним в торговый зал и заговорили об особенностях моего бизнеса, Сашенька просто ошеломил меня знанием самых последних тенденций женской моды, отменным вкусом и вкрадчивыми манерами, столь незаменимыми в общении с моими взбалмошными покупательницами.
Сашенька был моей гордостью. С ним я не знала никаких забот в управлении своей модной лавочкой: Сашенька держал в узде девчонок-продавщиц, мотался к поставщикам, привозя такой сногсшибательный товар и на таких льготных условиях, что я только диву давалась. В остальное время он неотлучно находился в торговом зале и так тонко ублажал капризных богатых тёток, что те от счастья едва ли не растекались по полу громадными лужами жира и уходили из магазина в полном восторге, увешанные гроздьями коробок.
Сашенька был моей головной болью. Судьба его не задалась, и трудно сказать, чего в ней было больше – трагичного или комичного. По молодости Сашенька мечтал стать модельером, но скоропалительно женился на глупо забеременевшей девке, забросил свои мечты о высокой моде и начал ремонтировать тепловозы на железной дороге, чтобы прокормить увеличивающееся семейство. Так протянулось бог знает сколько времени. Сашенька жил и мучился, сам не понимая – чем, пока в 35 лет не прозрел по воле случая и понял, что он – совсем другой, голубой, как майское небо. Переменить судьбу, уяснив причину, оказалось уже проще: Сашенька развёлся с женой и пустился в свободное плавание.
Как всякий неофит, он стал ну просто идейным гомиком и только что не ходил со спущенными штанами в качестве знамени. Он даже представлялся так: «Сашенька Толмачёв, гей по убеждению», чем повергал в дикое смятение неподготовленного собеседника. Однако на самом деле в Сашенькином тельце проживало большое сердце, требующее любви, и потому мой зам упорно искал свою мужскую половину. Примерно раз в полгода Сашенька страстно влюблялся – раз и навсегда. Всех фигурантов его сердца я уже и не упомню, но обычно Сашенькины связи заканчивались разрывами, причём бросали его. После этого Сашенька запивал и на неделю-другую выпадал в осадок, а я терпеливо ожидала его выхода из штопора. По-своему я любила и жалела несчастливого в любви гея. Частенько он приходил ко мне в кабинет и изливал душу по поводу мужской неблагодарности и коварства. Наверно, видел во мне родственное создание. Сказал бы мне кто-нибудь с десяток лет назад, что я стану выступать в роли жилетки для страдающего педераста… С ума сойти! Впрочем, последние несколько месяцев Сашенька плотно жил с каким-то мачо уголовного пошиба (тот даже пару раз заходил к нам в бутик), и я откровенно радовалась за него.
– Что-то случилось, Сашуль? – спросила я.
Сашенька помялся. Большие глаза его бегали туда-сюда.
– Ольга Сергеевна, я к вам с небольшой просьбой. Не могли бы вы ненадолго забрать к себе домой одну вещь?
Сашенька достал из кармана небольшую продолговатую коробульку и положил её на стол.
– Что-то случилось?
– Да ничего особенного. Просто мы с Толиком поссорились вчера из-за пустяка. Приревновал меня совершенно не из-за чего, ударил. Сегодня, конечно, будет всё нормально, но вот за эту штучку я боюсь – он её разобьёт или выкинет, – а она мне очень дорога. Осталась от одного человека…
И Сашенька тяжко вздохнул, являя собой эталон мировой скорби.
– Да ты не убивайся так: у вас же это не в первый раз. Ревнует – значит, любит. Давай сюда свою бонбоньерку. Как тучи рассеются – скажешь, верну.
Я сунула свёрточек в сумочку и поднялась. Сашенька пошёл впереди меня к дверям, на выходе остановился, виновато оглянулся, пожав плечами, и вышел.
К машине я мчалась без зонтика, пригнувшись, как на линии огня. Почти не промокла сама и не промочила туфли. Моя красотка, сиреневая «Вольво», была на ходу всего второй год, не подвела меня ещё ни разу, так что через несколько секунд, разбрызгивая веером воду из луж, я уже неслась сквозь дождь.
От Красноармейской до нашего дома было всего ничего, и если бы не обязывало положение, я вполне могла бы ходить на работу пешком. «Экстаз» стал для меня огромным сюрпризом. Ровно год назад, в мой день рождения, Володя привёз меня в пустое светлое помещение, где ещё остро пахло свежей краской, и сказал: «Ты хотела сама попробовать себя в деле? Вот, получай. Можешь открывать бутик, о котором столько мечтала. Всё, что понадобится, – на дизайн, на закупку товаров – оплачу без проблем. С днём рождения, малыш!». И я была в экстазе…
Новорусскую громадину, в которой мы жили, построили всего пару лет назад. Находясь в самом центре города, здание заслонилось от улицы стандартными хрущёвками, и потому в нашем дворе шума проезжающих машин слышно почти не было. Прямо из подземного гаража я поднялась в лифте на наш седьмой этаж и блямкнула в дверь. Открыла Дора Михайловна, няня Димки, которая уходила вечерами, когда я и Володя возвращались домой. Она была уже в плаще.
– Добрый вечер, Оленька! Не промочило вас? Август называется… У нас всё нормально. Ужин готов, Димочка уже ужинал. Владимир Николаевич приехал буквально перед вами и сейчас принимает ванну. Если надобности во мне нет, я побегу.
Всё это Дора Михайловна прощебетала, не останавливаясь, своим полудетским голоском, одновременно улыбаясь и суетливо перебирая старушечьими лапками, как муха на тарелке с мёдом. Няня она была замечательная, и мы с ней жили душа в душу.
Изобразив ещё два-три японских полупоклона, как престарелая гейша, Дора Михайловна запоздалой бабочкой выпорхнула за дверь. Впечатление довершал тропически яркий зонтик с тиграми и баобабами, который она раскрыла почему-то прямо на площадке, будто дождь лил уже там.
Я разулась в прихожей и прислушалась. В ванной шумела вода. Ещё дальше приглушённо раздавались хлопки выстрелов – это Димка тиранил в детской компьютерную игру. Из кухни пахло чем-то до умиления домашним и вкусным.
Вот и ещё один день прошёл.
Я небрежно бросила сумочку на тумбочку в прихожей, но вдруг вспомнила, что там лежит безделушка, которую мне доверил на хранение Сашенька, и испугалась – не разбила ли? Достала разноцветный свёрточек, потрясла над ухом. Нет, слава богу, обошлось. Какие сокровенные тайны хранил там маленький смешной человечек с большим сердцем? Дырявый носок былого возлюбленного? Окурок сигары? Рваный презерватив «Голубая луна»? Войдя в гостиную, я положила Сашенькину тайну на стол и накрыла бумажной салфеткой. Потом быстро впрыгнула в халатик и побежала на кухню – сервировать стол, пока муж не появился из ванной.
Чайник уже закипал, когда в дверь позвонили. На входе в подъезд у нас сидел охранник, потому я не задумываясь щёлкнула замком.
На площадке стояли пятеро: четверо суровых мужчин и поношенная женщина. Один из визитёров был в полицейской форме, но, похоже, не самый главный. Старшим был худой брюнет с нервным дёрганым лицом. Он махнул перед моими глазами красным удостоверением и вежливо, но не без ехидства в голосе, представился:
– Марк Кацман, отдел по борьбе с наркотиками. Я не ошибаюсь, и здесь действительно живёт Градов Владимир Николаевич?
– Да, – опешила я.
– Ну и замечательно. Нам необходимо произвести обыск в вашей квартире. Со мной ещё двое сотрудников и понятые.
Говоря так тихим спокойным голосом, от которого мурашки толпой помчались по моей спине, он понемногу двигался прямо на меня, так что мне волей-неволей пришлось отступить вглубь прихожей. Я была просто в паническом ужасе и никак не могла прийти в себя. За Кацманом ввалились остальные. Профессионально, не производя лишнего шума, но оставляя следы мокрой обуви, сотрудники быстро рассредоточились по квартире, и только понятые сиротливо остались стоять у дверей.
Шум воды в ванной стих, и я опомнилась. Вот сейчас, сейчас Володя выйдет, и всё это недоразумение разрешится в один момент. Мой муж знает, что делать, он может всё!
Открылась дверь ванной, и Володя появился на пороге, крупный, с мокрыми волосами, с полотенцем, повязанным на бёдрах. По телу сбегали капельки воды. Он увидел меня, улыбнулся, но тут же заметил полуоткрытую дверь, прижухших понятых и вопросительно взглянул на меня:
– Оля, что-то случилось?
Я кивнула и показала в сторону гостиной, куда вела цепочка грязных следов. А оттуда уже шёл Кацман, и узкое лицо его подёргивалось в недоброй гримасе.
– Владимир Николаевич, необходимо ваше присутствие. И вы, граждане понятые, пройдёмте в комнату.
– Что вы здесь делаете? – своим звучным голосом сурово спросил Володя.
– Повторю ещё раз, специально для вас: я – полковник Кацман, отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.
Несмотря на всю серьёзность ситуации, Володя хохотнул, наверно, его позабавило сочетание слов «Кацман» и «полковник». Потом поинтересовался:
– Надеюсь, вы понимаете, в дом к кому врываетесь? Я – Градов! И если вы из полиции, то где ваш ордер на обыск? Кажется, положено предъявлять его в таких случаях?
– Информация к нам поступила срочная, оперативная, так что не было времени для получения ордера. Но вы не волнуйтесь: ордер я выпишу прямо сейчас, а завтра утром поставлю в известность прокурора. Законом это не запрещено.
Володя раздражённо сел в кресло и скрестил руки на груди:
– Валяйте, ищите что хотите, но имейте в виду: завтра же я буду на приёме у вашего генерала и составлю с ним разговор о самоуправстве, которое вы себе позволяете.
– Ну, это вряд ли, – сказал Кацман, и непонятно было, к чему относились его зловещие слова. – Пока же предлагаю вам добровольно выдать оружие, наркотики и иные предметы, запрещённые к использованию.
Володя усмехнулся:
– Не дождётесь, не выдам.
А двое полицейских в это время уже шерстили комнату, передвигая мебель, заглядывая под диван и вытряхивая прямо на пол содержимое ящиков секретера. Из детской выглянул Димка и вытаращил глазёнки, потрясённый таким обилием чужих людей. Я подозвала его, и мой мальчонка молча прижался ко мне, разглядывая то непонятное, что творилось в нашей квартире. Ужас длился, казалось, бесконечно. Было ощущение, как во сне, когда убегаешь от преследования маньяка и даже резво передвигаешь ногами, однако всё равно остаёшься на месте, пытаешься вырваться из вязкой тины кошмара и не можешь, не можешь…
Тем временем солидный полицейский в форме передвинулся к столу, вытащил из вазы букет гладиолусов, заглянул внутрь. Убедился, что оружия там нет, поставил вазу на место и приподнял салфетку. Будто в замедленной киносъёмке, рапидом, я увидела, как полицейский взял в руки разноцветную коробочку, повертел в толстых пальцах, подал Кацману:
– Марк Исаакович, взгляните!
Находкой Кацман живо заинтересовался и обернулся к Володе:
– Что это, Владимир Николаевич?
Володя пожал плечами. Я хотела возразить, сказать, что это чужая вещь и её нельзя трогать, но была как в ступоре, и распухший язык не поворачивался во рту. А Кацман уже небрежно надорвал блестящую упаковку со звёздочками и извлёк на свет маленький полиэтиленовый пакетик, наполненный чем-то белым. Глаза его масляно заблестели, как у кота, узревшего беспечную мышь:
– Прошу понятых подойти поближе! Сейчас мы запишем в протоколе, что в квартире подозреваемого нами обнаружен пакет с белым порошком весом ориентировочно в пятьдесят граммов и вкусом, предположительно напоминающим… – он запустил палец в порошок, облизнул его и жутко завершил, как ударил, – …героин.
Я вскочила, захлёбываясь междометиями, попыталась объяснить, что это ошибка, что свёрток – не наш, но Кацман движением руки остановил меня и злорадно сказал, явно красуясь:
– Владимир Николаевич, вы, конечно, сам Градов, но проехать в отдел полиции вам с нами всё-таки придётся. Попрошу принять более пристойный для прогулки вид.
И тут произошло то, чего не ожидал никто. Мой муж, как злая распрямившаяся пружина, рванулся из кресла и саданул босой ногой штатского, заслонявшего дверной проём. Доблестный опер опрокинулся на спину и засучил ногами, как большая морская черепаха, а Володя перепрыгнул через него и одним броском оказался на лестничной площадке. Полицейские быстро спохватились и затопотали следом за ним. Понятые застыли посреди комнаты с посеревшими лицами, как два соляных столпа.
Кацман остался в квартире, весело взглянул на меня и покачал головой:
– Не уйдёт.
Я метнулась на лоджию и стала всматриваться вниз, в рано сгустившиеся сумерки. Не услышала, скорее рефлекторно почувствовала, как нараспашку откинулась застеклённая дверь подъезда, и увидела мужа, большими прыжками летящего по двору, а за ним – две чёрных фигуры. Не по наивности, а, наверно, от безысходности он и не подумал о том, что практически голому человеку невозможно скрыться на центральных улицах города, где полицейские бродят целыми косяками. Буквально в нескольких метрах от угла дома, выходящего на Ноградскую улицу, Володя поскользнулся на мокром асфальте и неловко упал. Этого оказалось достаточным для того, чтобы преследователи догнали его и начали пинать, хрипло матерясь.
Я закричала, но мой крик с седьмого этажа, сквозь стекло лоджии, показался мне самой мышиным писком. Полотенце слетело с Володи, и его голое тело особенно беззащитно белело в сумерках на асфальте, как моллюск, выдернутый из своей раковины безумными поварами.
Удавленник в кровати
Ещё в течение полутора часов после отъезда опергруппы я не могла прийти в себя, истерически рыдая на кухне. Я понимала только одно: произошло какое-то страшное недоразумение, шестерёнки обстоятельств сцепились и вмиг перевернули всё моё безоблачное существование. Димка резко повзрослевшим мужичком сел на пол спиной к стене, долго и серьёзно смотрел на меня, потом сказал:
– Мам, я пойду спать. И ты ложись. Папа скоро вернётся.
Несмотря на своё состояние, я умилилась тому, как моё шестилетнее сокровище наивно пытается успокоить меня. Наскоро вытерев распухший от слёз нос, я проводила сына в детскую и уложила его. Вернулась на кухню с бутылкой J&B и влила в себя хорошую порцию противно воняющего виски. Посидела. Мир замедлил безостановочное кружение в моей голове и начал останавливаться.
Тогда я всё поняла. Я была дурой. Сама, собственными руками я приволокла в дом эту отраву и по своей простодырости бросила её на столе. Неизвестно, как и почему полиция оказалась у нас, но всё сошлось роковым образом. И тут меня будто ударило в голову. Сашенька! Это же он попросил меня взять домой разноцветную коробочку! Или он не знал, что находится в ней, или сделал это сознательно, чтобы героиновый порошочек переждал опасность в нашей квартире, находящейся вне всяких подозрений. Вот же педрила поганый! Я побегу сейчас к нему, выволоку из тёплой постельки вместе с его Толюсиком и сдам в полицию! Пусть там объясняется и отдувается сам. Такие проблемы – не для моей женской головушки.
Я вскочила, ударилась коленом об угол холодильника, беззвучно выругалась и стала натягивать джинсы. Забыв про дождь, как была, выбежала из квартиры. Тощий рыжий охранник с бородой, как у норвежского шкипера, уже будучи в курсе скандала, с любопытством уставился мне вслед.
Если дворами – это было рядом. Сашенька снимал небольшую квартирку на Весенней, улице традиционных гей-тусовок, в доме с псевдовенгерским рестораном, экзотически именующимся «Шалго». Ещё издалека я увидела, что в окнах его квартиры горит свет. Задыхаясь, взбежала по лестнице и начала колотить в дверь кулаками.
Дверь вдруг скрипнула и подалась.
На мгновение я мысленно ужаснулась, но открыла её. Такое обычно описывается в плохих детективных романах, но, входя в квартиру, я уже догадывалось, что меня ждёт. Сашенька тряпичной куклой лежал на кровати, огромном своём сексодроме, и смотрел на меня, нелепо вывернув шею. Лицо его было неестественно сизого цвета, а язык торчал из-за редких зубов. Сашенька не дразнился. Он был мёртв, настолько, что мертвей и быть не может.
Уже позже, анализируя свои действия в критический момент, я подивилась тому, насколько осторожно и аккуратно всё сделала. Видать, чтение на досуге всякой детективной белиберды так крепко засело моей в голове, на уровне подсознания, что я старалась ничего лишнего не касаться и без нужды ничего не сдвигать с мест. Даже выходя потом из квартиры, я не забыла протереть носовым платком дверную ручку.
По обиталищу теперь уже мёртвого Сашеньки я прошлась достаточно хладнокровно, стараясь глядеть на лежащее тело, как на полноправный предмет обстановки. Правда, шептала про себя на манер Скарлетт О’Хары: «Я поплачу об этом потом».
На просторной кухне всё блестело, словно в операционной – покойный Сашенька был чистюлей. Однако на белой скатерти остались следы застольной беседы: пустая бутылка из-под армянского коньяка, две стопки, останки какого-то разноцветного салата и початая коробка конфет. Ни малейшего намёка на то, что здесь происходила ссора – сидели люди, выпивали да мирно толковали меж собой.
Да и в комнате, не считая изрядно пожульканного покрывала на постели, тоже всё было чинно-благородно: шторы на окнах не оборваны, мебель на своих местах, дверцы шкафа закрыты, ящики небольшого комодика не выдвинуты, и даже вполголоса работающий музыкальный центр подмигивал из угла разноцветными огоньками. Короче, за исключением лежащего со свёрнутой шеей хозяина жилища, поводов для беспокойства не было.
Я опасливо присела у Сашеньки в ногах и задумалась. Похоже, что ничего ценного в квартире не взято. Даже при том, что у него уходила куча денег на своего маргинального Толика, Сашенька не бедствовал, ведь платила я ему более чем прилично. Значит, не пошлое ограбление стало причиной гибели моего заместителя. Скорее, бытовая или интимная ссора с кем-то, кого Сашенька привёл к себе в этот вечер и угощал коньячком. А, может быть, убийство оказалось случайностью? Похоже, что так, ведь убийца быстрее лани бежал из квартиры, не выключив свет и даже не захлопнув двери. Видимо, было ему очень страшно от содеянного. А что, переусердствовали ребята в интимных ласках, надавил проклятый мужлан на нежное горлышко Сашеньки чуть сильней, чем надо, – хрусть и готово! Тут я, пересилив себя, пристальнее взглянула на труп и поняла, что так вывернуть человеку шею – это надо постараться. Стало быть, не случайность.
Ревность? Я слышала, что гомики болезненно ревнивы, и кровавые разборки на этой почве у них нередки. Мало ли кого из своих бывших любовников мог притащить к себе сентиментальный Сашенька. Искать среди них – гиблое дело: ни один даже не отпечатался в моей памяти. Кроме Толика, конечно. Тот последним ходил в постоянных сожителях Сашеньки и был обворожителен, как бог. На взгляд обезьян Центральной Африки, конечно. Толюсик был постоянно небрит, видимо, чтобы компенсировать обширнейшие залысины на черепе. Ходил ссутулившись, загребая воздух лопастями ушей, а жёлтые глаза его, глубоко посаженные, глядели до того холодно и пристально, что я даже как-то попросила Сашеньку не водить своего друга к нам в «Экстаз» и не пугать трепетных покупательниц. Впрочем, в постели самцом Толян, наверно, был неплохим, если Сашенька так страдал по нему.
Уж не Толик ли и прикончил его? Сожительствовали они достаточно активно и страстно, так что Сашенька периодически ходил в чёрных очках, скрывая качественно поставленные фингалы. Да и сидел в последний раз Толюсик, насколько помнились мне душевные излияния покойного зама, за то, что обрезком водопроводной трубы проломил кому-то голову. Но зачем было Толику убивать свою курочку, пардон, петушка с золотыми яйцами? Сашенька кормил его, одевал и ублажал изо всех сил, не жалея денег. Опять что-то не клеится…
Причина может быть только одна, и связана она с тем самым героиновым пакетиком, из-за которого и арестовали Володю. Разборка произошла тоже из-за этого, и Сашенька поплатился жизнью. Но чей тогда героин? Толика или кого-то ещё? Там ведь порошочка приличное количество, а у нас и за меньшие деньги шею человеку могут свернуть не задумываясь. О, господи!
Так ничего и не определив своим любительским анализом, я поднялась, подошла к комоду и наугад осторожно выдвинула несколько ящиков. В среднем лежал большой фотоальбом. Я перелистнула его страницы. Какие-то незнакомые люди, люди. Вот фотографии, сделанные у нас в магазине на Восьмое марта. Я с букетом роз. Вот Сашенька, загримированный под японскую гейшу, – память о его романе с одним из ведущих актёров местного драмтеатра. Вот и Толик, дарящий в объектив нежную улыбку Кинг-Конга. Не зная ещё толком, с какой целью, я взяла альбом и пошла прочь, по-прежнему оставив дверь в квартиру незапертой и не выключая света. Так его быстрее обнаружат…
Выходя на площадку, я ещё раз, прощаясь, оглянулась на мёртвого Сашеньку, почувствовала, как рыдания подступают к горлу, и метнулась вниз по лестнице. Потом я долго сидела на скамейке посреди ночной Весенней и ревела, хлюпая носом. За какие-то шесть последних часов жёсткая рука выхватила из моей жизни двух людей, на которых держались мои стабильность и покой. Слёзы безостановочно катились по щекам, а я их уже и не вытирала, потому что платок всё равно был – хоть выжимай. Какой-то запоздалый мужичок потоптался около меня, но, видать, оценив мои тапочки на босу ногу и прижимаемый к груди фотоальбом, решил, что я не ночная бабочка, а жертва семейного дебоша, и поплёлся дальше.
