Дмитрий Безуглый
Миля дьявола

– Заметно, – произнес Аттвуд.

– Идемте, – обратился Гален к лакею, терпеливо ожидающему чуть поодаль.

Чтобы попасть в кабинет, им следовало пройти через весь зал. Дверь в комнату была закрыта. Лакей постучал, услышав голос графини, он отворил дверь и пригласил гостей войти:

– Вас ожидают.

Первым последовал инспектор Гилмор.

– Сэр Гален! – навстречу ему неторопливым, степенным шагом направлялась среднего роста худощавая женщина, обладающая изящно скроенной фигурой и безукоризненной плавностью движений, чей возраст было весьма сложно определить.

Глэдис Уэйнрайт была обладателем той изысканной внешности, которая позволяла дать ей не более сорока лет и свыше шестидесяти одновременно. Тонкое, казалось бы, хрупкое тело могло создать ошибочное мнение о слабости, или даже ранимости, но глядя в ее круглые, широко раскрытые глаза небесно-голубого цвета, такое впечатление тут же исчезало прочь. Они лучились особой твердостью и прагматичным холодом, их блеск источал силу и волевой характер, которым обладала графиня. Поверх выразительных глаз-блюдец были тонкие, дугообразные брови, умело подкрашенные специальной тушью черного цвета, изготовленной из ламповой сажи. На фоне бледной и нежной кожи они выделялись весьма явно, как и прямые, алые губы с чуть приспущенными уголками. Ее слегка измученное обстоятельствами лицо имело овальную форму и утонченные, правильные черты. Высокий лоб и едва выделяющиеся скулы с ненавязчиво очерченным подбородком, узкий, чуть с горбинкой нос свидетельствовали о благородном происхождении. Светло-пепельные, слегка вьющиеся волосы были аккуратно уложены на голове в простую, но стильную прическу. Графиня была одета в строгое черное траурное платье из бомбазина, отделанное крепом. Несмотря на траур и происшедшее событие, выглядела она превосходно.

– Миледи, – полицейский галантно поцеловал протянутую тонкую ручку леди Уэйнрайт. – Позвольте представить вам моего друга сэра Валентайна Аттвуда!

– Весьма приятно! Наслышана о вас, и не только от сэра Галена!

– Надеюсь, отзывы лестные? – профессор, возвышавшийся над графиней словно Атлант из греческой мифологии, также почтительно склонился к ее руке.

– Не сомневайтесь. Итак, джентльмены, – она указала рукой на стулья, – прошу.

– Мои сожаления по поводу случившегося, миледи, – произнес Аттвуд.

– Благодарю. Я до сих пор не могу оправиться, – лицо Глэдис Уэйнрайн еще больше побледнело. Было заметно невооруженным взглядом, насколько сильно ей давалось сдерживать свои эмоции и переживания, а также собрать всю волю в кулак, дабы не демонстрировать слабость духа. Она также присела в кресло, взяла в руку висевший вдоль стены декоративный шнур и слегка подергала его. Где-то вдали послышался едва различимый звон колокольчика.

– Принеси-ка нам чаю, Дадли, – обратилась графиня к мгновенно появившемуся лакею, который ранее встречал прибывших гостей.

– Да, миледи! – в голосе расторопного слуги звучало привычное почтение.

– Мало того, что бедняжка Эдит так рано покинула нас, – продолжила Уэйнрайт. – Так еще и это чудовищное деяние! Скажите, доктор Аттвуд, неужели такое возможно сотворить руками человека в современном мире?

– К сожалению, миледи, – кивнул Валентайн, – возможно и не такое.

– Что может быть страшнее? – удивленно приподняла тонкие брови графиня. Кончики ее пальцев слегка подрагивали.

– Когда проделывают нечто подобное с тем, кто еще жив, а затем убивают его!

– Какой ужас! Бог мой, как это мерзко! – леди Уэйнрайт непроизвольно качала головой, словно до сих пор не веря в произошедшее.

– Скажите, миледи, – вдруг произнес доктор Аттвуд, – отчего умерла ваша племянница?

На секунду-другую в огромном зале повисла тишина. Казалось, вопрос несколько смутил леди Уэйнрайт. Гилмор с удивлением покосился на профессора.

– Эдит долго болела, – слегка кашлянув, ответила графиня. – Перед прибытием корабля из Индии в порт Лондона она почувствовала недомогание. Близкий друг Артура, моего покойного супруга, маркиз Рэймонд Куинси, владеет крупной судоходной компанией. Он вместе с семьей решил отправиться в путешествие и пригласил с собой Эдит.

Валентайн чуть приподнял брови вверх в немом вопросе.

– Он человек широчайшей души, – при этих словах Глэдис скупо улыбнулась. – И решил преподнести ей сюрприз накануне будущей свадьбы. Естественно, он сделал приглашение и Оуэну Палмеру, с которым моя племянница была обручена.

– Оба согласились, – вставил профессор.

– Да. Это было весьма романтично. По возвращению бедняжка почувствовала себя еще хуже. С каждым днем ее состояние только ухудшалось. Она перестала покидать свою комнату и окончательно слегла в постель. Доктор Барлоу буквально не покидал мой замок, однако все его усилия оказались напрасными.

Молчание.

– Эдит умерла, – прошептала графиня, плотно сжав губы. Ее тонкие пальцы вновь задрожали.

– Хотите воды? – вежливо спросил Гален.

– Нет. Благодарю, – отмахнулась леди Уэйнрайт и глубоко втянула в себя воздух. – Тяжело, когда умирает тот, кого ты безумно любишь.

Эти слова прозвучали очень просто, но в них сквозила самая сильная боль души. Аттвуд, сохраняя терпение, ожидал, когда она продолжит.

– Так до конца и не было ясно, какой недуг сразил мою девочку. В итоге Томас объявил, что ее сердце остановилось.

– Значит, она умерла от остановки сердца?

Леди Уэйнрайт на мгновение отвела взгляд в сторону, словно смущаясь ответа. Однако затем посмотрела в глаза доктору Аттвуду:

– Да. Он так сказал.

– Мистер Барлоу один наблюдал леди Моллиган? – в голосе Валентайна сквозило удивление.

– Нет, не один, – графиня несколько раз судорожно сжала руки. – Он привозил какого-то профессора. Имени я не помню.

– И он также не смог определить диагноз?

– Да. Но зачем вы все это спрашиваете?

– Простите, миледи, – видя появившуюся враждебность в облике леди Уэйнрайт, тут же сгладил инспектор. – Сэр Валентайн интересуется не из праздности.

Доктор Аттвуд молчал. Казалось, он погрузился в собственные мысли.

– Вы не знаете, мисс Моллиган нравилась корица? – пользуясь паузой, поинтересовался Гилмор.

– Корица? – удивленно приподняла брови вверх графиня. – Это имеет значение?

– Да.

– Ммм… сложно сказать. Определенно, особой привязанности к ней Эдит не испытывала. Иначе я бы знала.

– Может ее парфюм?

– О, нет, нет! – леди Уэйнрайт даже чуть улыбнулась. – Моя девочка предпочитала исключительно мускусные ароматы. Она слишком чувственная натура.

– Ясно, – произнес инспектор, в голосе которого зазвучали едва заметные нотки разочарования.

– Как я поняла, вы уже все видели своими глазами? – меняя тему разговора, спросила Глэдис.

– Совершенно верно.

– Расскажите мне, – тихо произнесла она, чуть припуская веки.

– Вы уверены? – обеспокоенно спросил Гилмор, понимая, насколько жестко будет звучать информация.

– Абсолютно. Я хочу знать все до малейшей подробности.

Доктор Аттвуд изучающе смотрел на графиню, чья сила воли вызывала уважение. И тому была веская причина. Суровые правила и чопорность поведения в британском обществе, строгость нравов и мораль, пуританские взгляды и прочие мыслимые добродетели высшего сословия настолько сильно впитались в каждого ее представителя, что порой доходило до абсурда. Откровенным гонениям подвергалась любовь, причем не только как чувство, но и как слово. Произнести его вслух означало проявить аморальную пошлость, а сама чувственность в широком понимании этого понятия отрицалась полностью. Более того, подвергалась самому жестокому порицанию. И мужчина, и женщина просто обязаны были забыть о существовании своего тела, потому, что единственными его частями, которые допускалось держать неприкрытыми тканью, были лицо и кисти рук! Барышня, не надевшая перчатки, воспринималась голой! Выражать эмоции и чувства было принято, к примеру, языком цветов, а рояль у стены с оголенными, не покрытыми чехлами ножками считался пошлым эротизмом. Предложить же во время ланча леди отведать птичью ножку приравнивалось к откровенной грубости! Ухаживание за дамой, покорившей сердце, происходило все более ритуально, символически, а открытые проявления симпатии между влюбленными категорически запрещались. Стоило незамужней девушке высшего сословия оказаться по неосторожности в обществе молодого человека один на один и быть при этом замеченной, как она уже могла считаться скомпрометированной! Им также полагалось ничего не знать о сексе и деторождении. Беременная женщина запиралась в собственном доме, вынужденная скрывать «позор» с помощью платья специального пошива, так как иначе она представляла собой зрелище, безмерно оскорблявшее нравственность. Стоило представительнице слабого пола заболеть, как тут же следовало задуматься о сокрытии от посторонних глаз «постыдных» медицинских манипуляций, осуществляемых доктором-мужчиной. Глухие, плотные ширмы со специальным отверстием для рук, дабы врач мог коснуться лба заболевшей или прощупать пульс были тому спасением. Однако даже подобные жесткие меры морали и нравственности не способны были до конца избавить высшее общество от проявлений эротизма и сексуального влечения. Ведь главное все же было не отсутствие грехов, а чтобы о них никто не прознал. Именно в такой непростой ситуации оказалась покойная леди Моллиган и ее тетка графиня Уэйнрайт. И если первой было уже все равно, что о ней подумают в обществе, то второй следовало собрать всю свою волю в кулак, дабы вынести страшный позор вначале самой, справиться с этим оскорблением внутри себя, а затем стерпеть его от всех остальных. Что можно ожидать в ситуации, когда самым бесстыдным образом осквернен труп юной девушки, причем неоднократно, в то время как леди без перчаток на улице уже считалась оскорбительницей британской морали? Профессор и его друг инспектор Гилмор отлично понимали, с какой бедой пришлось столкнуться леди Уэйнрайт. Валентайн перевел вопросительный взгляд на инспектора. Тот лишь пожал плечами, понимая, что спорить с этой женщиной бесполезно.

– К сожалению, я не силен в такого рода отклонениях психики, миледи, однако сделанные мной наблюдения позволяют говорить о неких первых логических умозаключениях.

Профессор, не скрывая детали, подробно описал увиденное им в родовой усыпальнице Уэйнрайтов на Хайгейтском кладбище. После он поделился своими мыслями относительно того, кто же мог совершить такое, о чем ранее говорил инспектору Гилмору.

– Боже мой, Боже мой, – шептала потрясенная графиня, применяя всю свою выдержку. – Это просто невероятно, и… и чудовищно! Джентльмены, найдите его! Заклинаю, найдите того, кто сотворил такое с моей Эдит!

– Это сложно, – тут же вставил Валентайн. – Очень сложно.

– Почему?

– Вы не желаете огласки и я понимаю вас. Однако я не представляю себе, как можно вести расследование, если ты даже не можешь допросить человека. Ему ведь надо задавать вопросы, миледи! И не одному!

– Сэр Валентайн прав, графиня, – подтвердил Гилмор. – Рано или поздно, но об этом узнают.

– Прошу вас, – после непродолжительной паузы прошептала Уэйнрайт, а в ее глазах промелькнула боль. – Никому не следует знать о том, что…, – она запнулась, плотно сжав губы, – что ее осквернили. Это позор, и оскорбление фамилии.

При этих словах лицо графини сделалось жестким, словно высеченным из камня.

– Ограничьтесь лишь информацией о проникновении в крипту и том, что голову бедняжки отделили от тела и унесли.

– Это значительно облегчит дело, миледи, – кивнул Аттвуд, восхищаясь тем, как эта с виду хрупкая женщина противостоит такому серьезному вызову судьбы.

– Знаем только мы трое, – вставил Гален.

– Смотритель кладбища?

– Мистер Мэтью Такер. Имел несколько приводов в полицию. Напивался до чертиков, а затем участвовал в уличных драках. Когда трезвый, то вполне богобоязненный господин. Я хорошо знаю его. Он будет молчать, – ответил инспектор. – К тому же он не ведает об осквернении. Только о вскрытии гроба и том, что тело без головы. Доверьте его мне, миледи.

– Найдите мерзавца, прошу вас, – жестко произнесла графиня Уэйнрайт. – Чего бы это ни стоило!

– Тогда я вынужден просить вас, миледи, посвятить в это странное дело еще одного человека.

Оба с удивлением взглянули на Аттвуда.

– Я уже говорил ранее, что сталкиваюсь с подобным случаем впервые и не имею в своей практике опыт изучения помешанных, которые страдают такой манией, как сношение с трупами. Но я знаю одного такого ученого, который значительное время посвящает изучению половых психопатий и различного рода отклонений в сексуальном поведении человека. Его ум неординарен, а большими знаниями в этом направлении не обладает никто во всей Европе. Помощь этого человека нам просто необходима – он способен увидеть то, что мы можем упустить.

– Кто же он? – после недолгой паузы спросила графиня.

– Его имя Рихард фон Крафт-Эбинг, профессор психоневролог из Австро-Венгерской империи. Мой коллега.

– Можно ли ему доверять? – настороженно поинтересовался Гилмор. – И захочет ли он потратить свое время на это дело?

– Оба раза «да», мой друг, – улыбнулся Аттвуд. – Доверьтесь мне.

– Ну что ж, – задумчиво произнесла графиня, на лице которой отразилась огромная усталость. – Артур бы тоже использовал все возможности в такой ситуации. Значит, их использую и я. Моя репутация и репутация моей бедной Эдит полностью в ваших руках, джентльмены. Найдите это чудовище!

– Да, миледи, – уверенно произнес Гилмор.

– Расскажите нам о вашей племяннице, – невозмутимо попросил Валентайн.

Графиня бросила на него чуть удивленный взгляд и доктор тут же пояснил:

– Для того, чтобы понять поведение преступника, его способ мышления, вкусы, эмоции, то, как он смотрит на жертву, следует детально изучить саму жертву. Это поможет взглянуть на ситуацию глазами безумца, совершившего злодеяние, и ускорит его поимку.

– Эдит – дочь моей сестры Кэтрин Моллиган. Ее супруг, отставной армейский офицер, рано погиб, буквально через полгода после свадьбы. Кэтрин сильно переживала потерю мужа. Возможно, это повлияло на ее здоровье. Вскоре моя сестра умерла от сердечного приступа, оставив юную девочку мне и Артуру. Мы очень сильно привязались к ней, полюбили Эдит словно родную дочь…

На этих словах леди Уэйнрайт чуть запнулась, но потом продолжила:

– Собственно, для меня она ею и была.

– А для вашего мужа?

– Артур крепко опекал ее, заботился и всегда старался дать ей все самое лучшее, чтобы девочка смогла легче перенести смерть матери. Он стал для нее хорошим отцом. Когда Артур умер, Эдит долго не могла прийти в себя от горя – так сильно она любила его.

– Какой она была, ваша племянница?

– Добрая и воспитанная. Настоящая леди. Господь Бог наградил ее острым умом и серьезным влечением к живописи.

– У нее было много друзей? С кем она водила знакомство?

– Здесь Эдит вела себя как и подобает леди. Ее единственной подругой была графиня Дайанн Куинси, дочь маркиза Рэймонда Куинси. Была обручена с Оуэном Палмером, они по-настоящему любили друг друга. С остальными все ее общение сводилось лишь к вежливому приветствию и переброситься парой слов о погоде. Вряд ли я могу кого-либо больше выделить, представляющего интерес. Но я могу пригласить вас на ужин, где соберутся самые близкие мне люди, которые знали Эдит.

– Было бы кстати, благодарю, – кивнул Аттвуд.

– Это все, джентльмены? – в вопросе леди Уэйнрайт звучало явное нетерпение.

– Мы могли бы осмотреть комнату вашей племянницы? – спросил Валентайн.

– В этом есть необходимость? – легкая тень промелькнула на лице графини.

– Да, – просто и обыденно ответил профессор. Гилмор при этом едва заметно повел плечами, улавливая легкое раздражение Глэдис Уэйнрайт, но промолчал.

– Вас сопроводит мой дворецкий, джентльмены. Эрл Парсон.

– Благодарю, миледи.

Молчаливый, вычурно вежливый с бесстрастным выражением лица, словно это была маска, мистер Парсон провел Гилмора и Аттвуда на другое крыло «Уэйнрайт-хауса», где располагалась спальня покойной Эдит Моллиган. Достав из кармана черного пиджака ключ, он ловким движением отворил дверь. На них пахнуло волной спертого воздуха, в котором Валентайн уловил еще различимые ароматы лекарственных настоек и опия. В комнате стоял мрак.

– Один момент, джентльмены, – Эрл плавно взмахнул рукой и его тонкие губы тронула вежливо-виноватая улыбка. – После трагедии с юной леди здесь никто не обитает, а шторы напрочь задернуты.

С этими словами он вошел в спальню, уверенным шагом, зная наизусть расположение мебели и вещей в ней, подошел к одному окну и отдернул тяжелые, из плотной ткани шторы в стороны. Лучи солнечного света мгновенно ворвались в комнату, а множество мелких пылинок, только что слетевших с ткани, весело роились в них. То же дворецкий проделал с еще одним большим окном. Дневной свет проник в спальню, освещая ее изысканное убранство.

– Прошу вас, джентльмены, – пригласил Парсон. – Если не возражаете, я поприсутствую с вами.

– Валяйте, – буркнул инспектор, чей цепкий взгляд уже блуждал по комнате и предметам, изучая их.

Помещение было большим и просторным, с высоким потолком, выделанным изысканными пилястрами. У противоположной ко входу стены стояла большая, латунная кровать с балдахином на четырех деревянных, резных столбах. Каркас кровати был из прочного железа, а передняя и задняя стенки ее были украшены роскошными латунными трубками и шарами. Сверху по периметру кровати свисала тончайшая, прозрачная ткань с вделанными в нее кружевами. Пол комнаты был полностью устлан толстым, мягким ковром, а стены от пола до потолка украшали дорогие обои, где на красном ворсистом фоне выделялись яркие цветочные рисунки, выполненные анилиновыми красителями, с позолотой из золотой фольги. Эта щедрая позолота красиво блестела при попадании на нее солнечных лучей и подчеркивала богатство хозяйки комнаты и ее семьи. На стенах висели картины в деревянных рамах с красивыми орнаментами, выполненными резьбой. Вся мебель была дорогой, выполненной по индивидуальному заказу: справа от кровати огромный комод, слева прикроватная тумба, на которой пустая фарфоровая ваза без цветов; в углу комнаты журнальный столик и два громоздких пуфа, у окна искусно сделанный туалетный столик с большим зеркалом, элегантным стульчиком и оттоманкой неподалеку, на которой лежало несколько миниатюрных подушек. Также в спальне был большой, вместительный гардероб аккурат до потолка, письменный стол и стул. Везде идеальный порядок, было заметно невооруженным взглядом, что, несмотря на легкую спертость воздуха и постоянно задернутые шторы, здесь все же регулярно прибирались. Во всем помещении не было ни одной вещи, которая могла валяться не на своем месте. Особое внимание Валентайна привлекли окна, точнее, подоконники. Они были своего рода миниатюрными оранжереями – в герметичных стеклянных ящиках, которыми были заставлены большие окна, росли цветы. Здесь были прекрасные орхидеи и фиалки, а также необычайно зеленые папоротники.

– Их поливают раз в неделю, – прокомментировал дворецкий, видя проявленный интерес к цветам. – Распоряжение леди Уэйнрайт.

Валентайн кивнул, отошел от окна и продолжил осматривать комнату.

– Мисс Моллиган писала картины? – с интересом спросил он, указывая рукой на стоящий прислоненным к стене мольберт, рядом с которым стояли свернутые в рулоны льняные холсты, несколько рулонов бумаги, масляные и акварельные краски, и кисти. Он помнил слова графини об увлечении живописью ее племянницы, но подумал, что это касается исключительно созерцания холстов великих художников.

– Да, сэр, – кивнул дворецкий. – Леди любила рисовать.

– И что же она предпочитала изображать?

– Все, что заблагорассудиться, – он неожиданно улыбнулся. – В основном природу и людей.

– Правда? Очень интересно. Можно взглянуть?

– Думаю, да. Вот только здесь нет ее картин. Вам лучше поговорить об этом с леди Уэйнрайт. Однако, боюсь, миледи не сможет вас принять сию минуту.

– Жаль. Обязательно хочу посмотреть, – произнес Валентайн, подходя к туалетному столику.

– Я передам вашу просьбу графине, как только она освободится.

– Будьте любезны. Скажите, мистер Парсон, а почему здесь нет траура?

Вопрос прозвучал неожиданно, словно гром среди ясного неба. Он заметно смутил вышколенного дворецкого, который часто заморгал глазами, не находя тут же ответ.

– Сэр… простите, сэр, но… это распоряжение графини. Траур только на ней.

– Ясно, – тут же кивнул Аттвуд, наткнувшись на испепеляющий взгляд инспектора Гилмора. – Вы ведь ухаживали за мисс Моллиган?

Доктор принялся методично выдвигать ящички, осматривая их содержимое. Кроме обычной девичей всячины наподобие гребешков, бижутерии и прочих украшений он увидел несколько флаконов с духами, которые издавали утонченный мускусный аромат. Однако сама спальня была вся пропитана запахом лекарств, что говорило о неприменении духов Эдит продолжительное время.

– Да, сэр.

– Она сильно страдала?

– Да, сэр, – дворецкий вновь одел маску невозмутимости на лицо, но теперь к нему еще прибавилось отчуждение. Он явно не желал говорить, уйдя в себя.

– Можете рассказать о мисс Моллиган? Какой она была?

На мгновение повисла тишина, нарушаемая лишь шуршанием шагов Гилмора по ковру и скрипом ящиков, которые непринужденно открывал Аттвуд. Наконец Парсон решился:

– Она была доброй и отзывчивой леди, сэр. Очень воспитанной. В меру веселой. Много читала и любила живопись.

– Вы сейчас говорите о ее положительных чертах характера. Но у каждого человека есть оборотная сторона его личности. Так устроено, что мы обладаем и негативными качествами. Какими из них была наделена Эдит?

– Мне таковые неизвестны, сэр, – тут же отчеканил дворецкий, сложив руки за спиной.

Валентайн заприметил этот порывистый жест и недоверчиво покачал головой:

– И все же?

Гален едва сдерживался, чтобы не осадить своего настырного товарища, который вторгался в слишком интимную зону. Графине это точно не понравится.

– Ничем не могу помочь, – настойчиво повторил Парсон. – Простите, джентльмены, сколько еще времени вам необходимо?

Гилмор понял намек.

– Мы закончили, – произнес он.

– Да, – не стал возражать Аттвуд, направляясь к выходу. – Благодарим за помощь, мистер Парсон.

– К вашим услугам, сэр, – вежливо ответил он и чуть склонился в привычно почтенном движении.

– Какого дьявола вы там вытворяли? – недовольно проворчал Гилмор, когда они покинули «Уэйнрайт-хаус».

– Делал то, на что вы вряд ли бы осмелились, – ухмыльнулся Валентайн. – Пытался узнать, какой была жертва при жизни.

– Узнали?

– Немного. Но этого мало.

– Ваша фраза меня пугает, – опасливо произнес Гален. – Вы и впрямь решили копаться в истории жизни Эдит Моллиган?

– Да. Нам необходимо узнать о ней все: ее характер и увлечения, ее знакомства и круг общения, все. И обязательно взглянуть на ее картины.

– Неужели мы не сможем обойтись без этого?

– Нисколько. Полагаю, мы обязаны отыскать то, что заинтересовало в ней осквернителя. Даже мертвой.

– Черт бы вас подрал, Валентайн! – Гилмор, понимая правоту Аттвуда, отвернулся в другую сторону, наблюдая, как мимо кэба проносятся зажиточные дома района Мэйфейр…

Лондон, Британская империя

13 мая 1879 года

Путь из Граца в Лондон продолжался без малого трое суток. Вначале профессору фон Крафт-Эбингу следовало прибыть в Вену дилижансом. Далее он сел в паровоз, следовавший по маршруту «Вена – Мюнхен», где совершил пересадку на другой, до Парижа. В столице Франции пришлось пробыть почти сутки, прежде чем доктор неврологии зашел в вагон паровоза, направляющегося в Кале – ближайший к Британии портовый город, располагающийся у пролива Па-де-Кале. Там он паромом перебрался в Дувр, где по железной дороге прибыл прямиком в Лондон. Из Дувра Рихард отправил телеграмму доктору Аттвуду о своем скором приезде. Сойдя на перрон вокзала Паддингтон, фон Эбинг пошел к выходу, где его поджидал сэр Валентайн.

– Бог мой, Рихард! Как я рад вас видеть! – прогрохотал Аттвуд, крепко пожимая руку коллеге. – Надеюсь, столь долгий путь не был слишком утомительным?

– Я люблю путешествовать, дорогой друг, – искренне улыбаясь, ответил Крафт-Эбинг. – Это привносит в рутину ожидаемую новизну ощущений. И вы подарили мне такую возможность оторваться от дел!

– И насладиться иным – не менее жутким, чем те, что окружают вас в Австро-Венгрии!

– Однако смена обстановки всегда на пользу, Валентайн.

– Соглашусь с вами. Но что же мы стоим? Вы устали и желаете отдохнуть! Я снял для вас великолепный номер в гостинице «Кларидж». Вам он придется по душе! Идемте же!

Они вышли из здания вокзала. У дороги стояло ландо профессора Аттвуда. По пути в гостиницу сэр Валентайн ввел фон Эбинга в курс дела, максимально подробно описав события, связанные с осквернением могилы усопшей Эдит Моллиган. Рихард слушал внимательно, не перебивал. Изредка хмурился. Вскоре они миновали Гросвенор-сквер, центральную площадь района Мейфэйр, названную так в честь герцога Вестминстерского, и выехали на Брук-стрит, где располагался «первый отель Лондона», каковым его именовал популярный путеводитель Бедекера – гостиница «Кларидж».

– Судя по вашему обстоятельному рассказу, я совершенно не зря трусился трое суток в разных вагонах, – веско заметил Рихард, когда они сошли с кареты на мостовую перед входом в гостиничный комплекс. Он не стал ничего говорить своему коллеге, избегая преждевременных умозаключений, как не сказал и о том, что до приезда в Лондон уже столкнулся с похожим случаем в Граце, где не так давно криминальной полицией был арестован насильник-некрофил и убийца Адек Келлер.

– Однако я бы вначале съел чего-нибудь и хорошенько выспался, прежде чем мы продолжим.

– Вижу, вы не слишком удивлены моим рассказом, – Аттвуд прищурился.

– Скажем так, подобные отклонения мне знакомы. Мне нужен отдых, Валентайн.

– Никаких возражений, – доктор не стал настаивать. – Я помогу вам с апартаментами.

Фон Эбинг кивнул и они вошли внутрь. Доктор Аттвуд, после того, как его друг обосновался в роскошной комнате, тут же уехал. Рихард переоделся и спустился в ресторан при гостинице, где ему предложили отведать тушеную говядину с овощами и запеканку, все вместе стоившее десять пенсов. Доктор Эбинг был крепко голоден, но даже в таком состоянии отметил ужасную на вкус стряпню. То ли дело мясное рагу Граца, или шницель! Не говоря уж о различных колбасках, поджаренных на огне! Однако он промолчал и ничего не сказал церемонному официанту с перекинутой через левую руку салфеткой. Фон Эбинг проявил австрийскую сдержанность и хорошее воспитание. Покончив с едой, профессор удалился в апартаменты, желая принять ванную. Не так давно именно здесь, в Британии, неким мистером Моном был запатентован бойлер «Гейзер», который не шел ни в какое сравнение с газовыми ванными. Последние были весьма непрактичны – более получаса приходилось ждать нагрева воды до едва теплого состояния, да и надежность в использовании оставляла желать лучшего. Стоило открутить кран, как раздавался грохот, и только затем тонкая струйка ржавой воды с дохлыми мухами начинала литься в эмалированный железный таз. Рихард подошел к изголовью ванны, над которым высилась похожая на дракона медная колонка с газовым счетчиком. Включив ее, доктор от неожиданности чуть отпрыгнул в сторону – колонка, разразившись оглушительным ревом, выплюнула облако пара вместе с брызгами воды. Поворчала немного и спустя минуту ванна стала заполняться горячей водой. Вдоволь насладившись этой привилегией для состоятельной аристократии, а также душистым мылом, фон Эбинг, вконец уставший, буквально рухнул в кровать и мгновенно заснул…

…Пока австрийский психиатр отсыпался после долгого и утомительного путешествия, сэр Валентайн вернулся в свой кабинет на кафедру медицины Лондонского университета. Ему необходимо было побыть некоторое время одному. К тому же Гилмор продолжал реализовывать ранее намеченный план действий. Инспектор, после их совместного разговора с графиней Уэйнрайт пятью днями ранее, отдал приказ патрулировать все кладбища Лондона усиленными группами констеблей. При появлении подозрительного лица тут же арестовывать и сопровождать его в ближайший участок, где далее с задержанным будет проведен допрос. «Вы рискуете переловить много непричастных, мой друг, – с улыбкой на лице прокомментировал Валентайн. – Хотя, для начала данная мера может принести результат. А может и спугнуть преступника. Тогда он затаится». «Тем не менее, шанс есть, – возразил Гален. – Сам же я займусь другими кладбищами. Хочу выяснить, бывали ли подобные случаи с отсечением головы где-либо еще». Помимо мест для захоронений, Гилмор разослал телеграммы двадцати двум дивизионным инспекторам, закрепленным за районами Лондона, с требованием тщательно проверить все морги и работные дома на наличие информации о трупах с отрубленными головами. Также дал указание прошерстить все поступившие заявления и жалобы в полицейские участки за последние полгода, которые могли касаться случаев осквернения могил и надругательств над усопшими. Последнее особо взбудоражило полицейских, которые впервые в своей практике сталкивались с подобным. Однако самая щепетильная задача сводилась к составлению списка близкого круга друзей и знакомых графини Уэйнрайт и ее племянницы леди Моллиган, а также к последующим аккуратным опросам первых свидетелей. Гилмор откровенно опасался затеи копаться в прошлом Эдит, понимая всю деликатность такой безумной идеи и влияние графини в обществе, однако особое чутье доктора Аттвуда перевешивало чашу весов в его пользу.

Новость о жутком преступлении мгновенно распространилась среди лондонской знати, вызывая чувство омерзения, но весть об изнасиловании удалось сохранить в тайне. Даже в газетах на первых полосах не было ни слова об этом, только информация о «жутком проникновении в фамильный склеп семьи Уэйнрайт с целью ограбления». Кто-то искренне сочувствовал графине, но были и те, кто брызгал ядом, считая, что покойная Моллиган, при жизни не отличалась особой нравственностью. Такое разностороннее отношение к горю леди Уэйнрайт было закономерным, ибо невозможно быть по душе всем и каждому. Всегда в окружении будут люди, которые завидуют и ненавидят. Они ждут случая, дабы излить эти чувства во вне. Однако это совершенно не волновало и самого доктора, и инспектора Гилмора, который методично фиксировал всю необходимую информацию. Сама же графиня при этом продолжала демонстрировать исключительную внешнюю выдержку.

В голове Аттвуд уже прорисовал себе дальнейшую картину действий, помимо стандартных мер, применяемых при совершенных преступлениях, и тех, что уже организовал Гилмор. Наиболее важным на данную минуту ему представлялось изучить пациентов близлежащих психиатрических лечебниц, симптомы недуга которых могли указать на поведение, схожее с тем, что им пришлось увидеть в крипте семьи Уэйнрайт. Особенно повезет, если такой пациент окажется сбежавшим из клиники. Почему он все больше склонялся к такому решению? Потому что вряд ли психически здоровый человек способен сотворить такое кощунство. Следовательно, их преступник – умственно помешанный, с явными отклонениями в психике. И пока что это утверждение являлось единственным абсолютно точным штрихом к портрету личности искомого насильника. Но, с другой стороны, Валентайн не особо надеялся на простое стечение обстоятельств. Куда более его заинтриговал сам фон Эбинг, точнее, задумчивые глаза австрийца, когда Аттвуд закончил излагать события по осквернению трупа леди Моллиган. Его взгляд говорил о том, что профессора не удивила суть события, следовательно, Рихард мог сталкиваться с подобными случаями в своей практике. Теперь стоило дождаться, когда Крафт-Эбинг основательно выспится, и тогда можно будет с ним поговорить.