Екатерина Константиновна Гликен
Простые люди. Трагедии на каждый день
Со вчерашнего вечера все исчезли. Просто ушли и не вернулись. Даже нянечки.
Пару недель до этого телевизор вещал, что миру грозит новая опасность – военный конфликт. Мнения преподносились разные: одни говорили, что скоро будет, другие отрицали это, третьи сообщали, что война идёт и уже давно…
В этот раз диктор не давала четкого ответа: ни да, ни нет. Это было странно, ведь раньше всё было ясно и разложено по полочкам.
И только позавчера диктор серьёзно и «с полной уверенностью» заявила: войны нет и не будет. Это случилось в обед. Странно, что и суп и второе в этот день были недосолены. Словно то, что в мире наступил мир, имеет какое-то отношение к соли. Хотя, как старался думать Николай, возможно, это связано с самим медицинским экспериментом. На худой конец, могла просто не доехать машина. Их палата находилась не в поликлинике, а за городом, в отдельном помещении. Вполне вероятно, что подвозка застряла в пути.
После обеда появилась и ещё одна странность. Не пришли нянечки на третью смену. Со второй ушли, а вот на третью так никто и не заступил.
Что ж там творится? Становилось очевидно, что дорога или закрыта, или размыта. По какой-то причине люди не могут добраться до их экспериментальной площадки.
Наступила ночь. Никто не пришёл к Николаю, Никите и Мишке. Хотелось спать. Ужина не принесли в этот день. Хотелось спать, но телевизор было выключить некому.
На утро ничего не изменилось. Пост пустовал. Телевизор орал. Именно этим утром и выяснилось, что стёкла между палатой и нянечками и стёкла над телевизором – бронебойные. Их было невозможно разбить.
Телевизор рассказывал о еде, снова еде, показывал какие-то великосветские обеды, передачи про готовку. Словом, невыносимо хотелось есть.
Понимания, что происходит не было. Новости радостно сообщали о мире во всём мире. Первым вопрос задал Никита:
– А зачем нам про мир сообщать? Экая невидаль. Я ж не сообщаю, что посрал. Это нормальное ж дело, пацаны. Чего они про мир-то?
Николай не знал, что ответить. Мишка нахмурился.
– Нет, реально, пацаны, что за ерунда? – не унимался Никита.
Мишка буркнул:
– В окно-то глянь…
– А смысл в окно смотреть, – отозвался Николай. – Что ты там увидеть хочешь. Вон вся жизнь в телике. За окном грязь и смрад.
– Это жизнь твоя, а не грязь и смрад, а ты рыло воротишь!
– Что?!
– Тихо-тихо, пацаны, я сам ошалеваю от этой бабы орущей. Давайте сохранять спокойствие.
Жалюзи на окне было решено всё же разобрать. В комнату ударил яркий солнечный свет. На улице было обычное начало весны: местами проглядывала мерзлая земля с пожухлой травой, местами чернел снег, и всё это было щедро украшено яркими цветами упаковок пищевой продукции всех мастей: от бутылок до шуршащих оберток.
– Ну, – обратился Николай к Мишке. – Это и есть твоя жизнь?
– А ты другую видишь? – отозвался Мишка.
– Конечно, жизнь в телевизоре! Яркая, сочная, красивая, умная, счастливая – на – сто- я- ща – я! Да, с трудностями, не спорю. Нелегко дается. Есть враги. Но жизнь, она такая, как в телевизоре. А тут… Это просто кусок грязной земли. Дворник не убирает.
– А где убирает-то? В телевизоре? – зло зашипел Мишка.
– Да везде убирают!
– У тебя во дворе убирают?
– Убирают, наверное, – неуверенно протянул Николай. – Я ж не смотрю. Говорят, убирают, значит так и есть…
– Нет, а ты посмотри! Посмотри! Если живым отсюда выберешься, – не унимался Мишка.
Споры спорами, а выбираться действительно было необходимо. Ждать дальше становилось невыносимо. Вопрос только, как. Положим, они могли бы разбить окно. А что дальше? Все вещи у них отобрали при поступлении. Взамен выдали футболки, шорты и хэбэшные халаты, чтоб всё стерильно. Куда они в этих халатах успеют дойти?
Если б знать хотя б, что рядом деревня, знать, в каком направлении идти, это одно. А если деревня километра два отсюда, они замерзнут по дороге: конец февраля на дворе, средняя полоса России, – не шутки.
Но и оставаться нельзя.
– Нет, посмотрите, кругом грязь! – радостно крикнул Никита.
– Мы это уже обсудили, – раздраженно ответил Николай.
– Нет! Я о другом! Грязь – это значит, люди рядом живут!
– Точно! – подхватил Мишка. – Люди, стало быть, рядом! Спасибо, наша прекрасная жизнь, за то, что в стране не убираются никогда! Короче, сейчас стёкла бьем, поищем народ. Если не выйдет, как замёрзнем, обратно в палату, жалюзи зажалюзим, отогреемся. Вода горячая есть, пару напустим, как в бане у Христа за пазухой отсидимся.
Окна оказались обычным пластиком. Выставить их – не проблема. Почему окна не были бронированными, оставалось только догадываться. Видать, расчёт был на таких Николаев, которые в жизни ни за что не посмотрят на то, что вокруг, подглядывают за жизнью только сквозь окуляр телевизионной линзы, а в реал не лезут.
К счастью, вблизи здания увидели не просто хоть что-нибудь, а целые многоквартирные дома. На улице было пустовато, но кто-то всё же шоркался: бабы, детишки… Странно было вот что: то ли городок, то ли деревенька эта была слишком тихой. Вроде народ и присутствовал, а тихо как-то: пробегут по улице молча, с перекошенным лицом да с оглядками и носа больше не кажут.
Погреться пустил дед из сторожки при их «больничке».
– Что происходит, мил человек? – спросил Мишка, дуя в красные кулаки и притоптывая, как зашли в сени.
– Что происходит… Вам не рассказывают, что ли? – усмехнулся дедок. – Война, ребятки.
– Как война?! – возмутился Николай. – По телевизору говорят, мир кругом…
– Эва, по телевизору ему говорят… На заборе тоже пишут, знаешь такую поговорку?
– Не встревай, – тихо и зло осадил Николая Мишка. – А что, дед, с кем война-то?
– Да кто его знает, с нами самими и есть война.
– Как это? – удивился Никита.
– А просто! – неожиданно дед перешёл на крик. – С тобой война и есть! Вот сегодня тебе не нравится, что колбаса дорогая, завтра ты недоволен, что тебе платят мало. А послезавтра что? Ты на митинг пойдешь?! А вот хера с два тебе митинг. На тебе, голубчик, войну, чтоб ты и о колбасе, и о митингах своих думать забыл. Понял?
– Понял, – тихо сказал Никита.
– Ну и всё! Понял он, – горячился дед.
– Дед-дед, – хлопал его Мишка по плечу. – Ты скажи, с нами-то что будет? Нам деньги заплатят? Мы ж тут за деньги пришли, на нас лекарство испытывают. Куда врачи-то все делись?
– Какие врачи? – удивился дед. – Тут врачей отродясь не было. Зачем солдатику врачи. Его пулей раз и нету. Тут и было всего старик хирург и медсестра, жена его. Никаких врачей тут больше не было…
– Подождите, я не понял, мы здесь не солдатики, нас пулей не надо, мы свободные граждане великой страны. Во-первых, у нас медицина на высшем уровне. Не какие-то там старенькие хирурги и их жёны. Вы просто не знаете, наш эксперимент был засекречен.., – не выдержал Николай.
– Иха! – засмеялся дед. – Про эксперимент ваш секретный у нас тут любой пацан знает. Собирают вас, колют шмурдяк и смотрят, чтО с вами будет. Никаких врачей там нет у вас. Сидят девчонки, глядят, выживете вы или подохнете. Как подохнете, они куда надо звонят. Мол, вывозите. Понял?
– Нет, не понял! – разошёлся Николай. – Вы телевизор совсем не смотрите? У вас какие-то завиральческие идеи, наверное, со времен первой мировой еще остались, вы не из масонов? Теория всемирного заговора знакома?
– Тихо-тихо, – Никита с Мишкой насели на Николая, и он сдался.
– Дед, не томи, говори, что тут у вас происходит, – серьёзно потребовал Мишка.
– Ты себя в зеркале-то давно видел? – печально спросил старик.
– А что? – насторожился Мишка.
– А то, что в палате ж вашей зеркал-то не было?
– Ну, – кивнул Никита. – Не было.
– Ну так чего в сенях стоишь, проходи в кабинет, гляди.
Мужчины робко прошли в комнату. Их встретила милая опрятная старушка, пригласила садиться на тут же расположенный диванчик. Это была не то, чтобы комната, но комната, совмещённая заодно и с ванной, и с кухней. Тут было всё, что нужно для жизни, кроме самого пространства для этой самой жизни. За холодильником стояло на полу большое потемневшее зеркало.
Оттуда на мужчин глядели трое то ли бомжей, то ли стариков…
Следом вошёл старик.
– Ну что? Подходи по одному сюда. Прямо к окну идите, – скомандовал он гостям.
Первым подошел Мишка. Старик деловито, словно доктор, осмотрел его: язык, глаза, понажимал всюду, побил костяшками пальцев, задал вопросы. То же самое он проделал и с остальными.
– Ну, что, ребятушки. Печени у вас больше нет, – сухо объявил он после осмотра.
– А ты откуда знаешь? – удивился Никита.
– А я тот самый хирург и есть, и жена вон моя, Маша, мы с ней вместе *** войну прошли. Знаем, видали всякое.
– Какой же вы хирург! – снова не удержался Николай. – У нас врачи – это элита общества. Врачи живут хорошо, а вы тут в свинарнике! Какой же вы врач?! Вы, наверное, разжалованы за свои ошибки! Врачи у нас получают зарплаты как президент почти, им квартиры дают и всячески уважают. Вон сколько акций было – им даже еду возят на машинах! Это один из самых уважаемых слоёв нашего общества! А вы?! Какой вы, к черту, врач?!
– Тихомиров я. Может, слышали, ребятки? В *** кампании кто ребят молодых спасал? Военные хирурги. Вот я такой. А живу я не так, как в телевизоре, так это все так живут. Особенно, кто работать умеет, а не отчёты писать…
– Тихомиров?! – удивился Никита. – Тот самый?! За что так с вами?
– А за то, к примеру, что в эксперименте типа вашего не участвовал. За то, что говорил, что врачам оборудование надо. Что зарплата нужна… За болтливость, в общем, – рассмеялся старик.
– Ну дела-а, – протянул Мишка. – Старик, помоги нам, что тут происходит вообще.
– Это просто. Что происходит? Вы находитесь на территории военного городка. Война. Мальчишек увезли. Бабы одни остались с детьми. Дорогу к нам закрыли. Сидим-кукуем. Вопрос в другом: вы жить-то хотите? Или ничего так, без печёнок походите?
– Да что с нами?
– Что на вас тестируют, я не знаю, и знать не хочу. Видел, трупы разбухшие оттуда по временам вывозят. Понятно, организм не выдерживает отравы. Ну, вот вам вроде и повезло. Жить будете плохо, но жить будете. Если клювом щёлкать не станете, а меня послушаете и тихо отсюда свалите.
Николай молча раскачивался из стороны в сторону на крохотном скрипучем диванчике. Он раскрыл рот и скривил лицо, словно от невыносимой боли, и едва слышно всхлипывал.
– Эй, браток, что с тобой? – хлопнул его Мишка.
– Не чистят… – подвывал Николай и продолжал раскачиваться. – Не чистят…. Не чистят…
– Что не чистят-то? – нахмурился Мишка.
– Улицы во дворе не чистят, – заплакал Николай. – Улицы не чистят. И в поликлинике грязь и люди грустные…
– А-а, дошло, наконец, целюлоза гидролизная. Жизнь она не в телике, а рядом. Так тебе и надо! – Мишка отошел от Николая, словно брезгуя его обществом.
Через неделю они втроем тряслись в маршрутке до города. Дед их выходил маленько, у кого-то одежду им выпросил, дал свои врачебные рекомендации и отправил восвояси.
Николай глядел в окно напряжённо и жадно, как и почти всегда теперь. Он вглядывался в тёмные широкие поля, срубленные деревья, грязные снега, в лица людей, словно видел их впервые и пытался понять, что же это такое.
На остановке к нему подсела девчонка лет пятнадцати, как и положено, крашеная в дикий цвет, в наушниках и перстнях. Николай тут же принялся рассматривать её, изучая в мельчайших подробностях. И вдруг, в тот момент, когда взгляд Николая добрался до экрана смартфона, точнее, в тот момент, когда Николай увидел на экране тот самый, до боли знакомый красный рот, брызжущий кровью и слюной на весь мир, лицо Николая исказилось ужасом.
Он схватил девчонки за плечи и начал трясти, заглядывая прямо в ее испуганные глаза.
– Не смотри! Не смотри! Не смотри!!!
