Дмитрий Красавин
Василиада
Полет в невесомости
Земля была круглая и скользкая.
Поэтому, когда Галилей ее раскручивал, Вася хватался за стенки домов или стволы деревьев.
Случалось, что опоры поблизости не оказывалось, и тогда он падал.
На очередном витке его бросило куда-то в сторону, он не удержался и заскользил по касательной к звездам.
Уцепиться было не за что. Растопырив руки и широко раскрыв глаза, Вася видел, как голубой шарик Земли отделился от его тела, поплыл влево и, стремительно уменьшаясь, превратился в крохотную светящуюся точечку.
Стало тоскливо-тоскливо. Крупные капли слез потекли из глаз и, не теряя своей шарообразной формы, закачались в невесомости рядом с Васей.
– За что? За что такая обида? Один ученый Землю закруглил, другой постоянно раскручивает, а сшибло меня. За что, Господи?
– Не надо было пиво с водкой мешать, – донесся со стороны Кассиопеи голос Господа.
Вася протянул руку в направлении голоса. «Ах, как здорово Господь умеет Николеньке подражать!» – успела промелькнуть одинокая мысль в его воспаленном сознании.
Звезды погасли… Он засопел и уснул.
Время собирать камни
Из-за забора вставало солнце.
Вася тоже пытался, но у него не получалось.
Было время, когда Вася и встать, и еще кое-чего мог.
И такое время еще будет!
Михаил Сергеевич, когда еще был в фаворе, бывало, поговаривал:
– Время собирать камни, и время – разбрасывать.
Будет время – встанет Вася.
И камень свой бросит.
Вожди ведь даже бывшие никогда не ошибаются.
Жены египетские
Пришли жены египетские и сказали:
– Всякому, кто добром своим поделится, воздастся сторицею!
Гриша ел огурец и поэтому жен не видел и не слышал.
Вернее, почти не слышал. Просто как-то вдруг кусок огурца неудачно перевернулся между зубов, и Гриша прикусил язык.
В такой экстремальной ситуации от всей египетской фразы лишь то и засело в подсознании, что делиться надобно.
Кроме боли во рту для Гриши ничего не существовало.
Он закричал:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…
Федя рассмеялся:
– Гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы…
Гриша подбежал к Феде и стукнул того кулаком по уху.
Потом подбежал к Васе с Николенькой и точно также поделился горем с ними.
Воздалось Грише сторицею.
Вернее, трижды сторицею, и еще трижды.
Когда Гришу хоронили, то пришли жены египетские и сказали:
– Всякое слово звучащее да будет истинным!
Но их не увидели и не услышали, потому, что все интересовались Гришей. В такой экстремальной ситуации у всех в подсознании только и запало, что говорить надобно.
Ну, и пошло, и поехало…
И работа без Гриши не пойдет, и жизнь не в радость будет, и там плохо, и там хуже будет, и т. п. и т. д.
Что еще добавить к сказанному?
Сами видите, к чему болтовня привела.
А все через жен египетских.
Ух-х, была б моя воля!
Первая любовь
У Николеньки была Первая Любовь, незадолго до второй.
Он перед нами гоголем ходил, нос задирал. Пить вместе отказывался.
Лежит как-то Николенька в одиночестве, пивко посасывает, думает о Ней:
– Белый зал… Зеркала… Стрельчатые окна… Паркет блестит… Вальсы… Мазурки… Она вся воздушная до прозрачности. Жилки синенькие на запястьях пульсируют. Глаза огромные, голубые…
А у Васиной тетки муж второй месяц в запое. Тетка самостоятельно на жизнь зарабатывает: по соседским мужикам таскается. У всех перебывала.
И случилось ей, грешной, о Николеньке подумать.
Так постучалась к Николеньке вторая любовь.
Теперь он свой человек стал.
Зеркала ему иногда еще мешают. Ну, это дело поправимое.
Одна любовь калечит, а другая – лечит.
Космонавт
Когда мы были маленькие, то все мечтали стать космонавтами. Вася тоже мечтал.
У всех прошло, а Васю все тянет. Может, не всегда в Космос, но к приключениям – точно.
Иначе чего бы он так пил?
Это я так, к слову.
Какие у космонавтов приключения?
Если и пришлют бабу, то в скафандре.
Вот они и пьют по телевизору из бутылочек. Завод для них специальный построили. Секретный.
Непонятно, зачем им теперь месяцами на орбите сидеть? Сидели бы на Земле, как люди…
И Вася бы о Космосе не мечтал…
Черный четверг
Вася сказал, что на прошлой неделе четверг был черный: все акции упали, а все миллионеры застрелились.
Я сказал, что это враки. Акции – это бумажки. Солнце есть. Море есть. Птички поют, одеколон в киоске продается… Столько вокруг прекрасного! А я должен верить, что из-за бумажек стреляются!
Вася помолчал минут десять, потом сказал:
– Может, они из-за акций стреляются потому, что акции главнее и солнца, и птичек?
Это было глупо, я не стал отвечать.
Тогда Вася помолчал еще минут десять и сказал:
– Акции – это идея. Как Бог, как Революция. За идею люди завсегда на смерть шли.
И так он это твердо и убежденно сказал, что мне сразу стало жалко всех миллионеров.
Хорошо, что у меня никаких идей даже в форме акций не имеется!
Третий Рим
Вася сказал, что русский народ – народ-богоносец.
Николенька согласился:
– Мы действительно лучше всяких там американцев. Все изобретатели русские и в Космос первыми полетели.
Вася прослезился и сказал, что жиды во всем виноваты.
Потом немного помолчал и добавил:
– Зато у нас есть Третий Рим!
Это было здорово сказано!
– Но у кого тогда два первых? – поинтересовался Федя.
Вася сказал, что первые без третьего ерунда, потому что третий завсегда лучше – совершенство получается.
Николенька задумался.
Вася опечалился и сказал, что главное не Римы, а наше мессианство.
Николенька согласился.
Тут подошел Антс и стал третьим.
Получилось совершенство.
Не шевели Вселенную
Ты явилась на пороге моей комнаты и сказала:
– Приветик!
Звуковые колебания твоего голоса коснулись моих ушных раковин и через слуховые проходы достигли барабанных перепонок. Обе перепонки, без каких-либо искажений, передали их посредством системы мембран слуховых косточек («молоточек», «наковальня», «стремя») на улитку внутреннего уха.
С помощью миллионов микроскопических волосков они трансформировались на улитке в электрические нервные импульсы и направились в мозг…
Одновременно, с помощью шести мышц, располагающихся вокруг глазного яблока, я приоткрыл один глаз и посмотрел в твоем направлении.
На чувствительных клетках сетчатки моего глаза («палочки» и «колбочки») вперемежку с населяющими видимый кусок комнаты предметами возникло изображение твоего лица.
Палочки и колбочки превратили его в нервные импульсы и тоже направили в мозг…
Вследствие генетически детерминированных цитоплазматических процессов в нервных клетках мозга (нейронах) возникли импульсы возбуждения, местами, генерации которых явились области выхода из нервных клеток аксонов («аксоновые холмики»).
Части афферентных сигналов конвергировали к бисенсорным нейронам. Они были различной сенсорной модальности, но они встретились.
Галактики полушарий, перепутанные бесчисленным числом линий связи, начали активно взаимодействовать. Объединение на нейронах синаптических входов от соседних клеток создавало условия для мультипликации импульсов возбуждения на аксонах.
Нейроновые ловушки, словно черные дыры, стали втягивать их внутрь и тут же, не выдержав напора, – пролонгировать, пролонгировать, пролонгировать…
Бедная-бедная голова!!!
Я тяжело вздохнул, послал шести мышцам, расположенным вокруг глазного яблока, сигнал «отбой», отвернулся к стенке и пробормотал тебе в ответ:
– Не шевели Вселенную. Дай поспать.
О пляжах и египетских пирамидах
Еще в начале августа мы решили выкроить время для отдыха: погреться на солнышке, поваляться на песочке, поиграть в бадминтон…
И вот прошло каких-то два месяца. Мы идем по направлению к пляжу. Ты несешь под мышкой бадминтонные ракетки. В кармане моих парусиновых брюк – воланчик.
Вокруг нас мельтешат отражаемые в каплях дождя осколки фонарей, шуршат, омываемые потоками воды, колеса бесчисленных автомобилей, колеблются грибки разнокалиберных зонтов.
Мокрый, порывистый ветер пытается втиснуть в глотки прохожих ангину или еще какую-нибудь хворь…
Все вокруг течет, капает, брызжет, кричит, шуршит, бежит, переливается…
Только твой подбородок неподвижен, как камень египетской пирамиды.
Ты ждешь, когда я замечу это сходство и задамся естественным по логике ассоциаций вопросом: а не скрывается ли за этим камнем золото фараонов?
Но я не из болтливых.
Края твоей панамки под тяжестью воды опускаются на уши. Скоро тебе станет недоступен мир звуков…
Дождь усиливается.
Молча, как два оторвавшихся от пирамид камня, мы идем туда, куда так долго собирались…
Интересно, какой идиот придумал эти пляжи с бадминтонами?
Дождь
В небе висели тучи, на дереве – яблочки с листиками, а под ними – блошки, мошки, таракашки.
Мы тоже были под деревом.
Но не висели. Поэтому на нас попадало капель больше, чем на таракашек.
Николенька сказал, что нам воздается за Адамовы грехи, а блошек, мошек, таракашек Господь напрямую, без Адама, сотворял и потому жалеет.
Вася сказал, что если рассуждать по-ленински, то никакого Адама не было, а родила нас всех одна большая обезьяна.
И начали они спорить. Слюной друг на друга брызжут, мне тоже перепадает.
Я не стерпел и принялся трясти яблоньку за ветки. Блошки, мошки, таракашки вместе с листиками и яблочками на Васю с Николенькой посыпались.
– Ты чего? – спрашивает у меня Вася.
– Ты чего? – спрашивает следом за ним Николенька.
А я им гордо так отвечаю:
– Перед Богом все равны. Которые от Адама, которые от обезьяны и которые по тараканьей линии – все одинаково мокрые, и все будем крылышки сушить.
На том спор закончился, а следом и дождь.
Улыбка Фортуны
Николенька не поладил с Фортуной, и она от него отвернулась.
Он упал на колени, стал прощения просить, молить о пощаде…
Она даже глазом в его сторону не ведет. Чем больше он страдает, тем звонче она смеется.
Случилось Васе мимо проходить.
Увидел он такую картину и тоже рассмеялся.
– Ты чего? – спрашивает Николенька, размазывая слезы по щекам.
– Весело, – отвечает Николенька. – У твоей Фортуны такой переливчатый смех, будто колокольню проглотила, а ты рыдаешь, как звонарь, оставшийся не у дел.
Николеньке такое сравнение показалось забавным. Он шлепнул себя ладонью по животу:
– Дудки! Остался один колокол!
Шлепнул еще раз, прислушался к звуку и рассмеялся.
Фортуна – как-никак – женщина. Любопытно ей стало: что это Николенька рыдать перестал? Повернулась к нему лицом, а он уже не на коленях – в полный рост стоит и сам над собой потешается.
Фортуна рассмеялась и улыбнулась…
И Николенька ей улыбнулся…
Потому как улыбаться – завсегда лучше, чем плакать.
