Дмитрий Поляков-Катин
Берлинская жара

Москва, НКВД СССР,
20–22 мая

Хромовые сапоги наркома госбезопасности Меркулова тихо поскрипывали, когда во время совещания он, подобно Сталину, прохаживался вдоль стола за спинами подчиненных, и этот унылый, назойливый звук раздражал Ванина, мешал сосредоточиться. Вот уже сорок минут он и недавно назначенный начальник отделения научно-технической разведки Костин излагали наркому свои соображения по поводу донесений, полученных из источников, близких к разработке уранового оружия в Германии, Великобритании и США. Страна на пределе сил и возможностей готовилась к решающей битве с вермахтом на курско-орловском рубеже, и в этом тяжелом контексте задачей Ванина было, опираясь на показания закордонной агентуры, донести до высшего руководства острую озабоченность по поводу прорывных достижений немцев (но в не меньшей степени и американцев) в создании нового типа оружия массового уничтожения.

– Таким образом, сопоставив полученные за последний месяц донесения из Берлина, Вашингтона и Берна, проанализировав их в совокупности, с привлечением имеющихся наработок наших физиков, мы делаем вывод… – Ванин запнулся, собираясь с мыслями. Бросив взгляд на застывшего, как изваяние, Костина, он продолжил: – У нас есть весомые основания считать, что развитие урановой программы в Германии вошло в экстремальную фазу. Немцы могут получить оружие огромной разрушительной силы в самом ближайшем будущем.

Меркулов вернулся к столу и сел в кресло, откинул назад длинную челку, раскурил оставленную в пепельнице папиросу.

– Все это очень не вовремя, – сказал он. – Вот вы говорите, доклад… Гиммлер передал доклад. А что в этом докладе? Может, обычная сводка новостей из института Вильгельма.

– Обстоятельства указывают, что доклад содержит нечто большее.

– Нечто большее, – повторил Меркулов. – Но что конкретно?

– Этого мы не знаем. – Ванин прекрасно понимал шаткость своей позиции, основанной скорее на интуиции, которой разведчик зачастую верит больше, чем очевидным фактам. – Мы не знаем всех подробностей, товарищ нарком, они разбросаны. Понимаете, хоть она и засекреченная программа, но в общих чертах периодически о ней сообщалось высшему руководству. А тут Гиммлер, по сути, ослушался Гитлера и отказался от запланированного доклада. Это не в характере Гиммлера, он таких фортелей себе никогда не позволял. Тем более что утечки (мы полагаем, осознанные утечки) по урановому проекту по-прежнему происходят – и ничего. Наша агентура в Германии получила жесткое задание максимально активизироваться на этом направлении. К тому же у нас имеется возможность следить за американцами, а американцы следят за немцами. И даже если немцы ведут с ними игру, то все равно по привлекаемым ресурсам и возникающим задачам можно судить о прогрессе германских физиков.

– А что говорит наука? – спросил нарком.

– Я встречался с Курчатовым. Он полностью разделяет нашу озабоченность.

– Отвлекать средства в такой момент… – Меркулов опять поднялся и начал мерять кабинет широким, тяжелым шагом. – Вы понимаете, что в любом случае это будет предметом вашей персональной ответственности?

– Понимаю, товарищ нарком.

– В таком случае что вы хотите, Павел Михайлович?

– Учитывая, что лаборатория номер два, по сути, начала работу с нуля, срочно требуется резкая аккумуляция средств и возможностей, чтобы Курчатов мог не думать о материальной базе и полностью сосредоточиться на работе.

Необходим прорыв. – Голос Ванина дрогнул и неожиданно сел. – Это огромные средства, товарищ нарком. У Костина есть первоначальные сметы. Но мы… но я считаю, что других вариантов нет. Идет гонка, и я не уверен, что опасаться нам нужно одних только немцев… Поэтому прошу доложить товарищу Сталину.

Меркулов задумался. Пепел от догоревшей папиросы обрушился на ковер. Нарком отдавал себе отчет, что от предложения Ванина уже невозможно отмахнуться, поскольку работа его группы вышла на результат, но и подставлять свою голову под горячую руку верховного нарком опасался. За одно такое предложение в столь неподходящий момент можно было поплатиться, и не только званием. Поэтому он принял единственно верное, с его точки зрения, решение.

– Хорошо, комиссар. Раз вы отдаете себе отчет о последствиях, давайте вместе изложим ваши соображения для начала товарищу Берии. Все-таки он член ГКО. Подготовьте-ка докладную – страницу текста, не больше. Долго разговаривать не придется.

На удивление скоро секретарь Берии доложил, что нарком внутренних дел примет Меркулова и Ванина утром ровно в 8.25. До глубокой ночи Ванин, Костин и двое сотрудников лаборатории Курчатова анализировали данные разведки, сопоставляя их с выводами ядерщиков, чтобы максимально аргументированно обосновать свои заключения. Время от времени в кабинете появлялся Валюшкин со стаканами чая в мельхиоровых подстаканниках, сокрушенно вздыхал, глядя на чихающего комиссара, и подсовывал Ванину аспирин. Ванин отмахивался, злился, но, в конце концов, прервался и осипшим голосом послал адьютанта по матери. Валюшкин не обиделся, как будто даже отстал, но, выждав немного, вынудил-таки Ванина проглотить таблетку.

– Что у вас? – сухо спросил Берия, не отрываясь от бумаг.

Меркулов метнул в сторону Ванина вопросительный взгляд и, подтянувшись, неуверенно сказал:

– Разрешите доложить (Берия кивнул). Есть у нас, Лаврентий Павлович, соображения, так сказать… мысли касательно урановых программ наших англо-американских союзников и немцев. Есть подозрение… Да вот, собственно, товарищ Ванин, у него серьезные сомнения по этому вопросу, о чем он сам и доложит.

Ванин сделал шаг вперед:

– Разрешите, товарищ нарком?

Берия опять кивнул, и Ванин положил на стол составленную ночью докладную записку с грифом «Совершенно секретно». Берия снял пенсне, тщательно протер стекла, закрепил его обратно на переносице и погрузился в чтение. Вблизи Ванина поразил оттенок его лица – мертвенно-серый, указывающий на предельное истощение сил.

– Что с голосом, бригадир? – продолжая читать, спросил нарком. Иногда он в шутку называл Ванина бригадиром, намекая на его крестьянское происхождение.

– Сел.

Дочитав докладную до точки, Берия какое-то время сидел молча, поглаживая подбородок тонкими пальцами. Затем поднял голову – зловеще блеснули стекла пенсне.

– Значит, вот так взять и выделить… – Он откинулся на спинку кресла. – Прямо сегодня, без промедления открыть отрасль в народном хозяйстве. Так, что ли, Ванин?

Комиссар поправил ворот кителя.

– Так, товарищ нарком. Считаю, что выбора и времени у нас нет.

Берия снял пенсне и выразительно посмотрел сперва на Ванина, потом на Меркулова, который готов был провалиться сквозь землю.

– Я открою вам маленькую государственную тайну. Знаете, что это? – Он указал на бумаги, которые изучал перед их приходом. – Это сводки по выпуску танков на уральских заводах. И знаете, чем я занят? Я пытаюсь свести концы с концами, чтобы понять, сколько гусеничной техники можно передать на Кавказ, где мы ведем контрнаступление. Как вы думаете, сколько? – Берия помолчал и сам ответил: – Нисколько. Потому что вся бронетехника идет под Курск. Вся. А вы пришли с предложением открыть целую отрасль, параметры которой весьма туманны. Так?

– Так.

– А если так, то где точные обоснования вашего предложения? – Берия потряс докладной запиской Ванина. – Этого мало.

– Я знаю, товарищ нарком.

– Знаешь, – повторил Берия и принялся что-то небрежно чертить на бумаге. – Есть новости от Квасникова?

– Осваивается пока. Скоро будут.

– А что наша агентура в Германии?

– Они стараются.

– Значит, плохо стараются.

– Товарищ нарком, вам известно, что, в отличие от американцев, немцы разбросали свои лаборатории по всему рейху. Каждая занята только своим участком, и никто, кроме нескольких физиков, не видит целой картины. В этом вся трудность.

– Это, как в сказке, никто не видит слона целиком, – вставил Меркулов.

– Англичане ведь тоже не спят. Их волнуют те же вопросы, но немцы играют с ними, как кошка с мышкой. Полагаю, их отставание в работе над бомбой есть результат этой игры. Тем не менее мы идем как бы с двух сторон: сами ищем и смотрим за англичанами, у которых хорошая сеть в рейхе.

– Нужны не сказки про слона, а факты. – Тихий голос Берии звучал ровно, без эмоций. – В такую минуту работают только факты.

– Факты будут, товарищ нарком, – заверил Ванин. – Но мы опаздываем. Союзники не станут делиться с нами своими успехами. Нам нужен собственный Лос-Аламос. К тому же то, к чему идут американцы, возможно, уже получили физики Гейзенберга.

– Пока мы опаздываем, твои ставки будут расти, бригадир, – хмуро заметил Берия и угрожающе стукнул пальцем по столу: – Но гляди.

Повисло напряженное молчание.

– Что же ты, Всеволод, не поставил своей подписи под докладной? – обратился Берия к Меркулову. – Здесь есть подпись Ванина. А где твоя?

– Да я хоть сейчас… – встрепенулся Меркулов.

– Э-э, не надо. Теперь не надо.

Все опять замолчали. Берия склонился над своими бумагами и тихо подытожил:

– Я поговорю с верховным. Но запомни, Ванин, твоего автографа я не снимаю. – И добавил: – В приемной стоит тарелка с перцем. Возьми стручок. Простуду как рукой снимет.

Поворачиваясь, комиссар краем глаза разглядел, что рисовал Берия на краю бумажной страницы. Это была женская головка в чихтикопи поверх развевающейся накидки.

Москва, Кремль,
23 мая

Разговор с верховным был недолгим. Сразу после заседания Государственного комитета обороны Берия попросил Сталина уделить ему несколько минут.

– Понимаю, Лаврентий, хорошо понимаю. Но не сейчас. – Сталин был бледен, раздражен. Он похудел, старый китель с потертыми пуговицами сделался ему великоват, одна кисть почти скрылась в рукаве. Он выбил пепел из трубки в деревянную пепельницу и развел руками: – Пусть Курчатов немного подождет. Мы дали ему лабораторию, вернули с фронта всех физиков. Пусть работают. Для тебя сегодня на повестке один вопрос – «Цитадель», так и скажи Ванину. Больше информации, больше, точнее. Под Курском решается исход войны, а ты хочешь перетянуть ресурсы на науку? Мы и так на пределе. Знаешь лозунг «Все для фронта, все для победы»? Так вот, это – честный лозунг.

– И тем не менее я прошу обратить более пристальное внимание на докладную Ванина, – не отставал Берия. – Многое указывает на то, что немцы подошли к прорыву в создании оружия огромной силы поражения. Не меньше беспокойства у нас вызывает работа англичан и американцев. В Лос-Аламосе построен целый город. Это сейчас они нам союзники, а как только получат урановую пушку, нам несдобровать, если…

– Да понимаю я, что они гангстеры, – проворчал Сталин. – Лучше бы эта сволочь подумала о Втором фронте.

– Англичане рвутся к секретам немецких ядерщиков. Нам нужно их опасаться.

– Мы тоже рвемся. И что? Есть там к чему рваться?

– Докладная основана на надежных данных, Иосиф Виссарионович.

– Что ты мне подсовываешь эту бумажку! – возмутился Сталин. – Что я, сам не понимаю, как это важно? Но сейчас я думаю о том, что мы вступаем в бой, не успев переоснастить тридцатьчетверки 85-миллиметровыми пушками, что у нас несколько сотен Яков выпустили с дефектной обшивкой. Вот о чем я думаю. И ты об этом думай пока.

– Знаю, Иосиф Виссарионович. Разберемся, выявим…

– Не надо, – оборвал Сталин. – Нет времени выявлять. Работать надо, дело делать. Навыявляли уже… Иди.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

Поняв, что развивать эту тему дальше становится небезопасно, Берия повернулся и пошел к выходу.

– Постой.

Нарком замер на месте.

– Это не шутки, Лаврентий, – словно перебарывая себя, сказал Сталин. – Распрячь лошадей на переправе – это не шутки. Дай мне больше сведений по урановым разработкам немцев. И узнай, насколько далеко наши союзники продвинулись в нелегальных контактах с немецкими специалистами. Тогда и поговорим.

Вечером Берия позвонил Ванину.

– Значит, вот что, Павел, – сказал он с легким грузинским акцентом, – держи меня постоянно в курсе по этой теме. Напрямую звони, понял?

24 мая

В этот день сразу несколько резидентов советской разведки в пяти странах получили шифрограмму примерно одного смысла. В Берлин был направлен следующий текст:

«Рихтеру.

Нами получены данные о серьезном прогрессе Германии в урановом проекте. Важно в кратчайший срок предпринять максимальные усилия, чтобы выйти на компетентных лиц, имеющих доступ к работе по созданию оружия массового поражения. Будем приветствовать любые сведения, касающиеся доклада Гиммлера, переданного Гитлеру 14 мая. Также необходимо установить, в какой степени английская разведка приблизилась к носителям информации по урановой программе, способна ли она получать достоверные сведения по данной теме. Зеро.

Старик». По согласованию с Берией операцию решено было назвать «Клевер».

Берлин, Шарлоттенбург,
19 мая

Хотя «Шиллер-театр» располагался в трех кварталах от «Адлерхофа», Хартман поехал туда на своем «Опель Адмирал» с откинутым верхом, поскольку не решил, куда направится после спектакля.

Стояла чудесная погода, пропитанная свежестью едва распустившейся листвы. Казалось, город насквозь пропах липовой смолой и цветами сирени. Небесная высь оглашалась беспечным писком стрижей, чертивших стрелы в синей, бездонной дали. Шум моторов, голоса прохожих, топот марширующих сапог звучали в вечернем воздухе как-то по-особенному гулко. Всё как будто замедлилось, притихло, покрылось налетом лени и томного предвкушения неведомой радости.

Давали «Разбойников». Хартман заказал двухместную ложу, изолированную от окружающих, в которой можно было говорить, никому не мешая. Зал не был полон, и даже в партере хватало свободных мест. В ложе его уже дожидался только прибывший из Стокгольма Юнас Виклунд, совладелец фармацевтической компании, которая выросла на поставках в рейх антисептиков и перевязочных средств. Кроме того, Виклунд был племянником Андерсона, который не любил приезжать в Берлин, и Виклунд, имея долю в отеле, принял на себя эту обязанность.

– Меня поражает, Франс, стойкость берлинцев, – сказал Виклунд. – Играть Шиллера, когда вокруг рвутся бомбы, – это дорогого стоит. Между прочим, вы не заметили, предусмотрены тут аварийные выходы на случай, если они начнут рваться?

– Не волнуйтесь, Юнас, – улыбнулся Хартман, – здесь крепкие дубовые кресла. В крайнем случае, спрячемся под них.

Зал постепенно затих. Погас свет, раздвинулся занавес. На сцене в декорациях замка Мооров, одетые в кожаные костюмы, символизирующие Средневековье, стояли двое – старый граф фон Моор и его сын Франц.

– Здоровы ли вы, отец?

– Здоров, мой сын. Ты что-то хотел мне сказать?

– Почта пришла. Письмо из Лейпцига от нашего стряпчего…

– Кстати, о Лейпциге, – тихо сказал Хартман, слегка наклонясь к Виклунду. – Вам что-нибудь говорит фамилия Шварц? Эрвин Шварц?

Виклунд отрицательно покачал головой.

– Он англичанин. Во всяком случае, называет себя англичанином.

– Почему вы говорите о нем?

– Он знает пароль. Вышел на наших людей и хочет встречи через неделю. Говорит, что остался один и без связи. Служит в Имперской палате печати, кажется, переводчиком… Хотя нет, он курирует группу переводчиков. Сказал, что располагает прямым контактом в лейпцигской лаборатории Гейзенберга.

– Это интересно. – Виклунд закурил. Он слышал фамилию Шварц, догадывался, что под ней скрывается агент «Интеллидженс сервис». Ему также было известно, что в Лейпциге оголилась сеть. Однако, поразмыслив, он не стал говорить об этом Хартману, так как любые сведения из лаборатории Гейзенберга стоили риска, за них заплаченного. Политический вес такой информации равнялся национальной независимости, а потому, затянувшись, Виклунд тихо произнес: – Но будьте осторожны. Я наведу справки.

– Хорошо. Я встречусь с ним через неделю.

Став посредником между СИС и Хартманом, Юнас Виклунд не взял на себя функции завербованного агента, оставаясь гражданином своей страны и штатным сотрудником шведской Службы госбезопасности, о чем англичане могли догадываться. В СИС внимательно относились к любому каналу связи, к тому же Хартман до какого-то момента был человеком Виклунда. И хотя можно было предположить, что часть информации сливается шведам, приходилось доверять. Данные по урану намывались, как золотой песок на приисках, и направлялись Виклундом по двум адресам – в Лондон и в Стокгольм.

– Мои доверители, – тихо говорил Хартман, тщательно подбирая слова, – не верят в успех операции «Цитадель». Того же мнения в разной степени придерживается и генералитет вермахта. Советам удалось наладить военное производство за Уралом, мы не пробились к кавказской нефти, поэтому нет смысла рассчитывать на то, что русские истощатся в схватке на орловско-курском рубеже. Спросите у ваших друзей, хотят ли они после победы над Германией увидеть на своих границах сильного, озлобленного, вооруженного до зубов русского медведя?

Виклунд, казалось, увлекся действием. Он неотрывно смотрел на сцену, где слишком толстый для этой роли Франц изъяснялся в любви несколько перезрелой Амалии.

– Вы сказали «мы». – Светлые усы Виклунда приподнялись в улыбке.

– Да, мы, – вздохнул Хартман. – Ведь я немец, хоть и наполовину. И моя страна ведет войну.

Виклунд сочувственно кивнул:

– И что же ваши доверители могут предложить на сей раз?

– В том случае, если будет найдено понимание между ними и теми, кого представляете вы, патриоты Германии сделают все, чтобы вермахт развернулся против Гитлера и СС. Разумеется, речь не идет о таких людях, как Кейтель, Йодль и им подобных. При соблюдении определенных условий можно нейтрализовать Кессельринга и открыть Сардинию. Такая же история с Лёром в Греции. Насколько я понимаю, именно эти направления наиболее чувствительны для союзников сегодня.

– Кессельринг не поддастся шантажу.

– Значит, будет другой. Абвер – очень сильная организация.

– А что дальше?

– Все, что угодно: переворот, ликвидация, арест. Но результат один – концентрация военной мощи на Востоке. При нейтралитете Англии и США консолидированный германский кулак обрушится на Советскую Россию и поставит ее на колени. В этом случае можно будет рассчитывать на поддержку Японии. А это уже война на два фронта. Без союзников русским не устоять. Разве не этого желает мистер Черчилль?

– А гарантии? Какие гарантии даст новая Германия?

– О гарантиях можно поговорить позже. Вы же понимаете, это движение в обе стороны. Моим доверителям тоже нужны определенные гарантии.

– О, да, конечно. – Виклунд дружелюбно похлопал Хартмана по плечу. – И о каких гарантиях идет речь в данном случае?

– Это предмет отдельного разговора. Но есть одно условие, не подлежащее сомнению: независимость нового руководства должны быть обеспечена. Все остальное допускает компромисс.

– Вы должны назвать хотя бы одну фамилию.

– Хорошо… Зондерфюрер фон Донаньи.

– Угу, – кивнул Виклунд. – Штаб Канариса?

На сцене Косинский надрывно рассказывал о своей любви к Амалии. Помолчав пару минут, Виклунд сказал:

– У Канариса масса возможностей вести диалог за пределами рейха…

– А вы ему верите?

Вопрос Хартмана повис в воздухе.

– На Канариса рассчитывать не приходится, – пояснил Хартман. – Он нерешителен, чувство долга в нем сильнее чувства справедливости. Есть более надежные люди.

– У них есть влияние?

– Несомненно, – заверил Хартман и сразу добавил: – Впрочем, адмирал в курсе моей миссии.

– Франс, мы знакомы много лет. – Усы Виклунда опять поползли вверх. – Вам я безоговорочно верю. Но на дворе уже сорок третий. А люди Канариса по-прежнему много говорят, да мало что делают. У моих друзей создается впечатление, что их ресурс весьма и весьма ограничен.

– Что ж, моя задача – донести их позицию. А делать выводы будете самостоятельно. Поговорим об этом позже. Знаете, Юнас, – заговорщически улыбнулся Хартман, – думаю, не будет большим грехом, если мы сбежим отсюда, не дожидаясь развязки. По-моему, артистам сегодня не до нас. Поедемте в отель ужинать.

– Боялся вам это предложить.

– Вот и славно. Угощу вас тушеным кроликом с мозельским траминером.

– Разве война уже кончилась?

– Для кого как, Юнас. Для кого как.

Они покинули ложу под бездушные вопли целующего родную землю разбойника Карла. По дороге к машине Хартман скороговоркой сказал:

– Да, Юнас, чтобы вы понимали: неделю назад в Рейхсканцелярии прошло закрытое совещание, в ходе которого Гиммлер передал фюреру специальный доклад, содержащий сведения о прорыве германских физиков в создании уранового оружия. Гитлер хотел, чтобы Гиммлер выступил по этой теме, но тот демонстративно отказался. – Он помолчал и добавил: – Это к вопросу о ресурсе моих доверителей.