Дмитрий Ромов
Цеховик. Книга 4. Подпольная империя

4. Одинокий волк

Смотрю, настроены ребята серьёзно. Ну что же, драться с представителями власти да ещё и при исполнении не будем.

– Ну ладно, раз уж вы настаиваете, пойду вам навстречу. Сделаю только звонок своему представителю и всё.

Но Суходоев, кажется, адвокатуру ни в грош не ставит. Он кивает здоровому, заплывшему салом сержанту, и тот вытягивает меня из прихожей.

– Дайте хоть дверь закрыть, беспредельщики!

Они вытаскивают меня из квартиры, защёлкивают браслеты, выводят из подъезда и запихивают в свой бобик, в ту его часть, что предназначена для перевозки различных неблагонадёжных элементов.

– Суходоев, – говорю я через решётку, пока мы катим к отделению. – Я позавчера с Печёнкиным познакомился. Вот как позвоню ему и он тебе как выпишет пистон за противоправные действия. А прокурор ещё один. И пойдёшь ты, ветром гонимый и никому не нужный, на все четыре стороны. Восвояси буквально потому что выпрут тебя из органов. Нравится перспектива?

Он молчит. Они все молчат. Похоронная команда какая-то.

– Эй, Суходоев, чего молчишь? Язык проглотил? А ещё невесты твои, когда разберутся, что их на свете столько же, сколько детей капитана Шмидта, повырывают жидкую растительность на твоей головушке. Может, и ещё где…

Стойкий гад, никак не удаётся вывести его из равновесия. Блин, как-то не нравится мне это всё. Больно дерзко он повёл себя. Сам он, наверное, не смог бы такое придумать на трезвую голову. И кто же его надоумил? Есть у меня одна мыслишка, подозрение. Но пока я не хочу к ней относиться серьёзно.

Приезжаем на место мы довольно быстро. Уазик заезжает со двора и меня ведут прямиком в казематы, туда, где меня держал другой беспредельщик, Артюшкин.

– Браслеты, алё! – кричу я, когда они выходят из камеры.

Суходоев нехотя кивает сержанту и тот снимает с меня наручники.

– Ну, и как это называется? – спрашиваю я. – Явно не социалистической законностью, а как-то иначе. Мне, вообще-то в школу надо. Я жаловаться буду!

Они ничего не отвечают и просто уходят. Блин. Ложусь на лавку. Где наша не пропадала… Не пропала же пока… Погружаюсь в мысли. С Рыбкиной не так получилось, как планировал… Хотя я, вообще-то ничего особо и не планировал …

Неоднозначно. Типа прощальный поцелуй на память… Вообще-то, я её целовать не собирался. Спонтанно получилось, наложилось одно на другое. Витька Рябушкин, кореш мой, психолог из прокуратуры, любит разглагольствовать под пивко на тему секса и смерти.

Скорбь приводит к повышению сексуальности, с умным видом обычно утверждает он, потому что секс помогает избавиться от фрустрации, чувства потерянности и боли, и предотвратить депрессию. Это благодаря тому, что соитие приводит к выбросу дофамина. Ну, и потом, секс, по его словам – это символический акт создания жизни. Поэтому на подсознательном уровне мы и испытываем потребность в нём. Человек умер, и тут же человек был зачат. Такая психологическая математика.

Говорит, что приходя с поминок, сразу лезет на жену, потому что стояк после похорон такой, что можно орехи колоть. Впрочем, Витька Рябушкин тот ещё гусь. Соврёт, недорого возьмёт… А сейчас он вообще пока ещё карапуз безмозглый, так что пояснений к своей теории дать не сможет.

Не знаю, с Наташкой, думаю, другое…

Мои размышления прерывает лязг замка. Я сажусь на лавке. Дверь открывается и входит Зарипов с табуреткой и резиновой дубинкой. Зарипов – это тот самый сержант, что уже помещал меня сюда, в эту камеру.

Он ставит табуретку напротив меня, а сам отходит к двери и замирает. Интересно, и кого это мы ждём? Что-то мне подсказывает, что не Суходоева. И, как говорится, «предчувствия его не обманули»… Ну, конечно, как же я не догадался, вернее, не хотел догадаться… Печёнкин, хрен жирный, кто же ещё. Собственной персоной.

– Ну, как ты тут? – улыбается он и садится на табурет напротив меня. – Нравится? Симпатичная квартирка, да?

– Не очень, – качаю я головой. – Запах неприятный, да и выйти нельзя. А мне на уроки надо. Я ведь школьник ещё, а подчинённые ваши притащили меня сюда, невзирая на справедливый советский закон.

– Так это они по моему приказу, – улыбается генерал лоснящимися губами. – Я велел.

Сегодня на нём мундир. Фуражки нет, ворот рубахи расстёгнут, галстук немного сбит набок, волосы чуть растрёпаны. Выглядит неопрятно, но очень важно, как настоящий хозяин жизни. Что же, я молчу, ничего не отвечаю, жду продолжения и пояснений, для чего это всё затеяно. Не удивлюсь, если все наши договорённости будут отменены. И мне даже становится стыдно, что я как малолетний дурачок клюнул на его обещания.

– И что, Брагин, тебе действительно нисколечко не страшно? – недоверчиво улыбается он. – Прям ни капельки?

Я не отвечаю и смотрю ему прямо в глаза. Участвовать в его репризах и комических диалогах не хочется.

– Ну ладно, – пожимает он плечами и поворачивается к Зарипову. – Этот, как тебя…

– Зарипов, – подсказываю я.

– Да, Зарипов, – кивает Печёнкин. – Давай.

Зарипов подскакивает ко мне и заносит руку с дубинкой. Серьёзно? Охренеть! Заносит и резко опускает. Он метит по ногам. Я быстро убираю их, но он успевает заехать по бедру.

– А! – ору я. – Вы тут охренели?! Пытки, да ещё и по отношению к несовершеннолетнему!

– Давай-давай, поточнее, – подбадривает Зарипова генерал. – Чё попасть не можешь?

Может. И попадает урод. Больно, блин…

Он наносит несколько ударов и выжидательно смотрит на начальника. Тот удовлетворённо крякает. И, подумав, заявляет:

– Давай ещё. Как следует, смотри, не отлынивай.

И Зарипов, гоняя меня по камере, наносит ещё несколько ударов. Судя по всему, заканчивать они не собираются. Поэтому я решаю прекратить эту хрень и, вместо того, чтобы в очередной раз попытаться увернуться, ставлю блок, перехватываю руку и забираю дубинку себе, заставляя Зарипова взвыть.

Очень хочется пройтись по его хребту, но опасаюсь, что за это они будут гасить меня всем отделением.

– Отдай дубинку, – кивает Печёнкин.

Ага, щас прям, разбежался. Зарипов протягивает руку, и я легко, но чувствительно бью по ней резиновой палкой.

– Что за подстава, товарищ генерал-майор? – спрашиваю я. – Мы ведь с вами договорённости имеем.

– Да, – охотно подтверждает он, – имеем. Отдай палку человеку. Это как раз к нашим договорённостям относится. Отдай сказал, не заставляй взвод вызывать!

– И как же это относится? – уточняю я, поигрывая дубинкой.

– А так. Хочу показать тебе, кто в доме хозяин, ясно? Чтоб ты понял, что я могу делать всё, что захочу.

– А как же другие карающие органы, прокуратура например?

Он выпучивает на меня глаза и смотрит в упор, чуть покачивая головой, вроде как удивляется, какой же я тупой.

– Карающий орган у нас только один, во всей области, – говорит он с апломбом, – и тот у меня в штанах, ты понял? А все остальные, и ты в том числе, это караемые органы. Такая вот раздача, Брагин. Улавливаешь мысль? Вот взять прокурора вашего, Севку Кокшенова. Я его, как облупленного знаю, и он меня. Бывали мы в ситуациях. И я тебе так скажу, на меня он залупиться не посмеет. И первый не посмеет. Секретарь в смысле. Сечёшь? Я здесь у вас, как волк, пасущий стадо.

Как козёл в огороде, хочу сказать я, но сдерживаюсь.

– Так что, Брагин, пойми меня правильно, я могу с тобой сделать всё, что пожелаю.

А что ж ты тогда в Сибири торчишь, которую ненавидишь, раз такой могущественный?

– И никто даже не пикнет. Но меня заинтересовало твоё предложение. Хотя, я думаю, это было враньё. Ну, а с другой стороны, а вдруг нет? Или, например, это было враньё, но учитывая перспективы, которые тебя ждут, ты вывернешься наизнанку и сделаешь невозможное. Может ведь такое быть? Чисто в теории, хотя бы? Может. Ну вот поэтому я и даю тебе твой год. Но тут очень важно, чтобы у тебя не было никаких иллюзий, понимаешь? Чтобы ты не думал, что с какого-то перепугу вдруг сможешь меня поиметь. Улавливаешь мысль? Кивни хотя бы, чтоб я понял.

– Да мысль-то несложная, товарищ генерал. Не нужно быть академиком, чтобы вас понимать.

Он хмыкает:

– Дерзкий ты парень, но ладно. С этим потом разберёмся, через годик.

Он встаёт с табуретки и кивает Зарипову, чтобы тот забрал обратно свой «демократизатор».

– Вот поэтому, сынуля, – заканчивает Печёнкин выступление, – я тебя и пригласил на это совещание. Вопросы есть?

Я качаю головой и отдаю Зарипову дубинку. Нет вопросов. Всё кристально ясно.

– Ну, и отлично. Иди и не забывай о моих словах. Время-то оно быстро летит. Ты по юности лет не понимаешь, а я тебе, как человек пожилой, могу авторитетно заявить, не успеешь глазом моргнуть, а год уже того, ту-ту.

– Глеб Антонович, есть вопрос всё-таки.

– Ну, давай, – милостиво разрешает он.

– А как вы к творческим процессам относитесь?

– Это каким-таким? – хмурится он.

– Ну, связанным с экономическими инициативами трудящихся.

Печёнкин внимательно смотрит на меня и снова садится на табуретку. Смерив меня взглядом, он кивает Зарипову и тот лупит меня дубинкой по хребту. Вот же скот!

– Иди теперь, за дверью постой, а мы ещё поговорим немного.

Зарипов выходит.

– Больно? – участливо спрашивает генерал.

– Хотите попробовать?

– Не зарывайся, – он проводит рукой, поправляя волосы. – Это хорошо, что больно. Память об этих ощущениях будет направлять тебя по верному пути.

Он ухмыляется.

– Про творчество я тебе так скажу. Будем решать вопросы по мере их возникновения.

– Так может их и задавать-то нельзя. Вы уж прямо скажите, заинтересованы в экономическом сотрудничестве?

– Б**ть! Ты, Брагин, и бревно из себя выведешь. Заинтересован, да.

– Тогда ещё вопрос. А предводитель местного КГБ тоже караемый орган?

– Сейчас Зарипова позову! – грозит он мне коротким толстым пальцем.

– Не хотите отвечать. Ладно. Ещё вопрос.

– Чёт ты разговорился больно.

– Как с вами связываться по вопросам творчества? Нужен доступ к телу.

– Чего?

– К вашему, естественно.

– Ногой хочешь дверь ко мне открывать? – щурится он.

– Ногой не обязательно, – отвечаю я, – но контакт какой-то необходим. Может доверенное лицо, я не знаю, адъютант, жена, дочь.

– Я тебе яички оторву за жену и дочь, понял? Вот этими руками. Не побрезгую. А в принципе, хочу сказать, что ты, наглец, мне даже симпатичен. Но, повторяю, не строй иллюзий, каким бы ни оказалось твоё творчество, если через год я не окажусь в Москве на солидной должности, тебе пи**ец. Говорю прямо и откровенно.

– Да понял я уже, сколько можно одно и то же. Понятно всё. Ладно, выпускайте, а то мне на бюро горкома надо.

– Деловой, – хмыкает он. – Ну пошли. Зарипов! Открывай!

Мы выходим из отдела вместе.

– Глеб Антоныч, – говорю я на прощание, когда мы подходим к его «Волге».

– Чего ещё? – морщится он.

– Предупредить хочу. Когда в Москву буду вас отправлять, имейте в виду, я вас тоже дубинкой отх**чу. Может, того же Зарипова возьму для этого дела. Чтобы и вы там в столице с памятью своей советовались.

Он даже рот открывает. И снова, как уже было, глаза его быстро наливаются кровью, но вместо того, чтобы разораться, он начинает хохотать.

– Ох, Брагин, ну ты и кадр, – едва выдавливает он сквозь свои кудахтанья. – Ну, ты и кадр. Жалко будет тебя в топку истории бросать.

– Не придётся, – отвечаю я. – Вы, кстати, тоже тот ещё фрукт. Но ничего, бывает и хуже.

Видал я таких. Видал. Мне кажется, теперь я его насквозь вижу. Впрочем поживём – увидим.

В школу сейчас идти уже нет никакого смысла. Поэтому иду сразу в горком. По прямой здесь десять минут ходу. На здоровых ногах, а на отбитых чуть подольше. Скотина, Печёнкин этот. Я тебе ещё устрою. Ты ещё попляшешь у меня…

У Новицкой оказываются посетители, поэтому, поторчав немного в приёмной, я иду в малый зал, туда, где будет проходить наше заседание. В коридоре сталкиваюсь с Леной Ивановой, несущей пачку распечаток для сегодняшнего бюро.

– О, Егор, привет! – улыбается она. – Сияй, Ташкент, звезда востока, столица дружбы и тепла. Так что ли? Что-то ты бледный, не загорел на солнце?

Мы заходим в зал.

– Лен, какой загар, – возмущаюсь я, – пахал, не покладая рук.

– Не смеши меня, пахарь. Отчёт в бухгалтерию не забудь сдать.

– Сдам-сдам. Вы-то как тут жили без меня?

– Жили не тужили, но тебя вспоминали.

– Что со свадьбой? Когда и где? Я приглашён, кстати? Я бы пришёл полюбоваться твоим счастьем.

Она мрачнеет:

– Издеваешься? Не ожидала от тебя.

– Ой, – становлюсь я серьёзным. – Чего? Прости, я не специально…

– Ты же знаком с этой лярвой?

– С какой, Антониной Сухостоевой?

– Вот именно…

– Ну, я её один раз в жизни видел-то всего. Она знакомая моей знакомой.

– И как она тебе показалась? – спрашивает Лена, буравя меня взглядом.

– Да не знаю даже. Девчонка как девчонка. Медсестра. Так, вроде ничего, симпатичная… Но с тобой не сравнится. Ни по красоте, ни по уму.

– Да ну тебя, Брагин, – как бы недовольно говорит Иванова, но я вижу, что мои слова ей приятны. – Подхалим.

– Фуй, какое слово противное, – кривлюсь я. – Так что, она с твоим Суходоевым мутит что ли?

– Да там вообще не разберёшь. Сначала говорил, что это его сестра.

– Ага, фамилии похожи, – киваю я с усмешкой.

– Вот правда что… Теперь выясняется, что не родная, а двоюродная и не его, а дядькиной жены.

– А тебе не пофигу, чья она там сестра и чей дядька?

– Мне, конечно, пофигу, но я тут выяснила, что эта Тоня у него ночует. Он говорит, что вроде между ними ничего быть не может, потому что они родственники, а тут до меня стали доходить слухи, что она везде треплет, будто выходит за него замуж.

– То есть, получается за брата? Капец.

– Да какой он ей брат? Кровного же родства нет…

– Лен, – беру я её за руку, – а ты вообще как с ним познакомилась? Ты меня, конечно извини, но мне он совсем не нравится, Суходоев твой. Плохой человек, ненадёжный. Это, конечно, лишь моё частное мнение, но всё-таки, нахера он тебе такой сдался? Ты девка красивая, самостоятельная, вон положение у тебя какое!

– Как ты узнал? – в ужасе шепчет она, и глаза её вмиг становятся влажными.

– Чего узнал-то? Это ж невооружённым глазом видно, – отвечаю я и прикусываю язык. – Что?! Серьёзно? Я-то имел в виду социальное положение, то, что ты в горкоме работаешь…

Она начинает плакать и, махнув на меня рукой, прикрывает рот ладошкой и убегает.

– Егор! – восклицает Новицкая, входя в зал. – Привет! Ты что ли Иванову до слёз довёл?

– Я нечаянно.

– За нечаянно бьют отчаянно. Опять шуры-муры за моей спиной водишь?

– Ирусь, не смеши мои седины.

– Когда поседеть-то успел? Или Панночку в Ташкенте отпевал, как Хома Брут?

– Так, – качаю я головой, – в Гоголя углубляться не будем.

– Ладно, не будем, – соглашается она. – Сегодня вечером придёшь ко мне домой.

– Во сколько? – уточняю я. – У меня ещё тренировка сегодня.

– Так, Брагин, ты опять бесишь? – она не дурачится, хмурится всерьёз. – Специально что ли? В восемь чтобы был. Ясно?

– С ночёвкой? – с улыбочкой спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.

– Нет, – серьёзно отвечает Новицкая. – Поговорим и домой пойдёшь. Ночёвок больше не будет.

Тыдыч… Кажется, я превращаюсь в одинокого волка. Впрочем, разрыв с Ириной был ожидаем, но, всё равно, на душе начинают скрести кошки. Так что ли говорят…

На заседании не происходит ничего особо интересного. Закончив, я иду домой. Обедаю, а потом собираюсь часок поваляться перед тем, как идти на тренировку. Но на глаза попадается гитара. Я беру её и вместо того, чтобы подремать «после сытного обеда по закону Архимеда», терзаю струны.

Тренькаю и даже что-то мурлычу себе под нос. И как-то отвлекаюсь от текущего момента. Не полностью, конечно, но становится легче. Мысли носятся вокруг Печёнкина. Так ли он силён, как говорит, и что с ним делать. Ноги от ударов Зарипова болят, и спина болит. Скотина. И позаниматься нормально не получится, как пить дать… Как пить дать…

Выхожу из дома и бреду к школе. Всё тело болит, словно я в молотилке побывал. Может разомнусь, так получше станет… Посмотрим… Прохожу мимо Политеха, через площадь Волкова, мимо беляшной.

На окошке висит прилепленный пластырем клетчатый листок из тетради: «Беляш рыбный, 11 коп». А мясной где, думаю я… Иду по Весенней вдоль домов, прямо, ни на кого не обращая внимания, никого не трогая.

Думаю свои тревожные думы и даже не сразу обращаю внимание на голос окликающий меня, кажется, уже далеко не первый раз.

– Брагин, мля!

Я останавливаюсь и разворачиваюсь на голос.

– Слышь, Брагин!

Вот так встреча, сто лет не виделись и ещё столько же не видел бы. Передо мной стоит Фриц.

– А ты отчаянный, – недоумённо произношу я. – Или просто неумный?

– Базар есть, – надменно отвечает он.

Видать, мало ему наказаний и казней египетских, что уже обрушились ему на голову.

– Ну, давай, базарь, раз есть, – хмыкаю я вижу, как разгорается в его глазах злоба.

5. Так что там со Швейной фабрикой?

Фриц делает шаг, приближаясь ко мне. Ногу всё ещё приволакивает.

– Категорически не советую приближаться ближе, – говорю я спокойно. – Могу не сдержаться.

Злой огонёк в глазах вспыхивает сильнее, но, тем не менее, он останавливается. Я киваю, поощряя здравый смысл и послушание.

– Ты думаешь ты тут царь горы-на? – цедит он.

– Ты меня остановил, потому что хотел узнать ответ на этот вопрос? – недоверчиво интересуюсь я. – Если нет, переходи сразу к главному. Не трать моё время. И ты, кстати, откуда взялся? Бегаешь за мной?

Мои слова его бесят. Но мне вообще пофиг, честное слово. Я понимаю, что он, скорее всего, вышел из Политеха, а тут я иду. Ну, и чего надо?

– Короче, Брагин, я теперь под Парашютистом хожу.

– Должно быть это что-то очень хорошее, – отвечаю я помолчав, – судя по твоему воодушевлению. Хотел бы за тебя порадоваться, да только ты мне глубоко отвратителен прям на физическом, животном уровне. Так что не могу. Ещё есть новости? Делись, чего уж там, мне ведь нехрен делать, постою послушаю под кем ты там ходишь, сидишь и лежишь.

– Ты чё, козёл, – багровеет он, – не врубаешься? Теперь тебе капец! Будешь с блатными тереть, ты понял?

Я вздыхаю и, ничего не ответив, поворачиваюсь и шагаю дальше. Но ему это не даёт покоя. Вот же пёс смердящий.

– Эй! – кричит он мне в спину и устремляется вслед за мной.

Доносятся торопливые шаги. Догоняет.

– Э, слышь! Брагин, оглох что ли?!

Он хватаем меня за плечо и с силой разворачивает к себе. Эмоции дают плохие советы. Неумные. Я быстро скидываю его руку и, схватив за мизинец, выворачиваю так, что он скручивается в спираль и начинает орать. Алле-гоп. Я тут же его отпускаю. Борец, мля.

– Ты даже мёртвого заколебёшь, да? – тихонько спрашиваю я. – Ты наверное мазохист, Фриц. Знаешь ведь, что будет бо-бо, и всё равно прёшь на рожон. Нравится, когда тебя наказывают, а?

– Сука, – шипит он. – Сука. Я на тебя заяву написал, ты понял, чмо?

– А ты блатным своим сообщил, что в милиции справедливости ищешь? Ладно, пойду я, а то вот разговариваю с тобой, и ощущение такое, будто рядом с кучей дерьма стою. Отстань, Фриц, не подходи ты ко мне больше. Не приближайся. Я тебя не полюблю. Я по тебе решение принял, менять не собираюсь. Досвидос.

Видать, очень сильно уязвлено его чувство собственной важности, раз он никак успокоиться не может. Да и хрен с ним, думать мне больше не о чем, как о его ЧСВ.

– О! Пропащий явился!

– Егорыч, здорово!

– Ты где пропадал-то?

– Здорово, братан!

– Брагин, привет!

– Здорово, пацаны. Как же я рад вас видеть!

Они все уже здесь, а я чуть припозднился. Сейчас мне Скачков пропишет клистир с патефонными иголками.

Запах спортзала, как запах конюшни – приятным не назовёшь, но родной ведь, как дым отечества, буквально.

– Егор! Это что за херота?! – показывает Скачков на мои ноги, когда я возвращаюсь из раздевалки.

– Полицейский произвол, – улыбаюсь я. – Здравствуйте, Виталий Тимурович.

– Ну ты даёшь! Нет, правда, даже понять не могу, что это.

– Резиновая дубинка.

– Правда что ли? – удивлённо качает он головой. – А ты тренироваться-то сможешь?

– Посмотрим, – пожимаю я плечами.

– Чего?! – сразу начинает реветь он.

– Смогу, конечно! – бодро, как на плацу кричу я.

– То-то! Так, разминаемся, ребятишки!

Сказать сказал, а вот смочь не смог. Тренироваться не получается. Ноги болят, к спине прикоснуться невозможно. В общем, мучение одно. Ну, попадёшься ты мне, Печёнкин. Уж я тебя отделаю. До конца тренировки сижу на скамье и слежу за ребятами. Надо сказать, что прогресс у них уже заметен. Так что молодец Скачков, реально молодец.

– Ну что, не появлялись больше фашисты? – спрашиваю после тренировки. – А то я сейчас Фрица видел.

– Это тот, который в жопу раненый? – уточняет Трыня.

– Ага, он самый.

– Не, не приходили. А ты думаешь, мы ещё не переломили хребет фашистской гадине?

– Похоже нет, блатными меня стращал. Обещал, что я испытаю чувство бесконечной тоски и боли. И что-то ещё в этом роде.

– А ты ему рога не поотшибал?

– Нет, рога не поотшибал. На улице люди ходят, не удобно как-то. Думаю я, что скоро придётся снова бой давать. Как-то не похоже, что человек всё осознал и успокоился. Такое ощущение, что он будет биться башкой в стену, пока не разобьёт либо то, либо другое…

– Ну что же, надо будет – дадим.

Все одобряюще гомонят.

– Пацаны, – двигает идею Юрка, – а пойдём сегодня на дискотеку в ДК Строителей! Как патруль, в натуре. Если увидим, что эти уроды девок обижают, сразу на месте им наваляем. Глядишь и отучатся.

– Воспитатель, – качает головой физрук. – Макаренко, мля, и Сухомлинский, вместе взятые.

– Не, ну а чё? Нормальная тема! Я ж не просто так предлагаю их отп***ть, а за дело.

Возникает бурная дискуссия, но здравый смысл берёт верх и очередное избиение псов-рыцарей откладывается на неопределённое время.

После тренировки мы идём с Трыней по Красноармейской до Красной. Там он пойдёт к себе направо, а я к Ирке налево. Для меня это крюк, но я хочу пройтись с Андрюхой, поболтать – давно не виделись.

– Егор, а правда, что ты с Цветом в Новосибе казино открыл?

Вот же блин! Это как так? Все уже знают что ли?

– Правда, киваю я, а ты как узнал-то?

– Да блин, у нас все знают. А чего мне не сказал?

– Андрей, ну а чего говорить-то? Как бы рабочий процесс. Дело подпольное, зачем трепать?

– Не доверяешь, что ли? – щурится он.

– Я тебе прямо скажу и ты, пожалуйста, не обижайся. Во-первых, я тебе доверяю. Не сомневаюсь в тебе. Могу с тобой любые свои дела обсуждать и знаю, что ты меня не продашь. Но есть дела мои, а есть дела, в которых я участвую не один. И если я кому-то даю слово, я его держу, понимаешь? То есть, допустим есть у меня несколько корешей. Ты и Платоныч. Два всего. Есть деловые партнёры. Цвет, например, ещё там другие. Так вот, допустим, я с тобой что-то затеял, какое-то дело, и об этом лучше не болтать. Мы с тобой даже не просим друг друга помалкивать. Это само собой подразумевается. Это значит, что Платоныч, для которого я как сын, ни одного слова от меня не услышит о наших с тобой делах. Не потому, что я ему не доверяю. Доверяю, так же как и тебе. Просто тут дело в том, что я не могу распоряжаться тайной, которой не владею единолично. Понимаешь? Так и тут. Я тебе доверяю, но сказать о том, что не принадлежит исключительно мне, не могу. Без обид, ладно?

Он кивает и, кажется, действительно улавливает мысль.

– Да, понял. Всё чётко ты сказал. Только слухи всё равно уже ходят. И что типа сестру Киргиза того…

– Чего того? – я даже останавливаюсь.

– Ну что типа там разборка какая-то была, и что её грохнули…

И кто же это у нас языкастый такой? Вот уж правильно немцы говорят, что знают двое, знает и свинья…

– Ну, давай, рассказывай, что ещё болтают ваши юные джентльмены удачи.

– Про Киргиза, что типа его Корней завалить пообещал, а для Цвета Киргиз, как родной, они с его батей прям братаны. Поэтому типа Цвет с Корнеем закусились. Ещё говорят, что Сергача Цвет завалил, а Парашютист недоволен, что ничего с этого не поимел и теперь втихую капает на Цвета, что он беспредельщик. Ну и всё, больше ничего не говорят.

– Понятно, – киваю я. – Спасибо, добрый человек. Теперь мне будет чуть проще ориентироваться в мире криминала. А одноногий не проявлялся?

– Не, про него молчок, никто не знает.

– Ну и хрен с ним.

– Ага, – кивает Трыня, – за нас с вами и за хрен с ними!

Мы доходим до Красной и разбегаемся в разные стороны.

– Забегай, Андрюх. Завтра выходной.

– А ты что, дома будешь? – подозрительно смотрит он.

– Надеюсь, буду, – отвечаю я.

– Я уж думала, не придёшь, качает головой Новицкая, закрывая за мной дверь.

– Ир, только это… Я прям с командировки. Тьфу… С тренировки. А душа у нас там нет.

Она чуть усмехается:

– Хочешь моим душем воспользоваться?

– Ну да, – отвечаю я тоже усмехаясь. – Хорошая идея, ибо гигиена превыше всего.

– Присядь пока, мой потный возлюбленный, – приказывает она. – Поговорим. Чаю хочешь?

– Хочу, конечно. А ещё творог хочу. Есть у тебя? И сметану с грецкими орехами.

– Куда тебе, ты и так всегда готов, как Приап в пионерском возрасте. Отодрал уже небось эту жопастую? Да садись ты уже… Вот сюда, на диван. Прыгай.

Я сажусь и аккуратно откидываюсь на спинку, стараясь не показывать, что это весьма… чувствительно.

– Ты чего, как дед старый? – спрашивает Ирина.

– Да-а-а… – неопределённо тяну я.

– Чего, да, отодрал?

– О ком ты говоришь, о Куренковой что ли? – недоумеваю я.

– Смотри-ка, сразу догадался, – кивает Новицкая. – Так да или нет?

– Нет, конечно, с чего бы? Что мне драть некого?

– Нахал, – зло сверкает она глазами. – Знаю я тебя. Насквозь вижу. Кобель ты, Брагин, каких мало.

– Ир, вот сейчас обидно было. С чего эти обвинения, беспочвенные и дурацкие? Нет у меня никаких отношений с ней. Клянусь страшной клятвой.

– Клянётся он, – щурится она. – А с какой это радости она тебя на Швейку направляет? И почему ты мне об этом не сказал ничего? Я вот не пойму, ты действительно думал, что я не узнаю о ваших шашнях? Просил он за неё. Ясно всё с тобой!

– Ир, ты дура? – я резко выпрямляюсь на диване.

– Что?!

Хрясь! С размаху лепит она мне пощёчину. И неслабо так лепит, я даже откидываюсь на спинку и не успеваю сдержать стон. Вырывается, гад, наружу.

– Нечего здесь неженку изображать! – зло бросает Новицкая. – Ласковое теля двух маток сосёт, да?

– Ира, я прикасался к Куренковой только во время рукопожатий.

– Меня интимные подробности о твоих касаниях не интересуют.

– Да, бл*дь! С чего вообще такая мысль тупая?! Нет у меня ничего с ней! Я думаю, она, может быть, с Крикуновым мутит. А может, и нет. Я вообще не при делах. Да у нас даже и намёка никогда не было, ни искриночки, чисто деловые отношения.

– Серьёзно? И что у вас за дела?

– Дела у меня с её батей, а не с ней. И начались они после того, как ты ей разрешила райком возглавить. Но только после того, как он перестал под тебя копать. Вспоминаешь или нет?

– Что мне вспоминать-то? Я такие вещи не забываю никогда. А что со Швейной фабрикой? Только не смей врать! Учти, я всё уже знаю, просто хочу посмотреть, как ты будешь выкручиваться.

– Блин, капец! Когда я тебе хоть раз соврал? Что за наезд такой? Дездемона, где платочек! И что ты там такое знаешь? Прям тайна мадридского двора. Да, она со мной говорила на эту тему. Сказала, парень ты ушлый, толковый, батя говорит, что ещё и надёжный, поэтому, не хочешь ли ты возглавить довольно крупную комсомольскую организацию Швейной фабрики? Это типа тебе в копилку пойдёт, в резюме. В армии, говорит, послужишь, что тоже хорошо. Попросишь Ирину Викторовну, она тебе поможет по комсомольской линии службу пройти.

Ирина смотрит на меня, будто рентгеновскими лучами просвечивает. Неприятное чувство, когда тебе не верят.

– Ну, а дальше?

– Всё. Пока никакого дальше не было. Я сказал, что надо подумать, посоветоваться. А она предупредила, чтобы слишком долго не размышлял, ей надо скорее отвечать.

– И что ты ответил?

– Блин, да я ничего не ответил. Я хотел с тобой посоветоваться, но меня неделю в городе не было, и вообще не до того было.

– А где ты был, кстати?

– В Новосибирске.

Она кивает:

– Так. И почему ты там сидел неделю?

– Я тебе говорил. Под меня менты копали, момент был довольно острый, поэтому нужно было уехать. Спасибо тебе, что прикрыла. Я очень тебе благодарен.

– Благодарен, – с презрением повторяет она. – Да ты в принципе не умеешь быть благодарным!

– Вот уж неправда!

Она пренебрежительно машет рукой, мол ладно уж, молчи лучше.

– Ну и как, разрешилась твоя ситуация с милицией?

– В общем да. На год я получил отсрочку и за это время должен буду кое-что сделать.

– Допустим, – кивает Новицкая. – Так что там со Швейной фабрикой?

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – В принципе предложение вроде неплохое. Но здесь важно, что ты скажешь. Если, конечно, в таком состоянии ты сможешь что-нибудь мне сказать. Если честно, я в последнее время об этом даже и не вспоминал, других дел было много.

– Ладно… – буравит она меня недоверчивым взглядом. – Звони ей.

– Сейчас? – удивляюсь я.

– Ну, а что? Время ещё детское. Давай.

– Ну ладно, а что сказать?

– Не знаю. Скажи что-нибудь, чтобы я поверила тому, что ты тут наплёл.

– Блин, ну ты вообще. Фрау Мюллер. Я её номер не знаю. Куда звонить-то?

– А я тебе скажу. У меня записан. Иди, набирай.

Я встаю и подхожу к телефону.

– Диктуй. А ты как узнаешь, что она мне будет отвечать? Вдруг я тебе инсценировку прогоню?

– Не беспокойся, у меня в спальне параллельный телефон. Я всё буду слышать.

– Вот же ты иезуитка!

Она диктует, и я набираю.

– Алло, – практически сразу отвечает Куренкова.

– Валя, привет, – говорю я. – Это Егор Брагин. Я не поздно?

– О, Егор! Привет. Я уж заждалась твоего звонка. Не поздно. Ну, ты где пропал? Я жду-жду, мне нужно понимать, принимаешь ты моё предложение или нет.

– Я вот как раз поэтому и звоню. Валь, слушай, дай мне, пожалуйста, ещё денёк. Я тут уезжал в Ташкент на конференцию, а она плавно перетекла в пленум, короче, вообще некогда было подумать. Мне ещё посоветоваться надо.

– Ты с Новицкой не говорил ещё? Как она к этому отнеслась?

– Не говорил, в том-то и дело. Завтра постараюсь к ней на приём попасть и обсужу всё.

– Надо было, наверное, мне с ней самой поговорить. Но я просто думала, что тебе проще. По-семейному, так сказать, – она смеётся.

– Так, – говорю я строго.

– Ну, в смысле, бюро горкома, это же одна большая семья, – продолжает ржать она.

– Да, в этом смысле всё верно. Ну так что, ждёшь до завтра?

– Ну что уж с тобой делать, жду конечно. Но давай уже не позже завтрашнего вечера, хорошо?

– Да, железно.

– Ну ладно. Зашёл бы хоть как-нибудь, а то всё занят да занят.

– Так у меня экзамены скоро, сама понимаешь…

Мы ещё перекидываемся несколькими ничего не значащими фразами, и я вешаю трубку. Из спальни выходит Новицкая и внимательно на меня смотрит.

– Хм… – наконец, произносит она. – Заранее договориться о таком разговоре было бы сложно, конечно. Но что у тебя со спиной?