Джоанн Харрис
Другой класс

Глава пятая
Осенний триместр, 1981

Дорогой Мышонок!

Мистер Стрейтли мне не нравится. И я ему тоже. Он так преподает нам латынь, словно это шутка, доступная лишь его пониманию. Ну что ж, он получит от меня merda, раз ему так этого хочется. (Видишь, чем я там занимаюсь? Склоняю слово merda! Впрочем, от merda недалеко и до murder^[38]. А мне еще со всех сторон твердят, что у меня нет чувства юмора!)

Смешно, до чего иначе я воспринимал многие вещи, пока не оказался здесь. Впрочем, дома я прежний, такой же, каким был всегда. Мои родители перемен не любят. Впрочем, они мое присутствие замечают лишь в тех случаях, когда случается нечто ужасное. В церкви я терпелив и вежлив. На собраниях старательно изображаю искреннее участие. Иногда я даже хожу исповедаться в совершенных грехах. Точнее, грешках. Но все остальное так и осталось неизменным. Но о таких вещах, я думаю, никто и слышать не захочет.

Я очень часто думаю о той пластинке – об «Animals» группы «Пинк Флойд». Слова всех песен я переписал в свой дневник на самые последние странички. В одном месте там используется неприличное слово на букву «f». Но Гарри даже таким вещам особого значения не придает. Впрочем, сам я покупать такую пластинку вовсе не собираюсь. Смысла нет. Все равно отец никогда не разрешит мне ее слушать. Даже если он ничего не будет знать о том, какие слова там встречаются. Ему достаточно один раз увидеть фотографию на обложке альбома, и он сразу все поймет. И скажет, что это извращенцы. Да, он их называет извращенцами или еще дегенератами. Для отца вообще любой мужчина с длинными волосами – это непременно либо извращенец, либо дегенерат. Мне иногда страшно хочется отрастить длинные волосы. И когда я наконец отсюда сбегу, то обязательно попытаюсь это сделать. Да, Мышонок, именно так мне это сейчас и представляется. Как бегство.

До бегства мне осталось всего пять лет. А пока придется притворяться. Просить. Стараться понравиться. Кувыркаться через голову, если попросят. Я даже выгляжу как обыкновенный домашний пес, хотя на самом деле я волк в чужом обличье. И никто (кроме Гарри, возможно) даже не подозревает, что я просто притворяюсь.

Из всех преподавателей «Сент-Освальдз» один лишь Гарри – человек по-настоящему хороший. Мистера Стрейтли мы с тобой уже обсуждали. Мистер Скунс вечно долдонит о поездках в Париж, о Жаке Тати^[39] и каких-то допотопных вонючих французских фильмах. Есть еще мистер Спейт, он преподает у нас историю реформистской церкви. Он, кстати, принадлежит к той же церкви, что и мы, и, по-моему, как раз из-за него мои родители и выбрали «Сент-Освальдз» – считали, что мистер Спейт всегда сможет там за мной присмотреть. Они вообще о нем очень высокого мнения. А сам мистер Спейт искренне верит, что существуют счастливые, здоровые, богобоязненные мальчики. Впрочем, он верит и в демонов, и в то, что йога и вегетарианство – это «удобная калитка в оккультизм», а рок-музыка, комиксы и романы-«ужастики» содержат дьявольские послания, способные не только «промыть мозги» молодому поколению, но и отправить их души прямиком к Люциферу. Что, если честно, попросту смешно.

А все же я как-то ухитрился приспособиться к здешним условиям. По-моему, у меня и с оценками будет все в порядке – за исключением разве что английского, где я должен сидеть и выслушивать этого козлину мистера Фабриканта, зная, что прямо над нами Гарри ведет урок в своей группе. У него не только на переменах, но и на уроках всегда весело. Иногда в погожий день, когда окна открыты, я даже голос его могу услышать. А порой он включает музыку. И еще они на уроках часто смеются. Однажды они хохотали так громко, что мистер Фабрикант даже окно закрыл.

Как бы мне хотелось учиться у Гарри! В его классе даже список книг для чтения куда лучше, чем у нас. Они читают и «Повелителя мух» Голдинга, и «1984» Оруэлла, и «Юлия Цезаря» Шекспира, а мы – всякую муть. Но я пари готов держать: если бы нас учил Гарри, мы бы любые книжки читали с удовольствием. «Повелителя мух» я уже начал читать. Попросил эту книгу у Гарри. Там на полях множество всяких пометок, сделанных его рукой, и это особенно приятно – словно он сам тайком меня учит. Словно делится со мной своими мыслями. Словно я его тайный дневник читаю.

А мистер Стрейтли по-прежнему жутко меня раздражает. Совершенно ясно, что одним из его любимчиков мне никогда не стать. Двум другим новичкам он тоже не нравится. Голди смотрит на него так, словно это какая-то дрянь, которую кот в дом притащил, а Пудель даже во время перемен из класса почти не выходит и все время что-то рисует в своем учебнике по латыни. Ни тот, ни другой здесь еще толком не прижились. Ни тот, ни другой авторитетом в классе не пользуются. Пудель, по-моему, – чуточку фрик, а Голди слишком высокого мнения о себе, чтобы присоединиться к какой-то компании, даже самой крутой.

Что ж, в этом мы с ними, пожалуй, схожи. Впрочем, я вообще никогда особой популярностью не пользовался. Я вообще вместе с остальной стаей не бегаю. Я из другого племени. Но, учитывая Мое Состояние, совершенно ни к чему, чтобы меня сочли одиночкой. А поскольку до настоящего альфа-самца я еще не дорос, я пока не могу себе позволить самостоятельно выбрать кого-то себе в приятели. Впрочем, теперь это особого значения уже не имеет, ибо сегодня кое-что случилось. Кое-что действительно важное, Мышонок. Для меня словно приоткрылась некая дверь. Перевернулась некая страница. А началось все с яблока.

«Сент-Освальдз» – школа церковная. Они там все время устраивают благотворительные сборы то с одной, то с другой целью. И нужно что-нибудь покупать – то букетик маков, то цветной флажок, то, скажем, булочку с изюмом. Сегодня, например, в обеденный перерыв притащили яблоки. За пять пенсов – опять же на нужды благотворительности – можно было купить одно яблоко и какой-то стикер в придачу. Классная комната мистера Кларка была прямо-таки забита мальчишками – да еще и мы туда притащились: Голди, Пудель и, разумеется, я. Туда же один первогодок из «lower sixth» приволок целый ящик этих яблок.

Сперва, правда, никто покупать особенно не спешил. Целых пять пенсов за какое-то яблоко! Да за пять пенсов можно тонну всяких сладостей купить. Но мистер Кларк – нет, Гарри – сказал: «Ага, запретный плод! Разве можно тут устоять?»

Ну и, естественно, после таких слов всем захотелось яблочка. Мы стали по очереди подходить к учительскому столу, отдавать свои денежки и хватать яблоки из коробки, а стикеры прилепляли прямо ко лбу. А потом я заметил, что яблок там осталось совсем мало и среди них было одно некрасивое. Не испорченное, нет, просто очень маленькое и с каким-то смешным наростом, вроде тех бородавок, что у ведьмы на носу рисуют. К этому времени все уже взяли себе по яблоку, так что в коробке на дне лежало всего три штуки, и одно из них некрасивое. Гарри некрасивое взял себе, а два хороших оставил.

И тот мальчишка, что принес яблоки, попытался его остановить: «Сэр, не берите это яблоко, оно на чью-то рожу похоже», но Гарри улыбнулся, посмотрел на меня – я с ним рядом стоял – и сказал: «Ничего, внутри-то оно наверняка вполне вкусное. Ведь самое главное – каково оно изнутри, верно?»

В общем, тот парнишка так и ушел, озадаченный, но я сразу понял, что Гарри имел в виду. Он ведь специально выбрал такое яблоко, которое никто другой не взял бы. Безобразное яблоко. Странное. Не такое, как другие. Я тоже всегда был странным, не таким, как все. Даже в детстве, еще до «Нетертон Грин», меня всегда выбирали последним.

Но мистер Кларк – нет, Гарри! – тоже не такой, как все. Он понимает, на что я способен. Он, например, запросто одолжил мне своего «Повелителя мух» – свой собственный экземпляр, со своими личными пометками! А ведь Гарри не из тех, кто станет одалживать свои книги первому попавшемуся. И теперь я поднимаюсь к нему в класс каждую перемену и еще во время ланча. По утрам я приношу ему чай из большого чайника на кухне. Я поливаю его цветы. Вытираю пыль у него в книжном шкафу. Разбираю его пластинки и расставляю их в алфавитном порядке. Мне всегда нравилось помогать кому-нибудь в школе, а в чем помочь там всегда найдется.

Мисс Макдональд из «Нетертон Грин» даже называла меня своим «особым маленьким помощником». Ну, может, это и не слишком удачный «титул», да и вообще ничего хорошего из той истории с ней не вышло, но с Гарри-то у нас все по-другому. Да и для всех остальных я больше уже не восьмилетний малыш. А отношения у нас с Гарри вполне взрослые. Я могу с ним беседовать на самые разные темы. О музыке, о жизни. И он, по-моему, прекрасно понимает, насколько я взрослее всех тех, кто в его группе учится.

Это, разумеется, связано с Моим Состоянием. Я за свою жизнь уже успел увидеть и узнать столько, сколько большинству этих ребят никогда не удастся. Гарри это чувствует. И сознает, что я – явление исключительное. Да и я, как мне кажется, тоже его понимаю – ну, хотя бы отчасти. Я, например, с уверенностью могу сказать, что он действительно очень любит свою работу, хоть иногда и выглядит ужасно усталым. Интересно было бы знать, почему он попал именно сюда, а не в какую-нибудь другую школу, получше? И почему он до сих пор просто учитель, а не член Совета директоров или еще какое-нибудь начальство? И почему он не женат? Он ведь такой умный, такой симпатичный, да и не слишком стар еще, чтобы жениться. Возможно, он, как и я, просто не любит чересчур близких отношений с людьми. Возможно, у него, как и у меня, есть некое прошлое, о котором он говорить не любит.

Я уж хотел было спросить его об этом, но передумал. Нет, нельзя. Существует некая невидимая черта (хотя я вижу ее отчетливо, словно проведенную мелом), которая отделяет меня от Гарри, сидящего за учительским столом. Хотя он сам предложил мне называть его по имени. Хотя он всегда разговаривает со мной как с ровней. И при всем при том он всегда остается учителем, а я – учеником. И между нами по-прежнему существует определенная дистанция. Но я, между прочим, еще сильней уважаю его за то, что он о своей личной жизни помалкивает.

Ничего, я могу и подождать. Уж это-то я умею очень хорошо. Ты же знаешь, Мышонок, как хорошо я умею ждать. Я долгое время могу казаться точно таким же, как все остальные мальчишки; по крайней мере, чисто внешне. Но когда-нибудь, когда я буду абсолютно в нем уверен, я все ему расскажу – о Банни, о мисс Макдональд, о той собаке, о наших играх в глиняном карьере, даже о тебе, Мышонок. Потому что ты просто пустое место по сравнению со мной. И мистер Кларк все поймет…

Но пока что до этого далеко.

Сейчас, в конце концов, еще только сентябрь.

Глава шестая
7 сентября 2005

Это была, я полагаю, некая проверка способности Харрингтона очаровывать аудиторию. Сперва ведь никто и не обратил особого внимания на его двух новых помощников. Мне, например, они показались просто очередной парочкой Офисных Костюмов. Но когда Харрингтон направил на них мощный луч своего мальчишеского обаяния, я невольно насторожился: мне показалось, что я, скорее всего, недооценил уровень той угрозы, которую они собой представляют.

Такие люди, как Джонни Харрингтон, обычно не стремятся с кем-то делить внимание, выходя под яркий свет софитов. Однако у каждого шоумена всегда должна быть парочка надежных помощников, которые действуют эффективно, но не слишком заметно, обеспечивая, так сказать, техническую сторону шоу.

Он представил их сразу после выступления нашего казначея – с такой же беззаботной небрежностью, с какой кот, главный герой детской книжки Сьюза «Кот в шляпе»^[40], выпускает на волю своих тварей, Вещь № 1 и Вещь № 2.

– Как вам известно, – сказал он, – недавние события привлекли внимание Совета директоров к определенным моментам, связанным с управлением нашей школой и вызвавшим у членов Совета некую… повышенную озабоченность. Роль моих заместителей, моей антикризисной команды – роль, кстати сказать, чисто временная, – заключается в том, чтобы, во-первых, помочь преподавательскому составу школы обрести статус кво, а во-вторых, облегчить переход от старых способов преподавания к новым. Нашей главной целью является сохранение традиций на фоне повышения качества знаний. Прогресс через традицию. В ближайшее же время этот девиз вы увидите на подготовленных нами многочисленных материалах, стимулирующих развитие новых навыков преподавания. Как только что весьма доходчиво объяснил наш казначей, нам необходимо вернуть в «Сент-Освальдз» выгодную клиентуру, а для этого мы прежде всего обязаны восстановить доверие к школе и учеников, и их родителей. Не сомневаюсь, что мы, объединив усилия, сумеем с помощью антикризисной команды создать абсолютно новую школу, лучше и надежней, чем прежняя, ибо она будет вооружена не только богатым опытом прошлого, но и новыми методами, а значит, будет готова спокойно смотреть будущему в лицо.

Эффекта ради Харрингтон сделал небольшую паузу, затем провозгласил:

– Итак, представляю вам доктора Маркуса Блейкли и госпожу Ребекку Бакфаст, моих замечательных помощников и заместителей.

Под театральные аплодисменты аудитории, возглавляемой директором и Бобом Стрейнджем, Вещь № 1 и Вещь № 2 заняли свое место на сцене. Подобно персонажам из книги Доктора Сьюза, они были до странности друг на друга похожи, что – в связи с их принадлежностью к антикризисной команде – имело весьма малое отношение к их собственным чертам, зато было самым непосредственным образом связано с их, так сказать, корпоративной однотипностью, с некой облаченной в строгие костюмы гомогенностью, столь же неприятно-раздражающей, как вид пары пластмассовых стульев рядом с покрытой рубцами старинной дубовой партой.

Итак, Вещь № 1 – доктор Блейкли. Ему лет сорок с небольшим; на голове заметная лысина; он не особенно высок; а выбрит так тщательно, что в носу свербит от блеска его щек, розовых, как целлулоид. Вещь № 2 – госпожа Бакфаст. Это крупная дама примерно того же возраста; круглолицая; рыжеволосая; с короткой стрижкой «боб» и красным мазком помады на губах. Оба, разумеется, в офисных костюмах, хотя и не таких стильных, как у Харрингтона; у обоих костюмы весьма строгие, угольного оттенка, но все же оживлены золотистым шелковым галстуком (у Вещи № 1) и шелковым шарфом с этническим рисунком, завязанным весьма искусно (у Вещи № 2).

Харрингтон объяснил, что оба они – прекрасные специалисты в том, что связано с «фандрайзингом и созданием должного имиджа», а также с преодолением духовных и гендерных проблем и всевозможных сложностей в области культурной восприимчивости и освоении учащимися того или иного предмета. Он сказал также, что отныне именно госпожа Бакфаст будет отвечать за «ребрендинг» школы, а доктор Блейкли, самым тесным образом связанный с организацией «Выжившие», занимается «детской благотворительностью», а также является организатором государственного «мыслительного центра», занятого проблемами различных видов насилия в отношении детей; он также всячески продвигает в жизнь проект «политики нулевой толерантности» по отношению к хулиганам и любителям устраивать травлю тем, кто заведомо слабее.

Я с трудом подавил негодующее «уфф». Интересно, какая политика могла бы предотвратить то, что случилось у нас в прошлом году? И потом, как подсказывает мне мой опыт, помощь в решении «духовных и гендерных проблем», которые возникают у мальчиков, и канцелярщина, связанная с письменной отчетностью, всегда существовали в обратной пропорции друг к другу, как здравый смысл и дрессировка.

Впрочем, от комментариев я в очередной раз воздержался. Все эти дельцы в офисных костюмах (как и разные директора) приходят и уходят вместе со своей политикой, сменяя друг друга. «Сент-Освальдз» и прежде не раз выдерживал их атаки, но всегда оставался жив и невредим; надеюсь, что так будет и на этот раз. Но все же подозреваю, что на этот раз нам светят бесконечные утомительные занятия по повышению квалификации – причем под пристальным наблюдением Вещи № 1 и Вещи № 2, – и во время этих занятий вашего покорного слугу все-таки заставят познакомиться и с кибер-устрашением, и с интернет-обслуживанием, и в ролевых играх заставят участвовать, и крепости из мебели строить, и потворствовать всевозможным светским развлечениям, которые так любит наша кафедра драмы.

Значит, доктор Блейкли у нас – «гуру по решению проблем, связанных с различными видами насилия»? О, великие боги!

Разумеется, некоторые мои коллеги на подобные идиотские предложения откликнутся с энтузиазмом младшего отряда скаутов, весело скачущих вокруг своего Акелы. Например, те же супруги Джефф и Пенни Нейшн, недавно принятые на кафедру германистики; они оба давно являются членами подобного «мыслительного центра» и участвуют в деятельности разнообразных «групп по интересам»; кроме того, Пенни однажды прослушала курс под названием «Дети советуют», после чего у нее возникло совершенно иллюзорное представление о собственной «полной доступности» для детей любого возраста, а также о том, что у нее с «юной порослью» отличные отношения.

Боб Стрейндж, со своей стороны, был, как мне кажется, особенно впечатлен тем, что при новом режиме все текущие проблемы «Сент-Освальдз» будут преобразованы в серию политических документов, благодаря чему попросту перестанут существовать в реальном мире. Что же касается доктора Дивайна… Что ж, он-то наверняка помнит дело Гарри Кларка. С другой стороны, у него Джонни Харрингтон никогда не учился и никаких особых дел с ним не имел. Эрик тоже, разумеется, в курсе всей той истории; но он тогда постарался ото всего отстраниться, и его реальную роль в тех событиях помню главным образом только я.

И все же transit umbra^[41]. Подозреваю, что эта антикризисная команда здесь не задержится. В прошлом триместре у нас в учительской как-то даже возник разговор о том, что подобные команды редко работают в той или иной школе дольше одного учебного года. Как только заканчивается бумажная (простите, компьютерная) возня с документами, они стремятся поскорей перебраться на новое пастбище, а преподавателям остается лишь вновь доказывать, сколь мало соотносится реальная жизнь с миром подобных «модернизирующих» выдумок.

Выдумок? Ну нельзя же создать хорошую школу на основе голых теорий, на продукции всевозможных «мыслительных центров» и форумов! Любой приличный школьный учитель это понимает и соответствующим образом преподносит и свой предмет, и свой образ. В былые времена мы, преподаватели, хорошо умели обращаться с «низшей стихией». И нам отнюдь не требовалась какая-то особая политика, чтобы разъяснить мальчикам, что нехорошо терроризировать тех, кто слабее тебя, что нужно быть вежливым и стараться вести себя как истинные джентльмены. Тогда, правда, практически не было никаких «мыслительных центров», никаких курсов и семинаров «по модернизации школы» и, разумеется, никаких «гуру по борьбе с насилием». И применение одной-единственной формулы – точнее, одной-единственной латинской фразы – могло разрешить любые случайности, любые противоречия между учениками и учителями.

In loco parentis^[42]. Для нас это обычно означало: «Действуй так, как поступили бы разумные родители». Теперь же вряд ли кто-то понимает, что означают эти слова. И потом, большинство нынешних родителей можно назвать какими угодно, только не разумными. Мало того, они зачастую не только неразумно себя ведут, но и откровенно сутяжничают, или кичатся своими титулами, или, наоборот, проявляют излишнюю доверчивость, или же сразу занимают оборонительную позицию и начинают грубить учителям; в общем, они прямо-таки одержимы желанием во что бы то ни стало полностью окупить те деньги, что затрачены ими на образование ребенка. И тут, пожалуй, наш новый директор прав, когда пытается доказать, что их теперь уже не стоит воспринимать как родителей учеников – теперь это просто наши клиенты.

Отныне большинство клиентов «Сент-Освальдз» наверняка будут обожать нашего нового директора – причем по тем самым причинам, по которым мне он столь сильно не нравится. Они будут в восторге от его обаяния, молодости, ораторских способностей и даже от того, с какой легкостью он пользуется современным жаргоном школьников. Лично я очень хотел бы посмотреть, как наш новый директор справится (особенно во второй половине дня в пятницу) с буйными юнцами пятого года обучения, которым вскоре сдавать выпускные экзамены. Только вряд ли я этого дождусь. Такие люди, как Джонни Харрингтон, никогда не испытывают потребности, засучив рукава и пачкая руки мелом, что-то дополнительно объяснять у школьной доски. Такие люди, как Джонни Харрингтон, спокойно сидят у себя в кабинете, создавая всевозможные планы и заставляя других воплощать эти планы в жизнь. Такие люди, как Джонни Харрингтон, прекрасно знают, как привести в движение и заставить работать целый коллектив; они способны завести любой человеческий механизм и натянуть струны таким образом, чтобы они зазвучали в полном соответствии с выбранной мелодией…

Однако наше собрание, казавшееся мне бесконечным, в итоге все же подошло к концу. Директор и его антикризисная команда удалились – видимо, чтобы еще разок обсудить генеральный план «ребрендинга» школы, попивая чаек с печеньем и удобно устроившись во внутреннем святилище, то есть в директорском кабинете. Я этот кабинет знаю очень хорошо, тем более наш последний директор ничего в нем не изменил, и он остался в точности таким же, каким был и при старом Шкуродере Шейкшафте, разве что извечный запах сыра сменился ароматом цветочного освежителя воздуха. Боб Стрейндж, разумеется, тут же последовал за директорской группой – ну в точности верный бассет, ожидающий приказа любимого хозяина! – а мы, все остальные преподаватели, остались в учительской и, собравшись вокруг нашего любимого чайника, стали обмениваться впечатлениями. Китти Тиг передала мне печенье, и я спросил у нее:

– Ну и что вы обо всем этом думаете?

Китти одарила меня той снисходительной улыбкой, которую обычно приберегает для самых медлительных своих учеников, и сказала:

– По-моему, Харрингтон – сторонник активных действий. И «Сент-Освальдз» это пойдет на пользу. Мы давно нуждаемся в небольшой встряске. Особенно после прошлогодних событий.

– Встряске? Но мы же не баночка с простоквашей.

– Судя по вашему тону, вы как-то не очень в этом убеждены.

– Да нет, я просто считаю, что он для подобной работы не годится.

– Но почему? Только потому, что он слишком молод? Или потому, что раньше никогда преподавателем не был?

Ну, если хорошенько задуматься, так обе эти причины – более чем достаточное основание для недоверия. «Сент-Освальдз» – корабль старый, требующий осторожного обращения. Никто в здравом уме не отдаст старое судно в руки юнги. И потом, даже если бы у меня и не было никаких сомнений в компетентности Харрингтона (по крайней мере, в области пиара), все же настоящий директор школы должен иметь за плечами достаточно долгую преподавательскую практику. Он должен с мелом в руках отстоять положенные годы у классной доски; должен приобрести определенный опыт, пережив немало весьма неприятных школьных инцидентов; должен, так сказать, набить себе трудовые мозоли на обеих руках. Однако то поколение, к которому принадлежит наш новый директор, – это какая-то совершенно иная разновидность людей. Все они прекрасно владеют компьютером; обладают не только представительной, но и привлекательной внешностью; политически корректны; хорошо знакомы со всеми новыми методологиями – но пока такой человек, назначенный на должность директора, не поработает учителем, нечего и ждать от него понимания того, чем мы здесь, в школе, занимаемся. Он и учеников-то вряд ли понять сможет. Я уж и не говорю о преподавателях.

– Я, конечно, не очень хорошо во всем этом разбираюсь, – сказала Китти, – но теперь события развиваются так быстро. По-моему, нам просто необходим кто-то, способный все взять в свои руки и помочь нам в соревновании с другими школами в условиях быстро меняющегося рынка. Я думаю, Рой, что Харрингтон будет нам полезен. Нам всем. Ей-богу, «Сент-Освальдз» нуждается в человеческом лице.

Человеческое лицо? У Джонни Харрингтона? Великие боги! Неужели я единственный, кого он еще не успел соблазнить?

Я заметил, что Китти сегодня надела строгий офисный костюм – впервые с тех пор, как я ее знаю. Вот что делает с человеком продвижение по службе! Впрочем, не стоит ее за это упрекать. Китти всего тридцать пять, она еще молода, и ей светит многообещающее будущее. И, вполне возможно, она совсем ничего не знает о том, что случилось здесь двадцать четыре года назад. А вот доктор Дивайн – дело другое. На него я возлагал куда большие надежды. И на Эрика тоже. Ведь Эрик был здесь с самого начала, хотя ему, наверное, многое хотелось бы позабыть; однако тот, кто не желает помнить прошлое, обречен непременно его повторить.

Впрочем, мне, должно быть, не стоило так строго судить и своих коллег, и себя самого. Ведь тогда, осенью 1981 года, никто из нас не заметил приближения тех ужасных событий. Никто из нас не догадался, что способно в итоге произрасти из того, самого первого, невероятного семени – так «на глазах у изумленных зрителей» из шляпы фокусника «произрастает» нескончаемая гирлянда ярких бумажных цветов, и безвкусные эти цветы еще долго потом красуются на чьей-то могиле…